Веду затяжную войну с лишним весом… Из кровопролитных боёв мои килограммы возвращаются, прихватив пленных…
Недавно пересматривала очередной раз «В бой идут одни старики» и на некоторых моментах не могла сдержать слез. И задумалась, каким же гением должен был быть Леонид Быков, чтоб этот фильм задевал за живое даже тех, кто как и я родился спустя 40 лет после этой войны.
Вчера, как и каждый год в День Победы, отправились с сыном бродить по городу в поисках виновников торжества.
Несмотря на азербайджанца - торговца цветами, настроение у нас шикарное.
(Я попросил 50 гвоздик, торговец спросил:
- Вам красиво упаковать?
- Не нужно - говорю - мы будем по одной раздавать ветеранам на улицах.
Он отсчитал цветки, я присмотрелся и вижу: одни пожухли, другие на скотче держатся, третьи короткие…
Спрашиваю его:
- Что за хрень?!
Торговец, заговорщицки понизив голос:
- Брат, какая тебе разница? Ты же все равно раздашь их туда сюда…
Потом конечно заменил).
Бродим и с удовольствием чувствуем, что и в этом году, хоть медленно, но все же тает наш букет… Живы еще бравые парни и девчонки!
Идем по Кутузовскому, уже почти все гвоздики розданы, встреченные ветераны поздравлены, смотрим - на нас надвигается необычная троица: два стареньких полковника с палочками - летчики, вся грудь в тяжелых, сверкающих бронежилетах орденов и медалей. Но поразил меня их третий. Роста небольшого, поджарый, спортивный, молодой черт возьми! По лицу конечно видно, что и ему далеко за восемьдесят, но шевелюра на голове и походка молодая не старческая… Как будто - это фантомас надел маску ветерана…
Среди друзей он резко выделялся костюмом. Представьте себе: дорогущий черный костюм, блестящие итальянские туфли и воротник белой рубашки лежит поверх пиджака. Одним словом - Аль Пачино… Сразу видно, что дед этот всегда был франтом и любимцем прекрасных дам. Идет, руки в карманах и скорость его сдерживают только шаркающие шажочки его боевых друзей…
Сынок вручил всем по цветочку, полковники ответили: «Спасибо деточки», а «Аль Пачино» потрепал дарителя по голове и сказал: «Благодарю пацан».
Я еще долго тащил сына за этой троицей, не в силах оторваться от них. По обрывкам разговоров, было понятно, что эти трое парней познакомились еще при жизни Гитлера…
И такая белейшая зависть меня взяла к внукам этого франта в шикарном костюме, как же хорошо, когда у вас такой боевой дед - живой и красивый. И какие молодцы внуки - холят, лелеют и одевают дедушку как куколку. Сразу видно - его дома любят и гордятся им.
Свой геройский «бронежилет» из наград, «Аль Пачино» оставил дома, кроме одной единственной награды - на его черном пиджаке одиноко блестела звезда Героя Советского Союза…
В выходные ездил на дачу к старому другу, бывшему КГБисту Юрию Тарасовичу. Я там был самым молодым, поэтому и гоняли меня больше всех, то в лес за дровами, то в деревню за черным хлебом и водкой. К вечеру совсем упарился, зато и одарили меня новой нечеловеческой историей о войне, но без таких историй невозможно до конца осознать своего счастья - жить без войны…
Конечно же, я и с вами поделюсь. Ведь это и ваша история…
К вечеру, когда шашлыки были готовы, сосед Тарасыча, прикатил к большому столу свою маму на инвалидной коляске. Дай Бог ей счастливых и спокойных денечков… Все зовут ее баба Валя, ей под девяносто и похожа баба Валя на старую учительницу с черепаховым гребнем в седых волосах.
Всю войну Валя провоевала в полковой разведке. Мы слушали ее и всем становилось не до шашлыков, даже комаров на себе старались бить тихо, чтобы не помешать рассказу бабы Вали…
Летняя ночь. Большая разведгруппа углубилась в немецкий тыл на пятнадцать километров, задание предельно простое - без языка не возвращаться.
В первое же утро разведчики наткнулись на немцев и почти поголовно были перебиты. В живых остались только две восемнадцатилетние девчонки: радистка Валентина и санитарка Кира. Делать нечего, нужно пробираться к своим и докладывать о гибели группы. К обеду на лесной дороге девчонки заметили мотоцикл, открыли огонь и застрелили солдата - водителя. В коляске сидел офицер, но он и выстрелить не успел - мотоцикл влетел в дерево.
Очухался немец с завязанными сзади руками, лежа на плащ-палатке глубоко в лесу, а две худенькие девчушки пытались волочь его стокилограммовую тушу по мокрой земле. За полчаса почти не продвинулись, даже перевернутый мотоцикл все еще был виден…
Передышка.
