Я пишу тебе. Я не знаю, что говорить, что делать. Я не знаю, как существовать — без тебя. Как жить, как дышать, как улыбаться.
Я нуждаюсь в тебе, нуждаюсь в твоей любви, но ты больше меня не любишь. Ты оставил меня, покинул, и вот я здесь — одинокая, усталая …
Ты оставил меня, чтобы обладать другими, но я не перестаю тебя любить. Я люблю тебя — и не могу ничего поделать со своим чувством.
Я пытаюсь отыскать кого-нибудь, кто бы напоминал мне тебя, но каждый раз терплю неудачу. Ты неповторим; восхитителен, жесток, мятежен…
Я смотрю на тебя, на наши фотографии. Мы были счастливы, влюблены, молоды — мы были вместе. Ты помнишь? Что с нами случилось?
Я люблю представлять себя в твоих объятиях, люблю представлять тебя рядом. Как ты меня целуешь, как любишь меня, как ты снова здесь. Но ведь все это — не больше, чем фантазия у меня в голове, я хочу большего, я умоляю тебя!
Ты — моя жизнь; ты навсегда останешься моей единственной истиной, единственной настоящей любовью. Причиной, по которой я живу, дышу и просыпаюсь по утрам — не забывай об этом.
Целую и надеюсь, что ты хорошо себя чувствуешь — без меня.
Роми
Есть простой метод борьбы с проблемами.
Нельзя с проблемами лежать, сидеть, стоять, общаться.
Особенно лежать. Вы с проблемами надеваете кроссовки, спортивную одежду, опускаете капюшон — проблемы настораживаются.
Выходите в дождь на улицу — проблемы затихают.
И начинаете идти всё быстрее. Они не отстают. Вы идёте ещё быстрее — одна отстала. Быстрее — две отстали. Бегом — три отстали. Четвёртая личная держалась до последнего. Она и засела глубже других. Бегите от неё изо всех сил, клянусь, она не удержится. Клянусь, она умрёт раньше.
Когда вы изнемогли окончательно, бегите ещё. Ещё… ещё… ещё…
Вы поняли? Вы вышли с ними. А вернулись один.
Я: Мартин Эуфемио Майора, к вашим услугам, сеньора.
ОНА: Мария.
И вот она сидит и ничего не ожидает. Нет, вы не поняли, молодой человек. Люди всегда чего-то ждут от других. Вы приходите ко мне и ожидаете рассказа, от официантки вы ожидаете меню или хотя бы вопроса, от каждого вы ожидаете чего-то ему уже прописанного. Подсознательно ожидаете. Обычная девушка ожидала бы показа дома, подсознательно ожидала. Меня же попросили. А она — нет. Она просто присела на подлокотник кресла и обмахивалась своей шляпой.
— Он начал медленно целовать её ноги…
Начиная с её пальчиков, он поднимался выше и выше, как будто дразня её. Покусывая икры, он касался бёдер, заставляя вздрагивать. Её глаза были закрыты, каждая клеточка молодого тела реагировала на его прикосновения. Он поднялся выше, касаясь её нежной груди. Она дрожала, сердце билось чрезвычайно быстро, выталкивая звуки из её губ, но она отчаянно старалась не кричать. Было понятно, что это уже не остановить, он коснулся её изгибающейся спины, задев волосы, дотронулся до шеи. Она уже не могла терпеть, и крик вырвался из неё, предзнаменуя завершение этого танца природной страсти. Он горячо обнял её, а она обмякла в его объятиях.
— Черт возьми, ещё никто так не описывал сожжение ведьмы!!!
Еле слышно шелестят по ещё теплому асфальту первые жёлтые листья. На лавочке кто-то оставил соломенную шляпу и скакалку.
А мир сегодня проснулся обновлённым, предвкушающим что-то новое и интересное. За ночь дождь успел омыть улицы, будто прибираясь перед новым учебным годом.
Заглянув почти в любое окно, можно увидеть, как испускающий клубы пара утюг разглаживает волны на новенькой рубашке, блузке, брюках или юбке.
