* * *
когда я стану прокурором
я даже печень посажу
© Вороныч
* * *
буря мглою небо кроет
няня где же мой андроид
© intelleon
* * *
достало всё пойду и кану
ну например в доминикану
© Вороныч
* * *
я вас прям тут щас закопаю
орал нам в яму дирижёр
© Руся
* * *
из всех известных ухожоров
майк тайсон лучший ухожор
© бес
* * *
вы босиком, а здесь осколки
моей расколотой души
© lyuli
* * *
воли моей супротив
йети глаза напротив
© mml
* * *
вы так дышали полной грудью
что искушали к рукоблудью
© Вороныч
Я в ушко чуткое шепчу,
Где прядь волос свила колечко:
- Давай зажжём сегодня свечку
И канем в нежность под свечу.
…А даль, сурьмой обрамлена,
Цвела зарницами-кострами.
В стекле, в сырой оконной раме
Казалась вклеенной луна.
И звёзд холодные значки,
В их непонятной вечной дрожи
Казались вклеенными тоже
В твои горячие зрачки.
…Затрепетал свечной огонь,
Расцвёл в ночи подобно маку,
И поплыла твоя ладонь
По теневому полумраку.
И я губами к ней приник,
Едва поймав её мерцанье.
Огонь свечи, как восклицанье,
Вдруг обездвижился на миг.
И не боясь, что опалю,
Я, словно онемев от счастья,
Дыханьем выжиг на запястье
Сухое, жгучее:
- Люблю!
.
посвящается Т.Д.Ч.
Знаешь, Малыш, эта странная жизнь - ерунда. Просто привычка. Обыденна и монотонна. Мечется память по призрачным городам и застывает картинками на мониторе… Нам ли, родная, пенять на дуру-судьбу? Ладно, забыли, стоит ли думать об этом? Скрылся в свинце дождя твой Санкт-Петербург, страшен чужой, оскалившийся, «мой» Манхеттен… Много нас, много… Армия, скорее, толпа… Мир восклицаний, скобок и многоточий… Держимся, милая… Знаешь: те, кто упал, Уже не поднимутся… Сами забьём, заплюём, затопчем!
Вроде бы братья и сестры… Но кто нам брат? Армия. Бред толпы… обниматься, Малыш, не с кем… Странная жизнь - синонимом к слову «брать»? Тусклая, злая, как серый фонарь на Невском.
Призрачный город… Тёплый. И твой. И мой. Жизнью разграбленный… Гунны, скифы, хазары, хетты… «Братья и сёстры»… С холерой, оспой, чумой - в твой Петербург, в оскалившийся «мой» Манхеттен…
Знаешь, Малыш, эта странная жизнь - беда! Вроде бы тайна, но смысл её неточен. Мечется память по призрачным городам… Скоро забьют, заплюют, затопчут…
Скоро… Заточат братья и сёстры свои ножи… Скоро закончится, наша с тобой сиеста… Знаешь, а ради неё всё-таки стоит жить - в странном и добром городе. Тёплом.
В котором есть ты…
.
Не знаю, много ли осталось,
Насколько к Богу мы близки,
Но в сердце тихая усталость
И нет ни боли, ни тоски.
Не стану сладостным елеем
Переполнять скупую речь.
Осколки чувств уже не склеить,
Навечно счастья не сберечь.
Но память переплавить в слитки
Могла бы я ещё посметь,
Пока часов моих улитка
Переползёт из жизни в смерть.
В кресте - ночные звёзды,
Пылинки с Божьего плаща,
И очень жаль, что слишком поздно
Шепнуть «прости», а не «прощай»…
.
Месяц сутулый
звезды-монеты
спустил в автомат.
Город уснул.
И замерло время
туманом над крышами.
Осени струны -
лающий ветер,
игра невпопад.
Губы надула
(в рамке настенной)
жена моя бывшая
Желтая люстра -
скучное солнце,
мусолит глаза.
Пьяное утро.
Встретит альфонса
другая хорошая.
День златокудрый
выкрасит бронзой
деревья в садах
Памятка грусти:
росписи прозой,
на фото, из прошлого…
.
У нее были вечные низкие джинсы «Lee»,
слишком длинные ноги, какой-то тайфунный ветер
в темно-рыжей башке… И глаза без команды «пли!»
