В зоопарке жила старая лисица.
Уже не жила, а доживала последние дни. Старая, дряхлая, облезлая. И к ней подсадили лисят — так получилось, лисятки остались без матери. И дряхлая лиса начала о детках заботиться. Инстинкты включились. И, знаете, помолодела. Стала пушистой и энергичной. В заботах и хлопотах обрела новую молодость и утраченное здоровье. И еще отлично прожила несколько лет, пока лисята не выросли и не стали самостоятельными.
Так что забота о ком-то, как ни странно, продлевает жизнь. И человек обретает новые возможности. Ему дается новый ресурс — потому что он нужен. Нужен социуму, стае, лисяткам или другим людям, — это неважно. Важно, что нужен. А если нужен — будет жить.
И мы иногда жалуемся и говорим: «когда же я отдохну? я устал от забот и хлопот! Вечно надо о ком-то тревожиться, кому-то что-то отдавать, не спать ночей, делиться, переживать, деньги тратить — сколько можно?». А на самом деле — мы этим и живем. И, так сказать, омолаживаемся. Становимся здоровыми и пушистыми, — так все устроено в мире. Разумно и просто.
Про заячий хвостик
мне рассказали. Одна девочка в садике плохо кушала. И воспитательницы в воспитательных целях пришили ей на кофточку сзади заячий хвостик. Чтобы другие дети смеялись, показывали пальцем и всячески выражали свое презрение тем, кто плохо кушает. Это не жестокое наказание. В моем садике детей просто били. Но не всех; а тех, кто был из бедных семей или у кого папы не было. Воспитательницы и нянечки — они умные были. И в психологии разбирались.
Так что ничего страшного в заячьем хвостике, так ведь? Девочка старалась попой не поворачиваться к другим детям. Ей было стыдно, горько, неприятно, тяжело на душе, которой как бы нет. А потом пришла мама за ней и оторвала хвостик. Наказание кончилось.
А память — осталась. Навсегда осталась память о заячьем хвостике, который пришили к кофточке. Так навсегда остаются с нами оскорбительные слова, которые нам говорили в детстве. Обидные и унизительные. Это же не страшно. Это не жестокое наказание — слова. Это не побои, не истязания. Это вообще не наказание. «Ты глупый», «ну за что мне такая идиотка досталась», «ты некрасивый», «из тебя ничего не выйдет», «ты ничего не можешь», «ты неряха и неумеха», — вот всякое такое. Нестрашное. Вроде заячьего хвостика, пришитого к кофточке сзади. Только этот хвостик навсегда остался у некоторых людей. И они стесняются, жмутся к стеночке, стараются не поворачиваться попой или спиной, чтобы другие не увидели этот пришитый в детстве хвостик. И не стали смеяться и показывать пальцем.
Вот откуда столько неловких и не очень счастливых людей. Постоянно тревожных и напряженных. С постоянным чувством вины и с ощущением: «со мной что-то не так!». Это им пришили хвостик в детстве. Прямо к коже. Навсегда. Маркировали, как фашисты — те номер на руке выбивали.
Это только кажется, что ребенок все забывает сразу, ничего не помнит. Мы все отлично помним всю жизнь. И людей с хвостиком — их сразу видно. Тех, чья мама не оторвала эту мерзость сразу. Или пришила сама…
Маркер — это признак, сигнал.
Он может быть малозаметным, — но предупреждает о катастрофе. О грядущем предательстве, измене, низости, внезапном нападении, воровстве. Только на маркер не всегда обращают внимание — это мелкий штрих, крошечный красный огонек, еле заметный штампик «опасность».
Юноша с девушкой зашли к своему приятелю на работу. А там в офисе стояли коробки с плитками шоколада. Приятель попросил его подождать и вышел. И двое влюбленных сидели и болтали в ожидании. А потом девушка подошла к коробке и вынула две шоколадки. Положила их в сумку. Там же много было. И незаметно, что взяли две штучки. Юноша смутился, ему было неловко. Он хотел превратить все в шутку; а девушка тоже смеялась, хихикала. И уверяла, что от двух шоколадок никто не пострадает. Вон их сколько. От многого немножко — не воровство, а дележка!
Знаете, этот юноша с девушкой расстался. Не скажу, как ее звали, а придумывать имя, которым зовут честных людей, не хочу. Просто девушка. Потом она обобрала своего мужа, когда замуж вышла. Не просто обобрала, а ложно обвинила его в побоях, которые сама себе нанесла. И помогла своему любовнику, которого доверчивый муж взял на работу, присвоить все имущество тайно. Провернула такую аферу, что потом суд едва разобрался в происшедшем. Она оставила ребенка с мужем, а потом заявила журналистам, что муж украл ребенка. Мальчика отобрали, не разобравшись, и она с мужа потребовала выкуп огромный, чтобы ребенка снова ему отдать. Попутно она занимала деньги у всех, у кого могла. И много еще разного понаделала бы, но умерла от передозировки — пристрастилась к зелью.
