ШОКОЛАДНАЯ БАЛЛАДА
Письмо в редакцию газеты
«Я теперь лежу, опасно болен, -
Может быть, последние деньки, -
Словно снова в белой я неволе
В ледяные стиснутый тиски
Но тогда я молод был, на фронте
Кое-что наверное умел.
Было небо, жаркое в работе,
Были сопки, белые как мел.
И когда, нещадно исковеркан
Приземлил машину я на лед
Увидал в какой-то сотне метров
Сбитый мной тяжелый самолет.
Мы друг друга вывели из боя
Озеро. Ледовый окоем.
Только их в кабине было трое,
Ну, а я - один под фонарем.
Надо же такое, как нарочно,
Значит на войне, как на войне.
И они цепочкой осторожной,
Вижу, замаячили ко мне.
Я достал ТТ. Но ближе, ближе…
Все, отведал жизненных щедрот.
Никакого шанса, только вижу -
Машут: не стреляй, мол, рус пилот!
И подняли руки. Может хитрость?
Нет, сдаются, трое - одному.
Ну тогда и мне придется вылезть.
Вылез. Объяснили что к чему.
Знаками, движеньями, словами
Говорят, не знают, мол, пути
И к жилью не выберутся сами.
Ты иди, своих, мол, приведи.
Шоколад… Ты сильный, ты дотянешь.
Пусть придут за нами, будем ждать…
(Столько лет молчал, а как заглянешь
Сам в себя, то дна и не видать.)
Ведь хотел сказать, послать за ними.
Только как сказать и как поймут?
Было или не было в помине,
За контакт с фашистами - под суд!
Восемь суток полз и обессилел.
Обморожен, что добрался, рад,
Но запомнил, как они просили
И в планшет совали шоколад.
Даже случай нужный подвернулся:
Мне вручает орден генерал,
Я собрался, выждал, оглянулся
И про этих асов рассказал, -
Что еще не поздно, помню место,
Как хотите, дальше не могу.
-Эх, жалетель извергов немецких!
Ты про это, сокол, ни гугу.
Вот и все. И вроде поостыло,
Но покоя не было и нет.
Да, фашисты. Бросить их не стыдно,
Но какой-то тянется к ним след
По снегам. И я молчу, ни слова
Да и след не к ним - наоборот
И моя неробкая основа
Мне с собою сладить не дает.
Отмолчал свои десятилетья
Не считался трусом, говорят
Только выше совестливой смерти
Нет за жизнь достойнее наград.
Или пусть вот это станет местью,
То, что обещал и не сдержал?
Словно изнутри оброс я шерстью
С той поры. Причем тут генерал?
Вижу как ползу через торосы
Прямиком, почти что наугад,
На звезду, как вспышку папиросы,
И грызу морозный шоколад.
Выжил, вышел, тощий как собака,
Шоколада привкус не забыл.
Да, враги. Но ведь сдались однако,
Но ведь это пленных я убил!
Вот и мучусь. Поезжайте летом,
Озеро найдете, и на дне -
Самолеты. Два. И три скелета -
Память о войне и обо мне."
Вода
Анисимов сидел на бруствере, проблема была одна - не было воды. Взвод, вот уже пятые сутки, практически не спал. Днём углубляли старые окопы, дело не лёгкое в скальном грунте, а ночью отражали атаки, далеко не вымышленного, противника. Это не проблемы, проблема одна - нет воды. До ближайшего ручья пятьсот метров, но их ещё надо пройти. Солдаты вгрызались в скальный грунт сапёрными лопатками.
- Балабанов, Сергиенко, Мамаев, Колпов, Букин ко мне. - Крикнул Анисимов
К нему подбежали пятеро бойцов.
- Товарищ капитан, отделение…- Начал было рапортовать сержант контрактной службы Букин.
- Отставить. - Анисимов устало махнул рукой. - Дело такое, мужики. Сами понимаете, без воды нам ни как, так что, собирайтесь, пойдёте в низ, по воду. Сергиенко, Мамаев, Колпов с канистрами, Балабанов авангард, Букин, прикрываешь сверху. Всё понятно.
- Так точно. - Букин козырнул к бандане.
- Выполнять.
Отделение, собираясь, засуетилось. Сержант сделал инструктаж и отделение выдвинулось на тропу. Анисимов продолжал сидеть на том же месте, двигаться не хотелось. Если он мог позволить солдатам поспать пять шесть часов, то сам он спать себе позволял час два максимум. Боялся упустить ситуацию, люди на пределе. Начали всплывать другие проблемы: питание, отдых, связь, смена… Где-то рядом прогремел взрыв. Анисимов подскочил и, матерясь, побежал к тропе. На косогоре, выронив автомат и закрыв лицо руками, сидел Букин. Сквозь пальцы ручьём текла кровь. Шприц-тюбик промедола. Хорошую позицию выбрал сержант, тропа как на ладони, почти до самого ручья. В ста метрах, в ложбине, лежали четверо солдат. Почти весь взвод уже прибежал.
