Сарказм должен быть не бессильным, а бесильным.
В эту пятницу Гурий Ласлович объявил о собственной смерти, запланированной на субботу. Развесил на соседних домах заранее приготовленные листочки, вещающие об этом печальном событии, позвонил друзьям, дал объявление на местном радио. Потом отключил телефон и дверной звонок, чтобы до завтра не беспокоили.
Утром он плотно позавтракал, открыл входную дверь и, переодевшись в чистое, лёг помирать.
К полудню начали подтягиваться посетители. Они заходили к Гурию в комнату, поснимав чепчики, некоторые смахивали предательские слёзы, а особо отчаянные щупали пульс. Потом удалялись на кухню, где уже часам к трём дня было не протолкнуться. Надо сказать, что разговоры, обрывками долетавшие до него, Ласловича радовали. Но он и в самом деле был человеком неплохим, так что ожидающие ничуть не лукавили.
Вечерело. Пульс был наполнен и стабилен, как у эритрейского марафонца, ещё не нахватавшегося лондонского смога. «Пока не…» — докладывал кухне очередной щупарь. Племянник Имрька многозначительно посматривал на холодильник, где усилиями подтянувшихся стояло уже примерно пол-ящика, и не выдержал в конце концов.
«А не…» — начал было племяш, и сообщество, не дав закончить фразу, дружно выдохнуло: «Да!!!»
Когда Гурий уловил знакомые бульки, помирать он передумал окончательно, вышел к друзьям-родственникам на кухню прямо в трусах (а чего стесняться потенциальному жмуру?) и присоединился.
Вот и чудно, ибо жизнь — прекрасна.
Поймал как-то маньяк-бисексуал в лесополосе семейную пару предпенсионного возраста и сказал: «Тебя, мужик, я поимею пять раз, а твою швабру — восемь!»
Только хотел приступить к осуществлению задуманного, как появился другой насильник такой же ориентации, только добрый.
«Не, так дело не пойдёт. И мужика пять раз, и бабу тоже пять! Но шпиндеферить придётся, ибо другого выхода нет!»
Растроганные супруги упали на колени и стали целовать благодетелю ноги.
Весна. Дорога и тротуар. Где положено идти пешеходам — скользко, на дороге вода вдоль поребрика. По тротуару, мелкими шажками, щемится старушенция в ботах. Ей навстречу по проезжей части, вдоль бордюра, широко шагает прямо по луже мужик в кирзачах и спецовке, дымя папиросой.
Почти поравнялись, и тут старушка поскальзывается и слетает с тротуара прямо мужику под ноги. Тот, явно не ожидавший такого виртуозного подката, почти плашмя падает в лужу. Фонтан брызг и всё такое.
Встаёт, значит, дядько и молвит, смачно выплюнув безнадёжно мокрую «Беломорину»:
— Надо же, какая незадача…
Поворачивается к причине своих бед:
— Бабушка, Вы не ушиблись? Давайте я Вам помогу.
А вы говорите: измельчала интеллигенция.
Да не там ищете просто.
Жила-была амёба Настя. В океанистой луже в тихом проулке. Безмятежному существованию амёбы никто не мешал.
Не, конечно, изредка попадавшие в лужу авто пытались на неё наехать, но это было чрезвычайно неразумно со стороны автомобилей. Про трёхколёсные велосипеды ваще молчу.
Но как-то позвали её на дискотеку в соседнюю лужу, потанцевать на ржавеющей в ней окантовке от сгнившего ящика. Дискотека так и называлась: «Лента Амёбиуса». Сроду не видавшие такой неводной красоты соседи просто обалдели, рассыпая комплименты и наперегонки приглашая Настю на медленный проплыв.
Вот тогда и подцепила она вирус под названием «самомнение». В принципе, ничего угрожающего для жизни, только пухнешь, в особо запущенных случаях распирает до размера немаленького шарика воздушного.
Теперь любое колесо или кирзовый сапог, в родной водоём ступавший, доставляли Насте большие неприятности. То бок отдавят, то ложноножку прижмут.