Какая связь с шоколадкой — а самая прямая. Шоколадка была маркером, сигналом опасности. Признаком нравственного расстройства, как старинные психиатры говорили. И чувствительный юноша душой ощутил опасность. Вышел из отношений вовремя. Так по крошечному пятнышку распознают страшную заразную болезнь — проказу. Вот что такое маркер. Надо обращать внимание на мелкие вещи. На очень мелкие. На украденные тексты на странице человека. На завистливые реплики в адрес других, более успешных. На ложные обвинения и оскорбления. На то, что берет человек шоколадку из чужой коробки и посмеивается — он даже не считает это кражей. Это и страшно. Вор понимает, что ворует. А такой человек — не понимает. Он так живет. Пусть живет подальше от нас. Потому что от такого человека хорошего ожидать не приходится.
В лесу грибов полно.
Когда-то очень они выручали, в лихие времена. В одном дворе жили две женщины; соседки. У них были дети, а мужья как-то исчезли, растворились как сахар в чае. Сахара тоже тогда не было, кстати. Несладкая была жизнь. Соседки работали инженерами; зарплату тогда не платили почти. Дадут китайский термос или полотенце — и живи, как хочешь. Бартер.
И одна женщина, Оля, устроилась подрабатывать в киоск. Тогда были киоски, многие помнят. И через ночь работала там, подменяла продавца. Кое-какие продукты и деньги получала. А в воскресенье летом и осенью ездила на электричке в лес со старшим мальчиком — они собирали грибы. Этим и спасались. Все же вкусная еда, белковая. И можно запасти на зиму. Они звали с собой и соседку, но та отвечала, что бродить по лесу в выходной не будет. И ехать два часа из города. Морока такая.
Оля с сыном однажды весь день грибы собирали и набрали полную корзину. Устали очень. Ещё пешком шли от электрички до дома, денег не было, экономили. И во дворе эту соседку встретили. Она увидела грибы и говорит: «ой, как вы много набрали! Дайте мне белых, я грузди и маслята не люблю — возни с ними много. А есть хочется так! И дети голодные. Вот я возьму вот этот, вот этот, вот этот ещё…». Стала жамкать грибы, рассматривать и выбирать самые хорошие. И кроткая уставшая Оля, которая до этого все давала соседке безропотно, все, что было, вдруг сказала: «нет». Нет — и все тут. И не стала слушать истерические обвинения, крики, угрозы и оскорбления в спину — пошла домой с тяжёлой полной корзинкой, держа за руку сынишку. Она торопилась, дочка одна оставалась дома. Соседка не могла за ней присмотреть — дел невпроворот! Извини, мол. Поэтому дочка оставалась одна.
И вот спрашивают: как научиться отказывать? Жизнь научит. Если пока не отказываем — значит, есть какой-то ресурс ещё, есть возможность и силы. А когда доведут до последней черты — наглостью, навязчивостью, непрерывностью или несоразмерностью просьб, тогда и скажем: «нет». Как отрежем. Вместе с просителем.
Но лучше бы, конечно, раньше этому научиться… А Оля потом выбралась из нищеты. И возглавляет важную организацию. А за грибами ходит просто для удовольствия. И щедро угощает друзей и коллег маринованными рыжиками и опятами…
«Ах, это так по-детски!», —
скажут вам. Скажут так, когда вы заплачете горько в ответ на оскорбление. Или попытаетесь восстановить справедливость, отстоять себя и свою точку зрения. Когда вы заступитесь за невиновного и будете требовать правды. Когда вы пожалеете кого-то и постараетесь помочь. Или когда заблокируете лицемерного токсичного человека, двурушника, который и вашим, и нашим, когда ответите адекватно хаму, когда не будете фальшиво улыбаться тем, кто вас предаёт или злословит за спиной. А скажете: зачем вы так делаете? Это же нехорошо!
Вот тогда и они скажут мягко: это же так по-детски! А вы — взрослый человек. И надо же, расплакались. Или вступили в спор. Или отказались от общения с предателем. Вы как ребёнок себя ведёте!
