`
Налево — ад. А в рай идти направо.
Метнулся в рай, споткнулся и упал.
Разбил коленку. Сильно так, кроваво.
И на раю настаивать не стал.
Свернул налево… Метров десять где-то
Хромал до чорных адовых дверей.
Звоню. «Кто там?» — «Ну, как сказать, ну, это…
Клиент, кароче» — «Заходи смелей!»
— «Так ты поэт? Вот чистая рубаха.
Перо, тетрадь и прочий инвентарь.
И милости прошу!». Я аж вспотел от страха.
Гляжу — аптека, улица, фонарь…
`
— «Какие будут ваши документы?» —
Охранник пахнет луком и вином
Для смеху, видно, говорит с акцентом,
Как русский в старом западном кино.
Советский паспорт выну из кармана,
Свидетельство о смерти и права.
Он мне вина плеснет на дно стакана.
Закружится маленько голова.
— Ну как тут жизнь?
— Про «жизнь» — смешная шутка.
Да ты садись, чего как не родной?
— Спасибо. Постою. Я на минутку.
— Опять смешно. Ведь там за проходной
Нет времени… Бывал на службе в храме?
Там нет ни «до», ни «после», ни «теперь».
Там будет все и сразу.
— Как в рекламе?
— Намного круче. Ты уж мне поверь…
Я понял всё. Стою — смеюсь и плачу.
Смеюсь и плачу. Просто как дурак.
— «Не ссы, мужик, иди вперед! Удачи!»
Я дверь открыл. И сделал первый шаг…
`
Я подымусь на палубу парома.
Похоже, есть свободные места.
На шее ключ болтается от дома —
Мой детский дубль нательного креста.
Мы будем плыть по тихим темным водам,
А вот и пристань в свете фонаря.
Мы прибыли. Мы все отсюда родом.
Что будет дальше? Честно говоря,
Мне неизвестно. И никто не знает.
Там — по другую сторону ворот
Открыться может что-то вроде рая.
А может быть совсем наоборот…
`
Да, это больно. Да, это очень больно. Это костры французов в первопрестольной,
это с церквей летящие колокольни, над Хиросимой — ядерная зима.
Да, это страшно. Да, это очень страшно. Это сегодняшний день обогнал вчерашний, так в заключенных стреляет дозорный с башни, чтобы проверить, не сломан ли автомат.
Да, это жутко. Да, это очень жутко. Так в остановку на скорости мчит маршрутка,
это не черный юмор, а злая шутка, кем-то сто раз просчитанная в ночи.
Это тяжелый, в спину летящий камень, как сопромат в обложке от Мураками, это как «no comment» и «no coming».
Это слова.
Пожалуйста, помолчи.
Просто сейчас я встану, вдохну три раза, /глаза б не смотрели, да чувствую третьим глазом/, я удалю все лишние сны и фразы, чтобы по жизни — весело, налегке.
Дворцы и соборы сеткой опять закрою, а то, что разрушено — вылечим и отстроим, у нас — исторически — просто страна героев, нам не в новинку — замки да на песке.
Как на экзамене: ты провалился — выбыл, сам виноват — наделал, дурак, ошибок, да, а еще я хотела сказать спасибо за пресловутое «как закалялась сталь».
Это цинично, неправильно, как обычно, это лисички над волнами держат спички,
море горит — так странно и так привычно, что надоело…
Пожалуйста, перестань.
`
Развалившийся дом, где крыльцо на четыре ступени,
Закопченной трубы полусгнивший щербатый кирпич,
Здесь живут старики в беспредельном, вселенском терпенье,
Ни на что не надеясь, спасительной веры опричь…
Поутру до колодца дошаркает старая бабка,
По дороге накормит такого же старого пса,
Несмотря на тепло, на крылечке поёжится зябко
И обратно в избу, помолиться святым образам.
