Оттуда не приедут, не напишут,
Но биться буду о любой заклад,
Что мёртвые и чувствуют, и слышат,
О чём про них живые говорят.
Они следят за нами и оттуда:
Из антимира, из небытия.
И, как ни странно это, почему-то
Спиной их взгляды ощущаю я.
Они меня — живого — заклинают
Простить того, кого нельзя прощать,
К добру и милосердию взывают —
И я обязан это выполнять.
Они всё видят, вроде бы, незрячи,
К ответу совесть требуя мою.
И я сдаюсь, я не могу иначе —
Прощаю, уступаю, отдаю…
Погост в дождях. И птицы улетают,
И сумерки, но две свечи горят.
Не думайте, что мёртвые не знают,
О чём про них живые говорят.
Все реже хочется смотреться в зеркала,
В них отражение немым укором:
Печальные глаза с потухшим взором,
И локоны присыпала зола…
Все меньше хочется забав и суеты,
Никчемных слов, походов, уикендов,
Навязчивости популярных брендов,
Рекламной пошлости и пестроты…
Конечно, можно над собой поворожить:
Подкраситься чуть-чуть, припудрить носик,
Но как при этом лет пятнадцать сбросить
С унылой, утомившейся души?..
Все реже хочется смотреться в зеркала,
Все чаще ощущается усталость…
Как жаль, что резво подступает старость,
И как-то скоро молодость прошла!..
off
Там, где Небо Седьмое,
Господь принимал валерьянку.
Слезы капали в чашку, Светило
катилось за край.
Где-то сыто давились омаром,
Где-то — криком в пылающем танке…
Те елейно вели «Аллилуя»,
а те — обреченно! — «Стреляй!»
Кто-то кушал медок,
кто-то кровью взахлеб умывался…
Вновь летело в толпу
серебришко извечных Голгоф…
…и Господь в темноте
бормотал: — Наигра… Наигрался…
и нащупывал нервно ту кнопку,
что с надписью — «Оff»
`
Мальчишка горский,
я несносным
Слыл неслухом в кругу семьи
И отвергал с упрямством взрослым
Все наставления твои.
Но годы шли,
и, к ним причастный,
Я не робел перед судьбой,
Зато теперь робею часто,
Как маленький, перед тобой.
Вот мы одни сегодня в доме.
Я боли в сердце не таю
И на твои клоню ладони
Седую голову свою.
Мне горько, мама, грустно, мама,
Я пленник глупой суеты,
И моего так в жизни мало
Вниманья чувствовала ты.
Кружусь на шумной карусели,
Куда-то мчусь, но вдруг опять
Сожмется сердце — неужели
Я начал маму забывать?
А ты с любовью, не с упреком,
Взглянув тревожно на меня,
Вздохнешь, как будто ненароком,
Слезинку тайно оброня.
Звезда, сверкнув на небосклоне,
Летит в конечный свой полет…
Тебе твой мальчик на ладони
Седую голову кладет.
`
галактики — лужами,
зябкая хлябь облаков.
мой ангел простуженный
звёздное пьёт молоко.
желёзки припухшие
тёплым укутай шарфом,
ты самая лучшая,
пьянящая, как Сапфо.
горсть солнечных зайчиков
в честь наших юных безумств.
экс-девочки-мальчики,
криблики-краблики-бумс…
как будто другому ты
вслед из-под детской руки…
небесные омуты,
что же вы так глубоки?..
смешные «ботаники»,
двое усталых землян…
вечерние странники…
от земляничных полян —
в страну одиночества,
царство холодных планет.
окликнуть захочется,
только меня уже нет.
спят криблики-краблики…
вечный свершая трансфер,
на лунном кораблике
тихо плывёт Агасфер
`
Набери мне горсть переспелых ягод
Во хмельном соку; оброни два слова —
Пусть твои слова мне на душу лягут,
Потому, как есть — на душе хреново.
Я сегодня был понапрасну грубым,
У хандры в сетях, у тоски в полоне —
Папиросный дым я тянул сквозь зубы,
Да тянул меха у своей гармони.
Я сегодня был безнадежно мрачен —
Всё искал ответ, как в стогу иголку, —
И лихим словцом, да гармошки плачем
Унимал тоску, да видать — без толку.
Я сегодня был не от браги вздорный,
Я сегодня был не от водки шалый —
Заедал хандру я краюхой черной,
Запивал тоску я водицей талой.
