Ограблен Вавилон, ограблена Пальмира,
Искусства эшелон трофеями набит,
Ограбленный восток сосут музеи мира,
А запад - он знаток, искусства штаб-квартира,
Где гений грабежа обрёл законный вид.
Грядёт аукцион - с латыни - распродажа,
Шедевры воровства раскупят, не скупясь, -
Заоблачной ценой оплаченная кража
На западе блеснёт, музеи будоража,
А цены подхлестнёт головорезов грязь.
В музейном холодке, где мумий саркофаги
И мрамора куски с людьми и лошадьми, -
Присутствуют пески, верблюжья сила тяги,
Боевики близки - в одном буквально шаге,
Отсутствует вода, гремят пустые фляги,
Присутствует грабёж искусства, чёрт возьми!
Грабёж искусства - путь на запад, он - с востока,
Добыча велика, у ней - законный вид,
Пальмира, Вавилон ограблены жестоко,
Ворью со всех сторон подмигивает око
Заоблачной ценой, которая кровит.
Грядёт аукцион, цена великовата,
В ней - плата за террор, он грабит города.
Но если смята вдруг наружность экспоната, -
Кто в этом виноват?.. Россия виновата,
Помяла экспонат - бомбила не туда!
Хороший главнокомандующий не только видит путь к победе, но также знает, когда она невозможна
Легальный способ НАТО отобрать победу у Российских ВКС в Сирии. Это проверить сборную России по ВКС на мельдоний и запретить им вылет за границу. А все достижения в победе над ИГИЛ признать за США и союзниками… Радио Свобода
Сидели дедушка и внук в кафешке на углу,
был теплый день, цвела сирень в заброшенном саду.
Душистый чай и аромат звучали в унисон…
мальчишка видел то, что есть, а дед вдруг вспомнил сон
был яркий май и во дворе, любимой школы, бал,
звоночек школьный уж давно, прощаясь, прозвучал
девчонка с русою косою, что тайно был влюблён,
стояла с ленточкой в руке… шумел ветвистый клен.
Глаза сияли и щека зарделась от тепла,
а он смотрел и от любви кружилась голова…
но, стало вдруг темным-темно, сирены, крики, боль
и голос Левитана строг - «Германия войной,
пошла на наш родной союз, на родину, на нас»
и так хотелось сон прогнать от тех любимых глаз.
Кружило в небе вороньё, сгустились тучи вдруг
и стало ясно с первых дней кто враг тебе, кто друг…
ну как же РОДИНУ отдать и как врага впустить,
и как потом любить, дышать, как верить и как жить…
Мальчишки юные за миг взрослее стали и…
и закружила их война, санбаты, гарь, бои.
Как выжил знал наверное Бог и мамина душа,
что так молилась каждый день и верила… ждала!
А та девчонка… полегла на третий день войны,
бойца спасла… ну, а сама… теперь вот, только сны,
в которых теплый майский день, ветвистый клен, звонок
и самый главный на всю жизнь, далёкий тот, урок.
Сидели дедушка и внук… весенняя гроза…
«Дождинка это, слышишь внук… дождинка… не слеза»
Штыком пронзенная. Залита потом.
Огнем сраженная лежит пехота.
От жажды белые упрямы губы.
Ну что ж мы делаем? Людей мы губим!
Вторая кряду атака сорвана.
А может зря в ту рвемся сторону?
А может зря я уж дважды раненый,
Друзей теряя, ору: - За Сталина?!
Но снова прямо грохочет дот.
В виска упрямо стучит «Вперёд!»
Нет, форма черная! Для нас мир тесен.
Пусть ты отборная, но все же плесень!
Считают тертою вас головой,
Но все же мертвою. А я живой.
Ваш род нормадский, кровь голубей,
А я крестьянских, простых кровей.
Мы не фанатики таких атак,
Но горло свастики зажмем в кулак!
И клятву раненый свою сдержал.
Зашел в Германии на пьедестал!