А старик еще спит, у печи на железной кровати,
Что за год до войны, перед свадьбой купили в сельпо.
Закипит самовар, он проснется и тоже к лампаде,
Слава Богу, что жив… и закашляется до хрипот.
Перемелется день в бестолковом хожденье по дому,
Разговоре с соседкой и послеобеденном сне,
Незаметно привычно навалится вечер истомой
И огромной луной в скособоченном ветхом окне.
Приложиться к иконе и после вечерней молитвы,
Добредя до кровати, свалиться, не чувствуя ног,
Попытаться забыться в больном изможденье тоскливом,
Чтобы ночь проворочавшись, утром проснуться, дай Бог…
`
Миллиардами лет всем стрельцам вопреки
Ходит тучный телец возле млечной реки —
Между звездных болот на вселенских лугах
Он у Бога с руки наедает бока.
А у нас на земле ты родился едва,
Как уже поседела твоя голова,
И с вопросом никак не сойдется ответ —
Для чего нас из мрака призвали на свет?
Для чего было звездами тьму засевать,
Если нам не придется на них побывать?
Если смерть в этом мире в порядке вещей,
Для чего же тогда мы живем вообще?..
То ли чашею смысла обнес нас Господь,
То ли смысла и было всего на щепоть,
И мы правы, когда за любовь во плоти
По заоблачным ценам готовы платить?
Или просто природа вещей такова,
Что Всевышний, даруя влюбленным слова,
Их устами пытается песню сложить,
Ту, которая сможет его пережить…
`
Перепахана, перекошена,
Колесована, облапошена,
Русь, расхристанная просторами,
Четвертована на все стороны.
И великая, и дремучая,
Ты и любишь так, словно мучаешь —
Ноги бражников и острожников
Зацелованы подорожником.
Но над пропастью, или в пропасти,
Мужики здесь не мрут от робости —
И с метелями зло метелятся,
И рубахой последней делятся.
Бесшабашная и мятежная,
Даже в радости безутешная,
Покаянная доля пьяная,
Да и трезвая — окаянная.
Хорохоримся жить по совести —
Не винцо с дрянцой на крыльцо нести.
Но болит душа — не погост, поди! -
Все равно грешим, прости, Господи!
Колокольная и кандальная,
И святая Русь, и скандальная,
Не обносит судьбой пудовою —
Ни медовою, ни бедовою.
И морозные сорок градусов
То ли с горя пьем, то ли с радости —
На закуску капуста хрусткая
И протяжная песня русская.
И не важно даже про что поют,
Если душу песнями штопают.
Пусть лишь звонами, Русь, да трелями
Будет сердце твое прострелено.
Пусть сынов твоих искушает бес,
В их глазах шальных синева небес,
Рудименты крыл — ношей тяжкою,
Да нательный крест под рубашкою…
У трамвая рога и копыта,
у трамвая железная грудь,
и гудящее брюхо набито,
и накатан извилистый путь.
Он глядит не моргая, бесслёзно,
принимая-рожая толпу.
Динь-дилинь — и летят Берлиозы
на плантации Млечного Пу.
А рогатый качается жирно
и грохочет по свежим телам.
Я один из твоих пассажиров,
это лучше, чем хрусть-пополам,
несмотря на горелые каши
и на то, что однажды зимой
буду выгнан —
конечно же раньше,
чем закончится мой проездной.
© ВанГогыч
..
То до льдинки выстывает
на залётном ветерке,
то румяным караваем
на лазурном рушнике
пышет жаром: хлеб да соль всем! —
расцеловывает лбы
переменчивое солнце.
.
Облюбованы столбы
вороньём со всех окраин —
заседают допоздна —
в громком грае разбираю:
— К нам нагрянула весна!
Шит по моде фрак сорочий,
говор галячий — учтив.
.
Холодны в апреле ночи,
но зато рассвет лучист!
Облака — точь-в-точь — как сдоба
из просеянной муки!