Так вот. Дети — они правильно себя ведут. Искренне. Их реакции адекватны и идут из глубины чистой души. Они отлично понимают подлость, злобу, двуличие, ложь. Прощают быстро, но понимают отлично. И реагируют правильно — уклоняются от поцелуев и объятий фальшивого человека. Даже болеют потом. А от злого убегают. И заступаются даже за игрушечного медвежонка, хотя он же неживой!
Он неживой. И лицемеры тоже неживые. А живая душа, искреннее сердце всегда будут по-детски реагировать на явное и тайное зло. Дети правильно реагируют. Просто у них нет ресурса, чтобы удалить из своей жизни токсичных людей. Или настоять на справедливости. Они же дети, они маленькие! А мы — большие. И можем что-то изменить или очистить своё пространство от злых и подлых. Хотя это так по-детски…
«Покажи, как ты меня любишь!», —
так малышу говорят, — и он изо всех сил сжимает нас в объятиях. Он ещё говорить почти не умеет, а обнимать умеет — показывать, как он любит. Выражать свою любовь, изо всех сил прижимаясь к нам и обвивая ручками. Вот так я тебя люблю! Сильно-сильно! Крепко-крепко! Изо всех сил!
Это так нужно и важно каждому человеку — чтобы показали, как его любят. Но попросить об этом можно только маленького ребёнка. Потому что он искренний. Потому что он не пожмёт плечами и не скажет рассудительно: зачем показывать? Ты и так знаешь, что я тебя, как бы сказать, люблю. Или вроде того. В общем, все нормально. Давай поговорим о делах и о важном!
Так это и есть — важное. Чтобы показали, как нас любят. Если не умеют говорить — это не страшно. Можно показать. Спросить, не устал ли ты? Попросить надеть шапку, если холодно или солнце печёт. Купить вкусное — просто так, и угостить. Дотронуться ласково или обнять в печали. Поцеловать или за руку взять на прогулке. Вечером поставить наш любимый фильм. Выслушать проблемы и просто пожалеть и ободрить… Много есть способов показать, как любишь! — но мы просим об этом только маленького ребёнка. Который искренне добр ещё. И искренне показывает свою любовь. Ему не стыдно, не жалко, он щедр — вот так я тебя люблю! Изо всех сил!
Иногда надо показывать, как сильно мы любим — пока ещё можем обнять любимых. Пока ещё есть для этого силы. Добрым словом, поцелуем, подарком, прощением, нежностью, которую не просили — взрослые не просят нежностей. Но нуждаются в ней очень. И потому тихонько просят малыша: «покажи, как ты меня любишь?», — и тоже обнимают и целуют в ответ…
На входе в Диснейленд рыдал ребёнок. Девочка-подросток лет 10−13. Горько, безутешно, невыносимо. Семья потеряла билеты. Хотелось бы проскользнуть мимо на этом празднике жизни, но толпа на входе к вечернему шоу двигалась небыстро, и потому я совершенно не знала куда себя деть. Растерянная мама и грубый, одёргивающий, жёсткий отец. Вдумайтесь: приехать на встречу к мечте, быть у самой двери и не попасть. Роковая случайность. Ничего нельзя изменить. Простые и понятные чувства, как мне казалось. Ан нет. Папа достал весь чудовищный арсенал аргументов почему девчушке надо немедленно заткнуться. Это «стыдно», «люди смотрят», «никто сейчас не подпрыгнет, чтобы купить билеты», «хватит издеваться над нами». Эпитеты, которые прилагались к ребёнку, маркируемого эгоистом и разбалованным чадом, я опущу. В паре, кстати, был ещё один подросток, явно постарше, который отстранённо наблюдал эту сцену, не испытывая ни сочувствия ни сожаления по отношению к сестре. Видимо, пацан уже хорошо выучил свой запрет на чувства, а эмпатия в нем умерла, не успев родиться. И тут мужчина приводит ошеломительный по своей правде и глубине аргумент:
— это я покупал билеты. это мои деньги. это я должен рыдать, а не ты. не твоё — не рыдай. я же вот не рыдаю!
И мне душно захотелось сказать мужику: «А ты возьми и прорыдай. Это ведь и твоя потеря. Это грустно, обидно, несправедливо. И тебе тоже обидно. И это нормально. Я даже дам тебе чистые салфетки, поглажу тебя по голове и принесу воды, только прекрати сейчас делать то, что ты делаешь с ребёнком.»