На кухне кто-то быстро дожевывает бутерброд, запивая большими глотками сладкого чая. Смотрит на часы, вскакивает и бежит к маме, нырять в отутюженную горячую одежду.
Дневник, ручка, белые банты, букет горьковатых махровых астр из бабушкиного палисадника, и мяч в углу, как напоминание о ещё вчерашнем лете.
К школе движется россыпь загорелых ребят, сердцем, конечно же, тоскующих о прошедших каникулах, нехотя плетущихся в свежевыкрашенный класс.
Вот бы щёлкнуть пальцами и оказаться в мае… Может и не так плохо в этой школе? Весёлые переменки, чистые тетрадки, приятные пятёрки и легкомысленные двойки, тот самый Он или Она, спрятанные книжки под партой и прогулянные уроки и столовские булочки с повидлом. Эх, чему быть — того не миновать.
И снова звенит звонок. Отсчёт пошёл.
Новорожденная осень еще хранит на своих волосах легкое дыхание лета. В чертах прослеживается отпечаток безоблачной радости, но с каждым днем образ становится строже и холоднее.
Первые три-четыре дня мы с сентябрем притирались друг к другу. Он дарил мне пасмурную дождливую меланхолию, а я оказалась совершенно не готова к такому подарку. Сломался зонт, сломилась внутри беспечная легкость.
Сегодня прохладное солнце приносит сердцу долгожданное тепло. Горячая хрусткая кукуруза взрывается во рту сочными желтыми зернами, рыжая облепиха превращается в ароматный морс, на плите томится цветастое рагу. Уроки литературы скрасились погружением в творчество Бунина. Его «Антоновские яблоки» — своего рода переход, рукопожатие августа и сентября.
Леди Осень приобретает очаровательный румянец, зажигает искорки в глазах, загадочно улыбается. Узнаю, лишь теперь узнаю ее, мою любимую сказочную пору.
Когда как ни сегодня вырваться на прогулку по парку, ложками загребать свежий воздух, пропитанный ароматами прелой мокрой листвы, кисловато-горьких бархатцев и сладких яблок с рынка?
Время открывать окна пошире, укладывать в сумку блокнот и термос с чаем и идти на поиски вдохновения. Оно теперь повсюду.
А вернувшись, посмотреть уютный фильм, где непременно кто-то прекрасный торгует шоколадом в семейной кондитерской, украшает помадкой ванильные кексы, печет имбирное печенье и тыквенные пироги. И заразиться этой любовью к стряпне, надеть старенький фартук, отыскать семейную поваренную книгу и приготовить любимый капустный пирог… Создавать свои осенние радости и дождливым утром, и солнечным вечером.
Стыдно говорить… но, когда сегодня, Иванов, в очередной раз, нашел презерватив — он сильно расстроился. Просто ну ужас как.
— Да сколько же можно?! — первое что подумал он. И даже топнул ногой, так, что она потом какое то время даже болела. А в пару местах даже немного отстала подошва.
С учетом того, что это были ботинки той еще фабрики, у продукции которой подошвы никогда не отклеивались — можете представить очевидное и глубочайшее расстройство нервов Иванова… Да-с.
Так вот-с. Что ж в этом такого ж, возможно ж спросили бы ж вы — мало ли кто где когда находил презерватив, ну с кем не бывало!
Хха! Да! Возможно! Но что тут сказать — спросите лучше Иванова.
