`
Двести лет цыганка мне жизни нагадала,
Жизни чашу полную, сытость без хлопот.
Но благодати двести лет - ах, как же это мало!
Нагадала б лучше ты мне счастья хоть на год!
Нагадай мне, милая, о любви тревогу,
Нагадай в глаза врагу смело заглянуть,
Верного товарища в дальнюю дорогу
И еще-еще-еще-еще чего-нибудь!
Двести лет кукушка мне жить накуковала,
Что меня обрадует - знала наперед!
Но двести лет, кукушечка, ах, как же это мало!
Накукуй один хотя бы, но бедовый год!
Чтоб смеяться от беды, а от счастья мучится,
Чтобы козырем судьбу по хребту хлестнуть!
Чтобы - пан или пропал, а дальше - как получится!
И еще, еще, еще, еще чего-нибудь!
Двести лет на свете жить - это дело третье!
По тоске не отведешь дуло от виска!
А бывает день один - больше, чем столетие!
Хорошо бы этот день в жизни отыскать!
Только мне пока что он как-то не встречается!
До чего же у судьбы не загадан путь!
Вот бы в жизни встретить все - все, о чем мечтается!..
И еще, еще, еще, еще чего-нибудь!
`
Где взять мне силы разлюбить
И никогда уж не влюбляться,
Объятья наши разлепить,
Окаменевшими расстаться?
О, как вернуться не успеть,
О, как прощенья не увидеть,
То, нестерпимое, стерпеть,
Простить и не возненавидеть?
А Бог молчит. За тяжкий грех,
За то, что в Боге усомнились,
Он наказал любовью всех,
Чтоб в муках верить научились.
Я был блажен, я был жесток
В своих желаниях ревнивых,
Чтоб хоть на родинку еще
Была ты менее красивой.
Но ты божественна была,
До исступленья совершенна.
Надежду только обожгла.
И вот молюсь самозабвенно.
А Бог молчит. За тяжкий грех,
За то, что в Боге усомнились,
Он наказал любовью всех,
Чтоб в муках верить научились.
Раскоролевить, развенчать,
Расцеловать по полустанкам,
Разоблачить, раздеть, разъять
Я красоту твою пытался.
Пусть крест мой вечный - тень ее -
Меня преследует до тленья.
О, дай мне ночью воронье,
Пусть исклюет мои сомненья.
А Бог молчит. За тяжкий грех,
За то, что в Боге усомнились,
Он наказал любовью всех,
Чтоб в муках верить научились.
Не жизнь собачья, а удача
Пусть ждет вас в этот год собачий!
`
Погибшим детям Донбасса посвящается
Горчит полынь в степи нехоженой,
И пыль горячая столбом…
А холм еще неогороженный,
Портрет под треснувшим стеклом…
Скупа улыбка, напряжение -
Фотограф школьный поспешил…
Две тыщи пятый год рождения -
Еще не жил… Совсем не жил…
Безвольно пали руки-веточки,
Застыли в воздухе слова…
Не верит мать: «Послушай, деточка,
Проснись… Пора уже… Вставай…»
Горчит полынь в степи нехоженой,
И пыль горячая столбом…
А холм, еще не огороженный,
Нелепым смотрится горбом…
Не на земле горбом - на совести…
Как наказанье, как упрек
За неоконченные повести,
За рано прерванный урок…
За неприкаянное творчество,
За незабитый кем-то гол…
За тот осколок неразборчивый,
За этот неостывший холм -
Никто не будет непокаранным…
А мать все шепчет: «Ты поспи…»,
Но третий день собака старая
Скулит и воет на цепи…
Горчит полынь в степи нехоженой,
И пыль горячая столбом…
Друзья, родные, как положено,
Сидят за траурным столом…
Все, как обычно, в детской комнате -
Портфель, застелена кровать…
Который час - ей только вспомнить бы:
«Проснись, сынок… Пора вставать…»
Ведь завтра в школу - все уж сложено:
Дневник, учебники, альбом…
Горчит полынь в степи встревоженной,
И ангел в небе.
Пыль столбом…
`
Тамара знает, кажется, с детсада,
спасибо маме - женскому врачу,
что счастья в мире нет, есть слово «надо»,
как солнце против облачка «хочу».
Учёба в меде, смены и дежурства.
Сходила замуж, дважды родила…
Мечтает часто. Но мечты и чувства
хоронит сразу в ящиках стола.
Когда Тамара с рынка тащит сетки,
чтоб накормить взрослеющих детей -
снимает кепку памятник советский,
и фонари гнут спины перед ней.
А рядом бродят маленькие тени
её больших несбывшихся «хотений»…
`
Не пью.
люблю свою жену.
Свою -- я это акцентирую.
Я так по -- ангельски живу --
чуть Щипачева не цитирую.
От этой жизни я зачах.
На женщин всех глаза закрыл я.
Неловкость чувствую в плечах.