А потом я подумала, что, возможно, он не понимает, что он делает. Ему выдали в роддоме маленький кулёчек счастья, а инструкцию не приложили. И он делает и говорит то, что делали и говорили его родители, и в нем поднимаются все те самые, его невыплаканные слезы, которые не доходя до сознания превращаются в ярость и агрессию. И мне жаль. Но. Если бы это было возможным, и мужик бы по-честному разрыдался впервые за многие десятки лет, выпустил пар и обмяк, я бы подсела рядом. И рассказала бы такие простые и такие важные вещи, которые почему-то не рассказывают, когда выдают отцам детей:
Послушай, мужик, все чувства живут в теле. Тело и чувства очень тесно связаны. Не веришь? Это потому что ты, как любой взрослый, уже почти себя не слышишь. А вот если мы возьмём маленьких деток, то увидим совсем другую картину. Годовасики, трехлетки — они совсем другие, чем мы. Смотри, малыш испугался и тут же сжался. Страх поселился в его теле и немедленно сковал его целиком, заставил закрыться, присесть на корточки. А вот малыши смеются, смотри, они делают это всем телом. Это потом общество научит их фальшиво улыбаться, когда не хочется, и сдерживать смех, когда очень хочется. А вот у малявки отняли игрушку, и он в ярости топает ногами и швыряет песок. Это ярость. Нормальная такая ярость, обычная. А есть печаль, безутешность, горе — все они проходят через наше тело тоже. И детки плачут, тоже всем телом, передергивая плечами и ловя воздух ртом. Понимаешь, мужик, это нормально, так задумано природой, когда тело проживает чувства. Тело проводник, в нем ничего не должно застревать. Появилась какая-либо энергия, прошла через тело, переработалась, утилизировалась. Нормальная такая схема. Рабочая. А то, что взрослые запрещают детям выражать и проживать чувства, особенно неудобные для взрослых, это очень и очень плохо. Потому что ты наверняка помнишь из курса физики, что энергия не исчезает в никуда. И если не давать выход чувствам и эмоциям, то они застрянут в теле. Большим напряжением и большими неприятностями. Про психосоматические заболевания ты наверняка слышал? Вот, все начинается с этого, с родительского послания «заткнись». Можно выдрессировать ребёнка не плакать, но нельзя выдрессировать живого детеныша не чувствовать. Страх перед родителями, не принятие ими неудобных детских чувств, приводит к тому, что ребёнок научается не чувствовать, а если быть более точной в формулировках, то научается не соединяться со своими чувствами. Есть такой мудрый психический механизм — расщепление, когда я отдельно, а чувства отдельно. Если в семье очень страшно предъявлять чувства, то лучше их хорошенько спрятать. Но, знаешь, утрамбованные чувства они, как вода в плотине, все время норовят вырваться наружу. И тогда ребёнку надо очень и очень много сил тратить на то, чтобы удерживать чувства внутри. Это очень тяжело, а главное, что если все время этим сознательно заниматься, то можно сойти с ума. И потому очень мудрая психика понижает степень чувствительности у таких детей. И это, с одной стороны, хорошо, так жизнь становится более переносимой. Но. С другой стороны, это очень и очень плохо, потому что понижается степень чувствительности не только к «плохим» чувствам, но и к «хорошим». Ребёнок отщепляет от себя доступ не только к своей горести и слезам, но и к своей радости, интересу, живости и спонтанности. Понимаешь, это почти также, как с обонянием: либо ты чувствуешь все (и запах роз и запах дерьма), либо ничего (дерьмом не пахнет, но и розами тоже). И это страшно. И тебе тоже будет страшно, когда твой ребёнок не сможет почувствовать чего он хочет от жизни. Мы живём чувствами, мы получаем удовольствие, любовь, интерес, радость потому что можем чувствовать. И мы получаем подавленное состояние, апатию и депрессию, если чувствовать не можем. Знаешь сколько взрослых людей готовы платить немаленькие деньги, чтобы почувствовать хоть что-то? В конце концов, только чувства и делают нас живыми.
И, возвращаясь к тому, что родителям очень трудно переносить детские слёзы. Потому что в такие моменты большинство родителей чувствуют себя несостоятельными, плохими родителями. Но это не так. Детские слёзы в ситуации, когда невозможно ничего изменить, это нормально. Это даже очень и очень правильно. Психологи называют такие слёзы — слезами тщетности. Это целительные слёзы, которые позволяют оплакать и отпустить потерянное, разбитое, больное, несостоявшееся и жить дальше, не таская в себе ненужное. Чем младше ребёнок, тем чаще он сталкивается со слезами тщетности. Потому что у него ещё очень мало опыта и возможностей, а ситуаций, на которые он не может повлиять очень и очень много. Например, разбил двухлетка любимую кружку, всё, будет реветь. Потому что это ты знаешь, что можно пойти и купить новую, что в жизни есть вещи уж точно поважнее кружки, а кружка — это пустяки, дело то житейское. А малыш ничего об этом не знает. У него разбилась кружка навсегда, навеки и все! И он будет ее оплакивать. И хорошо бы в любящих родительских руках, а не под крики и ругательства мамы или папы. И любая, абсолютно любая травматичная ситуация, которая не подлежит коррекции, заслуживает того, чтобы ее оплакали. В нашей культуре даже взрослых редко одобряют в их слезах. Пожалуй, только на похоронах наше милое общество не стремиться заткнуть плачущим рот. В такой ситуации все понимают про тщетность и безысходность, и что смерть можно только отплакать. Ты помни, пожалуйста, что чем младше ребёнок, тем чаще у него «похороны» утраченного, не случившегося, не достижимого.