А в кармане — рупь. А ума — палата,
А в котомке кладь неподъемных тягот, —
Не брани за блажь, не вздыхай, не надо —
Набери мне горсть переспелых ягод…
`
А.С.Ю.,
с любовью и памятью
`
Эта женщина больна.
Эта женщина одна
В тишине пустой квартиры
У открытого окна.
По стеклу вода бежит,
Над листком рука дрожит.
Этой жизнью, даром Бога,
Женщина не дорожит.
Эта женщина одна,
Эта женщина больна,
А напротив — только дома
Темно-серого стена.
На столе стакан вина.
Эта женщина пьяна,
И теперь уже не важно
Кто был прав, и чья вина.
Эта женщина одна.
Эта женщина видна
Только миг в сквозном проеме
Ярко-желтого окна.
А потом — лишь мрак и тишь,
И паденье капель с крыш,
Да и ангелов у тела в темноте не разглядишь…
29 сентября 2014 г.
г. Комсомольск-на-Амуре
`
РАЗДАТЬ КОТЯТ
На глаза положат пятаки.
Воск застынет глянцем на запястьях…
Умирать, скажу вам, не с руки
В это бесконечное ненастье.
Мне-то все равно, а вам копать
Под дождем могилу торопливо,
Поминая поминутно мать
И следя за точностью разлива
Самогонки, взятой «на сугрев»,
Обивать с лопаты глины комья,
Ждать пока мне попик нараспев
Прочитает «с миром упокой мя»…
Мокрые веревки заскользят,
Опуская гроб на дно могилы…
Жаль, что не успел раздать котят, —
Пропадут, пушистые чудилы…
`
В ОТРАЖЕНИЯХ
В заснеженной по грудь стране,
В дни приближающихся святок,
Ты вспоминаешь обо мне,
Когда узоры птичьих лапок
У занесенного крыльца
Китайской грамотой читая,
В стекле, как в зеркале, лица
Увидишь отраженье, — с краю,
Где иней не нарос пока
Меж рам нетопленого дома.
И нерешительно рука
Твоя потянется к фантому…
Прости, что я опять покой
Твой потревожил ненароком,
Но, видно, это — год такой,
Который бесконечным сроком
Нас равнодушно разлучил,
Оставив память отражений
Эквивалентом всех мерил
Надежд на чудо возвращений…
Но зеркала и окна спят,
И ты, болея тишиною,
Сидишь, прижав к себе котят,
Не розданных когда-то мною…
© 2003,2005,2014
`
А я уже видел шары в магазине!
Ну те, что на ель новогоднюю вскоре
В зеркальном, блестящем, нарядном уборе
Повесят родители… в память о сыне.
Как в детстве когда-то.
Отец, повинуясь чутью, словно звуку,
Потянется к ветке и хрипло задышит,
Стремясь перевесить игрушку повыше.
А мать отодвинет отцовскую руку,
«Не трогай! Так надо».
Им праздник давно уже не интересен,
Посмотрят вдвоем сотый раз «С легким паром»,
Пощупают струны у старой гитары,
И оба заснут под назойливость песен
И шуток унылых.
А сын не погиб, он живет в двух кварталах,
Работает, ездит на новой машине,
Шагает уверенно к новой вершине,
Не тратя эмоций на все, что попало…
Он просто забыл их.
`
Господь, благослови Россию!
Начни с ромашки полевой,
Чьи лепестки Тебя просили
Послать нам дождик проливной.
Начни с земли её, а небо
Тобой уж благословлено!
Начни с её Бориса, Глеба,
Глядящих в вечности окно.
С берёз-сестёр единокровных!
Но прежде всё-таки, молю,
С крестьянки, что спешит в коровник
Чуть свет, когда я сладко сплю.
Начни не с журавлиной стаи,
А прежде всё-таки, Господь,
С села, забытого властями,
Где гибнут и душа, и плоть.
Благослови и хлеб наш трудный,
И гнев, что копится в крови,
С надеждою и верой чудной,
Своих детей благослови!
Не изменяющих ни чести,
Ни состраданью, ни любви,
И если можно, с ними вместе
Меня, Господь, благослови!
А те, кто в золоте и в силе,
Воров зазнавшаяся знать,
Всевышний, — это не Россия.
Не надо их благословлять.
`
Как мне нравится первых лучей пробужденье!
Вдруг по сонным ресницам — от солнца тепло…
Новый день наступил! Он таит вдохновенье!
И заманчива жизнь за оконным стеклом.