Попробуем послушать его мысли:
— Ммм, ну вот, опять презерватив… Какой-то тупой мужлан одевал его… ммм… на себя… себе на… аййй… урод… моральный недоносок… Потом совал его в… ммм… в святая всех святых
А вот она… такая вся готовая… и голая… и потная… и раздвигает… ммм… и он… такой тупой тупой… уж точно не читавший Достоевского… сует… туда, сюда… туда… сюда…
Ох уж эти мысли Иванова. Терпеть, что кто-то кому-то сует Иванов еще как-то мог, пока об этом не думал, для чего то ел борщ, то усиленно работал на работе, то читал того же Достоевского, и даже Менделеева изучал… особенно что касается изобретения водки… Но как он мог об этом не думать, когда натыкался то там то сям, на это мерзкое изделие резинового производства?! Это немое напоминание о том, что для него, для Иванова, это порочное изделие является предметом, которой, купи он его, был бы бесполезнее, чем старая кокарда от фуражки времен войны 1812 года, доставшаяся ему по наследству… Да, у Иванова не было женщины. И чем дальше, тем глубже он понимал, что и не будет. Волос все меньше, а перспективы ноль — его природная несмелость, малопривлекательная внешность, малый рост и ноги кривые. Еще это старомодное пенсне… тоже артефакт. Вот выбросить бы его — ан нет, мол удобнейшая вещь.
То всякие подшивки газет, журналов, каких-то наклеек. Все это на балконе, под столом, на шифонере. Стыдно приглашать в такой дом образованную даму… которая конечно же в первый вечер… не раздвинет. И во второй. И в третий. Ибо скромная. А как иначе! Только такую и надо… Только как же хочется сунуть, ммм… Затянуть однажды проститутку, напоить пошлым дешевым портвейном, рассказать пару пошлейших анекдотов — а та будет ржать, как лошадь, всенепременно ржать, коббыла… И самому напиться. И пьяному свершить… сей мерзкий акт… пьяным дышать в ее вздувшуюся вену на шее, имея желание полоснуть по ней бритвой… и уснуть… прямо на ней… захрапев… И проснувшись сгорать от стыда, боясь открыть глаза, чтобы не увидеть ее рядом и понять, что это был не сон…
О нет!
Уж лучше желать скромную, чем эти муки… Лучше мучиться от того, что в четвертый раз порядочная женщина к нему уж не придет… возможно именно из-за того, что он не попытался ей засунуть… или хотя бы намекнуть что хочет.
А он так нерешителен. Он эрудит. Он будет поражать ее знанием Достоевского. И Пушкина наизусть. И всей таблицы Менделеева… и умножения…
А она… Будет с грустью смотреть на него. А он томиться, что однажды, возможно, может быть…
Но страшно даже представить — как это он, приличный человек, интеллигент в седьмом колене, приличной женщине… и сунет.
Представить это не возможно!
Уж лучше с проституткой! Потом ее зарезать! И мучиться оставшуюся жизнь… но пережить все это…
Все это в себе бедный Иванов, как мог, успокаивал. Он купил аквариум с рыбками. Он что-то там паял паяльником. Какие-то детали в каком-то старом радио. Он смотрел футбол, и даже ругался настоящим матерным словом. Он иногда курил папиросы, и потом сильно кашлял. И жизнь его приобретала боле-менее ровный, спокойный характер… Пока он опять не находил презерватив.
— Лёня, тебе какую колбасу брать?
Дородная женщина впереди проорала имя мужа куда-то вглубь магазина, и все в очереди невольно посмотрели в направлении крика, на который никто не откликнулся.
— Можно, пока он придёт, я докторскую попробую?
— Какую вам?
— А какая есть?
— У нас четыре вида, — продавец гордо показал женщине на витрину прямо под её внушительным буфером.
— Ох, даже не знаю… Отрежьте мне кусочек этой и этой…
Лица стоящих в очереди стали вытягиваться. Кое-кто понял, что история предстоит долгая и, попросив впереди стоящих сохранить очередь, пошёл вдоль полок набивать тележку продуктами.
— И эту, можно… Лёня?!!
Все стоящие в очереди снова обернулись в сторону крика. Продавец невозмутимо, очень медленно, свернул и разместил в витрине предыдущие две палки докторской колбасы и взял новую для пробы
— Щас он придёт… Наверное, докторскую не буду брать… Что-то другое, может, буженину… Ой, у вас и сало есть?
Сало, по цене 10 шекелей за сто грамм, лежало чуть правее докторской колбасы.
— А по сколько? — спросила женщина, игнорируя наклейку с ценой, скрывающую добрую половину куска сала. — Мужчина, по сколько сало?
— Там написано. Десять шекелей за сто грамм.