Валентина развернула рацию и вышла на связь, она кое-как продиктовала фамилию и звание пойманного офицера. В штабе очень обрадовались и приказали: «Доставить пленного живым любой ценой, даже ценой собственной жизни! Точка!
Немец русского не знал, но услышав свою фамилию, по интонации понял, что он за линией фронта очень важен и что время работает на него, нужно только умело тянуть его… Девушки совсем выбились из сил, тащить по лесу здоровенного немца - работа для пятерых мужиков, а не для двоих сорокакилограммовых девчонок, даже если зарыть рацию, оружие и вещмешки. Попробовали поставить его на ножки, так он сука не держится, в обморок падает.
Хотели припугнуть, разбили прикладом нос, но немец только грустно улыбнулся, сказал: «Данке шен Фрау…» и опять закатил глазки.
План «А» - кое-как дотащить немца до своих, с треском проваливался, а ведь с минуту на минуту весь лес наполнится веселым лаем породистых овчарок…
И восемнадцатилетние девочки срочно придумали план «Б».
Привязали пленного к березе, поставили укол и в районе плеча сделали ножом глубокий порез до кости…
Сначала пленный мужественно терпел, но вдруг немца как подменили. Еще минуту назад он глядя на окровавленный нож с улыбкой на губах, был готов умереть за фюрера, а тут задергался, завыл и еще не на русском, но уже не на немецком, как мог объяснил, что ему стало гораздо лучше и он готов бежать в советский штаб полка, чтобы скорее сообщить ценные сведения…
Валя с Кирой дали немцу последний шанс и он не подвел: с завязанными сзади руками, украшенный рацией, автоматами и мешками как новогодняя елка, бежал впереди всех, еще и девчонок подгонял: «Фрау, бите шнелер ворвартс!!!»
Десять километров до своих они прошли за каких-то три часа.
Майор - начальник штаба, представил Валентину и Киру к орденам солдатской Славы и похвалил девушек за находчивость: «Молодцы, товарищи разведчики, ловко вы языка ножичком припугнули - подзадорили, а в результате всего лишь маленький порез на плече… ничего страшного, до расстрела доживет…»
Но самое жуткое в этой истории то, что начальник штаба так и не понял плана «Б»
До его сути интуитивно допер только немец.
А план «Б» был прост и циничен как сама война. Девушки не собирались пугать пленного, они туго обвязали его правую и левую ногу в районе паха и руки подмышками. Затянули палочками потуже, Кира вколола в офицера лошадиную дозу обезболивающего, а Валя своим немецким штыком с пилой на обухе принялась отпиливать офицеру руку…
Стокилограммовый мужик без рук и без ног, уже совсем не такой тяжелый и дотащить его можно, а если повезет, то еще и живого…
…Хоть бы не было войны…
Лет двадцать тому назад в нашем доме жил веселый матершинник дядя Боря - маленький, худенький старичок, царствие ему небесное. Все мы любили дядю Борю и просили, согласно своему возрасту - кто прикурить, а кто помочь натянуть тугой лук. Старик целыми днями с беломориной в зубах сидел на специальной табуреточке у подъезда и заигрывал со всеми проходящими девчонками, от пяти - до восьмидесяти лет…
Хоть был он свой в доску, но наверное месяца два после 9-го мая, мы называли дядю Борю исключительно на «вы», уж очень сильное впечатление производили на окружающих его ордена в День Победы, их было так много, что с лихвой хватило бы на четверых…
В войну дядя Боря был летчиком.
Однажды я, выйдя из подъезда, присел на ступеньку и разговорился с ним о жизни. Что, спрашиваю, для тебя было самым страшным за четыре года??? Вопрос дурацкий, но старик ответил без раздумья:
- У меня был друг Васька, мы дружили еще с авиационного училища, вместе и воевали. Целый год друг другу хвосты прикрывали. В общем, были как братья, пока один с задания не вернется, другой не спит и даже есть не садится…
Тут у дяди Бори слезы закололи глаза, он зажмурился и сердито сказал:
- Да ну тебя на хер с твоими вопросами! (изучив свои отремонтированные проволокой очки, дядя Боря продолжил) Ну слушай дальше говнюк, раз спросил. Это был 42-й год, к нам для разноса прилетел сам Жуков. Построил полк, долго орал, что все мы гады, предатели и трусы (никто вообще не понимал чем мы провинились перед ним, а спросить не решились… видимо, что-то не сошлось на его генштабных макетах…)
Наш полковник, стоя по стойке смирно, даже пукнуть боялся в сторону маршала…
В конце концов, Жуков прошелся вдоль строя и выбрал двоих из нас, видимо кто рожей не понравился. В тот же день они были расстреляны. Среди них и друг Васька…
У старичка задрожали губы, и пепел с папиросы посыпался на штаны…
Мне не хотелось оставлять деда в таком состоянии, надо было как-то выруливать на что-то веселое и я спросил:
- Дядя Боря, ты лучше расскажи, какой у тебя на войне был самый счастливый день???