.
Сменит скоро шали вдовьи
на невестины платки
сад вишнёвый. Оживают
ульи нехотя. Вот-вот —
сотней солнышек взрываясь —
одуванчик зацветёт.
.
На пласты нарезан плугом
чуть подмёрзший чернозём,
грач да галка друг за другом —
неприметные на нём —
ходят важно, зорким оком
проверяют каждый ком,
поддевая клювом ловко
червяка за червяком.
.
Снег последний поразбросан
по оврагам да в бору,
малахитовые сосны
ветер на руки берут —
покачают-покачают
да и выпустят:
— Лети!
.
Порастаяли печали,
и пришла пора — цвести!
`
Март весенние качели раскачал:
жмёт шубейка прошлогодняя в плечах,
рукава по локоть — больно коротки,
а в карманах снег давно уже прокис!
Ввысь! — и ели веселели на ветру!
Прихорашивался грач: перо к перу
твёрдым клювом прибирал, так горд собой —
за гнездо, видать, нешуточный был бой!
Вниз! — и ладная прохладная капель
— пей, землица, — приговаривала, — пей!
Ввысь! — по веткам рассыпались воробьи!
.
Кто-то пруд стеклянный вдребезги разбил
так, что треск и звон в округе на полдня,
до краёв его водою наполнять
тут же примутся проворные ручьи.
.
Вниз! — штанины по колено засучив,
солнцу чучело подставило щеку,
хоть соломенное — тоже начеку:
не проспать бы, не прошляпить чудеса,
на которые щедра весна-краса!
.
Дом по ставеньки резные был в снегах,
только те снега ударились в бега.
Встрепенуться бы от крыши до крыльца —
дрёму зимнюю согнать, как тень с лица!
— Что, кручинушка, отмаялись, поди? —
Приосанившись, дом в люди выходил,
Слепо щурился, выскрипывал дверьми
Что-то вешнее — пойди его, уйми!
.
Раскачал качели солнечные март
и по-мартовски хвостатых свёл с ума,
Хоть и кажется похожим мур на мур,
Каждый мур немножко песня про лямур.
.
Ввысь! — и небо близко-близко! Хочешь — тронь!
Вниз! — и сердце гулко ухает в ладонь!
`
Л.
.
ты утром нежен: так — лаская — длишь
видений сонных привкус карамельный;
сквозь мглу ресниц пытаюсь разделить
тебя и солнце, но — нарочно медлю,
чтоб пребывать в неведении; свет
скользнёт по мне — податливой, — балуя,
а я — тебя благодарю в ответ,
касаясь губ лукавым поцелуем.
.
во взгляде — мёд, он тёмен и — горчит,
когда задумчив ты, когда ты — грустен;
добавят крапин солнечных лучи —
я ощущаю сладость в послевкусье.
.
пригоршню солнца опускать, шутя,
в ладонь твою — подставленную, — это
во мне сейчас игривое дитя
со взрослым сердцем женщины-поэта;
и весь твой облик, мимика и речь —
метафор ряд и сонм ассоциаций;
поэту бы — в высокое облечь,
ребёнку — просто хочется смеяться.
.
сменялось солнце ливнем, только он
кончался быстро, не успев начаться,
был светом ярким часто прорежён
так, будто небо плакало от счастья.
.
смеюсь светло, когда смеёшься ты, —
о чём? — не знаю; Господи, прости нас.,
ращу неспешно райские сады
из хрупких-хрупких яблонек-тростинок.
`
«Ах, не покинь нас, ясное, весеннее…»
(Римма Казакова)
`
Года мои…- вагончики с плацкартами…
И в каждом — неизменный рулевой…-
Любовь, перетасованная мартами —
Дороже сердцу с каждою весной.
И речь, и взгляд, и вдох — проникновеннее.
И крылья рук отточены на взмах.
А чувства — ярче…, резче…, дерзновеннее
Садовых роз в пурпуре и шипах.