— Что? Это? Да у нас в Виннице килограмм так стоит!
— Хм… В Виннице… — произнёс кто-то за моей спиной, и вся очередь заслужила презрительно оценивающий взгляд женщины, готовой вцепиться в горло любому, кто осмелится критиковать город, где сало дешевле в десять раз. Под взглядом женщины я смалодушничал и на всякий случай тоже начал осматривать очередь, чтобы она не подумала, что критика исходит от меня.
— Вы что-то брать будете? — решил ускорить процесс мужчина, отделяющий женщину от меня.
— Сейчас! Не видите, я мужа жду? Лёняаааа!!!
— Может, он в Винницу уехал? — молодая девушка позади меня с расстёгнутыми до умопомрачения пуговицами блузки решила поддержать общественный протест.
— Что? Шалава, ты московская! — продегустировала слова дородная, в жизни не читавшая стихов Аллы Боссарт.
Девушка в очереди, видимо, посчитала, что «шалава» — это комплимент, и не по-девичьи мудро проигнорировала назревающий конфликт, уткнувшись в Инстаграм в своём в айфоне. Продавец решил вмешаться:
— Пожалуйста, не ругайтесь! Брать что-то будете?
— Ну, дайте мне эти сосисЬки… — женщина очень явно произнесла мягкую «С». — Два кило. И сервелат.
— А сервелат какой?
— Какой есть?
— У нас шесть видов.
В очереди начали понимать, что история с докторской колбасой грозит повториться.
— Лёня!!! — не вытерпел мужчина позади девушки с расстёгнутыми пуговицами.
— Что вы себе позволяете? — женщина из Винницы уже готова была показывать всем кузькину мать, но тут из недр магазина с четырьмя бутылками пива «Козел» в руках появился долгожданный Лёня — очень худой, намного моложе женщины, с редкой бородкой, соответствующей названию пива.
— Алла, ты докторскую взяла?
— Хороший выбор! — не поднимая глаз от Инстаграма, не громко, но довольно отчётливо произнесла девушка позади меня, оставив каждому в очереди додумывать, что именно она имела ввиду.
— Триста пятьдесят грамм вон той! — Лёня попросил продавца положить на место сервелат и указал на докторскую, которую не выбрала его жена. Захватив свёрток с колбасой, супруги проследовали мимо очереди, осматривая, как Ленин буржуазию, всех облегчённо вздохнувших.
— Шалава! — проходя мимо девушки, снова процедила женщина, при этом глядя в другую сторону, как когда-то баскетболист Мэджик Джонсон, отдавая пас.
— Алла Борисовна… — отозвалась девушка, всё так же продолжая смотреть в Инстаграм…
Легенда была придумана идеально. Павел с любовницей договорились, что в переписке по телефону будут обсуждать как бы вопросы финансов и инвестиций. Свидания они называли «сделкой». Ее грудь — «акциями». То, что ниже — «фирмой», ну и так далее. Что у него называлось «кредитом» — можете сами догадаться. При этом любовнице выдумали имя Марк Крутов. На самом деле ее звали Яна и фамилия была совсем другая. То есть просто у Павла в телефоне был записан якобы один из его уважаемых клиентов, по имени Марк Крутов. С которым он вел деловую переписку. Павел был инвестиционным банкиром, помогал клиентам хорошо вкладывать деньги.
Переписка с лже-Марком выглядела так. Яна писала ему: «Моя фирма ждет самой глубокой инвестиции». Павел отвечал: «Марк, я работаю над этим. Мой кредит тоже давно готов к сделке. Предлагаю обсудить вопрос завтра в 19 часов в переговорной комнате». Это означало, что завтра он приедет к ней домой. Или он писал ей: «Марк, добрый день! Надеюсь на скорый лизинг вашей фирмы». Яна отвечала: «Моя фирма уже горячая от высокого курса нефти, и мои крепкие акции тоже вас ждут. Давайте назначим встречу в субботу в загородном клубе?» Это означало, что он приедет к ней на дачу.