Мир кому-то продан-перепродан, а потери - разница в цене, и плевать, что Богу и народам не угодно гибнуть на войне. Что там Лир, Ромео и Джульетта, Кант, Булгаков, Пушкин, Лао-цзы, межконтинентальные ракеты - наш теперь единственный язык. Следствия бездарных дипломатий, с песней на последнюю войну, спонсоры цветных майданов, мать их, как земля их носит - не пойму. Кто там запевало в б… ском хоре, подержи распухший, детский труп, знаешь сколько лодок в каждом шторме с малыми детьми идут ко дну? Брат на брата, вот и доигрались, самолёты всмятку, на куски, к чёрту все законы и морали, каждый пятый террорист и псих. На гробы нет времени и денег, это страшно даже на словах, ни в одном из изданных учений резать глотки не просил Аллах. И другие Боги не просили, чтобы выли мамы и отцы, за алмазный пол в чужом сортире жизнь отдал единственный их сын. Конгрессмен, сенатор, олигарх ли, красные и белые дома, чтоб вам вечно кровью павших харкать, а не смертью набивать карман. На колени, суки, на колени, перед всеми жертвами войны, слышите, подонки, перед всеми! Ныне! Присно! Без суда. Аминь…
Люди устают от сна, любви, пения и танцев быстрее чем от войны.
Если мы не вернемся к истокам нравственности, нам вновь придется погрузиться во тьму безумия, ненависти и войны.
Война есть отец всего. Она сделала одних богами, других людьми, одних рабами, других свободными.
Трибунал
Приносит мне председатель трибунала бумагу:
- Подпишите, Иван Михайлович! Завтра в 09:00 хотим новобранца у Вас тут перед строем расстрелять.
- За что, - спрашиваю, - расстрелять?
- Бежал с поля боя. Всем другим трусам в назидание.
А я эти расстрелы, скажу тебе, терпеть не мог. Я же понимаю, что этот молокосос вчера за материну юбку держался, дальше соседней деревни никогда не путешествовал. А тут его вдруг схватили, привезли на фронт, не обучив как следует, сразу бросали под огонь.
Я ведь тоже (даже в книжке своей об этом пишу) с поля боя по молодости бегал. И не раз, пока дядя (я под его началом был) своими руками пристрелить не пообещал - и я был уверен, что пристрелит. Это же стра-а-ашно! Взрывы, огонь, вокруг тебя людей убивают, они кричат: с разорванными животами, с оторванными ногами-руками… Вроде и мысли в голове о бегстве не было, а ноги тебя сами несут, и всё дальше и дальше.
Ох, как же трудно со своим страхом справиться! Огромная воля нужна, самообладание, а они с опытом только приходят. С ними люди не родятся.
И вот этого мальчишку завтра в 09:00 возле моего КП убьют перед строем…
Спрашиваю председателя трибунала:
- А вы разобрались во всех деталях его воинского преступления?
Тот мне:
- А чего тут разбираться? Бежал - значит, расстрел, о чём тут ещё можно разговаривать? Всё ясно.
Говорю:
- А вот мне не ясно из твоей бумаги: куда он бежал? Направо бежал, налево бежал? А, может быть, он на врага бежал и хотел других за собой увлечь! А ну, сажай свой трибунал в машину и следуй за мной - поедем в эту часть разбираться.
А чтобы в эту часть проехать, нужно было обязательно пересечь лощину, которая немцем простреливалась. Ну, мы уже приспособились и знали, что если скорость резко менять, то немецкий артиллерист не сможет правильно снаряд положить: один обычно разрывается позади тебя, другой впереди, а третий он не успевает - ты уже проскочил.
Ну, вот выскочили мы из-за бугра и вперёд. Бах-бах, - пронесло и на этот раз. Остановились в перелеске, ждём - а трибунала-то нашего нет, не едут и не едут. Спрашиваю шофёра:
- Ты точно видел, что немец мимо попал?
