ПОЛКОВОЙ МАРШ
Старшина Качура был большой любитель хорового пения. А из всех видов этого искусства отдавал предпочтение строевой
песне.
- Без песни - нет строя, - любил философствовать старшина
и многозначительно поднимал при этом палец. - Значит, строевая
подготовка хромает на обе ноги… и политическая тоже.
Недостатка в людях с хорошим музыкальным слухом рота не испытывала. В наличии имелись два скрипача и один
виолончелист. Правда, без и без понятия, что
такое строевая песня. Сам старшина на гармошке тульского
производства и повсюду таскал эту гармонь с собой, отводя душу
в своей каморке при казарме, когда рота засыпала и со старшинских плеч спадало бремя дневных забот.
Любимой строевой песней старшины была та, под которую
прошла вся его многолетняя служба в рядах Красной Армии. Песня
эта называлась «Школа красных командиров» и имела четкий
маршевый ритм. И слова, берущие за душу.
Шагая по утоптанному снегу рядом с ротной колонной,
старшина отрывистой командой «Ать-два, ать-два!» подравнивал
строй и сам, за отсутствием запевалы, выводил сочным
украинским баритоном:
Школа кра-а-асных команди-и-и-ров
Комсостав стране лихой кует.
Последние три слова он выстреливал каждое отдельно, чтоб
рота под них чеканила шаг:
Стране!
Лихой!
Кует!
Дальше, по замыслу, рота должна была дружно,
с молодецким гиканьем подхватить:
Смертный бой принять готовы.
За трудящийся народ.
Но тут начинался разнобой. Евреи никак не могли преодо-
леть новые для них русские слова и несли такую околесицу, что
у старшины кровь приливала к голове.
- Отставить! - рявкнул Качура. - Черти не нашего бога!
Вам же русским языком объясняют, чего тут не понять?
Но именно потому, что им объясняли русским языком, евреи
испытывали большие затруднения.
Одно радовало сердце старшины: в роте объявился кандидат
в запевалы, каких во всей дивизии не сыскать. Бывший кантор
Шяуляйской синагоги рэб Фишман, получивший вокальное
образование, правда незаконченное, в Италии.
Старшина лично стал заниматься с Фишманом, готовя его в запевалы. И все шло хорошо. О мелодии и говорить нечего -
Фишман схватывал ее на лету. И слова выучил быстро. Правда,
старшине пришлось попотеть, шлифуя произношение, от чего
кантор Фишман, человек восприимчивый, очень скоро заговорил с украинским акцентом.
Беда была в ином. Что бы Фишман ни пел, он по профессиональной привычке вытягивал на синагогальный манер со сложными фиоритурами и знойным восточным колоритом. В его
исполнении такие простые, казалось бы, слова, как:
Школа красных командиров
Комсостав стране лихой кует.
Смертный бой принять готовы
За трудящийся народ, -
превращались в молитву. И под эти самые слова, пропетые по-
русски с украинским акцентом бывшим кантором, а ныне ротным
запевалой, хотелось раскачиваться, как в синагоге, и вторить
ему на священном языке древних иудеев - лошенкойдеш.
Это понимал даже старшина Степан Качура, убежденный
атеист и не менее убежденный юдофоб. Занятия с евреями по освоению советской строевой песни не прибавили старшине любви
к этой нации.
Но старшина Качура был упрям. Следуя мудрому изречению
«повторение - мать учения», он гонял роту до седьмого пота,
надеясь не мытьем, так катаньем приучить евреев петь по-русски
в строю.
После изнурительных полевых учений, когда не только
евреи, но и полулитовец-полумонгол из Сибири Иван Будрайтис,
еле волокли свои пудовые ноги, мечтая лишь о том, как доползти
до столовой, старшина начинал хоровые занятия в строю.
- Ать-два! Ать-два! - соловьем заливался Качура, потому
что в поле, когда солдаты ползали на карачках, он не переутомлялся, только наблюдая за ними. - Шире шаг! Грудь
развернуть! По-нашему, по-русски!
Это было легко сказать - развернуть грудь. Личный состав
роты отличался профессиональной сутулостью портных, сапожников
и парикмахеров, которым в прошлом приходилось сгибаться и горбиться за работой. А после полевых учений на пересеченной
местности, когда каждый мускул ныл от усталости, требование
молодецки развернуть грудь смахивало на издевательство над
сутулыми людьми.
