Цитаты на тему «Рассказ»

1
… Муж навалился на Марину, как колода и, дыша перегаром, дрыгнулся раз десять-пятнадцать, довольно хрюкнул и, отвалившись к стенке, тут же захрапел.
Женщина, раздраженно сопя, встала с постели, рывком стащила со спинки кровати свой халат, накинула его поверх голого тела и босиком прошлепала во двор.
- Козел, импотент! - мрачно сказала Марина в пространство, присаживаясь на лавочку под любимой яблоней и нашаривая в кармане халата дрожащей рукой сигареты и спички. - Ну что ж мне теперь, любовника себе искать?
Стояла теплая июльская ночь, полная рябоватая луна старательно поливала своим неживым светом этот небольшой поселок Чубаровку на полтыщи душ, в котором жил всяческий простой и не очень люд, со своими радостями и горестями, в том числе и продавщица коммерческого киоска Марина со своим Егором.
Было уже далеко за полночь, и почти все чубаровцы спали праведным сном. А вот Марине вновь приходилось маяться, как какой-нибудь девке-перестарке, от сексуальной неудовлетворенности. И это при живом-то муже!
Им обоим было за сорок. Егор был вторым мужем Марины. Первый и любимый, Степан, погиб семнадцать лет назад - разбился на мотоцикле. С ним она родила и вырастила дочь Олесеньку, которая сейчас была замужем и жила в областном городе. Со Степаном у Марины все было хорошо. И пил в меру, и не бил ее, и в постели был мастеровит. А чего еще надо бабе?
Но вот судьба распорядилась так, что врезался ее Степушка в столб на своем мотоцикле. И выпил-то в тот день немного, да вот, видать, расслабился. Реакция подвела. И сам до смерти покалечился, только надсадное «А-а-а!» и успел сказать, когда подняли его из кровавой пыли, и навсегда закрыл свои ясные очи.
Мотоцикл тоже расхреначил, одно днище от коляски вон осталось целым, и второй муж Марины, Егор, приспособил его потом для перевозки чернозема да навоза на грядки, смастерив тачку. И столб еще тогда свалился, порвал провода, и Чубаровка на целые сутки осталась без света. И всяк чубаровец в тот день не столько жалел, сколько проклинал ее бедного Степоньку.
Ну так, а как же: у кого футбол был на вечер с пивом запланирован, у кого сериал с семечками. А тут на тебе - тьма кромешная. И еще долго вспоминали чубаровцы тот день не как печальную дату гибели Степана, а как аварию на линии, которую он же, Степа, и должен бы бы, по хорошему-то, сам устранять как электрик. Вышло же вон как - ни людям электрика, ни ей мужа.
2
Похоронив своего любимого Степана, Марина долго не могла придти в себя и на мужиков не смотрела. Так, поглядывала разве. Душу изливать она приходила вот к этой яблоньке -анису, посаженной Степой в честь рождения их дочери. Он в шутку говорил, что размеры их сада будут зависеть от того количества детей, сколько они их произведут с Мариной. Но счет, увы, остановился на цифре один. Три годика было их дочурке Олесеньке. когда случилась эта трагедия с участием ее мужа, мотоцикла и того самого проклятого столба.
Так яблонька и осталась одна, рядом с несколькими кустами смородины.
Степан любил сидеть вечерами около нее, молоденькой, курить и мечтать, куда он будет девать яблоки из своего сада когда со временем посадит их семь-восемь, в честь каждого своего ребенка. Но так и не дождался. А его место под анисом заняла Марина. Сюда она приходила поплакаться на свою горькую вдовью судьбинушку, попрекнуть Степушку за то, что так рано покинул ее.
Если бы кто видел ее в такие минуты, решил бы, что баба свихнулась: Марина обнимала ствол яблоньки, гладила по коре и говорила с деревцем (правда, все больше шепотом) как с живым человеком.
Но вскоре тоска по мужу отошла на второй план, а верх в ее чувствах и помыслах взяли прагматичность и здоровое женское начало. В доме нужен был мужик. И для поддержания хозяйства, и для укрепления женского здоровья. Вот здесь и возникла проблема. Нет, мужики в Чубаровке, конечно, водились. Но все подходящие давно вертелись ужами в других цепких бабских руках. То есть, были несвободными. Некоторые из них посматривали на вдовствующую Марину маслеными глазками, делали разные недвусмысленные намеки - Марина была не то, чтобы красавица, но очень даже ничего. В теле, белокожая, на высоких стройных ногах с соблазнительными круглыми коленками, с ясными честными глазами, которые так и лучились нерастраченной любовью.
Но женатиков Марина отшивала. Зачем ей была нужна слава гулящей бабы? А она бы непременно к ней пришла, стоило бы ей только раз дать слабину. Ну, или два там дать, три - все равно эти шашни непременно бы всплыли. На то она и деревня, где черта с два что скроешь.
А среди холостых мужиков выбор в Чубаровке был очень скромный. Большинство неженатиков были еще пацанами. А те, что поматерее, жили убежденными холостяками, хотя таких на Чубаровку было всего штук с пяток. Или были спившимся синяками - этих в поселке было с десятка три. Хотя алкашей и среди женатых хватало. И все, осталась женщина, вся истекающая соком зрелости и половой пригодности, абсолютно непользованной.
Лишь через пять лет после гибели мужа Марина вышла замуж за этого Егора, переехавшего в Чубаровку из соседней Еловки и устроившегося работать электриком в местное предприятие электросетей.
3
Егор отдаленно чем-то был похож на ее покойного Степу, такой же рослый, костистый, сероглазый. Да и то, что он занимался тем же делом, что и первый ее муж, тоже импонировало. Так что когда их свели - Егор оказался свободным, - Марина не противилась судьбе и с радостью приняла предложение Егора «жить вместя» - он так и говорил, не «вместе», а «вместя». А еще Егор произносил «надыть», «еслив» вместо «надо», «если».
Так говорили все их соседи еловцы, да и чубаровцы недалеко ушли, и поначалу Марину даже умилял этот забавный местный говор ее нового мужа - сама она давно уже отвыкла от местного диалекта, так как долго, лет шесть прожила в областном городе, где после ПТУ пыталась устроить свою личную жизнь, да так и не сумела и вернулась в родную Чубаровку, к мамке с папкой, которые в один прекрасный день «вместя» угорели в бане.
Но вскоре ее многое начало раздражать, а порой и откровенно злить во втором муже. Марина никак не могла приучить Егора есть с закрытым ртом, и когда он еще болтал при этом, то изо рта у него во все стороны летели брызги и кусочки пищи.
Да, она, конечно, могла бы этого и не замечать. Но были два обстоятельства, которые чем дальше, тем больше делали невыносимей жизнь этого Егора рядом с Мариной. Он всего пару месяцев был «белым и пушистым», а потом стал пить, как и все чубаровские мужики. Однако и с этим еще как-то можно было мириться. Но Егор и как мужик оказался никудышным.
К сорока годам он совершенно потерял вкус к интимной жизни. Трезвым когда был, вообще не хотел (или не мог?). Охота у него, правда, просыпалась у пьяного. Но если другие мужики под влиянием алкоголя могли затянуть соитие на полчаса-час (так, во всяком случае, Марину радовал Степа, и она за этот час могла словить пять-шесть оргазмов), то у Егора получалось от силы минуты полторы, ну две.
Похоже, что у него начались проблемы по мужской части. Он часто вставал по ночам и сонным, спотыкаясь и ударяясь о мебель, брел в туалет, а пьяным мог и обмочиться в постели. Все же попытки Марины погнать Егора в районную больницу на предмет обследования, что там у него такого происходит, напрочь им отметались.
Кто-то рассказал Егору, что врач обязательно залезет ему «в жопу пальцем», потому что без этого вроде нельзя поставить точный диагноз. А этого позора Егор снести бы не смог. Во всяком случае, так клятвенно божился он, пуча глаза и брызжа слюной, когда Марина в очередной раз напоминала ему о больнице.
Ну, и в итоге что? Живет, как вдова при живом муже…
Марина затоптала окурок, встала со скамейки и привычно обняла яблоню:
- Эх, Степушка! - с жаром прошептала она, прильнув всем своим истосковавшимся по мужской ласке телом к теплому стволу аниса. - Как вспомню наши ночи, так жаром всю пробирает, веришь, нет? Как же ты мог меня оставить, дурачок!
Она прижалась щекой к гладкой, слегка шелушащейся коре, по щекам ее тихо скатывались и терялись в траве под ногами хрустальные шарики слез. Внезапно Марина почувствовала, что ствол яблони как будто слегка завибрировал, а ближайшие ветви с блестящей в свете луны листвой плавно нагнулись и… обвили ее.
4
Марина испугалась и попыталась отстраниться от ствола, упираясь ладонями в ствол. Но не тут-то было. Ветви лишь немного упруго подались назад и тут же спружинили, притягивая дрожащее от страха тело женщины обратно. При этом одна из верхних ветвей дерева стала ласково поглаживать ее тихо шуршащей листвой по волосам, как бы успокаивая.
И Марина в самом деле притихла, расслабилась и замерла в непонятном ожидании, потому что от яблони стали исходить - как их там, феромоны или флюиды? - нежности, любви и, она чувствовала это! - мужского нетерпения.
- Степушка, милый мой Степушка, ты, что ли, слышишь там где-то меня? - страстно шептала Марина, нежно оглаживая ствол. И вот уже ветви яблони все теснее стали прижимать ее к ставшему вдруг теплым, почти горячим, стволу, одновременно нежно поглаживая ее по спине и ниже, а в тихом шелесте листвы явственно почудился знакомый шепоток Степана: «Маринка, Маринка моя, иди же ко мне!..»
Уже почти теряя сознание от отхватившей ее неги и страсти, Марина с ужасом и в тоже время с почти с животной радостью почувствовала: ею овладевают! И только так, как это делал ее любимый супруг!
…Марина пришла в себя, лежащей на прохладной траве. Серел рассвет, луна стала совсем бледной. Лениво побрехивали собаки да начинали перекличку первые петухи. В теле Марины была необыкновенная легкость, на душе - покойно и благостно. То, что с ней произошло, было похоже, скорее, на эротический сон, которые в последнее время все чаще одолевали молодую неудовлетворенную, недолюбленную женщину. Но Марина не была ни напугана, ни удивлена - она просто приняла все, как есть.
Поднявшись с травы и накинув на плечи сползший к ее ногам халат, она прижалась к стволу и негромко спросила:
- Степа, это же… ты?
В это время налетел легкий утренний ветерок и листва яблони тихо прошуршала что-то в ответ, а ветви как бы согласно закачались. И Марина все поняла, как ей хотелось (а может как и было на самом деле?) Она снова прильнула к стволу дерева, по-прежнему, кстати, теплому, поцеловала его и прошептала:
- Спасибо тебе, любимый! Я не знаю, что это - чудо или я с ума схожу, но я теперь к тебе буду приходить как можно чаще, ладно?
Ветви вновь пошевелились в ответ, и ветра при этом практически уже не было. Марина тихо засмеялась, нежно погладила гладкий ствол дерева на прощание и, легко ступая по утоптанной тропинке, пошла в дом, досыпать. А дрыхнувший без задних ног Егор так ничего и не услышал.
5
С тех пор Марина похорошела, повеселела, и даже бесчувственный Егор заметил эти преобразования в жене.
- Ты это чего, мать, влюбилась в кого, штоль? Смотри у меня! - шутливо грозил он ей.
- Да кому я нужна-то, старая такая, - нехотя отшучивалась Марина.
- Ты-то старая? А ну, иди сюда, щас проверим, какая такая ты старая! - пьяно гоготал снова набравшийся к концу дня халявной водки или самогонки Егор и тянул ее за руку на постель.
- Отстань! - все чаще жестко отвечала ему Марина. - Голова у меня болит сегодня. Да и посуда вон немытая. Спи давай!
- Опять голова болит? - недоумевал муж. Но его огорчения хватало ненадолго - вскоре он начинал прилежно храпеть на их супружеской постели, не дождавшись, пока Марина придет к нему с кухни.
А Марина, убедившись, что нелюбый спит, бежала к яблоне, в которой - она теперь была в этом уверена! - поселилась не только душа, но и, как это сказать-то! - и часть тела Степушки, в нужный момент чудесным образом прораставшая из ствола яблони и так сладко утешавшая неизменно терявшую сознание Марину после того, как ветви яблони обвивали ее и тесно прижимали к себе.
Но однажды произошло непоправимое: некстати проснувшийся Егор вышел по надобности из дома и увидел невероятную картину: его обнаженная жена, вся обвитая ветвями сотрясающейся яблони и ритмично двигаясь по ее стволу вверх-вниз, страстно стонала и громким, свистящим шепотом произносила такие охальные слова, среди которых приличным было лишь одно: «Степушка!».
В ярком лунном свете эта картина выглядела настолько нереалистичной и кошмарной, что остатки хмеля разом вылетели из головы Егора. Он понял одно: это или он сошел с ума, или жена его - настоящая ведьма.
Егор зарычал, бегом вернулся в сени и, схватив топор, вернулся обратно во двор. Он потянул Марину за растрепавшиеся волосы на себя и, с большим усилием оторвав ее от яблони, отшвырнул в сторону.
Марина, как была с блаженной улыбкой на лицей и закрытыми глазами, так и осталась лежать на траве, бесстыдно раскинув руки и ноги. А Егор размахнулся топором и, сверкнув его острием, с хеканьем ударил по стволу раз, другой…
Третий раз он ударить не успел: яблоня вдруг обхватила Егора всеми ближайшими ветвями, притянула его к своему стволу и так прижала к себе, что он уже не мог ни охнуть, ни вздохнуть. Топор выпал из его ослабевшей руки, он закатил глаза, по телу его пробежали конвульсии и через несколько минут он упал на траву рядом с деревом бездыханным.
Но и яблоня, получившая страшные раны от ударов топора, надломилась в месте порубов, медленно склонилась ко все еще лежащей без сознания Марине и тихо и нежно накрыла ее, нагую, своими ветвями с мелко дрожащими листьями как зеленым лоскутным одеялом…
6
А над Чубаровкой привычно зарождался рассвет нового дня, в котором уже не было места двум существам: тому, что вселился было в яблоню, и погубленному им несчастному сопернику Егору. И это еще только предстояло осознать начавшей приходить в себя от утренней прохлады, окончательно овдовевшей минувшей ночью Марине…

(окончание)