Зачем Павел и Яна все это придумали? Беда в том, что Эльвира, жена Павла, любила заглядывать к нему в телефон и проверять: нет ли переписки с бабами. Он это знал. Раньше его это совсем не беспокоило. Пока в его жизни не появилась Яна. Теперь жену они виртуозно обманывали. Пусть Эльвира шарит по телефону, ну увидит переписку с одним клиентов, какой-то Марк, что-то про лизинг и акции, ничего интересного. Эльвира не отличалась умом. Но давно знала: инвестиционные банкиры работают очень много, порой до ночи, иногда в выходные.
Эльвира — бывшая модель, некогда очень красивая, полногрудая — в 90-х сексуально шагала по подиуму и ночным клубам. Они с Павлом познакомились на деловом ужине, который давал то ли Березовский, то ли Гусинский, да и какая разница. Павел лишь входил в серьезный бизнес, ему было всего 27, но его могучий ум финансиста тогда сразу все оценили. Блондинка Эльвира была в то время подругой то ли бизнесмена, то ли бандита, да и какая разница. Павел увел ее легко и бесстрашно. Он ей сразу понравился: умен, перспективен и уже при деньгах. Бандит только удивился: «Оба-на как!»
Эльвира никогда не работала, она была типичной женой русского банкира: сон до 12 дня, бассейн, потом массаж, педикюр, легкий обед с подружками, шоппинг, спортзал, выход в свет, модная галерея, чмоки-чмоки. Рядом с невзрачным Павлом (синий костюм, усталый взгляд, галстук в полоску) она выглядела эффектно. Короче, спутница жизни. Короче, полная дура.
И Павла это устраивало. У них родилось двое прелестных детей, их отправили учиться в Англию.
Но теперь Эльвире было 45, и хотя она дико старалась, потела в спортзале и стонала на массаже — фигушки. Юность и прелесть невозможно вернуть. Никакой силикон, никакой гений-косметолог не сделает жизнь упругой и яркой, как двадцать лет назад.
И два года назад Павел встретил Яну. Ей всего 24. Остроумна, начитана, стройна. Красный диплом экономического факультета МГУ. Ведет блог о здоровом питании. Работает в «Сколково». Три раза прыгала с парашютом, собиралась четвертый. Стремительная девушка нового времени. Без накладных ресниц и каблуков. Но с тем запахом юности, от которого Павел и сам был готов прыгнуть за ней куда угодно.
Однако и расстаться с Эльвирой он быстро не мог: она бы тут же отсудила половину имущества, его недвижимости и активов. И обсуждал с ушлыми юристами, как решить все эти вопросы. Чтобы оставить Эльвире лишь умеренное содержание и двухкомнатную квартиру. На это умница Яна говорила ему с полуулыбкой, что готова подождать. И тайком стала покупать журналы о свадьбах и платьях невесты. Яна знала: сам банкир, его активы, его дом в Майами никуда от нее не денутся. Никуда. И с удовольствием играла во всю эту конспирацию.
Писала ему после очередной встречи: «Вчерашняя сделка в клубе удалась, моя фирма до сих пор испытывает волатильность…». Павел отвечал: «А я теперь думаю о вашей крепкой марже. Хочется снова провести ее аналитику».
Эльвиру он старался видеть как можно реже. Она его давно раздражала, а уж на фоне Яны просто бесила своей тупостью, своим ботоксом. Он очень радовался, что Эльвира сама придумывала себе какие-то занятия, всякие курсы-лекции-семинары и прочие глупости скучающей и стареющей женщины. Яне он иногда говорил: «Моя Эльвира так глупа, что даже на лекции про маникюр не все поймет».
…Однажды ясным субботним утром он собирался к Яне на дачу. То, что в их переписке называлось «сложная сделка в загородном клубе». Эльвира в этот момент пыхтела на беговой дорожке в дальней комнате. Когда Павел уже выходил, она спросила безразлично: «Опять до вечера?». Он ответил: «Ага. Целую». Эльвира выглянула в прихожую: «Лучше поцелуй своего Марка Крутова. И его упругие акции». Павел переспросил: «Извини, что?» Эльвира усмехнулась: «И охота юному Марку заниматься лизингом с таким старым кредитом?»