Потерял игрушку, не дают папин телефон, надо идти с улицы домой, получил двойку, поругался с другом, не попал в Диснейленд и многое другое — все это может быть пережито и отпущено только со слезами тщетности. И тогда на их место придёт сначала пустота, а потом и другие разные чувства. Понимаешь, мужик? Это очень важно позволять ребёнку чувствовать себя живым и в горе и в радости. Не ограничивать слёзы там, где ты не можешь помочь. Слёзы закончатся, и детёныш опять будет смеяться. Наверняка же помнишь, как бывают безутешны прощания с детьми, и пока ты соображаешь, чем отвлечь и как себя вести, малыш уже прорыдался и убежал играть. Было же? Вооот! Природа все замечательно устроила, надо хотя бы не мешать. А лучше помогать. Потому что слёзы тщетности заканчиваются быстрее в любящих родительских руках. Я это сто раз видела.
И ты увидишь, если попробуешь в следующий раз не затыкать и виноватить ребёнка, а просто обнять и дать поплакать. Цены тебе не будет. Кстати, лайфхак: с женой это тоже работает, т.к. мы очень привязываемся к людям, с которыми можно быть собой и в горе и в радости.
Удачи тебе, мужик. Захочешь поплакать, я готова выслушать.
Настоящая женщина отличается тем,
что непременно раздобудет то, что ей нужно. Раздобудет — и все тут. Ничто не остановит ее; ни суровые законы, ни бедность, ни отсутствие необходимого. Она придумает, как раздобыть нужное.
Это в Риме строжайше запрещалось красить волосы приличным дамам. Гетеры пусть красят. И падшие женщины. А достойная дама красить волосы не должна! Но как же быть, если мужчины предпочитают блондинок? Римские матроны накупили себе германских рабынь с золотистыми волосами, волосы остригли им и сделали роскошные парики себе. Нельзя красить волосы — а парики-то можно! Отвратительный поступок рабовладельческих времён, но предприимчивый. Надеюсь, к стриженым рабыням римлянки хорошо относились и помогали отращивать новые ценные волосы.
Или вот монобровь в Риме вошла в моду. Какой-то поэт и философ сказал, что сросшаяся на переносице густая монобровь — признак необычайного ума и благородства. Римлянки не растерялись и щеголяли густыми сросшимися бровями из козьей шкуры. Приклеивали на древесный клей — и выглядели умными и благородными. Как Брежнев. Если чего-то нет, это можно изготовить!
И во время Второй Мировой войны женщины изготавливали шляпки из тряпок. Они на заводах работали; волосы попадали в станки. Приходилось заматывать голову тряпкой. Но женщины так остроумно научились тряпки наматывать, что получалась шляпка-тюрбан. Так она и вошла в моду во времена, когда шляпок просто не было.
И чулок не было — весь нейлон шёл на изготовление парашютов и военного снаряжения. А так хотелось нейлоновые чулочки со стрелкой и пяточкой, тонкие, блестящие! И предприимчивые женщины стали просто рисовать на ногах стрелку и пяточки. А ноги красить под цвет чулок. И казалось, что чулки есть! Как в мирное время. Словно все хорошо и нормально…
Иголкой разделяли ресницы, накрашенные тушью из свечки и жженой пробки. И завивали их раскалённым ножом. А лак для волос делали из сахарной воды. А когда сахара и даже хлеба не было, именно женщины научились делать студень из столярного клея и оладьи из обоев. И собирать первую лебеду и крапиву для супа и второго — так они спасали близких. Это уже не парики и чулки; но это тоже — женская предприимчивость. Прекрасное качество женщины, с которой счастлив будет мужчина: и в хорошие времена, и в плохие, когда надо нарисовать себе чулки на ногах. Мы это умеем. А если не умеем — научимся. Женщины быстро учатся. И этим спасают близких иногда.