На работу в этот день Рахматуллин уже не поехал, сказавшись шефу больным, а отправился домой. По дороге он заехал в соседний с домом гипермаркет - решил купить винца и отпраздновать с домашними сегодняшнее избавление от свалившейся на него было напасти.
Он уже определил свою «Ниву» на ближайшую стоянку и хотел было замкнуть дверцу, прежде чем отправиться в магазин, как услышал шум, крики, глухие звуки ударов, доносящиеся с автобусной остановки в десятке метров от него. Там шла ожесточенная драка. Хотя дракой это назвать было нельзя - подростков пять или шесть катали пинками по земле одного придушенно кричащего от боли и страха человека, свернувшегося клубком и тщетно пытающегося закрыть голову руками.
На остановке, кроме дерущихся, было еще несколько человек, в том числе и трое мужчин. Но никто даже и не пытался вмешаться в это избиение, более того, некоторые с удовольствием снимали эту сцену на свои мобильники.
- Да что же это за день такой, а? - сокрушенно пробормотал Рахматуллин. - Прямо Чикаго у нас какой-то, а не рядовой российский городишко Волжск. Ну, Серега, и где же твоя хваленая полиция? Его же сейчас забьют, на фиг! Эй, а ну прекратите! Кому говорят!
Но разгоряченные подонки очень громко послали его куда подальше и с еще большим рвением продолжили избиение своей жертвы.
И тут Рахматуллин вспомнил про свой травматический пистолет. И на этот раз, кажется, вовремя. Он вытащил ствол из бардачка и, ощущая его приятную тяжесть в руке, снял с предохранителя, поднял над головой и дважды нажал на курок. Бабахнуло так, что Рахматуллин даже сам чуть не присел от неожиданности.
- А сейчас стреляю на поражение! - закричал Радик и, нацеля ствол на оторвавшихся от своей жертвы и застывших в изумлении парней, пошел на них. Те бросились врассыпную.
Рахматуллин помог подняться все еще лежащему на земле избитому. Его лицо было все в крови, слипшиеся в сосульки темные волосы были также окровавлены и вываляны в земле. Парень тихо всхлипывал, шмыгая распухшим носом.
- За что они тебя так? - участливо спросил его Рахматуллин. Но более внимательно вглядевшись в его лицо, понял, что мог бы и не спрашивать. Парнишка был смугл и узкоглаз - не то узбек, не то киргиз, которых их Волжске тоже хватало. Кто только не искал здесь счастья вдали от своей земли? А что находил?
- Ну, иди, иди потихоньку, куда шел, - сказал Рахматуллин несчастному. - И не появляйся больше один нигде. Понял?
Он выматерился и хотел было уже сунуть пистолет в карман и отправиться в магазин, как услышал за спиной чей-то испуганный и задыхающийся голос:
- Кто стрелял? А ну, ты, ствол на землю! И повернись ко мне! Только медленно, понял?
«Ну, ёшкин кот! - только и подумал Рахматуллин, роняя пистолет себе под ноги и медленно поворачиваясь лицом к молодому лейтенанту полиции, бесстрашно, в одиночку прибежавшему на звуки выстрелов. - День сюрпризов продолжается…»
- Я, - честно сказал Радик, подняв руки над собой. - Вот этого охломона спасал. Ну, иди сюда, джигит, что ты там как столб застыл. Расскажи господину полицейскому, что здесь было.
«Джигит», к счастью Рахматуллина, не успевший далеко отойти, нерешительно подошел, встал рядом с ним и, шмыгая разбитым носом, тоже зачем-то поднял руки. Народ на остановке, с любопытством следящий за развитием драматической ситуации, начал посмеиваться и ехидно хлопать в ладоши. И было с чего: лейтенант, успевший подобрать рахматуллинский травматический пистолет, держал его в левой руке, а правой сжимал своего табельного «Макарова». И получалось, что бравый полицейский офицер, как коп в каком-нибудь американском вестерне, целился в задержанных сразу из двух стволов.
- Ты-то чего руки поднял, дурашка? - подавив смешок, сказал Рахматуллин деликатно сопевшему рядом с ним киргизу.
- Так, я не понял, что здесь все же произошло? - уже с раздражением спросил лейтенант Федор Муравленко, как он потом, хоть и с небольшим опозданием, но все же назвался. - Да опустите вы руки, устроили мне тут клоунаду.
- Товарищ лейтенант, можно я скажу? - неожиданно подал голос один из топчущихся на остановке пассажиров, лысоватый мужчина лет пятидесяти. - Вот этого маленького нерусского тут била целая толпа, то ли скинхедов, то ли просто хулиганов…
- И что, заступиться, как всегда, было некому? - с сарказмом спросил лейтенант Муравленко.
- Ну, так я же и рассказываю, - без тени смущения продолжал лысоватый. - Тут вовремя подбежал вот этот вот гражданин в очках. Он выстрелил два раза в воздух, все и разбежались. Молодец, земеля! Держи пять, я бы с тобой пошел в разведку!
И он крепко тиснул руку растерявшемуся Рахматуллину.
- Так было? - обращаясь на этот раз уже к пострадавшему, спросил полицейский.
- Я шель, а они… это… Бер, еки, ушь… алты… Вот, их шесть штук быль… - сбивчиво заговорил киргиз. - Закурить у меня просиль… Я сказаль, что не курю… А они все бить меня началь… Ошинь сильно бить… Земля ногами катать… Меня вот этот батыр спасаль… Стрелил и спасаль. Рахмат тебе, уважаемый!
И киргиз поймал сразу обеими ладонями правую руку Рахматуллина и с чувством пожал ее.
- Да ладно, чего уж там, - забормотал Рахматуллин, физически ощущая, как запунцовели у него от смущения уши.
Скрипнув тормозами, зашипел и стукнул открывшимися дверцами подошедший автобус. Уже через минуту он отправился дальше по своему маршруту, и остановка осталась почти пустой.
- Ну вот, и свидетели все разъехались, - расстроено сказал Федор Муравленко. - И служба моя вообще-то на сегодня закончилась. Что мне с вами делать, а? У тебя разрешение-то на травматику есть?
Краем глаза Рахматуллин заметил в это время, как по дороге проскочил черный «Ленд-крузер» - точно такой, с каким сегодня утром он столкнулся на перекрестке улиц Лазо и Свешникова. И хотя боковые стекла у него были затонированы, но буквально за доли секунды он успел рассмотреть через лобовое стекло знакомую носатую физиономию водителя. Который тоже поймал взгляд Рахматуллина и как будто даже притормозил. Но все же проехал дальше.
«Неужели Ахмет? - встревоженно подумал Рахматуллин. - Неужели он до сих пор не свалил из города? Да нет, не такой же он дурак, чтобы продолжать светиться на улицах после того, что натворил. Да и мало ли у нас на улицах сегодня крузеров? И на каждом втором южане рассекают. Нет, показалось наверное…»
- Так что, где твое разрешение на травматику? - нетерпеливо повторил лейтенант.
- А, да, где-то в бумажнике было, - очнулся Рахматуллин и, покопавшись, протянул документ полицейскому. Тот, спрятав свой пистолет в поясную кобуру, внимательно изучил разрешение и вернул его обратно.
- Товарищ лейтенант, а пистолет? - просительно сказал Рахматуллин. - Он бы мне, на самом деле, и сто лет не нужен был. Я из него только два года назад два раза для интереса выстрелил в лесу, и он так и лежал у меня в бардачке. А вот сегодня, как видите, пригодился все же. Хотя в людей я не стрелял, заметьте!
- Вообще-то с тобой по этому случаю надо бы поработать, - вздохнув, сказал Муравленко. - Но раз нарушители сбежали и никто из них не пострадал, и спасенный тобой гражданин налицо, ладно, забирай свой пистолет. Но и впредь старайся быть с ним предельно осторожным.
Лейтенант протянул пистолет Рахматуллину, который тот тут же опустил его во внутренний карман куртки, отчего ее под тяжестью оружия тут же перекосило. Затем Муравленко вытащил из кармана блокнот и ручку.
- Дай-ка я для порядку запишу твои данные. Вдруг понадобишься.
Рахматуллин отметил про себя, что хотя лейтенант и стал полицейским, но привычка обращаться ко всем на «ты» у него осталась - как, видимо, своего рода милицейский атавизм. Но, естественно, замечания ему по этому поводу не сделал - ситуация все же не соответствовала, - а с готовностью продиктовал ему свое имя и фамилию, адрес, номер телефона.
- Так, а ты у нас откуда будешь? - спросил Федор Муравленко почтительно переминавшегося с ноги на ногу киргиза. Тот на самом деле оказался узбеком Асадулло Нагумановым из Ферганской области. Оказалось, что он работал дворником, причем в микрорайоне совсем недалеко от дома Рахматуллина.
- Да, товарищ лейтенант, а вы не можете назвать мне свой телефон? - попросил Рахматуллин, вспомнив, что он так и не взял у Тыртышного его новый номер мобильника. А тут, может, хоть этот сгодится, все надежнее, чем звонить в случае чего по общему, безликому 02.
- Это еще зачем? - с подозрением сказал лейтенант Муравленко.
- Ну, пусть и у меня будет свой знакомый полицейский офицер, - тоном запасливого мужичка поделился с лейтенантом своим соображением Рахматуллин. - Авось еще сгодимся друг другу, мало ли…
- А, ну тогда пиши, - польщено сказал Муравленко. И он щедро назвал Рахматуллину и свой мобильный телефон, и служебный.
- Ну, всего вам доброго! - молодцевато козырнул лейтенант и зашагал по переходу на противоположную сторону дороги, а потом и вовсе скрылся за углом трехэтажного здания. Может, домой пошел, а может, и в милицию - сам же говорил, что служба у него подходит к концу, а значит, оружие ему следовало сдать. Хотя, может быть, сейчас полицейские и не сдают оружие, а спят с ним под подушкой, как американские копы?
- Я, это… тоже пошель, ладно? - просительно сказал Асадулло.
- Подожди, - остановил его Рахматуллин. - Ты сказал, что ты в седьмом микрорайоне живешь и работаешь? Я как раз в ту сторону еду. Иди посиди в моей «Ниве» - вон, видишь, зелененькая такая стоит? А я схожу в магазин, и мы с тобой минут через десять поедем. На ключи, откроешь машину.
- Не, я лучше тут буду… - подумав, покачал головой Асадулло. - Вдруг кто будет спросить: «Ты зачем сель чужой машина?» И опять драка? Нет, здесь буду, ладно?
- Да, брат, ты тут, пожалуй, прав, - вынужден был согласиться Рахматуллин. - Уж очень ты сейчас подозрительно выглядишь. Ну, постой тут, я быстро!
В магазине он купил бутылку красного полусухого для своих женщин и маленькую, на триста грамм, бутылочку коньячка - это уже для себя. Купил еще любимых шпрот, ветчины, сыра. На выходе приобрел еще букет гвоздик - на розы уже не хватило, и довольный собой, отправился к заждавшейся уже его «Ниве».
На остановке было пустынно, автобус ожидали лишь молодая женщина с ребенком, бомжеватого вида старичок да пара шалящих подростков. А вот Асадулло видно не было.
«Не дождался, парень, пешком ушел, - с сожалением подумал Рахматуллин. - Зря. Опять на кого-нибудь нарвется в таком виде…»
Он подошел к машине и, открыв ее, поставил пакеты с покупками на заднее сиденье. И хотел было уже сесть за руль, как расслышал за спиной стремительные шаги, тут же ощутил острый толчок в бок и ощутил жаркое чесночное дыхание, обдавшее ему шею сзади.
- Нэт, ты пайдешь в маю машыну, болгарин-татарин! - услышал Рахматуллин знакомый злобный голос. Значит, не почудилось ему: в самом деле недавно здесь проезжал Ахмет! А когда увидел его и узнал, то вернулся обратно и дождался таки удобного момента, волчара!
- Что же ты не угомонишься-то никак, а? - устало спросил Рахматуллин. Странно, но он ничуть не испугался внезапного появления своего врага, потому что внутренне был готов к тому, что Ахмет этот чертов рано или поздно откуда-нибудь вынырнет, уж таково свойство поганок, выскакивающих в самых неожиданных местах. - Что же тебя так много сегодня, а? И чего тебе от меня надо?
- Заткнысь и иди молча, - прошипел Ахмет, приобняв его левой рукой и сильно толкая ею Рахматуллина вперед. Правая по-прежнему продолжала вдавливать ему в бок острие ножа. Причем Ахмет как-то так умело держал этот нож, что постороннему увидеть его надо было еще постараться.
«Странно, почему же ему просто не зарезать меня здесь? - мелькнула в голове Рахматуллина мысль. - Значит, хочет меня куда-то отвезти. Куда, зачем? Неужели ко мне?»
- К тэбэ поэдэм, - подтвердил его подозрения Ахмет. - Отдашь мнэ не сто, нэ трыста, а уже пятьсот тысяч рублей!
- А не облезешь? - звенящим голосом сказал Рахматуллин и даже остановился от возмущения. И тут же охнул от острой боли: Ахмет сильно надавил на нож, и острие его, проткнув одежду, впилось в тело.
- Иды и малчи, блядь! - почти пролаял Ахмет, брызжа слюной. - Атдашь, сколько скажу! Мнэ сейчас денги надо, много денги, а ты мнэ должэн. Понял, нэт? Иды к машина, вон у киоска стоит.
Действительно, из-за газетного киоска воровато выглядывала тупая черная морда крузера, а через лобовое стекло можно было разглядеть сидящего на водительском месте и обеспокоено вертящего по сторонам головой темноволосого парня лет двадцати пяти. Ага, значит их двое. Это плохо. Ну что же, при подходе к машине можно все же попробовать применить пистолет еще раз, уже сослуживший ему сегодня хорошую службу, а сейчас бесполезно оттягивающий вниз боковой карман куртки. Вот только как его вытащить внезапно? Потому что если замешкаться, то это может стоить жизни - эти отморозки не задумываясь прирежут его.
«И что же он вцепился-то меня, как клещ, этот Ахмет? - морщась от боли в боку, лихорадочно размышлял Рахматуллин на ходу. - Вот же какая мстительная сволочь, а?».
И тут Ахмет как-то стремительно, выгнув спину дугой, улетел вперед метра на два и упал навзничь. Лязгнув об асфальт, еще дальше улетел его нож-бабочка. А на Ахмете уже верхом сидел… Асадулло и отчаянно молотил его кулаками по голове, по спине.
«Откуда же он взялся?» - изумился Рахматуллин. А Ахмет между тем пришел в себя и, рыча, стал приподниматься с земли, пытаясь стряхнуть с себя что-то истошно кричащего на родном языке и не перестающего работать маленькими кулачками Асадулло.
Вот здесь Рахматуллин не растерялся. В два прыжка он оказался рядом с ненавистным Ахметом и обрушил на его темноволосый затылок рукоять пистолета, который он достал, даже не заметив, как. Пистолет от удара снова оглушительно бабахнул, тут же громыхнула гофрированная жесть киоска, в который угодила пуля.
Стоящий за киоском «крузер» газанул, резко сдал назад и тут же исчез из виду.
«Вот черт, я же запихал его в карман, не поставив на предохранитель! - запоздало запаниковал Рахматуллин. - А куда смотрел этот растяпа лейтенант Федор? Я же так застрелиться мог! Во, Федор! Надо срочно позвонить ему, пусть вызывает наряд и забирает, наконец, своего клиента. А то он так надоел мне сегодня, сил просто нет!»
Около барахтающихся на тротуаре стали останавливаться прохожие, снова негромко заклацали зафотоаппараты мобильников.
- Вы, папарацци долбаные! - рявкнул Рахматуллин. - А ну, помогите лучше связать опасного преступника.
Зевак как ветром сдуло. Но один парень, ладный такой, спортивного вида, тут же пришел на помощь Рахматуллину. Вдвоем они заломили ошеломленно мотающему головой Ахмету руки за спину, Асадулло уже протягивал им трясущейся рукой свой брючной ремень.
- Ты где был, джигит? - спросил его Рахматуллин, старательно обвязывая крест-накрест руки Ахмета. - Я же тебя просил подождать на остановке.
- Я, это, писать ходиль, - смущенно признался Асадулло.
- Ах, какой молодец! - захохотал Рахматуллин. - Ну, главное, что ты вовремя вернулся. Спасибо тебе. И тебе спасибо, парень.
- Я еще нужен? - вежливо осведомился тот, пожав протянутую ему Рахматуллиным руку.
- Да, пожалуй, постой еще немного рядом для массовки, если время у тебя есть, - попросил его Рахматуллин. - Вдруг кому-то отбить этого абрека захочется? А я пока позвоню одному товарищу.
Он полез за телефоном в карман, потом стал искать записанный на клочке бумажки телефон лейтенанта Федора, как его… Муравленко. И в это время совсем рядом с ними, так как дело происходило у проезжей участи улицы, остановились две иномарки, захлопали дверцы.
- А вот и абреки пожаловали, - все так же ровным голосом сказал парень-спортсмен. - Что будем делать?
Из машин к ним направлялись четверо или пятеро кавказцев. В одном из них Рахматуллин узнал того немолодого седовласого мужчину из «Эльбруса», который все время находился рядом, когда они с Тыртышным приехали на труп Вахи Гехоева.
Заметив, что Рахматуллин поднял с земли оброненный в пылу схватки пистолет, седой предостерегающе выставил перед собой ладони:
- Спокойно, кунаки! Вы нам не нужны. Мы вот за ним.
Он ткнул пальцем в валяющегося на земле со связанными за спиной руками Ахмета.
- И не надо никуда звонить, ладно?
Рахматуллин вспомнил слова Тыртышного о том, что теперь Ахмета будут искать и свои, чтобы покарать за убийство, и облегченно вздохнул - эти суровые мужики действительно приехали только за Ахметом.
- Ладно, забирайте, - сказал он. - Нам он не нужен…
Мрачные брюнеты молча подняли Ахмета с земли, отнесли к одной из машин и закинули его в открытый багажник как мешок с картошкой. Вновь послышались хлопки закрываемых дверок, машины сорвались с места и унеслись прочь.
- Да, не завидую я ему, - задумчиво сказал Рахматуллин. - Ну, ладно, надеюсь, на сегодня все. Пошли, Асадулло, в мою машину, да поедем, наконец, домой. А тебе, парень… как тебя, кстати, зовут-то?.. Степан? Ну, а я Радик. Спасибо тебе еще раз, Стёпа. Может, подвезти куда? Ну, тогда бывай!
И Рахматуллин с Асадулло неспешно, вразвалку, как будто только что выполнили очень важную и тяжелую работу, зашагали к дожидающейся их «Ниве»…