- Ну, ты что-то спросишь, как в воду пернешь… Что на войне может быть счастливого, кроме дня победы!!? А хотя подожди, вру, был один счастливый денек, даже не денек, а час всего…
Это уже в 43-м на Кавказе, я тогда после ранения больше не мог быть истребителем и летал на транспортниках. Сбрасывал в горах с парашютами провизию и боеприпасы.
Вызывают меня в штаб фронта и приказывают слетать с одним генералом на передовую и назад. Я признаться никогда до этого генералов не возил и говорю: «У меня же там срач, куда я его посажу? Нас в кабине и так двое, а в грузовом отсеке даже скамеечка отодрана, да и грязно там…»
Но приказ - есть приказ, загрузили ко мне генерала с адъютантом прямо на пол, только тулупы им подстелили. Смотрю вместе с ними, солдаты загружают какие-то ящики, спрашиваю: «Что за груз?», отвечают: «Не вашего ума дело, товарищ летчик…»
Взлетели. Время в пути чуть больше часа. Вдруг штурман мне и говорит: «Борис, ты не чувствуешь странный запах, как будто клубникой пахнет, или цветами?». Какая, говорю клубника, для клубники не сезон, наверно генерал там яблоки херачит…
Тут мы и зачастили от кабины до хвоста с гаечными ключами, вроде бы по делу, а сами смотрели и глазам не верили. Чего только не жрал генерал с адъютантом, тут тебе и клубника и арбуз и виноград и даже какие-то африканские фрукты, которых ни до, ни после я в жизни не видел. Потом перешли к американским консервам: крабы, хренабы, икра черная и красная, паштеты, колбасы, про шоколад вообще молчу…
И самое противное, что эти все жрут, а летчикам и по бутерброду не предложат. Мы конечно не голодные, были у нас и тушенка и сухари, но обидно как-то…
Садимся, генерал вылез из самолета на аэродром, пять минут поговорил с встречающими и тут же полез обратно. Видимо он и прилетал, чтоб в личном деле появилась запись, что, мол бывал на передовой…
Взлетели, эти снова принялись пить и жрать. Вдруг откуда не ждали, нас начинают обстреливать с земли и мы со штурманом слышим, что очень даже попадают… Обстрел кончился, штурман пошел посмотреть не обосрался ли наш генерал, заходит и видит, что в обшивке несколько сквозных дыр от пуль, а генерал с капитаном сидят в обнимку. Оба мертвые.
И вот тут начался наш со штурманом самый счастливый день во всей войне…
Чего мы только не попробовали за этот час, на земле ведь генеральскую жратву все равно отберут. Прилетели чуть живые, как два барабана. Еле самолет посадили…
…Много ли человеку для счастья надо???
Знакомый мент рассказал историю о том как все-таки сложно устроен даже самый на первый взгляд незамысловатый человек.
Было это давно, во вторую чеченскую.
Их московский отряд ОМОНА отправили в длительную командировку в Чечню для наведения конституционного порядка из всех видов оружия…
За месяц боев, батальон потерял семь человек убитыми, около десяти ранеными, а уж слегонца контузило, практически всех.
Вечерами в казарме бойцы глушили все что глушиться и вспоминали о доме. По кругу ходили фотографии детей, жен и даже оставленных в гараже машин… Вот за все это и пили…
Был в отряде старлей Витек - очень лютый мужик огроменного роста. И кличка соответствующая - Носорог.
Однажды Витек признался ребятам, что дома в Москве его ждет маленькая, но гадкая проблемка:
- Моя любимая жена, сошла с ума - месяца три назад завела в доме крысеныша. Сколько бы я не бился, не уговаривал выбросить, она ни в какую… Пусть живет и все тут…
Ладно бы держала свою крысу в клетке на балконе, так чтобы я не видел, но нет - эта тварь свободно бегает по всей квартире и аппетит портит… да еще и срет своими маленькими какашечками где попало и грызет, что хочет. Вы бы знали мужики, как она меня выбешивает…
Я бы давно ее бумажкой за хвост и за окошко, но жена поставила ультиматум: «Хоть пальцем крысу тронешь - уйду к маме» (и ведь уйдет холера…) Так и терпел, тем более, что и трогать мне ее противно.
Но теперь все, хватит. У меня есть план. Вернусь и отравлю эту погань, но чуть-чуть, чтобы не сразу сдохла, а пару дней помучилась… вроде бы я и не при чем.