Ого!
Растут, наверно, крылья.
Я растерялся.
Я в тоске.
Растут -- зануды!
Дело скверно!
Теперь придется в пиджаке
проделать прорези, наверно.
Я ангел.
Жизни не корю
за все жестокие обидности.
Я -- ангел.
Только вот курю.
Я -- из курящей разновидности.
Быть ангелом -- страннейший труд.
Лишь дух один.
Ни грамма тела.
И мимо женщины идут,
я ангел.
Что со мною делать?!
Пока что я для них не в счет,
пока что я в небесном ранге,
но самый страшный в жизни черт,
учтите, -- это бывший ангел!
`
Осень рвёт рубаху неба,
Крест заплёлся на груди,
По полям щетину хлеба
Пятернёй скребут дожди.
Вдоль растрёпанной дороги
Ветер скомкал плащ листвы,
Вперевалку, скрючив ноги,
Тянут лямку в лес столбы.
То ли утро, то ли вечер,
На душе опять смурно,
Русь продрогшая навстречу
Ткнулась в битое окно.
День в лохмотья, всё постыло,
Обрядился свет во мглу,
Вкось с юродивою силой
Драит шваброй по стеклу.
Ливень спьяну грохнул оземь,
Нахлестался вдрызг, блудник,
Лбом молотит землю осень,
Хватанув за воротник.
`
Усталый снег ложится на мирок,
мороз жует шаги, как черствый пряник.
Бабуля в холле выдаст номерок -
пластмассовый билетик на «Титаник».
Второй этаж. Больничный срам и срач,
и смрад, и страх. Знакомая палата.
Течет вода и моет руки врач,
копируя движение Пилата.
Бинты. Старухи. Кровь. Сиделка. Шприц.
Гора пилюль. Тарелка абрикосов.
Какой мудак был этот датский принц!
Конечно, быть. Здесь нет других вопросов.
Я насмотрелся тех, кому в свой рай
Господь любезно приоткрыл калитку -
все как один за жизни острый край
хватались, словно тонущий за нитку.
Спастись и выжить - вот и вся мораль…
…Я выходил во двор, одевшись наспех.
Москва плыла сквозь ночь, что твой корабль,
а новый день навстречу полз, как айсберг.
Произнося набор дежурных фраз,
я так боялся, мама, уезжая,
что этот самый раз - последний раз…
И ты была нездешняя, чужая…
Я сам ходил, как заведенный труп,
но я не мог себе позволить жалоб…
…А город плыл, и дым валил из труб,
и музыка играла с верхних палуб…
Прошло полгода. В нашем трюме течь.
Идем ко дну, и захлебнулись звуки.
Немеют руки, но спасает речь -
я вру тебе, что в мире нет разлуки.
Когда-нибудь, с пробоиной в борту,
причалим мы с тобой к небесной тверди.
Какой-нибудь весною. В том порту,
где нет лекарств, отчаянья и смерти.
Утро в росе на солнечной полосе, птицы над лесом с песнями гнезда вьют.
Лису сказали, что приручают всех, избранных - приручают и предают.
Лис истомился, ждал - ну скажи, когда? Возле норы следы - это он следил,
как на рассвете маленькая звезда встала на Млечный путь и сошла с пути.
Лис приникал к земле, обыскал весь лес - каждый сырой овраг и замшелый пень.
Мальчик сидел на старом сухом стволе. Лис, замирая, слушал, как мальчик пел.
«Вот он пришел ко мне и другого нет. Вот я лежу у ног, сторожу его.
Я на земле прождал его столько лет, что рассказать уже не хватает слов.
Мальчик мой слишком солнечен, чист и юн, что-то поет на сказочном языке.
Избранных - приручают и предают. Кто из нас будет кем?».
Голос у мальчика звонок и взгляд лучист - маленький принц, лелеять и целовать.
Мальчик смеется: «Не я тебя приручил, не мне тебя предавать».
`
Мне бы жить, как язык - на твоём нёбе,
Как пернатый беглец в тормозном небе,
Как слинявший от Гоголя в ночь - шнобель,
Как чукотский гарпун в молодой нерпе…
Мне бы жить, как в башке - золотой пуле,
Как Царь-рыбе в проточной воде сказа.
Ну, а так непонятно - живу, сплю ли?
Чует Муза, что я - не её маза.
Мне бы жить, как в проделках живёт - отрок,
Как заправский картёжник - в ночном висте,
Но шипит мне Природа, что я - потрох,
Даже если гвоздей понабить в кисти.
Жить бы, жить бы и жить: как в горах - эху,
Как в Граале - вину, как мячу - в поле…
Но последних коней стерегут йеху,
И одни только «бы» - камуфляж боли.
Но шевелится Космос в паху ночи,
Подтверждая, что вспять не текут реки.
Я хочу эту жизнь и хочу - Очень,
Только быть в этой жизни уже некем.