Пусть судачат старушки на старых скамейках,
Обсуждая меня и дворовый бомонд.
Пусть меняется мода, законы, наклейки!
Лишь бы чувства людей были выше всех мод!
Я люблю этот мир, и его недостатки
Со смиреньем приму, как морщинки свои.
Я люблю этот мир, его яркость и хватку,
И тот рай, что предложен для страсти двоих.
Лучик солнца целует веснушки прохожих…
Он готов приласкать, не прося паспортов.
Новый день наступил. Дай, Бог, много похожих
Дней, где каждый, кто дорог, будет жив и здоров.
`
Человек второпях переходит улицу, —
Под раскрытым зонтом, мельтешит, сутулится.
Он скользит по воде, и похож на устрицу —
У него есть панцирь.
У него есть мотив, и немного опыта,
Он врывается в самую гущу омута,
И, на ручке зонта, с быстротою робота,
Он сжимает пальцы.
В этом мире накала, движенья вечного,
Диссонанса, распада, фастфуда, кетчупа, —
Человеку с зонтом, безусловно, нечего
Уповать на чудо —
На десницу на божью, в момент отчаянья,
На магнатов из «Форбс», и на завещание
Безутешной вдовы, на «зеро» случайное…
На улыбку чью-то.
Человек под зонтом. Электричка. Станция.
Он заходит в вагон, не снимая панциря,
Он уже не один — их, должно быть — нация
Пресноводных устриц.
И, возможно, устав от дождя и холода,
И, скорее, из праздности — не от голода,
Эта масса теряется в пасти города —
В лабиринтах улиц.
Электричка ушла. На пустынном пандусе —
Ни души. Только время стоит на паузе,
Только капли дождя пребывают в хаосе,
В непристойном танце.
Я один из тех, что не тронут временем —
Ни оглох, ни ослеп под гнетущим бременем.
Я горжусь этим статусом, этим племенем —
У меня есть панцирь.
`
Я о том переулке, где пахло горелыми листьями,
что сжигались в преддверье зимы на ноябрьских кострах.
Хулиганское, светлое детство мазками искристыми
воскрешаю и помню, пока не рассыпалось в прах…
Пока жизнь, что клубится озоном тропическим плазменным,
не развеяла в памяти тоненький дым из трубы,
а на летнем дворе, пересытившись зноем и праздником, —
как мы вялили рыбу и как мы солили грибы.
Вспоминай меня, двор! Понастроены новые здания
там, где мамины мальвы на клумбах садовых цвели.
Здесь кружил-проникал в лабиринты мембран обоняния
насыщающий запах украинской чёрной земли!
Я — пацанка. Я центр той вселенной, что зреет в зародыше:
ноги босы и сбиты колени, в шелковице рот.
И зовут меня смачно «бандиткой» и Витькой — «поскрёбышем»,
и душа моя юная громко под вишней поёт!
Как взрывалась сирень после первого майского тёплышка,
и парил в переулке парфюм её, сладок и густ!
В том дворе до сих пор сохранилось «секретное» стёклышко, —
как душа у Кащея, зарыто под розовый куст.
Это зима, словно доктор в халате,
тихо присела на краешек ночи.
Я заболела любовью некстати,
неизлечима она, между прочим…
Старый фонарь — кастеляншей ворчливой,
свет раздавал обитателям сада.
В белых бинтах задремавшая слива
жалась ветвями к раскладке фасада.
Месяц, надеясь на счастье улова,
медленно плыл, наслаждаясь теченьем…
В доме часы, повторяя два слова,
сердце упрямо лечили внушеньем,
грелась бессонница, сев у камина,
кофе совсем становилось остывшим,
а за окном в небе звездами имя
ангел выкладывал, сидя на крыше…
`
Давным-давно его на свете нет,
Того русоволосого солдата…
Письмо плутало тридцать с лишним лет
И всё-таки дошло до адресата.
Размытые годами, как водой —
От первой буквы до последней точки, —
Метались и подпрыгивали строчки
Перед глазами женщины седой…
И память молчаливая вела
По ниточке надорванной и тонкой…
Она в письме была ещё девчонкой,
Ещё мечтой и песнею была…
Он всё сейчас в душе разворошил,
Как будто тихий стон её услышал…
Муж закурил и осторожно вышел
И сын куда-то сразу заспешил…
И вот она с письмом наедине.
Ещё в письме он шутит и смеется,
Ещё он жив… Ещё он на войне…
Ещё надежда есть, что он вернётся…