Была еще мысль: слегка наступить на него, чтобы внутри что-то лопануло и к вечеру крысеныш торжественно сдох бы на руках у жены, но боюсь не рассчитать и он сразу концы отдаст…
Мужики активно приняли участие в составлении плана избавления Носорога от крысеныша. Легкомысленные версии про бензиновую клизму и бикфордов шнур в задний проход, отметались сразу…
Кто-то предложил сделать «растяжку»: привязать крысу за ногу и оставить у входной двери. Жена вернется домой, и «нечаянно» ровным слоем размажет крысеныша дверью по всей прихожей…
Отличный план, но есть минус - жена заметит проволоку привязанную к оторванной лапке.
Оставалось одно: уронить мерзОту на пол с высоты человеческого роста, а если будет мало, то высоту можно подобрать опытным путем. На том и порешили.
Командировка подошла к концу, все кто дожил, вернулись в Москву, попрощались на вокзале и разошлись по домам.
После выходных встретились на службе и кто-то спросил Носорога:
- Витек, ну-ка похвастай, как тебе удалось «порешить» своего крысеныша?
Слегка смущенный Носорог прокашлялся и рассказал:
- Прихожу я домой среди дня, жена на работе, очень удобный момент…
Открываю дверь, этот сука, серый гаденыш подошел к моим ногам, посмотрел на меня снизу вверх и тут я мужики вдруг почувствовал… как же я блядь соскучился по этому говнюку
…Даже сыром адыгейским накормил…
Война… как много и как мало в этом слове смысла…
Порой его не разгадаешь и вряд ли все поймешь…
В тот день, что между миром и Памиром жизнь моя зависла…
Всех чувств моих ты не узнаешь… и вряд ли смысл правды здесь найдешь…
Шагая ранним утром по могилам моих предков
И разрушая все живое на своем пути,
Плач гордых гор раздался эхом…
И нестерпимо чувствуешь всю горечь в области груди…
Сквозь злобный смех и хохот мести,
Где, вдруг смешались деньги, власть и похоть «черных королей»,
Услышу, где бы ни была я в этом мире,
Рыданье молодых пирамидальных тополей…
Услышу горе, боль и слезы я людей Хорога,
Увижу, как стреляют в маленьких детей…
О, черный коршун, что паришь ты над телами сыновей и дочерей Памира,
Не сможешь осушить ничем теперь глаза их бедных матерей…
Ты создал из себя себе кумира.
Про Бога даже в этот пост Священный позабыв…
И вой собак пронзает улицы косые,
Где на дорогах пыльных трупы молодых ребят лежат…
Мужайся, Родина, ведь братья братьев погубили…
От пуль их летом даже листья на ветру дрожат…
Порой мне кажется, что мы намного злее стали…
В нас нет и быть не может человеческой души!
Беспечно с древних пор в войну друг с другом мы играли,
А люди мирные нас к Богу с милосердием призывали,
Теряя души на окраинах мирской глуши…
Военнопленный - это тот, кто сначала пытается убить вас, а затем просит пощадить его.
Жизнь - это борьба одного со всеми и война всех против всех.
ПРИТЧА-РАССКАЗ «ДЕТИ»
Мой муж Фёдор построил дом, настоящий дворец, в два этажа, с верандой, балконами и даже двумя входами. Я тогда удивлялась, зачем разные входы, а он объяснил, что для сыновей - у нас их двое было, Иван и Костя.
Но всё сложилось по-другому. Началась война. Сначала ушёл Фёдор, потом один за другим два сына, а через несколько месяцев пришла из части похоронка - погибли оба…
Я сходила с ума. Хожу по пустому дому-дворцу и думаю - как жить?
Работала я в это время в райкоме, мне сочувствовали, успокаивали, как могли.
Однажды иду я около вокзала, и вдруг летят три самолёта. Люди как закричат: Немцы! - и рассыпались в разные стороны. Я тоже в какой-то подъезд забежала.
Вижу - бежит по площади женщина с девочкой на руках. Я ей кричу: Сюда! И тут один из самолётов сбросил бомбы. Женщина упала и ребёнка собой прикрыла. Я, ничего не помня, бросилась к ней. Вижу, она мёртвая. Тут милиция подоспела, женщину забрали, хотели и девочку взять. Я прижала её к себе, думаю, ни за что не отдам, и сую им удостоверение райкомовского работника. Они говорят - иди. Я - в райком: Девчата, оформляйте мне ребёнка! Мать на глазах у меня убили…
Они стали отговаривать: Как же ты работать будешь? Малышку в ясли не устроишь - они забиты. А я взяла лист бумаги и написала заявление об увольнении: Не пропаду, - говорю, - буду гимнастёрки солдатам шить.