- Точно, - говорит, - оба разрыва даже не на дороге были!
Подождали мы их с полчаса и поехали дальше сами. Ну, всё я там выяснил, насчёт новобранца: бежал в тыл, кричал «Мама», сеял панику
Приезжаем на КП.
- Что случилось с трибуналом? - спрашиваю.
- Ничего не случилось, - мне говорят. - Они сейчас в столовой чай пьют.
Вызываю командира комендантского взвода, приказываю немедленно доставить трибунал ко мне. Через пять минут приводят ко мне эту троицу. Один ещё печенье дожёвывает. Спрашиваю:
- Куда вы делись? Почему не ехали за мной, как я приказал?
- Так ведь обстрел начался, товарищ генерал-полковник, поэтому мы назад и повернули.
Говорю им:
- Обстрел начался, значит, бой начался. А вы меня бросили в этом бою, струсили. Кто из вас законы военного времени знает? Что полагается за оставление командира в бою и бегство с поля боя?
Побелели. Молчат. Приказываю командиру комендантского взвода:
- Отберите у этих дезертиров оружие! Под усиленную охрану, а завтра в 09:00 расстреляйте всех этих троих перед строем!
Тот:
- Есть! Сдать оружие! На выход!
В 3 часа ночи звонит Хрущёв (член Военного Совета нашего фронта):
- Иван Михайлович, ты, что, вправду собираешься завтра трибунал расстреливать? Не делай этого. Они там уже Сталину собрались докладывать. Я тебе прямо завтра других пришлю взамен этого трибунала.
- Ну, уж нет, - я Хрущёву говорю. - Мне теперь никаких других не нужно! Только этих же хочу.
Тот засмеялся, говорит:
- Ладно, держи их у себя, раз хочешь.
И вот аж до самого конца войны мне ни одного смертного приговора больше на подпись не приносили…
Герой Советского Союза, один из самых популярных и любимых в армии военачальников. Генерал-полковник Иван Михайлович Чистяков.
Я возвращалась вечером с работы,
Отбросив все заботы и дела,
Как вдруг - слегка споткнулась обо что-то…
И сердце словно молния прожгла.
Нет, быть не может… под ногами хлеб,
Кусочек хлеба, как паек блокады,
Лежит-черствеет прямо на земле,
Святой земле родного Ленинграда.
Мне сразу захотелось убежать
На Пискаревки братские могилы,
Где вечным сном уснувшие лежат
Все те, кому когда-то не хватило
Такого вот кусочка… чтобы жить,
Пройти огонь блокадного кошмара…
И слезы, словно капельки души,
Скатились на поверхность тротуара.
Шепчу «Простите» прямо в вышину,
В стальное, тихо плачущее небо.
Я не застала страшную войну,
Но с детства четко знаю цену хлеба.
От бабушки, от мамы, от отца,
От всех, прошедших сквозь горнило ада
И ужасы проклятого кольца
С чудовищным названием «БЛОКАДА».
Шепчу «Простите»…не хватает слов,
Они застряли в горле плотным комом
И отдают в прожилочках висков
Сквозь толщу лет блокадным метрономом.
Был бы я царь, никогда бы не воевал. Я бы курил за столом при послах янтарь, стены дворца я покрасил бы в киноварь и разносил тот кафтан, что расшит и ал. Бросил бы каждой собаке под ноги хлеб, путнику каждому посох бы подарил. Я улыбался бы, сколько хватало сил, хоть и умён, не боялся бы быть нелеп.
Все замолчали б кампании и дела ваши военные. Я бы придумал мир, пусть даже заново склеив его из дыр и неудач, что борьба за собой несла.
Я бы из самых красивых избрал жену: с длинной косою и взглядом лучистых глаз. Все подивились бы, вместе увидев нас - кто б тогда стал вспоминать про свою войну?
Я б не победами славился, а умом
мирно, без крови, конфликты свои решать. Я отпустил бы на поле свою же рать, каждому воину новый построил дом.