расстреляли тебя, и отпели, и погребли
под обломками представлений об этом свете,
да надежно, чтоб не отрыли, не отскребли…
У нее был какой-то безумно зовущий взгляд,
хладнокровные точные пальцы, как нежный скальпель…
По таким, как она, умирают, но не тоскуют и не болят.
Перед теми, к кому они временно благоволят,
разверзаются бездны, и с радостным «опускайте!»
жертву тянут туда легионы смеющихся дьяволят.
У нее был какой-то муж… То ли ассистент,
то ли режиссер на одной из заброшенных киностудий.
Был скрипучий диван, интерьеры из голых стен,
и вакхический месяц… И темный, и вместе с тем,
неожиданно светлый, как первое утро без жара и слабости при простуде
с ощущением полной готовности всех систем…
У нее были страсти - «Житан» и ямайский ром,
и она, как напалм, выжигала любого постельного дзюдоиста…
И, когда на рассвете, нежданно, как зимний гром,
уходя навсегда, опершись о косяк бедром,
оглянулась и протянула «asta la vista»,
ты смотрел на нее, как смотрел на пылающий Рим Нерон.
.
Это просто дожди зарядили отчаянно,
и ореховой хрупкой скорлупкой душа,
покружившись на месте, куда-то отчалила,
вдруг устав от бумаги и карандаша.
Поплыла в переулках ночных: апельсиновый
свет из окон, луну среди туч завитком -
всё вбирала душа и с бездомною псиною
обменялась, как с давней знакомой, кивком.
С неучёным котом разминулась: два камушка
изумрудных сверкнули во тьме колдовской.
Было грустно душе, потому что века уже
болен дождь-одиночка любовной тоской.
В бормотанье его всё невнятнее отзвуки
полдней страсти, её сладкожалящих ос.
Жизнь, пыльцой золотой трепетавшую в воздухе,
ломким крылышком бабочки ветер унёс.
Лишь один и остался под лампой настольною
остров света над белой равниной листа.
Ночь стучалась в дома забродившей настойкою
недосказанных слов от второго лица.
.
Подёрнутой пеплом душе погрузиться непросто
В волшебный, таинственно-успокоительный сон…
…В том сне мы с тобою когда-то попали на остров,
Затерянный в море людей, и пространств, и времён.
Там дни, протекая неспешно, сплетались в недели,
Закатами спелыми таяли где-то вдали.
И всюду, куда хватит взгляда, цвели орхидеи -
Чарующий символ несбыточной нашей земли.
Мы нежность поили с ладоней росой и мечтами,
Смотрелись, как в зеркало, в яркие россыпи звёзд…
Но сказку, по глупости, вмиг мы разрушили сами,
Ни сон, ни друг друга не воспринимая всерьёз…
А мудрой судьбе не пристало быть щедрою дважды:
Кто дар её не уберёг - превратил его в прах.
И нам суждено - в наказанье - проснуться однажды
и с пеплом в душе, и на разных совсем островах…
.
Случайный звон трамвая нас разбудит,
когда рассвет ещё безумно нежен,
в касании двух линий наших судеб
и теплоте объятий - безмятежен.
Откуда, ты поведай мне на милость,
вот эта нерастраченная нега,
желанной ли звездой она скатилась
ко мне в ладонь сама с ночного неба?
А губы всё определённо помнят,
у них свои проторены дороги
по перегибам, по местам укромным
отчаянной вчерашней недотроги.
О чём расскажут пальцы тонкой коже,
скользя по грани чувственной и между
воспоминаний, что опять тревожат
и так невольно нам смыкают вежды?..
Рассвет сочится через занавеску,
на циферблате проступили стрелки,
и время стало видимым и веским,
как грозди винограда на тарелке.
Гадает утро на кофейной гуще,
смотря вперёд и вглядываясь в память.
Что нагадает нам оно в грядущем?
Какою картой ляжет между нами?
.
В ночном кафе единственная пара,
Неяркий свет над столиком в углу,
А с улицы бесстыдно смотрят фары,
Царапаясь по тёмному стеклу.
Всё сказанно, молчанье наше свято.
Закончен слов и пафоса лимит,
И пачка Camel в пепельнице смята,
Но сигарета всё ещё дымит.
Меж нами, кофейных чашек груда,
Твоих волос под лампой стынет медь.
Официант старается посудой,
Тактично, но настойчиво греметь.
Чуть слышен звон, десертных, мелких ложек,
Твой беглый взгляд в мерцающем луче,
Наш бывший мир, невероятно сложен,
Вот ты встаёшь, и на плече.