Унесла я домой мою первую дочку - Катю. Уж как я любила её, как баловала… Ну, думаю, испорчу ребёнка, надо что-то делать. Зашла я как-то на свою бывшую работу, а они двух девчушек двойняшек, лет трёх, в детдом оформляют. Я к ним: Отдайте их мне, а то я Катю совсем избалую. Так появились у меня Маша и Настя.
Тут соседка парнишку привела шести лет, Петей звать. Его мать беженка, в поезде умерла, - объяснила она, - возьми и этого, а то у тебя - одни девки.
Взяла и его.
Живу с четырьмя малютками. Тяжело стало: и еду надо приготовить, и постирать, и за детьми приглядеть, да и для шитья гимнастёрок тоже нужно время - ночами их шила.
И вот, развешиваю как-то во дворе бельё, входит мальчик лет десяти, худенький такой, бледный, и говорит:
- Тётенька, это ты детей в сыновья берёшь?
Я молчу и смотрю на него. А он продолжает:
- Возьми меня, я тебе во всём помогать буду, - и, помолчав, добавил: - И буду тебя любить.
Как сказал он эти слова, слёзы у меня из глаз и полились. Обняла его:
- Сыночек, а как звать тебя?
- Ваня, - отвечает.
- Ванюша, так у меня ещё четверо: трое девчонок да парнишка. Их будешь любить?
А он так серьёзно отвечает:
- Если сестры и брат, как не любить?
Я его за руку, и в дом. Отмыла, одела, накормила и повела знакомить с малышами.
- Вот, - говорю, - ваш старший брат Ваня. Слушайтесь его во всём и любите его.
И началась у меня с приходом Вани другая жизнь. Он мне как награда от Бога был. Взял Ваня на себя заботу о малышах, и так у него складно всё получалось: и умоет, и накормит, и спать уложит, да и сказку почитает.
Война закончилась. Я запрос о Фёдоре несколько раз посылала, ответ был один: пропал без вести.
И вот однажды получаю письмо из какого-то госпиталя: Здравствуй, Лиза! Пишет незнакомая тебе Дуся. Твой муж был доставлен в наш госпиталь в плохом состоянии: ему сделали две операции и отняли руку и ногу. Придя в себя, он заявил, что у него нет ни родственников, ни жены, а два сына погибли на войне. Но когда я его переодевала, то нашла в гимнастёрке зашитую молитву и адрес города, где он жил с женой Лизой. Так вот, - писала Дуся, - если ты ещё помнишь и ждёшь своего мужа, то приезжай, если нет, не езди и не пиши.
Как же я обрадовалась, хоть и обидно мне было, что Фёдор усомнился во мне.
Прочитала я письмо Ване. Он сразу сказал:
- Поезжай, мама, ни о чём не беспокойся.
Поехала я к мужу… Ну, как встретились? Плакали оба, а когда рассказала ему о новых детях, обрадовался. Я всю обратную дорогу о них говорила.
Когда зашли в дом, вся малышня облепила его:
- Папа приехал! - хором кричали. Всех перецеловал Фёдор, а потом подошёл к Ване, обнял его со слезами и сказал:
- Спасибо, сын, спасибо за всё.
Ну, стали жить. Ваня с отличием закончил школу, пошёл работать
Ветераны вот кто достоин уважения каждый день каждую минуту в любое время.!"
Ужасно много лет назад я был актером самодеятельного театра с очень разнокалиберным по возрасту коллективом: от учеников четвертого класса, аж до заводских рабочих и выпускников институтов. Спектакли тоже были на все вкусы, от «Аленького цветочка» до «Антигоны».
В один прекрасный долгожданный день на большом автобусе мы прибыли в Киев на всесоюзный фестиваль народных театров. Я тогда был молод, счастлив и учился в классе пятом… я и сейчас молод и счастлив, хотя прошло уже тридцать с гаком лет.
Все действо происходило во Дворце пионеров, к слову сказать самом большом и красивом в СССР.
Нашему театру было отведено три дня. Водитель автобуса - дядя Витя, привозил нас с утра из гостиницы и заваливался за кулисы спать. Всех его дел было: привезти во дворец, свозить на обед и ужин, а вечером после спектакля вернуть уставшую и счастливую труппу в гостиницу.
Дядя Витя - огромный пузатый, лысеющий мужик в бакенбардах и цветастой рубашке, был не особо заядлым театралом, он любил неспешные постановки во время которых нам - мелким засранцам, не нужно было носиться за задником, беспокоя его богатырский сон. Иногда дядя Витя не спал, а читал книжку лежа на куче матов в узком проходе, а на книгу была прицеплена специальная тусклая походная лампа для чтения, провод от лампы уходил в темноту, полностью перегораживая нам путь.
Когда я в первый день, во время спектакля, не выходя из образа Кая, продвигался мимо в полутьме, дядя Витя шепотом орал:
- Осторожней пацан! Переступай! Не зацепи мне шнур своей сраной шпагой!