Не забывай меня, души Высочество,
Ревнительница страстная побед-
Противница разлук и одиночества-
Благая примирительница лет —
Моя Любовь… с годами уязвимее,
/Как кожа губ иззябших в холода…/
Целебнее, мудрей… неоспоримее,
Как января — крещенская вода…
Проговори, за жизнью ли… за облачком
Край света твой, куда меня зовёшь?
Я связана с тобой одной бечёвочкой…
Волнуй, родная, балуйся, тревожь!
Пусть молодость давно не манит пальчиком…
В вагончиках — всё тот же рулевой!
Душой в них — те же девочки и мальчики…
С моею бесконечною Весной…
`
Свеча во тьме огарком корчится,
Часы пророчествами каркают…
А обреченные на творчество
Судьбе в лицо стихами харкают.
И, осушая чашу горькую,
Тоскливо думают: Не спиться бы…
А ночь им подливает с горкою,
Юродствуя: Опять не спится, б…?
И в подреберье сердце бесится,
Саднит подушкой для иголочек,
И воют под медовым месяцем
Собачьих свадеб гости-сволочи.
И на разрыв аорты латаной
Идут старатели словесности,
Ведь бес гордыни пуще ладана
Боится пустоты безвестности.
`
Жизнь линяла с меня, предвещая: недолго осталось.
Бархатистые тени деревьев легли на рукав.
Значит, я никогда не узнаю, как близится старость,
В равнодушных морщинках тропу, наконец, отыскав…
Жизнь щадила меня, всё ж даруя несчастную смелость —
Чтоб хлебнуть её самый последний, прощальный глоток…
Значит, я никогда не узнаю, как выглядит зрелость,
Распускающаяся, как первый осенний цветок…
Майский ветер терялся меж складками хлопковых юбок,
Щекотал мои ноги качающейся травой…
Значит, я никогда не забуду, как радостна юность —
Значит, я в ней останусь, запомнив её таковой…
Вот из парка — домой, обходя незадачливых встречных,
Вдоль аллеи. В древесных стволах время чертит круги…
Значит, скоро увижу, как падает занавес в Вечность.
Я предстану пред ней — и раздам все земные долги.
`
«Надеемся только на крепость рук»
В.Высоцкий
`
Знаете? Нет, не знаете! Я расскажу, послушайте! Падало в море зарево, волны меняли цвет.
Еду в метро и думаю: вот бы сейчас в Алушту мне вылететь из вагона и с морем как зареветь!
Осталось четыре станции, а ей два шага - до небушка.
- Пап, расскажи о море мне! Море то каково?
Но море внутри двух капельниц. Сижу неподвижно, не дыша.
Бравый пловец я, справился с очередной волной.
Бросаем монеты звонкие, хоть море в железном тазике.
Синька и соль нехитрое делают волшебство.
Ворчит санитарка грозная : - И что у вас за фантазия!
Море штормит неистово. Пятое Рождество.
- Поедем в июне, милая. Вот только рубцы затянутся,
Выздоровеешь полностью, волосы отрастут…
И сыпят ручонки хилые на простынь песок стеклярусный.
Я заплетаю тщательно тоненькую косу.
- А руки у моря крепкие, широкие, синекровные!
Будут тебя укутывать в пенную простыню…
Симпозиум по ремиссии. Назначено курс ускорить нам.
Рокот каталки. Господи, только бы не мою!
Вот Пасху не помню. Помню лишь, как вынесли в полотенце мне
Мелочь. - Сжимала намертво. Большего не сказать…
И я превратился в некое «живущее бестелесное»
В поисках отражения моря в чужих глазах.
Мир на ладони: теплится горстка монет нагретая. Миг - и она отправится, волны минуя, в синь.
Знаете, мне не верится, что дотянул до лета я. Как же себя за море не-
сбыв-ше-е-ся простить?