А вот если бродили бы в ней соки,
Если б не был, как будни её - сер сам,
Я бы жил, как слеза - на твоём оке,
Как ребёнок чужой - под твоим сердцем.
`
Дразню, обещая снять трусики мини,
Когда рядом О В Е Н, Мужчина-огня.
Один из Богов и Амон тебе имя,
Мой шёпот уловка: «поймай же меня!»
Без долгих прелюдий… нам это не нужно…
Искусно мне льстишь любопытной рукой.
«Бруснички» зарделись, ничто им не чуждо …
Ты непредсказуем, такой заводной!
И нам ни к чему распылять компромиссы,
Собой удивляй, преподай мне урок.
Я только твоя… Все исполню капризы,
Налей соком тело, ведь ты мой исток!
Амон* - эгоист не приемлет отсрочку…
Так хочется неги любовной испить.
Намеренно ушко кусаю за мочку,
Пусть алым ожогом пылает корысть.
Ты в сцене постельной подобно Тарзану
Меня соблазнишь свою кроткую Джейн.
Себя кулаками бьёшь в грудь и с «лианы»
Мы вместе сорвёмся… Молю будь нежней!
________________________
* Амон - древнеегипетский бог Солнца, царь богов и покровитель власти фараонов. Изображали и в образе барана, или человека с головой барана.
`
Пленён я тобой, жрица Женщина-Овен.
Мужчины в восторге… Раба-Госпожа!
Глубокий зовущий твой взгляд бесподобен,
Буквально кричит - Соблазняй! Объезжай!
Всегда откровенна: Хочу! - значит тут же
В публичных местах… на сиденье авто.
Люблю тебя медленно вынуть из кружев…
Порою шокируешь, хлыст твой жесток.
Шепчу непристойности прямо на ушко.
Внимаешь, затем возбуждённо мне мстишь.
В твоих я руках заводная игрушка,
Мой полный восторг, просто «Дама-фетиш»!
Кусаешь, царапаешь, боль нестерпима!
Чертовкою льнёшь под шифоном в ночи.
Ревнуй меня к каждой, но ты моя Прима!
Мы пика достигли… Давай же, кричи!
`
Я приклеил объявление утром на стене:
Я меняю поколение, помогите мне!
За свою жизнь красивую много не хочу,
За любую, что предложите, дорого плачу.
Я меняю ностальгию - на реки петлю,
На песчаный пляж осенью, трёшку по рублю.
Я меняю свет памяти - на забвенья тьму,
Я бы сдал своё прошлое, надо ли кому?
Пусть не шепчет жизнь, что с возрастом стану я умней,
Стану легче, и спокойнее относиться к ней.
Не спасает шкура старая от стаканных бурь,
Я меняю мудрость старости - на ребячью дурь…
Мне плевать на всё, что прожито, и что придёт за ним,
Мне так мало лет, Господи, мне так много зим…
`
Блузка разорвана, взмокли ладони,
Руки чужие под юбку полезли,
Потное тело и запах зловоний
Режут сознание тысячей лезвий.
Я вырываюсь, усмешка оскалом,
Смотрят глаза на меня иcподлобья,
Грубо бикини рука разорвала,
Палец в меня, к вожделенной утробе.
Дико кричу, разрываются связки,
Это его еще больше заводит,
Губы по шее подобием ласки,
Резким движеньем в меня себя вводит.
Боль обжигает, последней попыткой
Освободиться надеюсь, но тщетно,
И умолкаю, сраженная пыткой,
И затихаю с желаньем заветным
Тут же под ним умереть. Все быстрее
Движется тело, немеют ладони,
С каждым ударом он больше звереет,
Стонет и в лоно мне жаром агоний.
И замирает… И с этой минуты
Мне, так жестоко раздавленной грудью,
Кажется: мир этот мраком окутан
И никогда уже света не будет…
`
Много слов на земле. Есть дневные слова -
В них весеннего неба сквозит синева.
Есть ночные слова, о которых мы днем
Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.
Есть слова - словно раны, слова - словно суд -
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
Словом можно продать и предать, и купить,
Слово можно в разящий свинец перелить.
Но слова всем словам в языке нашем есть:
Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.
Повторять их не смею на каждом шагу -
Как знамена в чехле, их в душе берегу.
Кто их часто твердит - я не верю тому,
Позабудет о них он в огне и дыму.
Он не вспомнит о них на горящем мосту,
Их забудет иной на высоком посту.
Тот, кто хочет нажиться на гордых словах,
Оскорбляет героев бесчисленный прах,
Тех, что в темных лесах и в траншеях сырых,
Не твердя этих слов, умирали за них.
Пусть разменной монетой не служат они -
Золотым эталоном их в сердце храни!
И не делай их слугами в мелком быту -
Береги изначальную их чистоту.
Когда радость - как буря, иль горе - как ночь,
Только эти слова тебе могут помочь!