(продолжение)
Подавляя в себе новую неожиданную вспышку гнева (он помнил об угрозе со спины), Рахматуллин глубоко вздохнул и даже попытался улыбнуться.
- А ты здесь какими судьбами, Ваха? - спросил он. - Почему не в поле, почему не пашешь?
Ваха оценил шутку и снова захохотал:
- Нет, брат, агронома из меня не вышло!
Он закурив новую сигарету и, выдыхая дым на этот раз уже не в салон, а на улицу через приспущенное стекло, разоткровенничался:
- Не до учебы мне было, Радик. Сам же знаешь, какая заваруха между Россией и Чечней пошла. Отсидеться мне, как тогда в каптерке у твоего земели, не получилось. Двух братьев у меня убили федералы, а меня, хоть я в горах и не был и оружия в руки не брал, а работал всего лишь механизатором, обвинили в пособничестве повстанцам, так что четыре года ни за что отсидел. Мать с отцом и двумя сестрами из Шали перебрались от властей подальше, в горный аул к родственникам. Но их и там достали - дом разбомбили в девяносто девятом, вместе со всеми, кто там был, когда федералы вместе с чеченским ОМОНом проводили какую-то операцию. Так что когда освободился, возвращаться мне было некуда. Болтался по стране, пока вот три года назад не осел здесь, в Волжске. Тут у меня и братья двоюродные есть, вот племянник Ахмет от одного из них. У нас тут общее семейное дело, если не вдаваться в подробности. Ну, а ты как здесь? Разве ты не в Татарстане у себя живешь?
Радик нагнулся, подобрал с пола очки, подышал на стекла, протер носовым платком, нацепил их на нос, и только тогда ответил:
- Так Волжск - мой родной город. И вообще, татары живут по всей России, нас по стране больше, чем даже в самом Татарстане.
- И как вам живется с русскими?
Это Радика спросили из-за спины, недружелюбно так.
Рахматуллин, не оборачиваясь, пожал плечами:
- Да нормально. Чего нам делить?
- Ну, а эта… Татары все же триста лет русских… эта… в иге держали. И чё, русские на вас не злятся?
- Ну, когда это было, - хмыкнул Рахматуллин. - И потом, если хочешь знать, татары сами первыми пострадали от монголов.
- Не понял, это как? - в обмен мнениями на историческую тему встрял уже Ваха.
Рахматуллин тяжело вздохнул - черт его дернул задеть эту давно уже перевернутую страницу истории взаимоотношения русских и татар.
- Ну, на самом деле наши предки назывались в то время вовсе не татарами, а булгарами. И было у них на Волге свое государство, - откашлявшись, стал терпеливо рассказывать Радик то, что сам запомнил из прочитанного в разных источниках. - Они земледельничали, скот разводили, были соседями с русскими и торговали с ними, ну и так далее. Жили нормально, в общем. Пока монголы не пришли. И первыми напали именно на булгар, и даже получили от них хорошей сдачи. Но потом вернулись с новыми силами и разгромили Булгарию. А уж потом за Русь взялись.
- Да чё ты херню какую-то рассказываешь нам? - взорвался за спиной Рахматуллина темпераментный Ахмет. - Болгары какие-то…Откуда тогда татары взялись?
- Ваха, ты скажи своему племяшу, пусть он на меня слюной не брызжет! - тоже разозлился Рахматуллин. - Вы спросили, я рассказываю. Так вот, остатки булгар - а они были тюркоязычными мусульманами, - просто растворились среди тех кочевых племен, с которыми монголы пришли на Русь. Были среди них и татары. Вот булгары и смешались с ними и стали называться татарами. Ну, а дальше сами знаете: Золотая Орда, те самые триста лет, Казанское ханство, Иван Грозный, взятие Казани… В общем, вот так как-то. И дружили с русскими, и воевали, теперь снова дружим. А если все время попрекать друг друга прошлым, то ничем хорошим это не кончится…
- Молодец, историю своего народа знаешь, - уважительно сказал Ваха. - Учителем, что ли, работаешь?
- Зачем учителем? Просто всегда интересовался историей, - ответил Рахматуллин. - А работаю экономистом тут, в одном коммунальном предприятии…
- А вот мы обид не прощаем, - враждебно сказал за спиной Радика Ахмет. - Русские были и остаются нашими врагами!
- Вот такая у нас молодежь выросла за последние годы, - развел руками Ваха. - Где-то упустили мы ее.
- Это точно, упустили, - согласился Рахматуллин. И подумав, добавил. - Не в обиду тебе, Ваха, говорю. Но что правда, то правда: совсем как оккупанты ведут себя ваши ребятишки в России. Злые, наглые…
- Это русские на Кавказе всегда были оккупанты! - снова забрызгал слюной Ахмет. - Вот и получают теперь свое!
- Ну да! - насмешливо сказал Радик. - Что же это за оккупанты, которые вваливают на содержание Кавказа такие деньжищи, какие другим краям и областям в России и не снились? Вы там кирпичные особняки на них строите, а «оккупанты» все еще в коммуналках да гнилых бараках живут… Ай, ладно, что мы тут спорим! Время пройдет, и все, как говорится, встанет на свои места. Россия всякие времена переживала, переживет и эти. И все мы снова станем друзьями. Так ведь Ваха?
Ваха, молча и внимательно вслушивающийся в перепалку между племянником и его бывшим сослуживцем, как-то неопределенно пожал плечами. В это время начавший терять всякое терпение Ахмет перешел на чеченский. Они о чем-то недолго и возбужденно говорили между собой. Затем Ваха тяжело вдохнул и сказал Рахматуллину:
- Вот что, Радик. Я, конечно, рад был тебя видеть. И рад буду увидеть снова. Но дела есть дела. Вот эта машина, в которую ты так неудачно въехал, не моя, а моего племянника. И он справедливо требует, чтобы ты возместил ему ущерб.
- Постой, мы же, кажется, выяснили, что я не виноват? - растерянно сказал Рахматуллин.
- Слушай сюда, - терпеливо повторил Ваха. - Он готов пойти тебе на уступки как моему сослуживцу. На значительные уступки. Я сейчас ухожу, у меня дела, а вы тут сами все обговорите. Думаю, вы договоритесь. Ну, пока, Радик.
И Ваха вышел из машины и направился ко входу в кафе «Эльбрус». Оставляя его наедине со своим бандюговатым племянником, он, вероятно, был уверен, что Рахматуллин настолько подавлен и деморализован, что не окажет никакого сопротивления и согласится на поставленное условие.
Рахматуллин проводил его обескураженным взглядом: «Вот так однополчанин и единоверец!».
Ахмет в это время пересел на переднее сиденье.
- Вот что, уважаэмый, - сказал он Рахматуллину. - Дядя очень просил за тебя. Поэтому я с тэбя возьму не триста, а всего сто тысяч.
- Ты, парень, чего-то попутал! - возмутился Рахматуллин. - Какие, на хрен, сто тысяч? Это же ты сам со своим дядей подрезали мою «Ниву», и я просто не успел затормозить…
- Успэл, не успэл… Это ты помял мою машину, и вэсь разговор! Так что заплатить придется, иначэ пожалэишь! - повысил голос Ахмет.
- Ничего я тебе платить не буду! - также резко ответил ему Радик. - Вали, на хрен, из моей машины! Будет он мне тут, в моем доме, беспредельничать! Вон езжай к себе на Кавказ и хоть раком там встань! Блядь, вообще оборзели уже!
- Ах ты, с-сука! - прошипел Ахмет, и не сводя злобно сощуренных колючих глаз с Рахматуллина, сунул правую руку в карман брюк. Но Рахматуллин не забыл, что у Ахмета есть нож. И не стал дожидаться, когда тот снова вытащит его и станет тыкать ему в бок, а изо всей силы два или три раза подряд ударил его локтем в голову. Ахмет успел лишь слегка податься в сторону, но это было даже лучше для атакующего Рахматуллина - удары его попали в висок самым острием локтя.
Ахмет обмяк и привалился к дверце. Рахматуллин быстро обошел машину, открыл дверцу, и Ахмет мешком вывалился из нее на землю.
Уже выезжая из этого злосчастного закоулка, Рахматуллин с досадой вспомнил про пистолет в бардачке - опять не смог им воспользоваться! И зачем только, спрашивается, покупал? Нет, не ковбой он, однако. Хотя и так неплохо получилось!
Но Рахматуллин понимал, что радоваться нет повода. Ведь так некстати встретившиеся ему бывший однополчанин и его племянничек (дай Бог ему здоровья, лишь бы жив остался, иначе ведь вообще вилы!) знают его имя и непременно постараются найти. А сделать это в их небольшом городке будет вовсе несложно…
«Ну что же, придется подключать все связи, а если надо, и всю родню, и опередить Ваху с его бешеным Ахметкой, - думал Рахматуллин, подруливая к зданию ГУВД, где замначальником милиции - нет, теперь уже полиции, - работал один из его приятелей, одноклассник и настоящий, честный мент Серега Тыртышный. - В конце концов, это не они здесь хозяева. Это мы у себя дома. Что ж мы, не сможем сообща навести в нем порядок?..»
По дороге к ГУВД Рахматуллин, время от времени с опаской посматривая в зеркало заднего вида - но нет, никто за ним вроде не гнался, - несколько раз попытался набрать по мобильнику номер Тыртышного. Ну, чтобы не свалиться ему как снег на голову. Но телефон одноклассника раз за разом отвечал равнодушным голосом оператора связи: «Набранный вами номер не существует».
- Что за фигня? - раздраженно бормотал Рахматуллин. - Вот же, всего пару недель назад разговаривали…
В конце концов, он сдался и спрятал мобильник в карман. Тем более, что уже подъезжал к полицейскому управлению. В ГУВД дежурный офицер, долговязый и явно не выспавшийся капитан, хмуро спросил Рахматуллина, к кому и по какому вопросу он пожаловал.
- Мне Серега… То есть, подполковник Сергей Николаевич Тыртышный нужен, - сказал Радик. - По личному вопросу.
- Нет его сейчас, - зевнув, ответил капитан. - И когда будет, не знаю. Звоните на телефон доверия, интересуйтесь.
- А номер его мобильника у вас есть? - чувствуя, что постепенно отходит от охватившего с утра возбуждения, уже почти спокойно спросил Рахматуллин.
- Мобильные наших сотрудников посторонним лицам не даем, - посуровел капитан. - А кто вы, собственно, такой? А ну, покажите документы!
- Да я не посторонний, а одноклассник Тыртышного, - начал оправдываться Рахматуллин. «Ну вот надо же - сколько вожу паспорт с собой, и еще никто его у меня не спрашивал. А тут уже второй раз в течение всего одного часа интересуются моей личностью! Нет, добром этот день явно не закончится…» - обреченно подумал Рахматуллин, доставая паспорт и протягивая его дежурному офицеру ГУВД через зарешеченное окошечко.
- Тогда тем более у вас должен быть его телефон, - все еще с подозрением всматриваясь в странного посетителя и сверяя его наружность с фотографией в паспорте, сказал капитан.
- Есть он у меня. Но почему-то не отвечает, - пожаловался Рахматуллин. - Вернее, отвечает, что его номер не существует.
- Так поменял он его, наверное, - сообщил капитан. - Как стал исполняющим обязанности начальника ГУВД, так и поменял.
- Как начальником? Когда? - поразился Рахматуллин.
- А вы что, не следите за такими новостями? - теперь удивился уже капитан. - А еще одноклассник!
Действительно, эта, безусловно, очень важная для кого-то новость, как-то проскочила мимо Рахматуллина. Ни в местной газете «Волжские вести» он ее почему-то не увидел, ни по телевизору не услышал. Да и сам Серега ничего про это ему не говорил, когда пару недель назад они общались по телефону, причем, позвонил сам Тыртышный - интересовался, пойдет ли Радик на очередной вечер встречи выпускников. Впрочем, он никогда никому не рассказывал про свои служебные дела. Кому надо, те и так знали - из пересудов горожан, из местной прессы. Волжск в криминальном отношении городок был не очень спокойный, и милицию за это постоянно ругали.
Так, ну и что же теперь делать? Когда объявится Тыртышный? А может, не дожидаясь его, все рассказать этому капитану? Хотя нет, надо сперва позвонить на работу, предупредить, что задержится. А жене и дочери позвонить или нет, чтобы как-то предупредить их? А о чем предупредить? Чтобы шарахались от всех подозрительных кавказцев? А может, не стоит пока пугать любимых женщин? Ффу, черт, ну надо же было так вляпаться!
И тут поток сумбурных мыслей Рахматуллина отвлек знакомый голос. Он торопливо обернулся. Точно, в помещение ГУВД вошел с улицы, кому-то раздраженно выговаривая в мобильник, Серега Тыртышный. Увидев Рахматуллина, он округлил глаза, остановился около него.
- Ну, все, все! - сказал он в телефон.- Я сам перезвоню тебе попозже. Пока!
Спрятав телефон в карман, он широко улыбнулся Рахматуллину и протяну ему для пожатия руку.
- Радик! Какими судьбами?
- Здорово, Серега… Сергей Николаевич! - почти смущенно поправился Рахматуллин, покосившись на капитана - конечно же, нельзя ронять авторитет такого значительного человека как начальник ГУВД, даже если он твой приятель, фамильярничая с ним при его подчиненных. - Да, понимаешь, в двух словах и не расскажешь.
- Ну, двух, не в двух, а двухсот двадцати двух, надеюсь, тебе хватит? - пошутил подполковник. - У меня есть сейчас минут пятнадцать свободного времени. Пошли ко мне.
В аскетически обставленном кабинете новоявленного начальника ГУВД, в спину которого строго и в то же время по-отечески взирали со стены висевшие неподалеку друг от друга премьер Путин и министр МВД Нургалиев, Тыртышный усадил Радика напротив себя. Пытливо посмотрев ему в глаза, он распорядился:
- Ну, рассказывай! Да все без утайки. Я же вижу, что у тебя что-то стряслось.
- Погоди, Серега, дай собраться с мыслями! - почти взмолился Рахматуллин. - Да, и прими все же сначала мои поздравления с повышением. Вот-вот полковником, наверное, станешь?
- Уже знаешь? - равнодушно спросил Тыртышный. - Ну да, стану… Наверное… Да ты не тяни, рассказывай.
Внимательно выслушав сбивчивый рассказ одноклассника, он рассеянно забарабанил пальцами по крышке стола.
- Возле «Эльбруса», говоришь? Знакомое название. Этот гадюшник, и еще с десяток других и «свалили» моего бывшего начальника, - вдруг откровенно сказал Тыртышный.
- Это как? - не понял Рахматуллин.
- Да все равно скоро весь город узнает, - подумав, сообщил подполковник. - Крышевал ГУВД эти кавказские шалманы. Вот их владельцы и чувствовали себя хозяевами в городе.
- Иди ты?! - деланно удивился Рахматуллин. - Извини меня, конечно, Серега, но ты выдал мне секрет Полишинеля. Кто ж у нас не знает, что без покровительства ментуры… извини, полиции, вся эта гопота никогда бы не была такой борзой? То и дело слышишь: одного в милиции отпустили за недоказанностью преступления, другого - освободили в зале суда за недостаточностью улик, ну и так далее. Чего же им не наглеть, если они вас, как говорят все в городе, чуть ли не на зарплате держат? Извини еще раз за откровенность…
- Ну, ладно, ладно, ты не утрируй давай… Да и всех под одну-то гребенку не стриги, - поморщился Тыртышный. - И в милиции у нас много нормальных людей, и судьи не все продажные. А сейчас вон, как полицией нас сделали, так вообще… такая чистка идет, ты даже представить себе не можешь! Вот как почистим, что называется наши ряды, и пусть нас меньше останется, но зато таких, как… как в тех же «Ментах».
- Веселых и честных? - иронично спросил Рахматуллин. - Романтик ты, Серега, однако.
- Может быть! - запальчиво сказал Тыртышный. - Но поверь мне, мы обязательно поднимем законность с того опущенного уровня, в котором она пока сейчас находится. И уже никому не удастся откупиться за сотворенную пакость. Все будут равны перед законом. Ведь и наши доморощенные гангстерюги, и понаехавшие бандюги чувствуют себя вольготно настолько, насколько им это позволяет власть. А если всерьез взяться за них, они же тут же сдуются… Ну, чё ты лыбишься, Радик? Не веришь, да? А зачем тогда ко мне пришел?
Выговорившись, Тыртышный сердито уставился на потупившегося с потаенной улыбкой Рахматуллина.
- Да нет, Серега, я все, конечно, понимаю. И верю тебе, как себе, - вздохнул Рахматуллин. - Иначе бы не пришел. Я же сначала подумал было, не собрать ли мне самому своих родичей да корешей кое-каких, и пойти да самим разобраться с этими отморозками…
- Еще чего! - тут же перебил его Тыртышный. - Даже и не думай! Только войнушки мне и не хватало сейчас. Я тебе говорю, что мы очень скоро наведем порядок в городе!
- Так что, я могу быть уверенным, что никто на меня, на мою семью не будет охотиться? - поставил вопрос ребром Рахматуллин.
- Не успеют, - уверенно сказал Тыртышный. - Сейчас пошлю туда людей, они примут необходимые меры для профилактики. А ты теперь можешь считать себя под моей личной охраной. Гордись!
Подполковник протянул руку к телефонному аппарату, но тот неожиданно зазвонил сам.
- Слушаю, - отрывисто сказал в трубку Тыртышный и бросил короткий взгляд на Рахматуллина. - Где, в «Эльбрусе»? Когда? Кто? Ясно. Сам туда поеду, капитан, приготовь пока машину.
- Что случилось? - обеспокоено спросил Рахматуллин, услышав знакомое название того самого злосчастного кафе, где с ним случилась сегодня утром вся эта катавасия, из-за которой он и оказался не у себя на работе, а в этом кабинете.
- Поножовщина. И что удивительно, между самими чеченами, представляешь? - не скрывая своего удивления, сказал Тыртышный, надевая фуражку. - С трупом. И кто труп, догадайся?
- Да я откуда знаю? - пожал плечами Рахмауллин. - Я там двоих только знаю: Ваху Гехоева, да его психованного племяша Ахмета, который мне ножиком в бок тыкал. Что, кто-то из них?
- Как ты сказал, Гехоев? Вот-вот, он Гехоев, - сообщил подполковник. - Чует мое старое оперское сердце, что эта их междоусобица как-то связана с вашим утренним конфликтом. Так что поедешь со мной. Теперь ты у меня, друже, хочешь ты того или не хочешь, становишься свидетелем. И если будет необходимо, уже официально попадешь под программу защиты свидетелей. Ну, что ты застыл как столб? Пошли!
Тыртышного уже поджидала у входа в ГУВД не первой свежести, но еще довольно приличная «Мицубиси». Рахматуллин хотел сесть в свою «Ниву», но подполковник настоял, чтобы он поехал с ним. Он усадил Рахматуллина на заднее сиденье «Мицкбиси», где уже устроились два милиционера, сам сел рядом с водителем, и машина резко сорвалась с места и понеслась под вой сирены в ту часть города, откуда совсем недавно с риском для жизни вырвался Рахматуллин.
В «Эльбрусе», насквозь пропахшем чадом от постоянно жарящихся здесь чебуреков и шашлыков, было траурно тихо и почти безлюдно. Лишь трое мужчин характерной восточной наружности угрюмо восседали за одним из столиков и, тихо переговариваясь, курили.
Милицейскую группу встретил владелец кафе, немолодой уже кавказец с неожиданно испуганным лицом.
- Пойдемте, товарищ подполковник, вот сюда… Здесь он лежит, - бормотал кавказец, подводя Тыртышного к какому-то кабинету с открытой настежь дверью. Все сгрудились у этой двери, и Рахматуллин, привставая на цыпочки и заглядывая внутрь то из-за одного плеча, то из-за другого, разглядел, наконец, вытянувшееся на диване тело мужчины с откинутой рукой и седым бобриком волос на коротко остриженной голове. Лицо его было бледным, с глубокими синими тенями под плотно прижмуренными глазами. Расстегнувшийся пиджак обнажал окровавленную в области живота светло-голубую рубашку. Излом синеватых губ под жесткой щеткой усов сохранил горькую усмешку.
Да, это был Ваха. Но кто же его так? За что?
Все оказалось банально просто и в то же время страшно. Оказывается, Ахмет, придя в себя и не обнаружив рядом машину с Рахматуллиным, рассвирепел и, заскочив в кафе, стал требовать от своего дяди, чтобы тот нашел и вернул ему его жертву. Ваха вспылил и съездил племяшу, потерявшему к старшему родственнику всяческое уважение, по уху. А тот выхватил нож и всадил его дяде в живот. Никто и опомниться не успел, как Ахмет выскочил из кафе, прыгнул в свой «крузер» и умчался на нем.
- Куда - никто, конечно, не знает, - сказал Тыртышный Рахматуллину, когда они вышли покурить на крыльцо, пока члены опергруппы заканчивали снимать показания со свидетелей происшествия. - Но долго ему не бегать. Теперь его будем искать не только мы. И для него лучше, если первыми найдем его все же мы. Вот такие, брат, дела. Ну что, Радик, сейчас, как вернемся в ГУВД, ты мне на всякий случай все же оставишь подробное описание того, что случилось сегодня с тобой, ладно? Ну, надо, старик, надо… А потом поезжай домой или куда ты там хотел. И не бойся ничего, все будет нормально.
(окончание следует)