Все бы кричали мне, как я хорош собой, все бы любили, куда бы ни занесло…
Ты бы сказал: почему всем словам назло я на войне и иду в придунайский бой, снова в седле этим солнечным тёплым днём, пушки палят и мосты предо мной горят?
Просто, мой друг, понимаешь ли, если б я не воевал - никогда бы не стал царём.
Я помню, сорок первый год,
Война взяла свое начало,
Все в глубине души кричало,
От навалившихся невзгод.
Дни превратились в сущий ад,
А все хотели просто жить
Не смели отрицать тот факт,
Что «завтра» может и не быть.
Я был тогда еще мальчишкой,
Не знал, куда идти, бежать.
Лежала на коленях книжка
Любил картинки я листать.
Страницы тихо шелестели,
Я четко слышал: Помоги!
Но все еще сидел в смятении,
Как вдруг кричат мне: сын, беги!
Я слышал пулеметный выстрел,
И громко папа закричал,
От пуль собою заслонял,
Он спас меня… а сам не выжил.
Про маму ничего не знаю,
Я очень верил в этот день,
Когда бежал подальше в тень,
Что еще маму повстречаю.
Со мной была моя подруга,
Та книга, я вам говорил,
И сердце билось от испуга.
Но я был рад, что защитил.
Немножко кончик оторвался,
Но на войне мы все такие,
Ведь главное, еще живые,
Я от волнения засмеялся.
Потом заплакал, снова смех,
Да, это нервное, бывает,
Оплакивал я долго всех,
Последняя слезинка тает.
Я книгу спас, я ведь герой!
И плакать я уже не стану,
Коль мне оставили вы рану,
Буду носить ее с собой!
_________________________
Война была жестокой к детям,
Они герои в девать лет,
И некуда им было деться.
У них отняли детства след.
Блеклый свет, мигающая лампа,
Комнатка размером три на пять,
Рядом полицейский из Гестапо
Я в ловушке, кажется, опять.
Он нагнул свою медвежью морду
Улыбаясь, вперился в лицо
Что же нужно этому уроду?
Королю всех в мире подлецов.
- Имя, возраст и откуда родом?
Мягким голосом меня спросил.
- Дмитрий, тридцать пятым годом.
И страну ему я тоже известил.
-Так так так. И сколько вас там было?
Я сижу, мотаю головой.
Повторяя: Даша, Ромка, Мила.
Вы не бойтесь, я вернусь домой.
Медленно, невольно охнув только,
Он встает и смотрит мне в глаза.
И вопросы: Где все ваши? Сколько?
Повторяет, челюстью скрипя.
Я в молчанье, редко отрицаю,
Мол, не знаю, немец, ничего.
Женку Дашку в мыслях вспоминаю
Судорожно сжав в руке кольцо.
Вдруг его рука в меня вцепилась
И удар пришелся по лицу.
Кровь из носа змейкой заструилась,
Все на время погрузилось в тьму.
Шли часы, недели, может месяц.
Время все смешалось в боль и кровь.
Я живу, лишь думая о детях.
Я живу, чтоб их увидеть вновь.
Но судьбою, видно, не дано мне.
Медленно качается петля.
Я хочу, чтобы фашист запомнил.
Ты пытай и бей, не сдамся я.
Повторяю: Даша, Ромка, Мила
Встретимся уже на небесах.
Обниму вас крепко со всей силой!
Утопая в мягких облаках.
Кому нужны политиков капризы?
Зарплата в Евро… разве так важна?
Нужны ли паспорта, полет без визы,
Когда который год идет война?
Паденье денег и глобальный кризис,
В разрухе утопает вся страна,
В который раз кидая Богу вызов.
Жизнь миллионов - вот всему цена!
А где-то снова «отжимают» бизнес,
Пусть на крови, но слава так нужна!
Пока ценой успеха будут жизни,
Моя земля на боль обречена!