- Чего толпимся, а если по нам огонь откроют? - Заорал Анисимов - Второе отделение, вытаскиваем всех, раненым промедол, смотрим мины и растяжки. Связь, вызывай разведку.
А ведь, вечером прошлым, сам всю тропу исползал, всё поснимал. Видимо за ночь, опять, понаставили. Букину уже притягивали бинтами раздробленную осколком челюсть. Остальных поднимали на верх. Так, что мы имеем, трое раненых и два двести. Проблема номер один вернулась - воды нет. Раненых и погибших укладывали на плащ-палатках в тень, кто знает сколько разведке понадобится времени чтобы добраться до поста. Анисимов чесал затылок, он был зол на весь белый свет, сколько ещё сюрпризов натыкано на тропе? Надо кого-нибудь отправлять. Выстрелов на добивание не было, значит кроме мин там нет ни кого.
- Кабанов.
- Я, товарищ капитан.
- Канистру в зубы и вниз.
- Я не пойду, товарищ капитан, вон уже пятеро…
- Кабанов, есть три варианта: первый, ты идёшь и погибаешь как герой, пытаясь обеспечить взвод необходимым ресурсом. Второй, ты погибаешь от руки своего командира как трус не выполнивший приказ. Третий вариант, ты идёшь, внимательно и чутко осматривая местность, набираешь воды и возвращаешься под бурные аплодисменты взвода. Выбор за тобой.
Кабанов задумался. Выбор скуден, капитан слов на ветер не бросает, хотя с расправой он, конечно, переборщил. Да и терять уважение, что командира, что сослуживцев, не вариант.
- Давайте канистру. - буркнул боец.
- Вот и славненько. - сказал Анисимов и протянул солдату канистру.
Кабанов вышел на тропу. Капитан занял позицию, где до него сидел сержант. Сто метров, двести, триста. Тихо, солдат идёт медленно, проверяет каждый метр. Вот и поворот. Анисимов перевёл дух, солдат скрылся из вида за густой зелёнкой. Капитан встал. И тут, взрыв! Анисимов тяжело опустился на землю. Положил автомат, закрыл лицо руками - «Ещё один труп». Надо отправлять бойцов, доставать тело. Капитан встал, подобрал оружие и двинулся на звук грохочущих лопаток. Подошёл, прислонился к дереву. Задумался - «Кого отправить?».
- Товарищ капитан. - Раздался голос за спиной. Анисимов обернулся. С пробитой канистрой, живой и здоровый, весь в пыли, стоял Кабанов. - Товарищ капитан, дайте мне другую канистру…
Если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор
Зачем нас матери понарожали?
А деды в ту войну погибали?
Чтоб внуки жили при капитализме!
За что же отдали они свои жизни?
Сапунова Елена
Человек воюет не с человеком, а с самим собой, и как раз из собственного нашего нутра нападает на нас все время вражеский строй.
Irena Sendler
Недавно в возрасте 98-и лет умерла женщина по имени Ирина. Во время Второй мировой войны Ирина получила разрешение на работу в Варшавском гетто в качестве сантехника-сварщика. У неё были на то «скрытые мотивы». Будучи немкой, она знала о планах нацистов по поводу евреев. На дне сумки для инструментов она стала выносить детей из гетто, а в задней части грузовичка у неё был мешок для детей постарше. Там же она возила собаку, которую натаскала лаять, когда немецкая охрана
впускала и выпускала машину через ворота гетто. Солдаты, естественно, не хотели связываться с собакой, а её лай прикрывал звуки, которые могли издавать дети.
За время этой деятельности Ирине удалось вынести из гетто и тем самым спасти 2500 детей. Её поймали; нацисты сломали ей ноги и руки, жестоко избили. Ирина вела запись имён всех вынесенных ею детей, списки она хранила в стеклянной банке, зарытой под деревом в её заднем дворе. После войны она попыталась отыскать всех возможно выживших родителей и воссоединить семьи. Но большинство из них окончило жизнь в газовых камерах. Дети, которым она помогла, были устроены в детские дома или усыновлены. В прошлом году Ирина Сэндлер была номинирована на Нобелевскую премию Мира. Она не была избрана. Получил её Эл Гор - за слайд-шоу по всемирному потеплению… Я вношу свой маленький вклад, пересылая Вам это письмо. Надеюсь, Вы поступите так же. Прошло более 60-ти лет со дня окончания Второй Мировой войны в Европе.