— За что мне такое? — недоумевала амёба. Но боролась и не сдувалась, посему и лопнула под невинным сандаликом заигравшегося ребёнка…
А вывод? Да всё просто: не разносись — и не разносим будешь. А разносишься — будь готов.
Только мнимые величины болезненно относятся к оспаривающим их величие.
Географическое положение деревни Макаево располагало к созерцательности и осмотрительности. Ибо положение это было сугубо пограничным.
Волею сил высших, чем могли представить селяне, Макаево разместилось на границе между городом и деревней, равниной и овражиной, рекой и озером, лесом и степью, атеизмом и теизмом, колхозом и безхозом, социализмом и капитализмом, русскими и россиянами.
Если продолжить линию пограничного состояния деревеньки Макаево из трех измерений в четвертое, то и тут мы получим сугубо рубежную картину. Правда, причина этого не в промысле высших сил, а исключительно в причуде автора. Ибо это автор расставил по разным рубежам первую половину восьмидесятых и вторую половину девяностых годов прошлого века.
Дабы не ввергать предполагаемого читателя в утомительные раздумья, давайте расшифруем все сваленные в кучу единства и противоположности, и нарисуем более ясную диспозицию театра наших действий. Тем более, что, как на всякой границе, в каждый конкретный момент времени Макаевские парадигмы находились то в шатком равновесии, то одна превалировала над другой.
Итак.
Макаево стояло всего в десяти километрах от города-миллионника, но при этом долго считалось деревней глухой и заброшенной, потому что от города его отделяла водная преграда, проходимая либо по льду, либо на пароме. Регулярное сообщение с городом наладилось только в конце восьмидесятых после строительства соответствующего моста. Разрушение сельского хозяйства активировало процесс смычки города и Макаево, но и в девяностые годы процесс этот, хоть и состоял в самой буйной стадии, был еще далек от завершения.
Таким образом, долгое время житие в Макаево оставалось патриархальным, с укладом сугубо сельским, сезонным и буколическим. Удачная роза ветров берегла село от дымов большого города, а широкая река защищала от нашествия садоводов.
Кто придумал основать деревню прямо посреди куста оврагов, когда вокруг полно ровного места, и чем этот основатель руководствовался, сказать сложно. Хотя наверняка резоны у него все же имелись. Например, в оврагах находилось множество родников, что снимало вопросы с водоснабжением. И опять же угодья оставались свободными под распашку и не занимались дворами и подворьями. Но зато огороды у жителей оказались покатыми и часто упирались задами в самую овражную низь, заросшую ивняком и заболоченную.
Воды действительно водилось много. На каждой улице стояло по нескольку колодцев, а со временем и подходящие овраги оказались запружены и под завязку наполнены водами земляными и небесными. В прудах самопроизвольно завелся различный карась и залетные чайки. А однажды в этих водоемах даже разводили карпов. Но происходило это давно, во времена мифические, когда макаевский колхоз числился миллионером по прибыли, а не по долгам, при легендарном председателе, который потом вошел в фольклор как Стреляющий Конь, олицетворение небесных созидательных сил природы, и вечная жертва другого председателя хтонического разрушителя Зубатого Зубра.
Деревню широким неровным полукругом охватывала уже означенная река. Она то приближалась к Макаево на три километра, то уходила от него километров на десять, отмеряя тем самым площади макаевских угодий. В округе были разбросаны еще разные пруды, и в лесу лежало тонкое и длинное очень чистое и таинственное озеро.
Как наглядная иллюстрация антагонизмов река называлась Белой, а озеро Черным.
За колхозными полями к северу и западу от Макаево до самого города (считай, реки) стояли леса. Леса стояли не то что сильно дремучие и большие, но все-таки в них водились и строевые деревья, сохатый лось, серый волк, длинношерстый заяц и масляный гриб, а в один год говорили, что видели даже семейство рысей. Так что в чащобах для ведения лесного хозяйства стояла пара кордонов в несколько домов, где проживали лесники, егеря и прочие лесные трудяги. На реке и на озере устроили по ведомственной турбазе, куда приезжали отдыхать горожане и приходили деревенские и кордонские этот отдых портить.