Во второй день спектакль был без особого экшэна и нашего водилу вообще никто не побеспокоил.
Наступил день третий и последний…
Мы с успехом отыграли спектакль и с чувством хорошо выполненного долга стали собираться у автобуса. Водителя не было. Пошли искать и быстро обнаружили его в пустом театре за кулисами. Бледный задыхающийся Дядя Витя в полуобморочном состоянии держался за сердце.
Его шарахнул инфаркт…
Скорая подоспела вовремя и увезла нашего театрала в реанимацию. На следующий день за нами из Львова прибыл новый водитель автобуса вместе с женой дяди Вити. Жена даже не сразу поверила, что у супруга может быть инфаркт. Никогда никаких проблем с сердцем у него не наблюдалось, да и возраст не особо преклонный - под шестьдесят всего… но когда она кое-что рассказала нам про молодость дяди Вити - все встало на свои места.
Восемнадцатилетнего парня Витю, призвали в 41-м и в первые же дни он попал в окружение, а потом и в плен.
Несколько раз бежал, но всякий раз немцы его ловили, калечили, но повезло - не убили.
Освободили чудом выжившего узника, только в самом конце войны.
В третий день наших гастролей, дядя Витя, как и раньше не следивший за репертуаром театра, дремал на своих матах, когда в темноте, лязгая подковами, к нему приблизились тревожные тени…
В тот вечер шел спектакль «А зори здесь тихие…» и все наши костюмы до последней пуговицы были подлинные.
Потом, после больницы бедняга рассказывал:
- Я смотрю спросонья и не могу понять на каком я свете… надо мной нависла куча молчаливых немцев в касках. Когда же я почувствовал до боли знакомый запах их формы, то осознал, что это не сон… и они опять меня поймали… Один из немцев клацнул автоматом, улыбнулся и сказал:
- Гутэн абэн. Хэндэ Хох…
С утра дорвался до моря и жарюсь как котлета, жена читает журнал, а я одним глазом слежу за грибком на шустрых ножках, так и норовящих влезть в глубокую воду.
Ору для профилактики:
- Юра! Без меня выше пояса не заходи, я сейчас приду в себя и вместе пойдем купаться!
Рядом прозвучал сиплый голос:
- Вы русские? Здравствуйте.
Я не поленился перевернуть свою котлету на другой бок и на соседних лежаках увидел глубокого старичка с женой (в последствии оказалось, что это отец и дочь).
- Здравствуйте - (повторил он с до боли знакомым по фильмам акцентом) очень приятно поговорить с русским человеком.
- Вы из Германии? Откуда так хорошо знаете язык?
Дедок поднялся и сел на лежаке:
- Я семь лет воевал в России, с 42-го, по 49-й… Сначала два года на фронте, а дальше в плену. За первые два года, конечно, я выучил только «Рус - Иван сдавайся!!!» А уже потом жизнь заставила.
Немец мне сразу не понравился - расселся как ни в чем не бывало: маленький, сухонький, со своей фашистской бабкой на таком же белом лежаке, как и мой… а вроде и на человека похож…
Я злобно посмотрел на него и решил короткой фразой стереть улыбку с его лица:
- А мой дед тоже провоевал всю войну и немало вашего брата угрохал…
Немец ответил без паузы:
- Ну, а как же иначе? Это я мог бы пойти воевать, а мог бы и спрятаться в подвале, но у Вашего деда такого выбора не было, ведь на его русский Фатерланд напал враг… Он же мужчина.
После этих нехитрых слов немец понравился мне чуть больше и я спросил:
- А Вы в каких войсках воевали и где?
- О! моя специальность была самой опасной на войне, такие как я, обычно не выживали дольше одного боя. Даже месяц и то много, а я продержался два года на передовой не считая госпиталей. Догадались кем я был?
- Летчиком?
- Ну что Вы, я был рядовым солдатом, только под конец до унтер-фельдфебеля дослужился.
- Снайпер? Может танкист?
- Нет, моя специальность в тысячу раз опаснее, чем у снайпера, а танкист вообще в танке, он пуль и осколков не боится. Как хорошо устроен наш мир, что такому взрослому человеку как вы, уже и не нужно разбираться в военном деле… Я, молодой человек, был пулеметчиком. Знаете, какое это жуткое чувство - ты еще не начал стрелять, но понимаешь, что как только начнешь, то тут же станешь главной целью для всех видов оружия противника: от пистолетов, до артиллерии. Обычно я стрелял не дольше минуты и приходил в себя уже в госпитале. Мне везло…
Я присмотрелся к старичку и до меня дошло - он весь был похож на маскхалат загорело - белого цвета. Белый цвет у шрамов, которые не загорали и этого белого цвета было не меньше чем загорелого.