Это электронное сообщение рассылается как цепочка памяти - памяти о шести миллионах евреев, 20-ти миллионах русских, десяти миллионах христиан и 1900 католических священниках, которые были убиты, расстреляны, изнасилованы, сожжены, заморены голодом и унижены! Сейчас - как никогда! После заявления Ирака, Ирана и прочих о том, что Холокост - просто миф, совершенно необходимо сделать всё, чтобы мир не забыл о случившемся, потому что есть те, кто хотел бы повторить это опять.
Стань звеном в цепочке памяти, помоги нам распространить его по всему миру. Разошли его своим знакомым и попроси их не прерывать эту цепь. Пожалуйста, не надо просто удалять это письмо. Ведь на то, что бы переадресовать его потребуется не больше минуты…
С уважением,
Александр Гольдман.
Он в автобусе ехал,
возвращаясь из плена,
Был российский солдатик
больше года в плену.
После ВУЗа призвали, как
женился на Лене,
Но не знал, что случайно
попадёт на войну.
И теперь, возвращаясь без
ноги, с костылями,
Он смотрел, как резвилась
рядом с ним молодёжь.
Молодые ребята, видно,
свадьбу гуляли,
Были их поцелуи - словно по сердцу нож.
Вспоминал он про Лену: как
друг друга любили,
Как она обещала, что всегда
будет ждать…
Может, лучше его бы там, в плену, и убили,
Чем обузой такою для жены
его стать.
Тут сержанта невеста
поманила шампанским,
И жених добродушно с ним
завёл разговор.
Из стаканчиков лёгких они
пили по-братски,
И сержант им поведал, как он жил до сих пор.
И доверившись сразу
незнакомым ребятам,
Хоть три года не мог он доверять никому,
Про письмо своё к Лене
рассказал им солдатик
Мол, зачем ей безногий и контуженый муж.
Он писал ей о дубе, что на их остановке,
Где он с нею встречался раз,
наверное, сто…
Если всё-таки нужен ей такой
он безногий,
Пусть повесит на ветку
бирюзовый платок.
Ну, а коли на дубе он платка
не увидит, -
Просто мимо проедет, и -
свободна она…
Он понять её сможет и не будет в обиде,
Ведь три года о муже не могла она знать.
Ждали все с нетерпеньем
остановки у дуба,
Скоро за поворотом им откроется он.
А сержант в напряженьи всё
кусал свои губы
И боялся, что сердце скоро
выскочит вон.
И когда он увидел дуб своими
глазами,
Он смотрел, чуть не плача,
лбом прижавшись к стеклу:
Был тот дуб одинокий весь
увешан платками
И сиял бирюзою сквозь
осеннюю мглу.
Память о войне
Недолговечна память о былом
У тех, кто, не имея основанья,
Себя считает центром мирозданья,
Заигрывая с пошлостью и злом.
Недолговечна память о былом
У тех, кто вдалеке от осознанья:
Где дискомфорт, где боль, а где - страданье…
И шаток мир, не помнящий о том,
Чем пахнет смерть под вражеским огнём,
Как хоронить друзей под стоны неба,
Как дорожить обычным ясным днём, -
Считать богатством тонкий ломтик хлеба.
У России два союзника: русская армия и русский флот.
Иногда даже не знаю радоваться тому, что наши дети не знают войны, или ужасаться тому в какой среде они растут.
На днях 5-летний сынуля «убил» выводом на вопрос: «а в армию тоже с мамой пойдешь?».
-Мама, а в армии что надо делать, монстров убивать?
Ага, сыночка, монстров…
В структуре Народного комиссариата обороны СССР в 1942 году были созданы так называемые полевые учреждения Госбанка СССР, и всем солдатам оформлялись вкладные книжки. На них военнослужащим начислялась зарплата. Большинство счетов осталось невостребованными. Эти вклады и по сей день существуют. И деньги должно вернуть настоящим наследникам солдат уже с процентами и даже с ежегодной индексацией.
Война это попытка военных развязать своими руками то, что завязали своими языками политики…
ТАКСИ
Каждый год 9-го мая мы с сыном, с утра бродим по городу и всем встреченным ветеранам вручаем по гвоздичке.
В этом году с нами напросилась моя подруга Маша со своей пятилетней дочкой.
Машин дед прошел всю войну и был кавалером трех орденов Славы. Умер дома от ран еще в 46-м. Его могила за тысячи километров от Москвы, в далеком Казахстане, вот Маша и захотела передать своему деду цветочек и доброе слово, через еще живых…
Мы с сыном с утра купили охапку гвоздик, ждали, ждали, но Маша так и не явилась. Вдруг позвонила, наскоро извинилась, сказала, что за рулем и говорить не может, потом перезвонит.