Радик Рахматуллин заметил в зеркало заднего вида, как вынырнувший откуда-то новенький черный «Ленд-крузер» самым наглым образом пересек сплошную линию и, едва не столкнувшись с несущейся ему навстречу «тойотой», перед самым светофором обогнал рахматуллинскую «Ниву» и, подрезав, встроился в зазор между ней и маршруткой.
- Вот сукин сын! - покачал головой Радик. Как раз в этот момент светофор загорелся красным, и крузер резко остановился, чтобы не въехать в корму «газели».
А вот Радик затормозил на секунду позже и смачно впечатался в зад наглой японки. Послышался треск ломаемого пластика бампера, хруст лопнувшего и осыпающегося на асфальт стекла поворотников.
- Ну ё… мать! - в отчаянии ударил по баранке обеими ладонями Рахматуллин. - Вот же только фару поменял! Ну, что за козлы, а?
А «козлы» уже вышли из своей катафалистого вида машины, остановленной ими перед светофором. Это были двое рослых кавказцев, причем один примерно того же возраста что и Рахматуллин, то есть лет сорока, а второй значительно моложе первого, но с такой же угрюмой, мало чего хорошего обещающей носатой физиономией.
Они бегло осмотрели повреждения своего дорогущего агрегата, потом молодой рывком распахнул дверцу «Нивы» с пассажирской стороны и без спроса уселся рядом с Рахматуллиным. А тот, что постарше, вернулся за руль крузера и тронулся с места.
- Эзжай, блядь, за ним! - резко скомандовал горбоносый Рахматуллин. - Эзжай, говорю, нэ мешай движэнию!
- Ты чего тут раскомандовался, а? - только тут пришел в себя Радик. - Кто тебе разрешал сесть в мою машины? А ну вылазь! И стой там, пока я гаишников не вызову! А напарник твой зря отъехал…
И тут он почувствовал, как в бок ему больно уперлось что-то острое. Скосил глаз - в руке кавказца был нож. Еще чуть-чуть, и лезвие проткнет ему куртку, футболку, а там кожу и проникнет между ребрами туда, в глубь его тела, нанося смертельные травмы.
- Ну, ты потише, с ножом-то, - ошеломленно забормотал Рахматуллин. Он уже пожалел, что сразу не вытащил из бардачка лежащий там на всякий случай травматический пистолет с почти полной обоймой - два патрона он израсходовал во время пристрелки. А сейчас вытащить ствол уже явно не успеет - этот бандит не задумываясь всадит в него нож, прежде чем он успеет протянуть руку к бардачку.
- Ну, эзжай давай! - все также угрожающе повторил кавказец, хотя нажим ножа все же ослабил, посчитав, что Рахматуллин напуган уже более чем достаточно.
Да, ехать надо было, и не только из-за принуждения этого мрачного небритого типа - сзади уже негодующе сигналили другие машины. Как раз светофор в очередной раз загорелся желтым светом, тут же сменившимся зеленым, и Радик поехал вслед за удаляющимся крузером, которому он только что подпортил зад.
- И далеко мы? - осторожно спросил через пару минут Рахматуллин. Молодой горец не ответил, хотя Рахматуллин и так понял, что уже приехали - крузер резко свернул вправо, нырнул в проулок между двумя пятиэтажными хрущебками и остановился у входа в какую-то забегаловку с гордым названием «Эльбрус».
Хотя городок областного подчинения Волжск, в котором жил Рахматуллин, а также, похоже, и двое этих отморозков, и был не очень большим, это место показалось ему незнакомым. Во всяком случае, здесь он никогда не был, и «Эльбрус» этот никогда не посещал.
По чесночно-луковичному абмре, тут же проникшему в салон, стало понятно, что здесь располагается заведение типа лагманной или чебуречной, которых в их городе с каждым годом становилось все больше, как и их хозяев - гордых, но безбожно алчных и наглых разномастных детей Кавказа.
Рахматуллин подумал, что его сейчас поведут в этот кавказский шалман и начнут разводить на бабки, и если он начнет кочевряжиться, тут же пустят на шашлык или шаурму.
В это время из крузера вылез тот, что постарше, что-то гортанно сказал молодому, и по его произношению, - а говорил он, как будто давился горячей картошкой, - Рахматуллин понял, что это вайнахи, то есть или чеченцы, или ингуши, или, не к ночи будь сказано, дагестанцы.
Впрочем, хрен редьки не слаще. Конфликты хоть с теми, хоть с этими всегда чреваты самыми неожиданными последствиями. Рахматуллин знал, о чем думал сейчас, потому что насмотрелся и натерпелся всякого, когда служил двадцать лет тому назад в стройбате под Саратовом, на строительстве военного городка для авиаторов.
Часть их всего на четверть состояла из кавказцев, но этого вполне хватило, чтобы весь батальон плясал под дудку, или вернее будет сказать, под зурну джигитов. Пока выведенные из себя славяне и представители иных дружественных им народов однажды все же не взбунтовались и ночь напролет дружно и жестоко гоняли и избивали всех детей гор без разбору, чем попало и по чему попало, многих буквально до полусмерти. И одержали безусловную победу: кавказцев тогда удалили из части от греха подальше на какую-то отдаленную изолированную точку.
Младший из вайнахов пересел на заднее сиденье, а его место занял брюнет постарше, с тронутыми сединой темными волосами и практически седыми уже усами.
- Ну что, брат, как будем договариваться? - усевшись вполоборота к Рахматуллину, сходу насел он на него. В отличие от своего молодого напарника, по-русски он говорил практически без акцента, и лишь особенность произношения отдельных гласных выдавала в нем именно вайнаха. - Ты нам машину побил тыщ на триста как минимум. С собой у тебя таких денег, понятно, нет. Звони дамой, пусть везут бабки сюда. Или поедем к тебе. Решай сам.
Он закурил, бесцеремонно стряхивая пепел на пол машины. Рахматуллина охватил гнев.
- Слушай, ты, как там тебя! - севшим от злости голосом выговорил он. - Какого хера! Это же не я виноват! Это вы меня подрезали! Говорил же я твоему напарнику, что надо гайцов вызвать. А он, козел, нож мне в бок! Беспредельщики! И не кури мне здесь!
Старший кинул почти неуловимый взгляд в сторону своего молодого напарника, и Рахматуллин тут же получил сзади оглушительный удар в голову с правой стороны, от которого у него слетели очки, а в ухе зазвенело. Сразу вслед за этим шею Рахматуллина стиснули сзади железные пальцы, сминая ему гортань. От боли и удушья у него потемнело в глазах, и он на какое-то время потерял сознание.
Очнулся Рахматуллин от того, что старший кавказец по-хозяйски шарился у него в карманах куртки. Он вытащил бумажник, в котором было тыщи три рублей денег, паспорт и водительские права.
- Так, ты у нас, значит, Рахматуллин Радик Вахитович? Татарин, что ли? - неспешно перекладывая деньги к себе в карман, почти миролюбиво сказал седоусый. Потом на секунду задумался, снова заглянул в паспорт и посмотрел на Рахматуллина уже иным взглядом, в котором были и замешательство, и недоумение, и даже что-то вроде радости. - Так, мы с тобой одногодки. И я тебя, кажется, знаю. Ты служил в девяностом году под Саратовом в стройбате? Часть 336 089? Ты бугром был моим, помнишь, да? Ну точно, Рахматуллин Радик!
Рахматуллин сморгнул с глаз выступившие от боли слезы, и близоруко щурясь, более внимательно всмотрелся в этого абрека, и только тут разглядел в его сухощавом, изборожденном резкими морщинами лице знакомые черты.
Это, несомненно, был он, Ваха Гехоев, шалинский недоучишийся агроном, один из восьми бойцов отделения, которым командовал ефрейтор Радик Рахматуллин. Из всех служивших в их части чеченов Ваха, между прочим, был самым адекватным, никогда сам никого не задирал, драться не любил, хотя и умел, как и всего его соплеменники.
Он был довольно скрытный парень, но как-то разоткровенничался и рассказал своему бугру - так в стройбате называли командиров отделений, - что мечтает после армии поступить в Тимирязевскую сельхозакадемию и сделать равнинную Чечню житницей северного Кавказа. Хотя как он смог бы поступить в академию с незаконченным техникумом, и каким образом собирался повысить урожайность зерновых на кавказских полях до такой степени, чтобы сделать Чечню основным поставщиком хлеба в России, оставалось неразрешимой интригой. Но только не для Вахи. Он железно был уверен, что все так и будет.
Вот такой это был нетипичный и по-своему романтичный чеченец. И когда в их части в ту памятную теплую августовскую ночь колошматили солдатскими ремнями, арматурой и кольями вконец забуревших горцев, Рахматуллин не дал пацанам из соседней роты добивать получившего латунной пряжкой по голове также попавшего под раздачу и миролюбивого Ваху, а увел его, окровавленного, в каптерку, в которой хозяйничал земляк Радика старшина роты Артур Бариев.
И что же теперь сталось с этим бывшим романтиком? Да и он ли это?
- Ну, узнал? Да я это, я, Ваха Гехоев!
И чтобы покончить с удостоверением своей личности, Ваха нагнул перед Радиком коротко остриженную голову, показывая скобку безволосого шрама от удара солдатской пряжки, отсвечивающего на самой макушке.
- Точно, Ваха, это ты, не иначе! - потрясенно сказал Радик. - Как точно и то, что я - Радик Рахматуллин!
- Вот так встреча! - хохотнул Ваха и хлопнул по плечу Рахматуллина. - Ладно, брат,
извини и не напрягайся. На, забирай свои документы. Я тебя просто сразу не признал. Слышь, Ахмет, это мой армейский командир и даже мой спаситель Радик Рахматуллин. А ты его, дурак, по шее!
Ваха снова жизнерадостно захохотал, запрокинув голову и показывая свои крепкие еще зубы. Впрочем, на месте нескольких передних из них сияли золотые коронки. Свои у Вахи были выбиты в той памятной массовой драке в их части.
Тот, кого Ваха назвал Ахметом, все еще продолжал злобно сопеть за спиной Рахматуллина, хотя все тише и тише.
- И чё, он нам платить нэ будэт? - недовольно спросил он Ваху.
- Ладно тебе, успокойся, в другом месте возьмем! - беспечно махнул рукой Ваха. - Говорю же тебе, мы вместе служили. Да и наш единоверец он, мусульманин. Грех его обижать.
И снова обратился к Рахматуллину:
- А помнишь командира рота Жукова? Ох, и алкаш же был, даром что майор! А какая жена у него красавица была! И за что только любила его, а?
Комбата Жукова и его молодую красавицу жену Ольгу, работающую при штабе и ходившую по территории части в невыносимо короткой, сводящей с ума всех солдат, юбке, Рахматуллин, конечно, помнил. Но не это сейчас занимало его воображение. Было стыдно от перенесенного унижения, саднило ушибленное ухо и першило в горле, помятом железными пальцами этого молодого подонка Ахмета.
И Радика вовсе не радовала эта встреча с бывшим однополчанином, к которому он двадцать лет назад даже в какой-то степени симпатизировал. Потому что этот Ваха был сейчас хотя и миролюбиво настроен, но все равно разительно отличался от того молодого - самоуверенностью своей, отчетливо выраженным чувством превосходства в прищуренных карих глазах, исходившей от него скрытой угрозой. Нет, это был не тот Ваха, которого знал Радик. Сейчас это был просто один из множества агрессивно настроенных кавказцев, которых все больше становилось в последнее время во всех уголках страны и во всех сферах ее жизни. И не получая должного отпора, чувствовали они себя полными хозяевами этой самой жизни.
(Продолжение следует)