Сохранность макаевских лесов от массовой вырубки, распашки или застройки обеспечивала все та же река. А на самом деле — острая необходимость в охотугодьях под боком у тех лиц, кто мог себе позволить этими угодьями пользоваться.
К югу и востоку лежала распаханная и перерезанная проселками лесостепь. Поля чередовались с островками дубрав и березняков и посаженными вдоль дорог тополиными посадками. Где-то там, за горизонтом, за который ни один макаевец так и не удосужился заглянуть, лежали еще деревни, еще поля, еще лески и посадки. Про те места говорили, что там живут татары.
Что касаемо теизма и атеизма, то в Бога макаевцы не верили, но почти в каждом доме стояла божница, а показанные как-то раз на родительском вечере в школе химические опыты, разоблачающие чудеса Христа, вызвали у макаевцев резкое неприятие вплоть до битья отпрысков.
В Макаево всю дорогу до коммунизма цвел колхоз. В нем разводили потребные и доступные для наших широт культуры, крупный рогатый скот, а также зеленых пиявок, коих откармливали на гусях. Продуктивность коллективного хозяйства зависела исключительно от председателя. Если председатель воровал много, то производительность падала, если не много, то оставалась на прежнем уровне, а если пил и был с похмелья зол — росла. Говорят, что упомянутый ранее Стреляющий Конь и не пил, и не воровал вовсе. В глазах практичных макаевцев это извинялось только тем, что в его годы за воровство с пьянкой могли и расстрелять.
Когда дорога к коммунизму уперлась в пятнистую плешь, колхоз расформировали. Городу резко понадобилась земля для высоких дач, коттеджей и прочих хором. На общем собрании крестьяне единогласно проголосовали за передачу земли буржуям, а сами остались с двадцатью сотками, которые потом благодарные буржуи урезали до десяти и разницу прирезали к себе. Внешне это выразилось в том, что колхоз заменили сначала совхозом, а потом и вовсе не понятно чем — присоединили к городу и обозвали абстрактной административной единицей. С абстрактной единицы все, кто имел возможность, поимели конкретные гешефты согласно статуса.
В Макаево испокон жили русские. Откуда они там взялись — неизвестно, вероятнее всего, родились самопроизвольно, как карась в первичном бульоне. До макаевцев в тех краях кочевали башкирцы, пугачевцы, адмиральцы, чапаевцы и другие южноуральские народы. Впрочем, чапаевцев и адмиральцев в Макаево помнят, что говорит о древности и исконности этногенеза его населения. Сами макаевцы о своей генеалогии не задумывались — жили себе и жили. Башкир на своей памяти они рядом не видели, потому как те давно переселились в город и поступили в нефтяной институт и в университет на факультет башкирской филологии, и, стало быть, макаевцы с башкирами никогда не враждовали.
Враждовали макаевцы только с присылаемыми из города на разные управляющие и культурно-партийные должности татарами да южными шабашниками, и то лишь при социализме, когда и тех и других насчитывалось меньше, чем аборигенов.
Вот собственно и вся рекогносцировка пространства и времени.
Жили себе макаевцы в своей деревне, казавшейся им бесконечной и во времени и в пространстве, и даже не тужили об этом. Снизу — овражистый глинозем с суглинком, в натуге рожающий как слониха-альбинос раз в двадцать четыре месяца пашеничку с рожью да картошку с жуком. Сверху — мирное небо, общее с городом, занимающим пятое место в списке ядерного удара НАТО. А вокруг необъятная малая родина.
«Зачем, родимый, лезешь в судьи,
ты русский подучи сперва!»
Непоэтические люди
такие пишут отзыва.
И мне, признаться, не до смеха,
мой опыт жизненный суров:
всегда ругают неумехи
сверхгениальных тренеров.
Не допуская кривотолок,
замечу, что ругают зря,
ведь я продвинутый филолог,
они — простые слесаря.