Павел уронил айфон на мраморный пол. И сам тут же сел рядом. Эльвира снова побежала по дорожке, хохоча: «Не волнуйся, я уже сама подала на развод. Готовься делить недвижимость и все активы. Ты в полной марже, дорогой!».
Да. Да. Да. Блондинка Эльвира последний год ходила на лекции по экономике и финансам. Ей просто захотелось разобраться, о чем там переписывается умный муж с клиентами. Оказалась невероятно способной ученицей. Она быстро поняла, что Павел и некий Марк несут полную чушь. Расшифровать всю их переписку уже не составляло труда Ну, а выяснить, что никакого бизнесмена Марка Крутова нет среди клиентов банка — это совсем пустяк. Эльвире тоже нравилась эта новая игра — быть накрашенной дурой с ресницами, а на самое деле — агентом, детективом, шпионом.
Но и закончить игру надо было эффектно. Без скандала. А легко, на бегу.
Наших женщин с утра лучше не трогать. Наша женщина с утра страшней, чем Бабайка. Она с утра ненавидит всех. Особенно мужа. Веселую болтушку в телевизоре ненавидит. Ей противен интерьер родной квартиры. Пейзаж за окном ее бесит. Смотрится в зеркало… ну тут выражения непечатные.
А дети? Милые дети, с которыми накануне она так весело играла в кукольный театр за старым пледом? Нет, теперь это враги. Хуже мужа, хотя куда хуже? Они, гаденыши, не могут ботинки зашнуровать. А уже 15 минут до первого звонка! «Маааам, я не могуууу…» Она яростно хватает их за шиворот и выносит во двор. Шнурки болтаются, дети пищат. «Заткнитесь!» — кричит она так жутко, что вороны падают замертво с черных кленов.
Утром по нашим улицам свирепые женщины тянут рыдающих детей, как в газовую камеру. Кошмарны по утрам наши женщины, граждане. Не попадайтесь им на пути.
Мужчины? О, наших мужчин лучше тоже с утра не видеть. Это не люди, это дребезжащие монстры. Сдать бы в утиль, раздавить прессом, но они же юркие, гады. Их с утра не радует все мироздание. Солнце в пятнах, страна погибает, «Спартак» проиграл, у власти ворюги, машина ржавеет, от соседей несет тухлой рыбой. Но это полбеды. На кухне шуршит ненавистная тетка — жена. Она вчера притворилась уставшей, не помыла посуду. «Из-за таких как ты и страна погибает!» — произносит муж обвинение. Он видит проблему глобально, во всем охвате — от раковины до Курильских островов. Всему виною жена и посуда.
Дальше ход нашей пьесы известен. Везде примерно одно и то же. Жена ведь тоже готовилась. Чистила зубы и думала: «Пусть этот гад только что-то мне вякнет!» А он вякает. Он, гад-таки вякает про немытую посуду. И начинается последняя битва. Наш кухонный Сталинград. Ни шагу назад. Умрем, не сдадимся.
Потом оглянулись — руины. Ничего нет — ни любви, ни семьи, ни посуды.
Мы в России рекордсмены по числу разводов. Думаю, если бы все писали правду — каждое второе заявление указывало бы причину: «Мы не пережили еще одно утро».
Нет, с утра супругам нельзя видеться. Детям лучше прятаться от родителей. Все в укрытие!
Думаю, у нас это издревле. С утра нам всем хреново. Скажем, общенародный любимец Иоанн Грозный как-то утром глянул в окно. Прохрипел: «До чего мерзостно!» Развернулся — и хрясть по башке своего сына. Просто настроение было плохое с утра. Сын и помер. И потом русские правители начинали всякий день с казни: надо же как-то бороться с депрессией по утрам.
Но ладно — дома. На улице и в автобусах — тоже сплошные чудовища. Войдешь с утра в вагон на станции, скажем, «Текстильщики» — и трепещешь. Наши славные лица по утрам — галерея маньяков и человеконенавистников. Причем я знаю, что у меня лицо ничем не лучше. Я тоже всех ненавижу с утра. Двинуть бы вон тому по толстой морде! За что? Да просто так. Бесит.