Выбор

Решение завести человека было отчасти спонтанным. Жизнь до этой мысли была спокойной и отлаженной. Еды хватало, свободы полно, забот ровно столько, чтобы соседи завидовали. Вообще, завидуют не столько свободе, которую не измерить, сколько внешней беззаботности. Мало что, кроме достатка, вызывает такое раздражение, как периодически видеть праздно прогуливающегося соседа. Если идешь с человеком, другое дело. Человечники приветливо улыбаются, кивают издали головой и спрашивают о национальности и возрасте. Иностранцы и пожилые вызывают одобрительные возгласы, а юный человечек даже умиление.
Правда от слова «человечек» веет молью и неприкрытым инфантилизмом, но с другой стороны они, чаще всего, милые. Кто себе первый когда-то завел человека - неизвестно. Вроде бы от скуки или от непонятного трепета при виде этих туповатых, но забавных существ. Первые из них были дикими еще пару сотен лет, пока периодические порки и пряники не сделали их совсем домашними. С питанием проблем не было вовсе. Накидаешь в миску то, что осталось от обеда, он и рад. Некотрые не едят мясо, но это исправляется, надо просто не идти на поводу и подержать два-три дня голодными. У соседа молодой человек отказывался от куриного филе почти неделю. Уже и так и этак подносили, а он хнычет, бормочет что-то и ни в какую. Отвели к врачу, оказалось, обида на кастрацию, кто бы мог подумать. Водили к психологу почти месяц и кололи витамины. Сейчас все уже хорошо и ест на пятерку, правда разжирел и гулять не вытянуть. Говорят, кастратов кормят с добавлением в рацион яиц, но это дорого и не всем по карману. Меньше надо сюсюкаться и не будет таких проблем, а то наделает в углу, а за ним ходят, убирают и приговаривают, что дико мило и нет слов, как приятно.
Завести человека - ответственно. Некоторые их даже разводят, правда, тут уже особенное искусство необходимо. Спариваются в темноте, но круглый год. Иногда сразу после спаривания дерутся, но чаще засыпают и их можно спокойно погладить. Самки долго и смешно ковыляют на двух лапах с огромными животами, а самцы теряют интерес и ищут развлечений, гоняя мячик или скомканную бумажку. Забавно, что еще большее удовольствие получают наблюдая, как другие гоняют мячик или спариваются. Есть несколько теорий, которые пытаются это парадоксальное поведение объяснить. Самая научная говорит об энтропии. Рациональнее расходовать меньше энергии, наблюдая за тем, как идет половой процесс или гоняют мяч, чем делать самому. Самки не так ленивы и по-этому чаще именно их и заводят. Более чистоплотные, чем самцы, они тихо лежат у телевизоров по полдня, иногда начиная все вокруг вылизывать. Выбирать всегда сложно.
Кот потянулся к клавиатуре и напечатал «Возьму в хорошие лапы человека. Желательно светленького самца, привитого, без внешних дефектов. Документы не нужны. Должен быть приучен к горшку и кастрирован. Пишите по адресу:

Дело было в Болгарии, куда я ездил по комсомольской путевке (но за свой счет, блин!) с павлодарской делегацией в далеком уже теперь 1976 году. А конкретно - в Пловдиве.
Когда наша группа, выделяясь ярким гомонящим пятном на фоне одетых преимущественно в черное и серое болгар, шла по мощеным улицам старинного города к какому-то музею, я вдруг почувствовал, что один из моих туфлей начал как-то странно прихлопывать.
Я остановился, вывернул ногу ступней кверху и не поверил своим глазам: подошва отклеилась до самой середины туфли и при ходьбе издавала тот самый странный хлопающий звук. Вот же, перед отъездом только купил!
- Ну ёкарный бабай! - присвистнул я от огорчения. - Этого мне только не хватало.
Стараясь не привлекать к себе внимание всей группы, я догнал руководителя нашей делегации (назовем его Петей Дюбановым) и в двух словах объяснил свою проблему.
Петя, с большой неохотой оторвавшийся от общения на ходу с приставленным к нашей группе гидом - сексапильной болгарочкой Виолеттой с узенькой талией и греховодно круглой попкой, тоже поначалу растерялся.
Но Виолетта, увидев, в чем дело и мило сморщив от смеха свой точеный носик, тут же сориентировалась.
- Через пару шагов здесь должен быть магазин обуви, - сказала она волнующим грудным голосом с очаровательным болгарским акцентом. Да, не случайно комсомольский вожак областного масштаба Дюбанов потерял от нее голову - Виолетта была чудо как хороша.
И в самом деле, прошли всего метров десять, как за большой стеклянной стеной одного из магазинов я увидел стеллажи с выставленными на них туфлями, ботинками, сапогами.
- Иди, выбирай себе башмаки и догоняй нас, - сердито сказал Петя. - Тут всего через квартал музей, где мы будем ждать тебя.
Я быстро-быстро покивал головой и тут же захлопал расклеившимся туфлем в магазин. От обилия обуви разбегались глаза. Но одни, выбранные мной самим, оказались большими, другие, предложенные продавщицей, не понравились.
Наконец, уже взмокший от усилий, потраченных на десяток примерок, я остановил свой выбор на очень ладных светло-коричневых, с мелкими дырочками по всему корпусу, летних туфлях, с достаточно высокими каблуками на конус.
Они оказались западно-германского производства, так ладно сидели на ногах и чудесно гармонировали с моими светлыми штанами, что я тут же влюбился в них. Отсчитав на кассе что-то в пределах двадцати левов, тут же переобулся в новые туфли, а свои старые, всего неделю назад тоже бывшие новыми, переложил в коробку от обновки, затолкал ее в полиэтиленовый пакет и торопливо вышел на улицу.
Глянул вправо, влево - родной группы нигде не было видно. Я швырнул пакет со ставшими старыми туфлями в мусорную урну (который тут же вытащила какая-то тетка) и, тупая каблуками новеньких блестящих, только что приобретенных обуток, помчался в ту сторону, где, как я запомнил, должен был находиться музей.
И очутился на перекрестке. По какой из разбегающихся в разные стороны четырех улиц ушла наша группа? А хрен его знает! И я стал останавливать прохожих болгар и задавать один тот же вопрос: «Где музей, товарищ?»
И меня посылали на все четыре стороны. Потому что, как оказалось, на всех этих четырех улицах были какие-то музеи. Так, шляясь по этим улицам, приставая то к одной пестрой туристической толпе, принимая их за своих, то к другой, я вдруг вышел на привокзальную площадь.
Понять это было несложно: от перрона как раз отходил какой-то поезд, сновали люди с ручной кладью, подъезжали-отъезжали автобусы, такси.
В крайне расстроенных чувствах, я остановился, огляделся, выбирая, куда бы присесть на минутку и перекурить это дело.
Неподалеку, в тени большого дерева с пышной зеленой кроной, стояла группа темноволосых парней на три-четыре усато-носатых особи. Один из них, воровато озираясь по сторонам, подошел ко мне и что-то спросил.
- Извини, друг, не понимаю, - ответил я, извиняющеся разводя руками. - Сам я не местный, заблудился вот.
- А, русска туриста-а! - протянул смуглый незнакомец и неожиданно, отхаркнувшись, плюнул мне под ноги, совсем рядом с носком новенькой блестящей туфли.
«Ни хрена себе! Болгарин, братушка, можно сказать, а задирается, - растерялся я на какое-то мгновение. - Да, не зря все же говорил тот мужик из КГБ, что в одиночку даже в Болгарии лучше не ходить. Вот тебе и «Добре дошли, другари!»
- Ты чё, братушка, перца болгарского объелся? - придя в себя, с веселой злостью спросил я своего обидчика. И хотел было двинуть этого странного недружественного «другаря» в челюсть, но вовремя передумал, помня наставления кагебешника.
Меня ведь пока еще не били, хотя явно провоцировали к активным действиям. Поэтому пока что я решил ограничиться адекватным ответом (а там поглядим!). И тоже плюнул задиравшему его болгарину под ноги. Но попал на его штанину.
Стоявшие в сторонке приятели усатого брюнета, у которого глаза буквально начали наливаться кровью, громко заржали, распугивая бродящих под ногами жирных голубей. Неизвестно, чем бы вся эта история закончилась, но тут хлопнула дверца стоящего неподалеку такси и из жигуленка (в Болгарии таксомоторы тогда сплошь были вазовские) вылез плотно сбитый такой крепыш.
Он что-то сердито сказал усатым парням, и те тут же потеряли ко мне всяческий интерес и неторопливо пошли в сторону вокзала.
- Куда-то едем? - по-русски спросил меня таксист и приветливо улыбнулся. - Спасибо тебе, братуха, что вмешался!.. - обрадованно сказал я, услышав родную речь. И тут же подумал: вот кто мне сможет помочь в моей беде. Таксисты - они народ ушлый, что у нас в Союзе, что, надо думать, и здесь в Болгарии.
- …Хотя я и сам бы с ними расплевался на раз-два.
- Конечно! - хохотнул таксист, колыхнув небольшим пузиком. - Я видел. Добре! Ты молодец!
- Слушай, братуха, а что это были за типы? - польщено улыбнувшись, спросил я. - Какого черта им от меня надо было?
- Это турки, - огорошил меня таксист.
- Какие еще турки? - изумился я. - Как, самые настоящие турецкие турки?
- Самые настоящие, - подтвердил таксист. - Только не турецкие, а болгарские турки. Местные. Они у нас давно живут. И не совсем любят вас, русских. Вернее, совсем не любят. Эти вот хотели тебя немножко побить.
- За что? Что я им сделал? - возмутился я.
- Не ты, а твои прадеды, - напомнил мне таксист.
Фу ты! Я совсем забыл, что как раз в эти дни исполняется сто лет со дня освобождения Болгарии от турок войсками генерала Скобелева. Стало быть, эти, даже не турецкие, а болгарские турки, все еще горят желанием отомстить за то вековой давности поражение?
Ну и дела! Это ж я, выходит, был всего в полушаге от нового грандиозного русско-турецкого побоища! Хотя нет - получилось бы татарско-турецкого!
И ничего в этом странного бы не было - мои предки, хотя и были в контрах с русскими до взятия Казани, после много лет служили и воевали сначала в царской, а потом и советской армии.
Так что не исключено, что и здесь, на болгарской земле, они тоже дрались с турками сто лет назад бок о бок с тысячами других солдат славного скобелевского экспедиционного корпуса.
- Так мы куда-то едем? - вежливо прервал мои сумбурные размышления таксист.
Выслушав меня Христо, немного подумал и выложил свое соображение: лучше не метаться по городу, а вернуться к отелю и ждать там. Я тоже подумал и согласился.
Спустя полчаса мы уже были на месте, у отеля на берегу прекрасного озера, название которого я, к сожалению, забыл. Я еще раз сердечно поблагодарил Христо за помощь, и когда тот назвал свою сумму за поездку - что-то около пяти левов, протянул ему купюру номиналом в два раза больше и попросил оставить сдачу себе.
Но Христо лишь улыбнулся и молча отсчитал сдачу.
- Больше не теряйся, братушка! - пожимая мне руку, пожелал он на прощание. - И не трогай, я тебя прошу, наших турок! Им и так сто лет назад досталось…
Мы одновременно расхохотались, и Христо, продолжая смеяться, дал по газам, и юркий жигуленок помчался обратно в Пловдив.
Я огляделся. Среди прогуливающихся по мощеным и асфальтированным дорожкам, сидящих на лавках редких туристов и любующихся видами крутых, поросших густым зеленым лесом горных склонов, в каньоне которых покоилось изумрудное озеро с покачивающимися на его поверхности лодками, катерками, ребят из моей группы не было. Да и знакомого автобуса не было видно. Значит, еще и не подъехали.
Я присел на свободную лавку, закурил и стал любоваться этим горным озером, на которое можно было смотреть, не уставая, часами. «Интересно, а что за рыба в нем водится? - пришла в голову мне, выросшему на Иртыше большому любителю рыбалки, эта вполне ожидаемая мысль. - С кем бы из местных договориться, чтобы хоть пару раз закинуть удочку?»
И тут я увидел поднимающийся по дороге к отелю натужно рычащий знакомый автобус. За рулем топорщил усы наш угрюмый шофер Стоян - ну, до чего же болгары, как, впрочем, и турки, любят усы! - а рядом с ним светилась красная физиономия Пети Дюбанова со спадающими на лоб всклокоченными светлыми волосами. Даже слишком светлыми, чем еще сегодня утром. Похоже, Петя немного поседел.
Я радостно помахал ему рукой: мол, я уже здесь, Петя, все в порядке. Но Петя явно не разделял моей радости. И когда автобус подкатил к месту стоянки и с тяжелым вздохом остановился, первым из него выскочил именно Петя и со сжатыми кулаками бросился ко мне.
- Ну чё, тебе прямо сейчас в глаз дать? - сдавленным от злости голосом сказал Петя.
- Не советую, Петя, - спокойно ответил я. - Тут вот недавно некоторые турецкие товарищи на меня уже покушались…
- Так ты еще чего-то натворил?! - взвыл Петя, своей искушенной комсомольско-секретарской задницей чувствуя неприятности, которые сулили ему на родине здешние похождения этого свалившегося ему на голову обалдуя из какой-то районной газетки, о существовании которой он ранее и не подозревал.
Петя обессилено шлепнулся рядом со мной.
- А еще корреспондент! Вот сообщу твоему редактору…
- Ну, и чего ты сообщишь моему редактору? Как вы бросили меня в чужом иностранном городе? И из-за вас меня, одинокого, турки чуть в заложники не взяли?
- Какие, на фиг, турки, зачем в заложники?
- Зачем, зачем… Чтобы наше правительство пересмотрело итоги русско-турецкой войны!
Каким бы ни был замороченным и основательно разозленным Петя - шутка ли, вся группа, кто пешком, а кто на автобусе, целых три часа моталась по Пловдиву, надеясь отыскать отставшего от группы своего туриста, то есть меня, - но в чувстве юмора ему отказать было нельзя.
И он так заразительно хохотал, когда я пересказывал ему свои похождения, что скоро нас окружили и остальные члены группы.
Забыв, что всего с полчаса назад сговорились объявить мне бойкот, они потребовали повторить рассказ. И когда я изложил, еще более приукрасив, свою невероятную историю, хохот стоял такой, что недоумевающие туристы разных страны и народов высовывались даже из окон отеля… И я был прощен.
Хотя что я такого сделал-то?..