Дело не в деньгах.
Но так обидно и больно бывает. А начнет человек рассказывать — получится, что дело именно в деньгах. И сам он меркантильный, мелочный, недобрый, раз про деньги вспоминает… Поэтому я про карандаши расскажу. Мама моя была маленькая. И ей с сестрой подарили цветные карандаши. Каждой девочке — по коробочке с цветными карандашами. Это был щедрый и роскошный подарок в те годы. После войны еще мало лет прошло, бедно жили тогда. Ну, и сестра маме сказала: «давай, Леночка, будем твоими карандашами рисовать сначала. А когда они кончатся, изрисуются — будем моими. Пусть моя коробочка лежит новенькая. Мы из нее потом будем брать карандаши!». Ну вот, мамины карандаши изрисовали девочки. А потом сестра свои карандашики не дала. Сказала: «это же мои! Не бери. Не трогай!». Это же не про деньги, так? Но мама плакала тогда от обиды. И простым карандашом рисовала картинки…
Или вот молодой человек жил у девушки в квартире. У него были плохие времена. Работы не было, денег не было… Ну, скажем, карандашей не было, я не хочу про деньги. И девушка его поила, кормила, покупала одежду. И даже на море они съездили на автобусе — это было дешево довольно-таки. И там снимали комнатку. И скромно ели. Но хорошо отдохнули. А потом молодой человек заболел, пришлось его лечить. И снова тратить свои карандаши…
Молодой человек выздоровел и работу хорошую нашел. Отличную! У него много карандашей стало. И он поехал отдыхать на море. Один. В роскошный отель. Он мечтал о таком отеле. Он ждал этой поездки. Он хотел отлично отдохнуть после всех страданий. Вот и купил дорогую путевку. Если бы подешевле, хватило бы на две путевки. И можно было бы вдвоем поехать отдыхать с девушкой. Но он все объяснил ей. И она согласилась, что так правильно. Действительно, это же он заработал. И его полное право отдыхать там, где он пожелает, так ведь? Почему же на сердце у нее было так горько, так пусто? Так тяжело на душе? Это же его карандаши, личные. Пусть он сам ими и рисует новую жизнь. Море. Солнце. Роскошный отель. А у нас дождик и уже осень. Это можно и простым карандашом нарисовать.
Хотя дело вовсе не в карандашах. И не в деньгах. Просто очень обидно. Но обижаться глупо. Только вздохнуть иногда можно, и все…
Никогда и никому не позволяйте
сорвать на вас злобу. Выместить раздражение или обиду на других. Даже близкому человеку не позволяйте. Злобу срывают на безопасном объекте. На ребенке, собаке, кошке, психологе, враче, подчиненном. На том, кто не может ответить в силу своего зависимого положения. На рабе. Или на том, кто якобы связан профессиональной этикой и должен молча кивать в ответ на крики и оскорбления. А потом эти люди говорят: извините, я был расстроен. На меня в магазине накричали. Извините, я был раздражен. Меня несправедливо начальник обвинил. Или: извините, я с мужем поссорилась. Но «извините» редко говорят…
Если на вас пытаются излить раздражение или гнев, спросите, кто расстроил человека. А потом посоветуйте вот что: пусть идет к тому, кто его огорчил и разгневал и прояснит ситуацию. Начальник огорчил — пусть идет к начальнику и разговаривает открыто и прямо с ним. Муж — пусть идет к мужу и проясняет конфликт. Если уж гнев так силен и обида так невыносима, что приходится обижать других.
В этом-то и дело. Никуда они не пойдут. Они не хотят портить отношения с теми, кто их огорчил. Это же опасные объекты. Или очень значимые. Раздражительный человек боится или потерять отношения с ними. Или опасается последствий разговора. А вы — безопасный объект. Вроде кошки, которую можно пнуть. Или ребенка, которому можно отвесить подзатыльник. А потом это войдет в привычку.
Это низкое поведение. Пусть направят свой гнев на того, кто его вызвал. На полицейского, на директора, на любовника, на инспектора. И прояснят ситуацию с ними. Не могут? Боятся? Ну, тогда пусть молча переживут свое раздражение. И останутся для агрессора безопасным объектом, на котором можно срывать сердце. А мы не будем терпеть.