…Но хватит ужасов. Есть, есть у нас и добрые люди. Даже самым хмурым утром мы их найдем. Они пораньше взяли пивка, сели на лавочку, хлебнули. И улыбаются всем прохожим. Они никуда не спешат, у них в душе играет Шаинский, у них небо в алмазах. Вот кому я завидую, вот счастливые люди.
Копання картоплi — культурно та емоцiйно подiя свiтового масштабу, повiрте, не менша за бразильськi карнавали, баварськi октоберфести чи паломницькi хаджi.
До цiei подii готуються заздалегдь, латаючи мiшки, любовно перескладуючи ралi та перераховуючи потенцiйних копальщикiв-збиральщикiв.
Напруга зростаe ближче до середини серпня, пiд вересень атмосфера у селi стаe схожа на нервове зацiпенiння у салунi Дикого Заходу, коли всi схопились за своi кольти i чекають першого пострiлу. Пострiл луна. Усереднена «цьотка Галька» виходить з вiдром i рискалем на город, шифруючись, нiби просто щоб накопати пiв-вiдра собi до борщу, але примруженi пiдозрiло-оцiнюючi погляди сусiдiв через паркан миттево сечуть ситуацiю. Все вибуха. «Галька вже копа, а ми ше нi!!!»
В старих, малих почина нестерпно пекти в срацi i цiла армада висипа на городи, з вiдрами, рискалями i мiшками. Джек Лондон описував у своiх творах, як на Алясцi картоплею лiкували цингу, але на селi бараболя стаe справжньою панацеeю. Вона лiкуe артрити, варикоз, гарячку, тиски, гiпертончнi кризи i нiвелюe геронтологiю як явище. Старi i немiчнi встають з лiжок i шкандибають з вiдром на город, шоб пiдзбирувати, бо не пасуe лежати i вмирати, коли всi на городi.
В першу годину копання чiтко розподляються всi ролi — хто, шо i як. Термiново набираються на мобiльний всi сини та дочки в мiстi, котрi покидають своi ноутбуки i офiснi роботи та линуть в село, реалiзовуючи своi ще в дитинствi намертво привитi комплекси вини перед батьками. Нiби за покликом професiйного гiпнотизера, котрий даe умовний знак. Тiльки коли все викопане, посортоване, зсипане i накрите — буремна душа вспокоюeться нiби пiсля катарсису i вертаeться до буденних справ. I вже коли пограбанi бадилля горять на городах, пускаючи красивезнi вертикальнi стовпи диму у небо, як ритуальнi вогнища племен суi та команчiв — стаe невимовно легко. Селянин стоiть, спершись на граблi, дивиться на той дим. Бо в тому димi повнiстю згорiв вiн минулорiчний i тепер обновився як немовлятко. А в його очах, як на iнформацiйних табло Термнатора пролiтають цифри тiльки йому зрозумлоi статистики — цiна на бараболю цього року, кiлькiсть викопаних мiшкiв, кiлькiсть зламаних держакiв i днiв, виграних в сусiдiв в змаганнi.
Жизнь — это закономерности, которых воля случая превращает в лотерею. И там истину найти нельзя, и она висит в безвоздушном и безжизненном пространстве между закономерностью и случайностью, и никогда с ними не совпадёт.
Хочешь познать человека — познай его шаблоны, хочешь понять человека — найди в нём нешаблонное.
Нет разницы — какими руками, грязными или чистыми — ты возьмешься за ум — всё равно замараешь их собственным мозгом.
Жизь — это рекурсия незаконченности действий, мыслей, мечтаний, радостей, страданий…, и когда этих незаконченностей набирётся слишком много — они сольются в одну огромною, необъятную незаконченность, которая превратит наш мир в слишком очевидную недоделанность, в котором мы поэтому больше не сможем существовать и все перейдем в пареллельный мир, туда, где всё априори и ничего не надо желать.