Жил один юноша, звали его Йорлунд.
Йорлунд был не взрачной внешности, родился он в бедной семье, над Йорлундам всегда смеялись сколько он себя помнит, но Йорлунд просто молчал на смех людей опустив голову вниз он шёл по улице, и не кому не был нужен.
Он один раз Йорлунд в детстве встретил мальчика которому было дела до Йорлунда, звали этого мальчика Ралаф. Йорлунд и Ралаф стали лучшими друзьями, везде ходили в месте обегали от стражи в месте и отвечали за свои поступки тоже вместе.
Шли года Йорлунд и Ралаф выросли, Йорлунду 18 лет исполнилась, а Ралафу 19 лет, и каждого свая работа.
Йорланд помогал пожилой женщине на рынке продавать овощи и фрукты, а Ралаф стал учеником кузница Ралаф хорошо учился у кузница зарабатывал больше чем Йорлунд. Но Йорлунд не завидовал Ралафу, а на оборот радовался за Ралафа. Ралаф тоже рад был за Йорлунда.
Однажды рано утром на рыночную площадь в ехала карета, но не обычная, а очень красивая карета увешана разными драгоценными камнями. Карета остановилась по середине площади, с кареты быстро слез извочек и распахнул дверь кареты. Из кареты вылезла прекрасная принцесса, а за ней следом вылезли две служанки, это была дочь Короля, звали прекрасную принцессу Элисиф.
Йорлунд был влюблён в Элисиф, когда Йорлунд сказал Ралафу что влюблён в Элисиф, Ралаф рассмеялся.
Элисиф полдня ходила по рынку и покупала разные вещи, пока не дошла до лавки Йорлунда. Йорлунд испугался, но тут же взял в себя в руки, и вежливо по приветствовал Элисиф.
Элисиф спросила у Йорланда
-У вас свежие овощи и фрукты? Йорланд тут же ответил
-Да принцесса, желаете отведать фруктов? Элисиф слегка на хмурившишь посмотрела на Йорланда, но потом улыбаясь сказала
-Да спасибо за предложение.
Йорланд был счастлив что Элисиф улыбнулась ему это был лучшей день в его жизни, Йорланд потом рассказал это Ралафу и Ралаф был рад за него.
Наследующий день Йорлунда схватила стража на рынке и потащили его во внутрь дворца.
Йорлунда привели к Королю, Йорлунд думал его казнят, но Король предложил ему место при дворе и жить в дворце. Йорлунд спросил у короля
-Наше величество чем я заслужил такую честь?
Король ответил
-Моей дочери понравились фрукты которые ты продавал и теперь ты будешь выращивать их здесь.
Йорлунд встал на одно колено и сказал
-Это огромная честь для меня выращивать фрукты для вашей семьи.
Прошло с тех пор 5 лет Йорлунд и Элисиф стали хорошими друзьями,
Элисиф постоянно проводила время в саду где работал Йорлунд.
Однажды вечером когда луна светила ярче чем солнце и была большой Йорлунд увидел Элисиф в саду смотрящию на луну. Йорлунд спустился к ней и спросил
-Принцесса вам не холодно? Элисиф ответила,
-Нет! Йорлунд был заворожен красотой Элисиф.
И в этот момент из рта Йорлунда пролились эти слова
-Элисиф я люблю тебя!!! Элисиф удивлённо повернулась на Йорлунда и долго смотря на него удивлённо проронила слезу и убежав в свои покои, а Йорлунд так и остался стоять под луной всю ночь.
А следующий день Элисиф ответила
-Йорлунд ты хороший добрый мне с тобой приятно общаться, но прости я причиняю тебе сейчас больно, Йорлунд ты мне хороший друг не больше. После этих слов Йорлунд и слова не проронил и всё время шли дожди и так прошёл ещё год.
Йорлунду уже 23 года он стал очень влиятельным человеком все его уважали и больше не кто не смеялся. И в один прекрасный день Йорлунд услышал как кто-то говорит что Элисиф собираться жениться, Йорлунд был в ярости и пошёл во дворец когда Йорлунд зашёл в дворец перед ним возникла ужасная картина Элисиф собиралась замуж за Ралафа его друга.
Тогда Йорлунд просто сбежал и на по следок про кричал
-Я…не заслужил…
С тех пор не кто не видел Йорлунда да и все позабыли про него.
Летели года прошло 40 лет, когда, а у Элисиф и Ралафа родились дети и почти уже взрослые.
И тут в один прекрасный день в город явился пожилой маг, звали его все «Целитель» ибо был он сильнейшим магам в мире и всегда молчал и лишь иногда говорил, и не кто не знал кто он и откуда взялся.
Войдя в дворец Элисиф удивлённа смотрела на Целителя, а маг пришёл узнав что дочь Элисиф больная очень сильно и не мог не один маг вылечить её. Но Целитель подойдя к девочке которая лежала на кровати и взяв её за руку Целитель что-то пробормотал себе под нос и положив руку девочки обратно на кровать пошёл из комнаты и из дворца.
Прошло 3 дня девочка поправилась и бегала и радовалась. Ралаф приказал найти мага чтоб отплатить ему за его добро, но как бы они его не искали найти не могли. Прошло 3 месяца и маг Целитель вернулся в новь, зайдя в дворец и остановившись по среди зала он снял капюшон Ралаф и Элисиф удивлённо посмотрели на мага, а мотом кинулись обнимать мага… и крича
-Йорлунд ты живой ты вернулся… Ралаф и Элисиф поблагодарили Йорлуда за то что он спас из дочь и устроили пир праздновали до поздней ночи…
Йорлунд за метил что Элисеф нет уже давно и вышил в сад со словами
-Я знал что найду тебя здесь. А Элисиф смотрела на луну которая была ярче солнца и была большой Йорлунд сказал
-Элисиф я тебя люблю!!! Йорлунд повернулся и пошёл, а Элисиф была удивлена сказав ему
-Мы друзья.
Наследующие утро служанка нашла мёртвого Йорлунда и тогда не было конца горя Элисиф прошептала
-Йорлунд я тоже буду любить тебя только вернись ко мне.
Йорлунда похоронили как короля с почётом и достоинством и поставели ему памятник на площади там где он продовал овощи и фрукты…
А в скором времени Элисиф и Ралаф тоже умерли их места заняла их Дочь…

В 80-е годы я работал заведующим сельхозотделом экибастузской районной газеты «Вперед» Жил в городе, в командировки выезжал в совхозы, возвращался обратно в город и несколько дней «отписывался» - то есть трансформировал все свои беглые, неразборчивые записи из корреспондентского блокнота (тогда у нас еще не было диктофонов) в заметки, корреспонденции, репортажи, очерки. А потом - снова в командировку!
Ну, нормальная такая работа, скучать было некогда. Новые места, новые люди, новые встречи… Запомнилась одна из них. Я с фотокорреспендентом Николаем Мякиньким на редакционном уазике отправился на отгонное овцеводческом пастбище - джайляю.
Редактор послал нас за очерком о семье знатных чабанов, награжденных не то орденами, не то медалями за высокую сохранность поголовья. Главу семьи звали Иван, а фамилия у него была Абдула. Именно Абдула - с одним «л». Оказывается, он был молдаванином, и такие фамилии у них не редкость.
А супружница у него была русская, с заурядным славянским именем Глафира Порфирьевна. Я правильно называл их имена первые десять минут беседы. Но когда этот самый Иван Абдула, обрадованный возможностью легально выпить - ну как же, такие гости! - притащил откуда-то из закромов, с высочайшего соизволения жены, сначала одну бутылку водки, потом другую, тут и началось.
После третьей стопки я то и дело величал чабаншу уже не Глафирой Порфирьевной, а Порфирой Глафировной. И хотя фотокор делал мне время от времени страшные глаза, досталось от меня и мужу знатной чабанши, его я попеременно называл то Иваном, то Абдулой. Может, кто-то другой взял бы, да и выгнал таких бесцеремонных гостей. Но хозяева терпеливо сносили все эти, в общем-то, непреднамеренные издевательства над их уважаемыми именами. Потому что сами обращались ко мне то Марат Валеич, то Валей Маратыч.
Ну, да я не об этом. Когда разваристый, безумно аппетитный бешбармак нами был слопан без остатка и пришла пора попить чайку, обслуживающая наш дастархан молчаливая дочка чабанов лет двадцати пяти-тридцати, такая, знаете, неприметная, что даже мы с Николаем, тертые бабники, на нее не обращали внимания, принесла к ароматному индийскому чаю со сливками гору золотистого цвета пышек или пончиков. И только тогда я понял природу аромата, все это время откуда-то доходившего до нас (мы сидели на открытом воздухе, под навесом).
Они были еще горячие, тонко похрустывающие на зубах и необыкновенно нежные и вкусные! И буквально таяли во рту. Несмотря на то, что мы был уже и сыты и полупьяны, это кулинарное совершенство так покорило и захватило нас, что мы мгновенно опустошили это большое блюдо.
А тут молчаливая чабанская дочь притаранила еще одно такое же. Мы и его умяли. И только тогда я, отдуваясь, спросил:
- А что это такое было? Ничего подобного я еще не едал! -
- Оладушки, - пожав плечами ответил Абдула, который Иван.
- А рецепт? Как они такие пышные и нежные получаются?
- Это надо у дочки поспрашать.
Но дочка уже скрылась в летнем домике чабанов и до нашего отъезда больше не появлялась. Так я тогда и не узнал рецепта чудо-оладушек, которыми нас потчевали на отдаленном джайляю в экибастузской степи. И даже когда уже появился интернет и в нем можно найти миллион всяких рецептов, таких оладий, почти круглых и воздушных, я нигде не нашел.
А вы, друзья мои, случайно, не знаете, из чего и как могут получиться такие чудо-оладушки, необыкновенный вид и вкус которых я помню по сей день?..

В семидесятые годы культура в Эвенкии переживала необыкновенный подъем (впрочем, это относилось и ко многим другим отраслям и сферам жизни: строительству, геологоразведке, оленеводству, пушному промыслу).
Особенно хорошо это было заметно в окружном и районных центрах, в чьих домах культуры жизнь буквально била ключом. Что ни неделя, то концерт, разнообразные праздничные программы, регулярные выезды агитбригад в оленеводческие бригады, к буровикам в «поле».
Время от времени наезжающие в округ комиссии из края, а то и из Москвы, оставались очень довольными. Но вот одна из таких комиссий, возглавляемая высоким чином не то из Министерства культуры, не то из крайисполкома, возжелала посетить какой-нибудь сельский клуб, резонно рассудив, что большой районный очаг культуры - это одно, здесь нетрудно обеспечить «показуху», и совсем другое - маленький сельский «очажок». Уж здесь-то истинная ситуация с развитием культуры должна быть как на ладони. Порешили так, и сообщили о своем желании в округ.
В окружном управлении культуры долго не размышляли, куда везти высоких гостей. В Нидым, что в 25 километрах от Туры. И добираться удобно - на водометном катере «каэске» по красавице Нижней Тунгуске плыть всего минут сорок, и село «средней руки», не большое и не маленькое.
Завклубом там был Василий Э., опытный местный кадр, и певец, и балагур, и художник. Большой, между прочим, энтузиаст культурного фронта. Возглавляемый им клуб неоднократно становился победителем районного и окружного смотров, всегда был разукрашен самыми разнообразными средствами наглядной агитации, как долговременного применения, так и к конкретным датам и событиям.
Но была лишь одна закавыка: Василий Э. слыл также страстным поклонником Бахуса и периодически отправлялся, как здесь говорят, «в Бухару». Председатель Нидымского исполкома, маленькая, но очень волевая женщина (ее в селе не просто уважали, но и побаивались), клятвенно заверила заведующего управлением культуры, что глаз не спустит с Василия и не позволит ему выпить ни грамму спиртного, как за несколько дней до приезда комиссии, так и во время пребывания оной в селе.
Сказано - сделано. Когда высокая комиссия прибыла в Туру (а было в ней человека четыре), их посадили на катер и повезли по Тунгуске в Нидым. Надо ли говорить, что никто из гостей не захотел спускаться в каюту - все стояли на палубе и только тихо ахали, разглядывая проплывающие за бортом рокочущего суденышка живописные, сплошь покрытые изумрудной лиственничной тайгой крутые берега Угрюм-реки.
В Нидыме все прошло великолепно. Василий Э. был трезв как стеклышко, красноречив и предупредителен. Комиссии понравился и сам клуб, и его содержимое, и особенно - заведующий. Председательша Нидымского исполкома вся светилась от удовольствия, благосклонно принимая поздравления.
-Ну, зайдемте ко мне, чаю выпьем, - предложила она гостям.
- Разве что на пять минут, - согласились т. е. - Нам сегодня надо еще к секретарю окружкома попасть.
- Василий, пошли и ты с нами, - доброжелательно сказала председательша заведующему клубом.
- Нет, спасибо, - скромно отказался Василий. - Мне тут надо еще один плакатик дорисовать.
Члены комиссии погостили у председателя сельисполкома пять не пять, но минут тридцать - это точно.
Вышли они вместе с хозяйкой оживленные, порозовевшие - похоже, попили не только чаю, - и направились к берегу Тунгуски, где их ждал катер. А надо сказать, что накануне прошел сильный дождь, и на улицах Нидыма стояли лужи. Особенно большая лужа образовалась как раз напротив клуба. И осторожно огибая ее, члены комиссии увидели, что посреди водной преграды кто-то барахтается: пытается встать, и тут же валится набок, сопровождая все эти свои телодвижения отборными ругательствами.
К своему ужасу, председательша узнала в этом «пловце» завклубом Василия Э. Да когда же он успел, а главное - где? Ведь она строго-настрого наказала не только продавщице магазина, но и всему ближайшему окружению Василия не продавать ему и не наливать водки. И вот он - во всей красе. И это после недавнего триумфа (председательша уже прикинула в уме тот прок, который удастся извлечь для сельского очага культуры после сегодняшнего визита высоких гостей)!
Узнали Василия и члены комиссии. С их лиц медленно сползало выражение удовлетворенности, тут же заменяемое разочарованием и растерянностью. Что оставалось делать председательше? Она была в резиновых сапогах, а потому решительно прошлепала к обитателю лужи, остановилась около него и начала стыдить:
- Эх, Василий, Василий! Ну, как же так можно, что про тебя, про нас подумают в Министерстве культуры? Ведь как все было хорошо, хотели тебя на Доску почета повесить, а клуб выдвинуть на победителя краевого соревнования. А теперь что? Ты все сам испортил! Говорят же: свинья грязь найдет. Вот ты и нашел ее. А еще работник культуры! Тьфу на тебя!
Раздосадованная председательша плюнула в лужу рядом с Василием (или на него?) и побрела к берегу. Василий, все это время смиренно лежащий на спине и молча глядевший в безоблачное синее небо, внезапно оживился. Из лужи поднялась его рука с вытянутым к этому самому синему небу указательным грязным пальцем.
- Культуру не заплюешь, женщина! - оскорблено пробулькал он вслед удаляющейся председательше.
Комиссия зашлась в истерическом хохоте. Это и спасло Василия. Конечно, ни на какую доску его не повесили, но зато и не сняли с должности - высокие гости здраво рассудили, что такие преданные культуре люди на дороге не валяются. Разве что только иногда…