«Это нормально!», —
так вам будут говорить. Так один пожилой начальник сказал молодой сотруднице, когда попытался ее за грудь схватить. И на возмущение так отвечал: «это нормально!». Вот это больше всего и убивает, и мучает, и даже заставляет сомневаться — а вдруг это действительно нормально? Так и надо? Все так живут и считают нормальным? Изменник говорит жене, что измена — это нормально! А вот истерика и плач — ненормально. Лечиться надо! Хам тоже говорит: «это нормально! В сети все так общаются и в жизни!». И вор уверяет: это нормально! Воровать никто не запрещал. Толкнули, оскорбили, грубо пошутили, высмеяли, обокрали, изменили, схватили за грудь — это нормально. Меня в первом классе учили, что доносить на родителей — это нормально. Павлик Морозов донес. И это нормальный поступок нормального пионера. А людоед вам скажет, что есть людей — нормально. Все едят. Все так поступают, понимаете? Это вы ненормальный со своими принципами, убеждениями, доказательствами, требованиями. И Диккенсу в Америке сказали, что плагиат — это нормально. Жалко, что ли? Пусть люди читают хорошие тексты, радуются. Какой суд? Вы что, ненормальный?
Если душа говорит, что происходящее ненормально, больше никого слушать и не надо. Особенно тех, кто горячо уверяет, ударив или оболгав — это нормально! Кто нарушает границы или требует от вас уступок, принятия, терпения, толерантности — это же нормально, быть терпимым. А протестовать — ненормально. Но именно там, в душе — мерило нормальности. Закон. Бог. Так Кант считал, а до него — все древние философы. И душа отлично понимает, что нормально, что — ненормально. Вот этот голос и надо слушать. Это нормально…
Стать чьим-то домашним животным
очень просто. Если не работать и полностью посвятить себя другому человеку, можно за пару-тройку лет стать денщиком или прислугой. Или добрым псом, который тапочки приносит в зубах. Один человек будет развиваться и расти. И постепенно жизнь его вне дома станет загадкой для вас. А тот, кто хранит очаг и верно служит, так и будет служить. А потом — прислуживать. И его присутствие едва будут замечать. Только приказывать или просить что-то подать и принести. И сердиться, что домашняя работа не вся переделана. Чем ты вообще занималась целый день?
Один растёт и развивается. Или просто отдаляется от жены, скажем. Или от родителя. А второй хлопочет по хозяйству и смотрит на часы постоянно: когда хозяин придёт? И в каком он будет настроении? Будет ли раздраженно молчать или расскажет про свои дела? И как у него попросить денег на нужное, чтобы он не нахмурился и не сказал: ты слишком много тратишь! Я деньги не печатаю.
И постепенно отдаление происходит. Хотя так долго можно прожить, до старости. До своей старости. Почему-то стареет быстрее тот, кто прислуживает. Собаки мало живут. И кошечки…
Оставайтесь собой. Оставайтесь личностью. Даже если любовь; даже если хочется раствориться в любимом человеке и выполнять его капризы и прихоти — это путь в никуда. И служба станет обязанностью. Тапочки в зубах — привычным делом. Надо иметь свою жизнь, свою цель, свои мечты и маленькие тайны души. Своих друзей и свои личные увлечения. Свою работу — для себя. Так будет лучше для всех. Быть равным среди равных…
Вот ребёнок замешкался, и его одергивают родители, грубо, жёстко, совершенно не симметрично неудобствам, которые он доставил своей заминкой окружающим. Как будто мимо проходящие люди имеют огромное значение в жизни родителей, или от того, что случилась заминка, непременно начнётся мировая катастрофа. В аэропорте ты вынуждена постоянно оборачиваться на чьи-то окрики, одёргивания, гавканье вполне взрослых и даже, на первый взгляд, благополучных людей. Нет, дрессируют и рычат не только родители на детей, но и мужья на жён, а жены на мужей. «Не там стоишь, не так сидишь, не так свистишь» и т. д, и т. п, чаще всего это произносится с интонацией, с которой, в моей картине мира, идут убивать. Перед лицом обезличенных Других наш человек становится удивительным блюстителем внешних норм и правил за счёт своих детей, друзей, близких.
Ты смотришь на эти проявления власти и неуважения к самым близким и невольно задумываешься, как такие люди живут, что у них в душЕ, как же невыносимо мало в их жизни реальной власти и признания, если самоутверждаться приходится за счёт самых близких. Возможно, с такими «дрессировщиками» тоже никто и никогда не разговаривал нормально, по-доброму, не вкладывая в замечания и просьбы всю неудовлетворённость собственной жизнью. Возможно, это просто отсутствие элементарного воспитания, когда человек научен решать любую проблему только ором и
истерикой. Знаете, есть такие семьи, где правота устанавливается количеством децибел, которые ты можешь воспроизвести. Кто громче и страшнее орет, тот и прав. Бывает. У всех свои критерии истины.