Я вдруг представил себе, как мой дедушка Петя вжимается в жидкую грязь и думает: «Вот сука пулемет шпарит, сколько наших положил, эх жаль нам его не достать… Ничего, будет у меня внук, он на турецком берегу сочтется с этим пулеметчиком…»
А ведь и, правда, мне только руку протянуть и сломать старческую шейку этой паскуде… (какие только мысли от жары не лезут в голову…)
Нет, не захотел бы этого мой дед, скорее бы сам выпил с ним водки, а может и нет, но трогать после драки не стал бы…
Пока я грузился своими мрачными мыслями, немца все несло:
- …С тех пор как всю эту красоту я увидел в стереотрубу, самая моя большая мечта в жизни - побывать в этом волшебном городе.
- Так в чем же дело? Поезжайте, Ленинград и правда самый красивый город, я там учился.
- Хочу, но не могу. Мне будет стыдно идти по городу и смотреть в глаза прохожим людям…
- Ну да, ну да. А кстати, чего это Вас так долго в плену держали?
- Это еще не долго, некоторые сидели и подольше. Главное, что я смог вернуться и увидеть своих родителей. Не всем так повезло.
Был у нас один австриец, хуже зверя, как сейчас помню, звали его Лукас.
Хитростью и подлостью он вошел в доверие к начальству, наплел им о себе, что чуть ли не коммунист - подпольщик и русские поверили и назначили его быть старшим среди всех нас. Тем более что он не немец.
Мы от него полностью зависели, этот Лукас направо и налево по дешевке продавал вертухаям и гражданским наши пайки и табак.
- Вот швайнэ.
Дед заулыбался всеми своими ровными зубами:
- Я, я, швайнэ!!! Мы еле таскали ноги, а этот австрийский швайне все жирел.
Приходилось молчать, а кто решался сказать слово против Лукаса, тот долго не жил…
В 45-м Лукаса как австрийца должны были отпустить домой, он ходил гордый и счастливый и мы все были рады - скорей бы уже от него избавиться. А тут наконец нам разрешили получать письма из дома, но что придумала эта сволочь? Он стал наши письма продавать нам же за деньги… Мы скидывались, у кого сколько было, выкупали, но терпели. Крайняя точка случилась, когда денег у одного человека не нашлось и Лукас у него на глазах сжег письмо из дома.
Этой же ночью мы напали на эту швайнэ, заткнули рот и накололи ему на плечо и ногу группу крови.
Утром заложить нас он не решился, ведь ему на днях уезжать домой, а перед самой отправкой в Австрию, их группе устроили медосмотр, татуировку обнаружили и как он ни кричал, его и слушать не стали, а отправили подальше от нас, туда - откуда он уже не вернулся.
- Ничего себе! Это вас так строго наказывали за татуировки?!
Старик рассмеялся:
- Это не просто татуировка, такие носили только те, кто был элитой вермахта и служил в СС, чтобы врачи могли без промедления спасти бесценную жизнь этого раненного.
Немец грустно улыбнулся и после паузы продолжил:
- Скоро до нас дошли слухи, что Лукаса в первый же день задушили в особом лагере для эсэсовцев. Самозванцев нигде не любят…
«Кто не рискует - тот рискует больше всех остальных…»
(Народная мудрость)
Меня всегда восхищали люди способные решить в реальной жизни загадку про волка козу и капусту.
Даже рыбы, у которых хватило рыбьего мужества решиться и к чертовой матери разорвать губу, чтобы соскочить с крючка, тоже не могут не вызвать биологического респекта…
Кстати, один ихтиолог мне рассказал, что у любой рыбы попавшей на крючок (если ее конечно поймали не за желудок), хватит сил порвать губу и уйти на дно, но это ужасно страшно, поэтому большинство из них предпочитает плыть по пути наименьшего сопротивления и боли - прямо в котелок с ухой…
Много лет назад я снимал в Ростовском госпитале репортаж о покалеченных на чеченской войне солдатах.
Безногие пацаны были очень рады новому развлечению - появлению в их палате съемочной группы из Москвы. Они шутили и смеялись, но сами попадать в кадр не спешили - смущались, показывая свои забинтованные культи.
И даже я, который и глухонемого может раскрутить на интервью, пасовал перед ними и чуть-чуть стеснялся своего полного комплекта рук и ног…
Вдруг кто-то сказал и все подхватили: «Сейчас из „процедуры“ прикатится Колобок, он вам по любому даст интервью про свой геройский подвиг»
Солдатики при этом искренне веселились, заливаясь детским смехом.
Ну, думаю - Колобок, так Колобок, будем ждать Колобка.
Входит парень в пижаме. Совсем на колобка не похож.
Высокий лопоухий, руки-ноги на месте, только передвигается тяжело как старичок и туловище свое бережно так поддерживает.