Эта история случилась в 70-е годы прошлого года столетия с одним из любителей халявы.
Назовем его Владимиром Медяковым (что недалеко от истинной фамилии). Он работал заведующим районной рыбинспекцией. Ловил браконьеров, штрафовал их, а штрафы клал себе в карман. За мзду закрывал глаза на лов стерляди (краснокнижной рыбы!) в Иртыше. Однажды даже умудрился заехать в глухой угол соседней Новосибирской области и… продать жителям одного сельца, расположенного рядом со степным озером, кишащим карасями, это самое озеро. Как выкрутился Медяков из этой, все же получившей огласку, истории, известно только ему самому. Но однажды из-за любви к халяве он таки по-крупному вляпался в дерьмо. Рассказываю.
В те годы в хлебоуборочную пору ответственные работники всех организаций нашего райцентра несли нагрузку как общественные инспекторы ГАИ и дежурили на трассе Павлодар-Омск. Пост этот был обыкновенным павильоном на манер автобусной остановки, сооруженным лишь для укрытия от непогоды. Ни телефона, ни света, ни отопления в нем не было. Заступавшему на дежурство давали нарукавную повязку и полосатый жезл. Этой атрибутики было достаточно, чтобы тормознуть любую машину, проверить у водителя документы, груз.
Вот так в один из сентябрьских дней на пост по графику заступил и наш герой.
Было солнечно и тепло. Медяков сидел на лавочке около будки и лениво курил, провожая взглядом проносившиеся мимо машины. Но вот к посту стал приближаться молоковоз. «Не мешало бы молочка попить после вчерашнего» - подумал Медяков и, привстав с лавки, сделал отмашку жезлом, приказывая водителю остановиться. Молоковоз плавно притормозил, в желтой цистерне гулко заплескалось содержимое.
- Что везешь? Молоко? - для проформы спросил Медяков у водителя.
- Не, сливки, - охотно ответил шофер. Он не врал - труженики МТФ обычно сепарировали молоко, обрат оставляли для выпойки телятам, а сливки сдавали на местный маслозавод.
- Это хорошо, - обрадовался Медяков. - Постой-ка.
Он сходил в будку и вернулся со стеклянной литровой банкой.
- А ну, зачерпни! - приказал Медяков водителю. А тому что, жалко? Лишь бы гаишник не «прикапывался». Он залез на цистерну, открыл люк и, зачерпнув банкой, протянул ее общественному гаишнику. Медяков пригубил. Сливки были холодными и невероятно вкусными. Общественник крякнул и на одном дыхании выпил всю банку. По его болевшим от вчерашнего внутренностям как будто боженька босиком прошелся.
-Ух, как хорошо! - крякнул Медяков. Да, забыл сказать, что в нем весу было центнера полтора. Так что эта баночка для него была как наперсток.
- Набери-ка еще, - велел он водителю. Вторую банку Медяков пил уже обстоятельно.
-Ну, я поехал? - нетерпеливо спросил водитель.
Медяков вытер губы и протянул банку водителю в третий раз:
- На, гребани еще раз. Это я с собой возьму. И поезжай.
Приняв полную банку, Медяков сделал шаг, другой к будке. И тут в его чреве что-то заурчало, забормотало. Медяков остановился, сдерживая невыносимую потребность испортить воздух. Но не сдержался и, прошу прощения, пукнул…
Это Медяков так думал. А на самом деле только что выпитые им два литра свежих сливок одномоментно выплеснулись ему в штаны, прихватив с собой и все съеденное и выпитое накануне. Вот так и стоял наш герой, с выпученными от ужаса и отвращения глазами, с банкой сливок в одной руке, полосатым жезлом в другой, и широко, очень широко расставленными ногами. Вниз смотреть Медяков боялся, но и тронуться с места не решался, ощущая ужасный дискомфорт. Водители проезжающих машин, видя застывшего в столбняке хоть и общественного, но все же инспектора ГАИ, притормаживали и спрашивали, не нужна ли помощь. Но в ответ лишь слышали матернейшие пожелания следовать как можно скорее дальше.
Наконец, тихо-тихо переставляя ноги, Медяков таки добрался до будки, затем спустился в кювет. Там была приличная лужа, в которой Медяков и совершил необходимые водные процедуры, а также постирался. И еще несколько часов ждал, пока все его пострадавшее белье, подвешенное к кровле будки с тыльной стороны, не просохнет
Вы думаете, у Медякова с той поры пропала всякая охота к халяве? Как бы не так. Но вот сливки он больше не пил. Совсем.

Самолет мелко завибрировал, в иллюминатор было видно, что и крылья у него дрожали, как руки алкоголика в треморе. Пассажиры начали тревожно переглядываться. А самолет вдруг резко накренился и стал терять высоту.
- Падаем! - прошептала Марина.
И хотя стюардесса запоздало, но все же сообщила, что самолет попал в турбулентную зону и всем надо просто пристегнуться и пережить всего несколько неприятных минут, ее никто уже не слушал. Народ-то уже привык к тому, что воздушные суда, большие и маленькие, почти каждый день где-нибудь да падают. А вот сегодня очередь, видимо, дошла и до них.
Марина вопила уже во весь голос:
- Боже мой, мы сейчас упадем!
Ее муж Андрей, и сам трясущийся от страха, попытался как-то успокоить Марину, отвлечь ее от ужасных мыслей. И не нашел ничего лучшего, как обнять и сказать проникновенно:
- Раз уж такое дело, давай простимся, милая!
- А-а-а! - заголосила Марина. - Я не хочу умирать!
- Не бойся, это не страшно совсем, - убеждал ее Андрей. - Хлоп - и все! Никто ничего и не почувствует.
- Правда? - притихла Марина. - Ты откуда знаешь? Ты что, уже падал? Без меня? Когда это было?
- Давно, - неопределенно махнул рукой Андрей. - В армии еще.
Это точно. В армии он один раз упал. Но не в самолете, а со второго яруса солдатской кровати. Во сне. И было ему тогда очень больно, потому что приземлился он на копчик. Но зачем это сейчас знать Марине?
- Ну ладно, давай прощаться, - согласилась Марина и всхлипнула. - И давай простим друг другу, если кто в чем был виноват.
Андрей подумал и поежился.
- А это еще зачем?
- Ну, так принято, милый, чтобы предстать перед Богом с чистой душой. Ну, вот я, например, виновата перед тобой в том, что на прошлой неделе спрятала твои удочки.
- Зачем? - удивленно спросил Андрей, выуживая из кармана фляжку с коньяком - он увидел, что многие вокруг пьют, курят, а одна парочка даже пытается заняться любовью прямо в кресле. В общем, все оттягивались напоследок, кто как мог.
- Ну, чтобы ты хоть одну субботу побыл со мной, - призналась Марина.
- Тоже мне, грех нашла, - отпив из фляжки, хмыкнул Андрей.
- А что, у тебя есть что-то посерьезнее? - насторожилась Марина.
Слегка захмелевший Андрей подумал, что раз уж им предстоит погибнуть, то зачем скрывать то, что камнем лежит на душе? А так, глядишь, признание и в самом деле зачтется на том свете. Но он все же решил повременить. Тем более что инициатива открыть исповедальню на борту падающего Ту-154 принадлежала не ему, а Марине.
- Давай уж, продолжай ты, раз начала, - сказал Андрей. - Не думаю, что у такой большой красивой девочки за душой всего лишь такой маленький и безобидный грешок, как припрятывание удочек.
- Дай-ка мне. - Марина выхватила фляжку из руки Андрея и отпила из нее солидный глоток. - Ну, было, было…
- Что было? Говори, ну? - приказал Андрей и заиграл желваками.
- Помнишь, у нас на площадке жил Егор Петрович, отставной майор?
- Ну, помню, - прохрипел Андрей. - И что?
- Так вот, я у него два раза была дома, - потупила заплаканные, с потекшей тушью глаза Марина.
- И что вы там делали?!
- Чай пили, болтали, - пожала плечиками Марина. - Ему очень скучно было, он же совсем один жил.
-Только чай? - недоверчиво переспросил Андрей.
- Ну да, - немного подумав, ответила Марина. - Зеленый… С изюмом.. А теперь ты давай сознавайся, в чем грешен передо мной.
- Да я даже не знаю, - с сожалением поболтал опустевшей фляжкой Андрей. - Мы с тобой и живем-то всего три года…
- Три с половиной, - поправила его Марина и нежно провела ладошкой по всклокоченной голове. - А детей так и не завели… Хотя это даже хорошо! А то остались бы они сиротами. Или, не дай Бог, с нами тут летели бы в самолете. Даже думать об этом не хочу. Ну, чего ты замолчал? Давай выкладывай свою гнусную подноготную.
- Ладно, - решился Андрей. - Помнишь, у нас как-то засиделась твоя подруга Лина
- Это которая? А, Ерошина Ангелина! Так, и что?
- Ну, и ты попросила проводить ее домой, а сама не пошла с нами, у тебя голова тогда разболелась.
- Ну, и пошел ты ее провожать, дальше что? - Марина сцепила руки и нервно захрустела тонкими пальцами. - Она, между прочим, очень даже ничего, Линка эта. Да, Андрюша?
- Не, ты лучше, - категорично заявил Андрей.
- Ну и в чем тогда твой грех?
- А я ее поцеловал, - сообщил Андрей. И видя, как гневно изламываются тонкие брови Марины, торопливо добавил:
- Да в щечку, в щечку!
- То-то же! - облегченно вздохнула Марина.
И тут раздался ликующий голос стюардессы:
- Уважаемые дамы и господа! Наш самолет благополучно миновал зону турбулентности! Экипаж приносит вам свои извинения за доставленные неудобства.
Все пассажиры закричали «ура!», захлопали в ладоши, кроме той парочки, которая все это время пыталась заняться любовью. И у них наконец-то это получилось, и потому они сейчас никого и ничего вокруг себя не замечали.
Андрей с Мариной крепко обнялись и надолго так замерли.
«Боже, как хорошо, что я не все рассказала Андрею!» - думала Марина.
«Как же я вовремя догадался скрыть горькую правду от Маринки! - радовался в душе в это же самое время и Андрей. - А то ведь сейчас черт знает, что было бы…»
Да, им было, что скрывать друг от друга. На самом деле Марина распивала не только чаи со своим соседом-вдовцом Егором Петровичем. Он ей как-то предложил даже шампанского, и Маринка из вежливости отпила из фужера один глоток. Всего один. Но ведь отпила! В компании чужого мужчины!
Да и Андрей был хорош! Он покривил душой, когда говорил, что поцеловал Маринкину подругу Лину в щечку. На самом деле это не он ее целовал, а она впилась своими бесстыжими губами в его губы и даже пыталась затащить его к себе в квартиру. Андрей тогда вырвался от нее с большим трудом и настоятельно попросил Лину больше не приходить к ним…
Ну и чего вы ухмыляетесь? Хотите верьте, хотите - нет, но так все и было.

Эта история случилась со мной в один их тех хмурых дней, которые обычно всегда наступают перед праздником Равноденствия. Я тогда был ещё совсем мальчишкой: щуплым головастиком пятнадцати лет, которого даже собственные родители серьёзно не воспринимали. И пока мои старшие братья работали в поле наравне со взрослыми, я нянчился с малышнёй, потому что не годился для тяжёлой работы. Моё здоровье не было таким крепким как у всех мужчин нашей семьи. Однажды, когда отец напился прокисшего дешёвого эля, то сказал мне, что они с матерью вообще не были уверены, что я доживу хотя бы до своих пятнадцати дней. Поэтому, когда это чудо всё-таки произошло, матушка ещё долго не могла оторвать меня от обвисшей груди.

Я никогда не хотел стать героем; не грезил о славе и не сходил с ума от мысли, что лучшие девушки королевства с нетерпением будут ждать, когда же я поцелую их руку. Впрочем, золото, обещанное храбрым рыцарям, меня тоже не привлекало. Единственное, о чём я тогда мечтал, так это о том, чтобы вырасти в глазах отца и стать ему достойным сыном. И такая возможность мне вскоре представилось.

Утром, убирая со стола, я услышал, как пастор рассказывал моим родителям мистические истории о пропажах монет и дорогих украшений у крестьян; более того, эти злодеи после ограбления сжигали их дома. Нашу семью это не коснулось, поэтому отец только повздыхал, пару раз кивнул и отправился в поле. Через некоторое время из дома ушли и мать, и братья.

Мне в тот день повезло. Одна старуха из нашей деревни согласилась присмотреть за детьми вместо меня. И, когда последний младенец был сдан ей лично в руки, я вернулся домой и, убедившись, что там, кроме меня, никого больше нет, достал из старого, пыльного сундука ржавый меч, который достался моему отцу от его деда. Сердце бешено колотилось в моей груди: прежде я никогда не держал в руках оружие.

Меч, что, вероятно, раньше когда-то ярко блестел, теперь только слабо поблёскивал, когда солнечные лучи имели неосторожность коснуться стали. «Я сумею», - так гласил девиз на клинке, и эти слова придали мне сил. Я выпрямился, гордо задрал подбородок и попытался поднять меч над головой. Попытка эта, правда, оказалась неудачной. «Гордость отца» тут же выскользнула из моих слабых рук и с грохотом упала на пол. Я съёжился, боясь, что в любой момент домой может вернуться один из братьев. Но, к счастью, этого не произошло, поэтому я волоком потащил меч за собой.

Мой путь лежал не так далеко за окрестности нашей бедной деревни, поэтому о своём великом походе я решил никого не предупреждать. Конечной целью этого путешествия была пещера, где, по словам мудрых старцев, вот уже несколько столетий подряд обитали злобные драконы. Эта дорога далась мне нелегко: и там, где мои сверстники шли прямо, я сворачивал. И, в конце концов, я настолько запутался в деревьях и мхе, которые служили мальчишкам в качестве указателей, что потерялся.

Солнце уже вовсю припекало и я, пожалев о своём решении покинуть дом, спрятался в небольшом ущелье, чтобы хоть ненамного скрыться от жары. Я отдышался и вытер пол со лба: судя по всему, наступил полдень, а в это время матушка всегда давала мне стакан холодного молока. Однако тихое рычание, раздававшееся из пещеры, мгновенно заставило меня забыть и о матери, и о молоке. Я осторожно выглянул из-за угла, крепко сжимая в руке меч.

У самого входа в пещеру сидел дракон и огромными лапами перебирал камни, что переливались в богатом сундуке. Чудовище, чья чешуя светилась на солнце и отражалась от пещеры фиолетовым цветом, довольно урчало и царапало страшными чёрными когтями свои сокровища. Сомнений у меня больше не было: это он по ночам обворовывал крестьян.

В этот момент во мне боролись одновременно два чувства: чувство страха и справедливости. С одной стороны, я знал, что должен убить дракона и вернуть людям богатства, которые они накапливали годами, но, с другой стороны, я также понимал, что не смогу с ним справиться. Меч, который я с трудом мог поднять, был старым и ржавым, и вряд ли годился для честного сражения. Пока я думал, как поступить, над сундуком навис второй дракон. В отличие от своего сородича, этот был гораздо больше; одним взмахом его чёрных крыльев, пожалуй, можно снести целую деревню. Дракон разжал когти, и в сундук посыпались новые камни: стоит ли говорить, что фиолетовое чудище было в восторге?

Я дождался, когда чёрный дракон улетит, и осторожно начал вылезать из ущелья. К сожалению, моё слабое здоровье было ничем по сравнению с неуклюжестью: я всё-таки уронил меч. Разумеется, звук упавшего оружия привлёк внимание дракона. Он с интересом посмотрел на меня и фыркнул. А, когда я взъерошил волосы, чей цвет отец со смехом постоянно сравнивал со спелой пшеницей, то чудовище ещё и выпрямилось. Нет, оно не делало попыток подойти или подлететь ко мне; оно выжидало.

Мысленно я уже попрощался с жизнью и закрыл глаза. Но тут на ум мне пришли слова девиза. «Я сумею», - закричал я и, сам не понимая как, быстро схватил меч и вонзил его дракону в самое сердце. Он в последний раз посмотрел мне в глаза и, опустив голову, упал на землю.

Лёгкое землетрясение не могло не остаться незамеченным для его друга. Одного взмаха его чёрных крыльев было вполне достаточно, чтобы я отлетел от пещеры на несколько метров. Сначала он лёг рядом с мёртвым чудовищем и обнял его крыльями, а затем посмотрел на меня. По его взгляду, по этой ярости в жёлтых глазах я понял, что на этот раз пощады не будет.