Но смотреть на это сил моих дамских нет. Участвовать бесполезно, нет такой конструкции, когда человек в подобном моменте может остановиться и задать себе три вопроса (или хотя бы один из трёх):
1. Почему мне так душно надо показать окружающим свою власть над близкими?
2. Что происходит с моими отношениями с ребёнком, женой, мужем в тот момент, когда я гавкую на весь аэропорт о своём недовольстве?
3. Почему я полагаю, что так с близкими себя вести можно?
Но эти вопросы надолго. От них становится неудобно и местами неуютно. За этими вопросами, вернее, за ответами на них, люди приходят в кабинеты психологов. А в аэропорте стокилограммовый мужик просто одергивает пятилетнего пацана так, что кажется, что у малявки сейчас рука оторвётся. Или очередной бычок идёт размахивая руками, попутно объясняя, какие все уроды, а за ним с чемоданами семенит жена. Некрасиво. Неприятно. Но даже лаунж-зоны от таких картинок не спасают…
PS: если кто-то успел подумать, что я за вседозволенность в воспитании и поведении, то нет, это не так. Это другая крайность, с которой тоже неприятно иметь дело. И надо бы писать отдельный пост о родителях наглухо перепутавших любовь и вседозволенность. Надо сказать, что любая идея, доведённая до крайности, омерзительна. Но мы же немножко люди, нам всем совсем не обязательно лепить из хороших идей фанатичные извращения.
«Все, что меня не убивает,
делает меня сильнее!», — так Ницше сказал, потом сошел с ума, а потом умер. Потому что это красивые слова, но это неправда. Все, что нас не убивает тотчас, убивает понемногу, незаметно. Убивает нашу доброту и доверчивость. Нежность и искренность. Открытость, щедрость, ясный взгляд и мягкое сердце… Обман, предательство, низость, неблагодарность, жестокость, несправедливость могут не сразу убить. А по капле, по капле… Стерпим, выдержим, рана заживет. Шрам останется — грубая кожа. И так, постепенно, этой кожей и обрастешь, сам не заметив — как это получилось? И можно себя утешать — я стал сильнее! Да. Но в душе еще одна струна порвалась, еще один хрустальный колокольчик затих. Что-то или кто-то там умер, в душе, — добрая фея или маленький ангел. Которые были нашей частью. И уже точно знаешь, как надо ответить на удар. Как — на жестокое слово. Как дать сдачи, если нужно. И точно знаешь, что могут ударить — просто так, ни за что. Или вместо благодарности. И ничуть этому не удивляешься. Привык. И научился терпеть или защищаться. Но что-то безвозвратно утрачиваешь с каждым ударом, предательством, разочарованием. Навсегда это уходит и умирает. И становишься сильнее, да. Но за счет других важных качеств.
Все, что меня не убивает, просто убивает не сразу. Но делает сильнее или бесчувственнее? — кто знает. Надо поменьше того, что убивает. И тех, кто убивает, тоже поменьше. Потому что они все равно — убийцы. Убийцы чужих нежных душ и добрых порывов…
Умный и воспитанный человек
всегда обижает намеренно. Так сказала Ахматова — и была совершенно права. Потом она пригласила в гости подругу, но вдруг вспомнила, что срочно надо идти по делу. Оделась и ушла. И подруга тоже вспомнила — вот эти слова. Умный и воспитанный человек всегда обижает намеренно. Даже если вздыхает, разводит руками, приносит извинения за досадный промах — не надо обольщаться. Умный это делает намеренно. Говорит то, что говорить не надо. Делает то, что причиняет вам боль. Критикует, задевает или просто забывает о вас; пригласит в гости и уйдет. Или скажет что-то неприятное, ядовитое. Или передаст вам гадости, которые о вас говорят. Умный и воспитанный человек отлично знает, как делать не надо. И если делает, как «не надо», — то делает с умыслом. Та подруга Ахматовой надоела. И она ее «нечаянно» обидела. Десять лет они не общались после того случая, только здоровались; подруга тоже была умная и все поняла.
Поэтому извинения надо принять, конечно. Если они последуют. И здороваться надо, конечно, — мы же воспитанные. Но отношениям приходит конец, и это нормально. Потому что мы тоже умные. И все отлично понимаем. Умный человек всегда обижает намеренно. И другой умный человек должен свернуть контакт и отойти на дистанцию…
А глупые — они все время обижают. Но на них и обижаться грех. Если, конечно, это не умные люди, которые намеренно притворяются дурачками. Так тоже бывает…