Мы промолчим, мы оба в этом профи.
Такси сигналит, в сумочке билет.
Официант, пожалуйста, мне кофе.
Да, и ещё, две пачки сигарет.
.
Хорошо быть гением. Жить, возможно, в Болдино
Или в Переделкино, или… просто жить!
Хорошо быть викингом - чертыхаться Одином,
На даккаре, странствуя, континент открыть.
Хорошо надёжным быть, ласковым и пламенным,
Верным и удачливым… Только - не святым!
Плохо пессимистом быть с сердцем твердокаменным,
С взглядом заторможенным, блеклым и пустым.
Плохо быть занудою - скептиком-завистником,
И бубнить под нос себе: - «Тоже мне, Шекспир!»
Плохо себялюбцем быть, женоненавистником,
И сквозь стёкла тёмные видеть серый мир.
Ударим дружеским застольем,
вином и дымом коромыслом
по будням, творческим застоям,
болячкам и дурацким мыслям!
© Мамай_ 07
Прочту молитву и перекрещусь,
И ничего не попрошу у бога.
Спокойней стану, может быть, немного,
И незаметно растворится грусть
В душе моей. Возможно, ни к чему
Желания и просьбы. Все пустое.
А в этой жизни ждать чудес не стоит,
И даже бог не скажет почему.
Вот и не жду. Перетекает ночь
Сиропом из окна в окно напротив.
Упреки гороскопам «Что ж вы врете»
Хотя, я и вранье, принять не прочь.
Ложь во спасенье, чем не вариант.
На время ею, но утешусь все же.
Ведь ложь на правду иногда похожа.
Она поддержит, у нее талант
Спасать заблудших. Пусть спасает, пусть.
Судьба к заблудшим, не бывает строгой.
Я ничего не попрошу у бога,
Прочтя молитву, лишь перекрещусь.
.
А что мне нужно от Всевышнего?
Да в сущности ни грамма лишнего:
Зарю весеннюю, рассветную,
Молитву тайную, заветную,
Дорогу длинную и трудную,
Любовь святую, неподсудную,
Костер у озера таежного,
Да друга верного, надежного,
Да песню тихую и грустную,
Чтоб растопила душу русскую,
Чтоб сыновья и внуки помнили
И мой упавший посох подняли,
Чтоб жизнь прожить без воя волчьего
И не жалеть, что быстро кончилась…
За эти сказочные россыпи
В моей судьбе - спасибо, Господи!
2005
.
(Тихий подвиг бабушки Варвары Ивановны Хреновой в ноябре 1941 года)
.
У крутого яра на краю села
Бабушка Варвара в домике жила.
Домик неказистый: камышовый верх.
Маленький, но чистый. В общем, как у всех.
Многие так жили в эти времена.
Вроде не тужили… Да пришла война.
И в тот домик чистый, скромный и простой,
Пятеро фашистов стали на постой.
Немцы у старушки были непросты:
Тягачи и пушки спрятали в кусты.
Сколько вёрст в колонне ехали, враги,
Чтобы в Тихом Доне вымыть сапоги!
Старший фриц хозяйке тычет в грудь перстом:
Млеко, курка, яйко подавай на стол!
Так с утра до ночи. Где ж набраться сил!
А фашист хохочет: «Сбегай! Принеси!»
Но через неделю наши взяли мост!
Извергам-злодеям прищемили хвост!
И засуетились недруги в ночи:
Даже не побрились, прыгнув в тягачи.
В дальнюю дорожку, отложив дела,
Пирожков лукошко баба напекла.
Но не знали гады, драя сапоги,
Что с крысиным ядом были пироги.
Приняли гостинцы из хозяйских рук.
Но один из фрицев усомнился вдруг.
Подойдя к избушке, путая слова,
Дал пирог старушке: - Съешь сама сперва.
Иноземцу швабу не уразуметь,
Что для русской бабы значит жизнь и смерть.
-Не судите строго за мою вину!
Значит, слава Богу, скоро отдохну.
Славно враг откушал бабкиной стряпни:
Пять огромных пушек брошены одни.
Прямо в поле чистом выстроились в ряд.
Мёртвые фашисты рядышком лежат.
Пух на тротуаре сеют тополя…
Вспомним бабу Варю… Пухом ей земля!
Кто-то скажет слово… Кто-то так пройдёт…
Пригород Ростова. 41-й год.