Пока я, цепляясь за камни, начал медленно отползать назад, дракон быстро взмыл в небо. Огнём, что вырвался из его пасти, можно было сжечь целый город. Чудовище порхало в небе и смотрело на меня, не моргая. И в этот момент я действительно испугался; начал молить Богов о пощаде.

Однако ждать мне пришлось недолго. Через пару мгновений дракон высоко задрал голову, издал звук, похожий на крик человека, которому больно, и тут же упал рядом со своим другом.

Если честно, я не сразу понял, что произошло. Осознание, что оба чудища мертвы, пришло ко мне только после того, как я сумел подняться на дрожащих ногах. Не теряя времени, я оттащил сундук в ущелье, решив, что вернусь за ним потом, схватил меч отца и побежал в деревню, волоком таща его за собой. Поднять клинок вновь мне просто не хватило сил.

Только потом я узнал всю правду. Дома крестьян поджигали разбойники, и никаких сокровищ у них не было. Эта легенда была придумана для королевских стражников; наивные люди думали, что король озолотит их, узнав о беде. А камни, что я увидел в сундуке драконов, они добывали сами. Точнее, чёрный дракон искал эти сокровища и дарил их своей возлюбленной, они были парой. Так сказали мне мудрые старцы…

С того дня прошло уже много лет, и я сам стал седым стариком. Старик, что по-прежнему возится с детьми и рассказывает им сказки; сказки о драконах. Тем, кто помладше я повествую об этой истории, но никогда не называю имени того юноши. Мне стыдно признаваться им в том, что это я убил тех драконов: одного собственным мечом, а другого болью от потери любимой.

А в конце своего рассказа я всегда говорю им о любви и верности, о храбрости и трусости, а главное - о прощении. Ведь чёрный дракон смог простить юношу и не стал ему мстить, вот только сам юнец никак не может забыть его последний взгляд и крик…

Каждый год юноши и девушки нашей деревни в праздник Равноденствия отправляются к той пещере на поиски сокровищ драконов. Перед этим они всегда приходят ко мне и просят благословения на этот нелёгкий путь. Я улыбаюсь и говорю, что у них всё получится, но каждый раз они возвращаются ни с чем. И тогда я опять улыбаюсь и отвечаю, что в следующем году юным храбрецам обязательно повезёт. Они кивают и уходят, даже не догадываясь, что никогда не смогут отыскать сундук.

Я сторожу этот клад.

Обычный вечер, дама сидит за столиком, выпивает мартини.
К ней периодами подсаживаются голодные мужчины, дама умеет следить за собой, а кто как не она - позаботится о себе…
Но в этот вечер все меняется, она не хочет искать блуждающий взгляд, она хочет борьбы…
Ей не нужен самец, который смотрит на нее, как на дичь…
Ей нужен тот, на которого она смотрит, как хищник.

Напротив к столику к бару подсел мужчина, он был немного неопрятен, скорее не вызывал такого желания, чтобы с ним заговорить…
Немного не брит, лохмат, замученный в лице…
Он заказал виски с колой…
И смотрел куда то в пол, скорее не хотел смотреть или боялся…
Его целью было лишь забыться, чем искать приключения…
Он переживал то, что переживает каждый, когда сердце наполовину и умирает от жажды.

Она решилась сама…
Отказав последнему в его любезностях…

-Эй Вы - мужчина? Крикнула она, вскользь громкой музыке…
-Это Вы мне? - Мужчина повернулся…

Ну, Вам!!! Я имею желание с вами говорить…
-Извините, но я не имею такового!!!

-А Вы, что всегда спрашиваете свою жену, хотите ли Вы ее сейчас или попозже?
- Я не имею желания говорить с вами об этом, найдите себе более лучшего оратора…

-А мне никого не надо, мне Вас жалко…
-А вы себя пожалейте, оделись, как последняя…

-Ооооо, Вы заметили… Это радует… А что, если бы оделась в монашку, было бы проще?
-Нет, просто я не знакомлюсь…

-Да и я в принципе, пока Вам ничего не предлагаю, но Вы мне интересны тем, что я Вам неинтересна.
-Рассмешили, у нас что в дурдоме день открытых дверей?

-Скорее, больничку напоминаете мне Вы… Кстати, как Вас зовут?
-По-разному, как бы Вам хотелось?

-Назову Вас, мой ласковый Змей… Как Вам?
-Сойдет…А Вас?

-Называй меня своей рабой, мне все-равно, ведь ты уже завтра забудешь меня…
-Странная Вы, разве можно забыть о том, чего еще даже не будет…

-Не стоит так быть уверенным в том, что не произошло, как и в том, что произойдет… Возможно завтра Вы бросите жену, а мне станете не нужны…
-Мне бы ваша уверенность, юмора Вам не занимать…

-Вот Змей, твоя улыбка уже меняет тебя, как и меня…
-Если не смотреть на глаза других, которые смотрят на наш диалог, как не очень понятным…

-А что тебе другие, ты всегда оглядываешься на стороны, боясь упасть или смотришь по сторонам, чтобы пропасть?
-Я скорее не хочу лишних разговоров и все…

-Нет Змей, ты боишься самого себя, и жена твоя конченная сука…
-Тебе не следовало так, она красивая женщина, тебе бы поучиться ее манерам…

-Ты смешной Змей, она приручила тебя к тем манерам, к которым ты испытываешь ненависть… И твоя ярость выливается в тот стакан, который ты опустошил…
-Может и права, но кто ты мне, чтобы меня учить?

-Я может быть твоя последняя надежда, как и ты моя. Ты также устал, не жди от меня привычки, а будь какой есть сам…
-Да всегда просто рассуждать о том, чего не знаешь, но как ты сама в такой ситуации?

-Моя ситуация, в точности, как и твоя… Твоя любовь тебе изменяет, ты терпишь и пьешь, но не отпускаешь… Потом опять все нормально, но она поняв вкус, снова и снова… Ты боишься не потерять, а скорее не приобрести…
-Даже если так, но находя то, как можно быть уверенным в том, что оно и есть твое? Или как можно найти то, о чем не можешь думать?

-Я тебе расскажу, но не здесь, а ты можешь пропасть и я не буду тебя искать… Собирайся…На нас уже смотрят косо…
- Ты всегда берешь то, что тебе не принадлежит? Или ты считаешь, что сказав, ты уже имеешь власть?

-Не усложняй, я тебя к себе не тяну, поймаешь мне тачку и я уеду, вот только ты сам, сможешь ли себе простить то, что отпустил женщину, которая сказала тебе правду?
- Возможно нет, я ничего не теряю, как и ты, но мне это кажется странным…

-Тебе кажется странным то, что с тобой поступают смело или то, что женщина сама выбрала тебя?
-Скорее и то и другое… Двигаем…
Delfik 2016 г.

У каждого человека есть своя дурная, но в то же время любимая привычка. Одна моя подруга, например, любит коллекционировать насекомых. Да, вот прямо так, в баночках из-под съеденного майонеза. Другая любит петь в расчёску. Вроде безобидное увлечение, но один раз она подавилась комком собственных волос, и из-за её глупой привычки слишком близко подносить щётку ко рту, умер один очень хороший медик. Просто мужчина так долго смеялся, что его сердце не выдержало. Говорят, наш доктор был асматиком.

Моя привычка не такая ужасная и смертельная. Как и большинство девушек юного возраста, я люблю танцевать. Однако природная застенчивость никогда не позволяла мне этого делать на людях, даже при своих родственниках я боялась сделать лишний шаг. «Музыкально- танцевальные вечера» я устраивала себе поздно ночью, в комнате младшей сестры, когда та по каким-либо причинам отсутствовала дома (вообще она говорила, что уходит на собрания своей бейсбольной команды). Мне очень нравился железный ящик, приделанный к её подоконнику ещё нашим покойным дедушкой. В него я клала мобильный телефон, включала негромко музыку и танцевала до самого рассвета.

Комната сестры была выбрана мной по одной единственной причине. Её окна выходили на окна противоположного дома, где жил молодой и привлекательный парень. Насколько мне известно, он был художником и работал по ночам, периодически поглядывая в сторону нашего старого, но родовитого особняка. И когда я танцевала, я знала, что он наблюдает за мной; пару раз я даже успела заметить на его лице улыбку перед тем, как юноша отвёл взгляд.

Но, к моему сожалению, последние четыре дня наш сосед не объявлялся. Свет в его доме иногда мигал, но это, скорее, было похоже на детское баловство. Знаете, когда дети постоянно дёргают выключатель настольной лампы? С его мастерской было также.

Через неделю родители уехали к своим друзьям в Джерси, оставив нас с сестрой, на совесть друг другу. В эту ночь она снова ушла, а я по привычке направилась в её комнату. Посмотрев в окно, я тяжело вздохнула: свет опять не горел. Видимо, наш сосед тоже отправился отдыхать за пределы города.

Стрелки на часах показывали три часа ночи, когда я почувствовала на себе чей-то взгляд. Резко обернувшись, я увидела голову соседа, что возвышалась над железным ящиком. Как раз в эту секунду я смогла его, наконец, рассмотреть. Яркие, почти светящиеся, голубые глаза, густые чёрные брови, до неприличия красивый нос и тёмные волосы, что едва касались его белоснежной кожи. Когда он улыбнулся, я кивнула, приглашая молодого человека, тем самым, в наш дом, пусть и не совсем обычным способом. Моя радость от неожиданной встречи с ним испарилась, когда я увидела его туловище. Именно туловище, а не тело. Продолжая улыбаться, он начал заползать в комнату. Строение его туловища точь-в-точь повторяло строение тела паука: была и головогрудь, и брюшко.

С каждой секундой это чудовище приближалось ко мне всё ближе, и ближе, а его гигантские конечности царапали ящик с такой лёгкостью, что я поняла, что через пару минут стану ужином своего соседа. Схватив биту, я отчаянно, с криками, начала бить его по голове, красная кровь стекала по лицу молодого человека, но, похоже, оно совсем не чувствовало боли; только улыбалось и ползло дальше. Я продолжала бить его до тех пор, пока сама не поскользнулась на упавшей кофте сестры, и не отключилась. Последнее, что я помню, это ехидный взгляд человеческой головы и вопрос, промелькнувший в моей голове: «почему я сразу не убежала».

Очнулась я в комнате с мягкими стенами. Мои крики, слёзы и рассказы о гигантском пауке с человеческой головой, ничуть не впечатлили санитаров. Они сказали, что прошлой ночью я до смерти забила свою младшую сестру битой.

В начале 90-х финские кинодокументалисты сняли в эвенкийском совхозе «Полигусовский» прекрасный фильм о жителях этого таежного села, об оленеводах. Съемочная бригада как приклеилась к одной молодой эвенкийской семье, кочующей вместе со своим стадом по тайге, так и не отставала от нее в течение нескольких месяцев. Камера неотступно следовала за оленеводами, фиксируя каждый их шаг, каждую мельчайшую деталь несложного таежного быта, и люди, привыкшие к оператору, уже не обращали внимания на него и жили своей обычной жизнью, отчего потом у зрителя, смотревшего этот фильм, создавался эффект собственного присутствия в оленеводческом стойбище.
Когда лента была отснята и смонтирована, творческая бригада сочла нужным привезти ее из своего далекого Хельсинки на премьерный показ к героям фильма. В Туру из «Полигусовского» финские киношники вернулись, опьяненные успехом (стены сельского Дома культуры во время демонстрации фильма никогда еще не видели такого количества зрителей, не дрожали так от аплодисментов), и не только. Когда я напросился на интервью с финнами и пришел ближе к обеду в гостиницу, то нашел их, и особенно режиссера, заросшего неожиданно черной роскошной бородой, явно «поврежденными» вчерашним. Тем не менее, разговор у нас получился, материал обещал быть интересным, оставалось задать еще пару уточняющих вопросов. И тут сопровождающая финнов переводчица, молодая разбитная девчонка, сообщила, что им пора на обед, а потом и в порт, на самолет
- А можно, я пойду с вами? - попросил я. - Надо бы договорить…
Переводчица коротко переговорила с киношниками. Те согласно закивали головами. Я сказал, что подожду их в холле гостиницы. Только вышел из номера, как услышал характерный звон стекла, бульканье… На обед мы пошли в ресторан (днем - обычная столовая) «Орон». Все были нормальными, а вот режиссера уже начинало заносить на ходу. «Ты смотри, - еще подумал я, - глушат-то водку они по-нашему, по-русски. Значит, правду говорят и пишут о финнах, что они специально мотаются на выходные в Питер попьянствовать, поскольку спиртное у них очень дорогое».
В полупустой столовой финнам предложили гороховый суп, на второе - котлеты из оленины, были еще какие-то салаты. Я включил и поставил на стол диктофон, и пока киношники хлебали суп, продолжал «добивать» их вопросами. Бородатый режиссер после каждой отправленной в рот ложки супа как-то странно гримасничал и все больше хмурился. Было видно, что его совершенно развезло, и на мои вопросы за него уже вовсю отвечал сценарист. Внезапно режиссер что-то проворчал, залез себе в рот и… вытащил оттуда сначала нижнюю, а потом и верхнюю вставные челюсти. Все сидящие за столом остолбенели, а потом нервно захихикали. Режиссер, продолжая что-то сердито шамкать, носовым платком счищал со своих пластмассовых запчастей налипшие горошины. Меня же при этом поразил не столько сам этот скотский поступок пьяного, хотя и именитого финна, сколько то, что он в таком возрасте - ему было не более сорока, - оказался совершенно беззубым.
Переводчица, с трудом удержав рвотный позыв (признаться, и мне, повидавшему всякого, было также не по себе), извинилась за своего подопечного, в том числе и от имени его соотечественников.
- Да ладно, чего там, бывает, - успокоил я ее. Уже можно было раскланиваться. Но вот так сразу уйти было как-то неловко. Еще подумают, что обиделся. Финны между тем допивали жидкий чай. Сценарист купил переводчице «сникерс». Та ловко разделила шоколадно-ореховый батончик ложкой прямо на фантике на несколько частей, и довольно жмурясь, по очереди стала отправлять их себе в рот. Наконец, обед закончился, и мы все пошли к выходу. Тут бородач снова забеспокоился и о чем-то спросил переводчицу. Она сердито ответила ему. Финн, упрямо выставив свою бороду, повторил вопрос более настойчиво.
- Где тут туалет, не подскажете? - вздохнув, спросила меня переводчица.
- Кажется, за углом, - вспомнил я. Ну да, а где же еще - всегда и везде за углом. - Пусть идет прямо по коробу теплотрассы, там увидит. Только поосторожнее, там может быть… ну, скользко.
Дело было зимой. Пьяного режиссера в такое рискованное путешествие одного не отпустили. Его вызвался сопроводить оператор. Взяв бородача под локоток, он помог ему забраться на заснеженный короб теплотрассы, и бережно подталкивая сзади в спину, повел в сторону дощатой будки. Туда они шли медленно. Оттуда вылетели пулей. Глаза у обоих финнов были испуганные. Еще минуту назад пошатывающийся режиссер был совершенно трезвым. Здесь, же у столовой, мы распрощались. Финны отправились в гостиницу, собираться в дорогу. Я хотел бы идти к себе в редакцию, но сначала решил заглянуть в ту самую скромную будку, которая так напугала финнов.
То, что увидел я, ошеломило даже меня. Во-первых, дощатые двери сортира на две персоны были открыты настежь и не закрывались, поскольку были вмерзшими в лед, происхождение которого не вызывало лишних вопросов. Во-вторых, в самих кабинках покоились не менее чем полуметровой высоты пирамиды. Не верилось, что это мог «создать» человек, существо думающее. Но примерзшие окурки, смятые газетные клочья выдавали, что сортир регулярно посещают люди и карабкаются на эти самые пирамиды, чтобы сделать их еще выше…
А фильм тот об эвенкийских оленеводах на каком-то международном кинофестивале получил престижную премию. Бородатый же режиссер вскоре умер у себя там в Хельсинки. Остается лишь надеяться, что не от полученного в Туре потрясения.