Однажды меня забросило на форум какого-то на всю голову гуманитарного вуза. Разговоры те же, что и везде: распил бабла, кто за что берёт и сколько, продвижение по принципу близкородственных связей, ну и, конечно, монологи прикроватных тумбочек. Примерно как у нас в ПТУ, никакой разницы.
Но один момент поразил напрочь.
Пишет доцент (аноним): «Бла-бла-бла… придти… бла-бла-бла».
На что студент (естественно — тоже аноним) едко, на его взгляд, замечает: «Какие, оказывается, у нас грамотные преподаватели».
Тут в ещё не зародившуюся перепалку вступает другой доцент, уже не анонимный, с такой весьма сложносочинённой фамилией, щас и не вспомню.
— Вы, молодой человек, поостереглись бы высказываться в таком тоне. Это говорит не о безграмотности, а о том, что человек учился давно, а по старым правилам написание «придти» не было ошибкой.
Зашибись, да? А как насчёт «всю жизнь учись»?
Прям такое желание было сказать всё, что думаю по этому поводу, и лишь необходимость регистрации удержала.
И дело даже не в зацементированном анонимном доценте-дедушке. А в том условном коллеге Розенкранце, который, соблюдая корпоративную солидарность, извращённую до корпоративной этики, готов наизнанку вывернуться, но оправдать безграмотность коллеги.
Мой гнев изходит прям от серца
И вопеёт на пол Земли
Опять америка и немцы
Свои Мне санкции ввели !!
Я их раз терзываю в клочья
И муке адной при даю
Пускай завидывают молча
На славну Родину Мою !!
Кагбуд- то нет у нас ракеты
А таг- же армии и флот
Я обьевляю им вендету
И призываю на поход !!
Они там с роду об наглели
И разрешили оношу
Чего сидите в самом деле
В перёд, а Я вас под держу !!
бывает бросишь в воду слово
и позабудешь про него
а через месяц замечаешь
ещё расходятся круги
Вот интересно. Есть люди, которые, как говорится, «и нашим и вашим». Ни то ни сё, короче, неопределившиеся приспособленцы. В нашу пору всеобщего размежевания бытует мнение, что это очень удобная позиция.
Ой ли?
Например, за одно и то же (!) высказывание меня как-то в течение дня приласкали «ватницей тупоголовой» и «бандеровской шлюхой» (извините за из песни не выкинутое).
Не, я всё понимаю. Идешь, значит, босиком по этой… как её… отаве в сплочённом составе рифмуемой с ней, подвоха не ожидаешь, а тут — бац! — пенёк от превентивно срубленной осинки. Пальчику бо-бо, не так чтоб очень, но неприятно ж.
И ещё. Не раз наблюдала, когда граждане, способные антагониста за заплутавшую запитую причислить к «безграмотным ПТУшникам» и распять на Розентале, с маниакальным упорством отстаивают право недалёкого соратника на филологические вольности. Двойные эти, как любят ныне обозначать.
И вдопрыжку. Оно, конечно, по пути. Но эти соратники зачастую и возглавляют впоследствии шествие. И — со светлым будущим проблемы.
О, как меня достали дятлы,
ведь их не сосчитать вокруг!
Теперь я успокоюсь вряд ли
и выпью кровь у них до капли
своим
тук-тук
тук-тук
тук-тук.
у нас дк очаг культуры
обитель радостных стихов
где феерические дуры
ждут бесподобных чудаков
чтоб впарить вирши им про лето
про душу счастье и добро
ну и конечно же «про это»
ну и немножечко то про
Ещё с 2008 года
Взерает весело на нас
Евоный профиль блогородный
А таг- же всяческий анфас !!
Он только в детстве пил на лавке
И нюхал разно вещество
А вы как слон в подсудной лавке
Везде орёте на него !!
Он на доверии народа
Везде желаный дорогой
И любит рускую природу
А не израиль там какой !!
А вы не нашенски герои
Не клеветайте на Страну
Я за Медведева горою
А вас на веке проклену !!
Недоумением искря, замечу вам, что очень странно всех тех, кто против Упыря, считать врагами Упырьстана.