Ну нет, так нет. Обошлись без нее, хоть и чуточку обиделись.
А поздно вечером Маша опять позвонила и рассказала вот такую историю:
- Уже, наверное полгода, наш домашний телефон как с цепи сорвался.
Каждый день раз по пять мне вызванивают какие-то пьяные уроды и пытаются вызвать такси. Мой номер одним нулем отличается от телефона их диспетчерской…
Чего я только не делала, и жаловалась и хамила, даже все рифмы к слову «такси» изучила… Как только беру трубку и слышу - Але, такси?
У меня сразу выскакивает ответ типа:
- Накося выкуси, иди от армии коси, поломаны шасси, и даже Ханты-Манси…
И вот сегодня мы с дочкой собрались на встречу к вам, стоим уже в дверях, вдруг звонок, беру трубку, а оттуда мужской голос:
- Але такси? С Днем Победы Вас.
Я только хотела сказать - «отсоси», да не успела - это «С Днем Победы» сбило меня с толку. Голос продолжил:
- Скажи, красавица, а у Вас есть какие-нибудь скидки для ветеранов войны, все же 9-е мая сегодня? И ехать мне совсем не далеко, но обязательно надо…
Меня, как по голове ударило, кричу:
- Да, да, не волнуйтесь скидки есть! Ждите у подъезда, машина серая Мазда будет у Вас минут через пятнадцать. За рулем девушка.
Приезжаю в Кузьминки, две тетки (видимо соседки) выводят из подъезда ветерана с костылем. Старенький, рот открыл, дышит тяжело, медали к земле клонят и пахнет от него, как пахнет от всех наших дедушек и бабушек. Пахнет уютом, старыми книгами, перьевыми подушками, детским мылом и часами-ходиками…
Едем в Сокольники. Разговорились. Павел Иванович рассказал, что там, у фонтана на лавочке его ждет старый друг Вадим, они воевали на одном фронте и каждый год встречаются уже лет пятьдесят.
Про скидку тоже поговорили и я подтвердила, что, да, диспетчер не обманула - скидка будет, не переживайте…
Припарковались и Дедушка заметался, не зная как быть, вначале костыль из машины выставить, или ногу, чтобы упереться?
Видно было, что из дома дед выходит очень не часто…
Вызвалась его проводить. Он испугался, что это скажется на цене, но от помощи не отказался.
Пришли к фонтану, прохожие улыбаются, дарят цветы, фотографируют с нами детей, а друга Вадима, что-то не видно…
Павел Иваныч заволновался, опустился на скамейку и принялся ему названивать.
Но все безответно. Трубку никто не брал.
Потом стал рыться в карманах, вытащил старинный женский кошелечек и спросил:
- Машенька, сколько я Вам должен? Вы поезжайте, а я посижу, позвоню, подожду еще.
Я говорю:
- Не переживайте, уберите деньги, может Вас обратно домой отвезти?
И дедушка неожиданно расплакался, как будто закашлялся:
- Я так и знал. Не дожил Вадик до 9-го мая. Не дожил. Не берет трубку.
Что же я теперь???
Прохожие подходили к плачущему парадному ветерану, увеличивали его разношерстный букет, поздравляли, улыбались и шли дальше. Всем казалось, что старика растрогало внимание и военные песни…
Я порыдала вместе с ним и стала поднимать деда с лавочки:
- Вставайте, поехали к Вадиму. Где он живет?
Путь оказался не близким, друг жил, аж в Голицыно, но мне было уже все равно, хоть во Владивостоке.
Приехали, долго плутали, нашли дом, я кое-как затащила деда на второй этаж. Стали звонить в квартиру, никто не открыл. Вышли соседи и сказали, что уже давно его не видели. Павел Иваныч начал задыхаться и я повела его на улицу, на воздух. Спустились на один пролет, вдруг сверху щелкнул замок и раздался сиплый голос:
- Паша, ты Куда? Я слышу, что звонят, пока встал с постели, пока дошел. Быстрее не получилось, спину прихватило. Прости, не поехал к фонтану, не смог, да и телефон куда-то задевался. Звонит, а где звонит?
- Павел Иванович, стал еще сильнее задыхаться и заговорил глотая слова:
- Ты чего, я же ждал в Сокольниках, звонил, думал, что все… Подлец - ты подлец!
Поднялись в квартиру, пока я отыскала в баке с грязным бельем разряженный мобильник Вадима, они распили чекушку водки и мой дед попросил у друга денег на обратную дорогу.
Тут я и призналась, что не таксистка и ни копейки с них не возьму.
Когда уже стемнело, отвезла старика обратно в его Кузьминки, правда не бесплатно, гвоздики все же пришлось взять…
История ничему не учит, а люди не меняются - войны имеют те же цели… и не прекращаются.