Я улыбаюсь, здороваюсь и спрашиваю:
- Это ты колобок?
Боец под общий смех аккуратно улыбнулся, обнажив отсутствие трех или четырех передних зубов (я даже было подумал, что он всего лишь жертва дедовщины).
Оказалось, что фамилия его абсолютно не Колобков, да и от интервью он наотрез отказался. Дома ждет девушка, скоро дембель, а он тут без зубов… Вот вставят, тогда можно бы…
Но без камеры Колобок все-таки открыл мне тайну своего милого прозвища и рассказал, про удивительного человека способного в экстремальных условиях решить задачу про волка козу и капусту…
В один обычный летний денек, обычный лейтенант Российской армии, не сверившись со своим гороскопом на этот день, прихватил с собой для подстраховки высокого лопоухого солдатика и отправился за чем-то на местный чеченский базар.
Но поход за покупками закончился не так, как им обоим представлялось. Ножи к горлу, связанные проволокой руки, стуканье головами о дно кузова в такт долгой поездке на грузовике и вот только к вечеру они были на месте…
Скромный хуторок на плоской вершине, вокруг живописные зеленые горы облепленные белыми отарами баранов, сверху синее небо, красотища…
Вот только плохо что пейзаж оттуда был неузнаваем. Где их взяли? Куда в случае чего бежать к своим? Абсолютно непонятно.
Ночами Лейтеху и Колобка держали на цепи в птичьем сарае, а днем отпускали свободно ходить, поручая нехитрую работенку, за которую кормили еще менее хитро.
Прошла неделя и по редким русским матерным словам, пленные поняли, что у чеченов с обменом выходит нескладушка и что пора бы уже их головы подкинуть к воротам родной части.
То, что нужно бежать, было понятно еще неделю назад, но как? Как «порвать губу», когда на это нет ни средств, ни сил и вместо «козы» злые нохчи, вместо «капусты» - их бедные русские головы, а в место «волка» - три кавказские овчарки???
Собачки целыми днями грелись на солнышке, но дело свое знали туго - как только пленники подходили к краю горы, псы утробно по-медвежьи рычали. По этому рыку становилсь понятно, что им очень не терпелось при удобном случае - подскочить, разорвать, выпотрошить и посмотреть - а из чего же, из чего же, из чего же сделаны наши мальчишки???
Одним словом собачки догнали бы наших ребят в три прыжка. Даже с форой в километр не убежишь, да и пуля конечно же догонит. Бежать немыслимо, но надо и сил уже нет.
Целыми ночами прикованные в курятнике лейтеха с Колобком все решали и прикидывали и вот в одно прекрасное утро их сильно избили за сожранного ночью цыпленка «из покрышки». «Из покрышки», потому, что маленькие цыплятки содержались отдельно от больших, внутри огромной старой покрышки от трактора лежащей посреди сарая. Они тоже были в плену у чеченцев, но к своему счастью не осознавали этого и весело пищали в своей резиновой тюрьме.
В тот же вечер избитый лейтенант блестяще решил загадку про «волков», «губы» и «крючки» и ровно за полчаса до посадки на цепь - сбежал, разумеется вместе со своим подчиненным Колобком. Куда же без него?
Собаки, рыча пустились в погоню, а через считанные секунды вслед загрохотало эхо автоматных очередей, да куда там? Поздно. Беглецов уже было не догнать.
За каких-нибудь десять минут пленные преодолели километров двенадцать, ударились о телеграфный столб и наконец упали посреди дороги где их в скорости и подобрал наш БТР, бережно выковыряв из огромного тракторного колеса…
Лейтенант, только проблевался и отделался гематомами, а вот Колобку повезло меньше и он с внутренним кровотечением и переломами ребер попал в Ростовский госпиталь, где и получил свое жизнеутверждающее прозвище.
В тот же вечер цыпляток оставшихся без родного колеса, вместе со всем нехитрым хозяйством и хитрыми хозяевами, накрыл «град», что несколько видоизменило привычный ландшафт…
Но это уже другая история…
Город прославился так:
Вышел
военный чудак,
старец
с лицом молодым.
«Парни, -
сказал он, -
летим!
Мальчики,
время пришло,
Дьявольски нам повезло!..»
В семь сорок девять утра
все было так, как вчера.
«Точка…-
вздохнул офицер, -
чистенько
вышли
на цель…»
В восемь двенадцать утра
сказано было:
«Пора!..»
В восемь пятнадцать,
над миром взлетев,
взвыл торжествующе
дымный клубок!
Солнце зажмурилось,
похолодев.
Вздрогнули оба:
и «боинг»,
и бог!..
Штурман воскликнул:
«Ой, как красиво!..»
В эту секунду
в расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Люди узнали,
что на Земле
есть Хиросима.
И нет Хиросимы.