- Третий слева… - с оттяжкой командовал старшина, а третьим слева плелся Фишман. - Запе-е-евай!
Фишман плачущим тенорком заводил:
Школа красных командиров
Комсостав стране лихой кует.
- Рота… Хором… Дружно! - взвивался голос
старшины.
И евреи, бубня под нос, нечленораздельно подхватывали,
как на похоронах:
Смертный бой принять готовы
За трудящийся народ.
- От-ста-вить, - чуть не плакал старшина.
Страдания старшины можно было понять. Полк готовился к важному событию - торжественному вручению знамени. После
вручения, под развернутым знаменем, которое понесет рядовой
Моня Цацкес, полк пройдет церемониальным маршем перед
трибунами. А на трибунах будет стоять все начальство - и военное и партийное. Без хорошей строевой песни, как ни шагай - эффекта никакого.
Старшина, известный, а полку как трезвенник, даже запил от расстройства. В ожиночку нализался в своей каморке и с кирпично-багровым лицом появмлся в дверях казармы, покачивая крвльями галифе.
- Хвишмана - до мене!
Выпив, Качура перешел на украинский. Фишман, на ходу
доматывая обмотку, побежал на зов. Старшина пропустил его вперед и плотно притворил за собой дверь.
Вся казарма напряженно прислушивалась. В коморке рыдала тульская гармонь, и баритон Качуры выводил слова незнакомой, но хватавшей евреев за душу, песни:
Повив витрэ на Вкраину,
Дэ покынув я-а-а-а дивчи-и-ну,
Дэ покынув ка-а-а-ари очи-и…
Потом песня оборвалась. Звучали переборы гармошки, мягкий, расслабленный голос старшины что-то внушал своему собеседнику.
Песня повторилась сначала.
Повив витрэ на Вкраину… -
затянули в два голоса рядовой Фишман и старшина Качура. Высоко взвился синагогальный тенор, придавая украинской тоске еврейскую печаль.
Дэ покынув я-а-а-а дивчи-и-ну… -
жаловались в два голоса еврей и украинец, оба оторванные от своего дома, от родных, и заброшенные в глубь России на скованную льдом реку Волгу.
Дэ покынув ка-а-а-ари очи-и…
Каждый покинул далеко-далеко глаза любимой, и глаза эти, несомненно, были карими: как водится у евреек и украинок.
Дуэт Фишман-Качура заливался навзрыд, позабыв о времени, и казарма не спала и назавтра еле поднялась по команде «Подъем».
- Старшина - человек! - перешептывались евреи, выравнивая строй и отчаянно зевая.
- Он - человек, хотя и украинец, - поправил кто-то, и никто в срою не возразил. Шептались на идиш, а кругом - все свои, можно и пошутить.
Всем в этот день хотелось выручить старшину, и решение нашел Моня Цацкес.
- Есть строевая песня, которая каждому под силу, - сказал он. - Это песня на идиш.
И вполголоса пропел:
Марш, марш, марш!
Их гейн ин бод,
Крац мир ойс ди плэйцэ.
Нейн, нейн, нейн,
Их вил нит гейн.
А данк дир фар дер эйцэ. *
* Марш, марш, марш!
Я иду в баню,
Почеши мне спину.
Нет, нет, нет,
Я не хочу идти.
Спасибо тебе за совет (идиш).
Это сразу понравилось роте. Фишман помчался к старшине, пошептался с ним, и старшина отменил строевые занятия в поле.
Рота, позавтракав, гурьбой вернулась в теплую казарму, расселась на скамьях и под управлением Фишмана стала разучивать песню. Старшина Качура сидел на табурете и начищенным до блеска сапогом отбивал такт, с радостью нащупывая нормальный строевой ритм. Подбритый затылок старшины розовел от удовольствия.
Рота пела дружно, смакуя каждое слово. Текст заучили в пять минут.
- Ну как? - спросил бывший кантор Фишман, отпустив певцов на перекур.
- Сойдет, - стараясь не перехвалить, удовлетворенно кивнул старшина. - Тут что важно? Дивизия у нас литовская, и песня литовская. Политическая линия выдержана. Вот только, хоть я слов не понимаю, но чую, мало заострено на современном моменте. Например, ни разу не услышал имени нашего вождя товарища Сталина. А? Может добавим чего?
Фишман переглянулся с Цацкесом, они пошептались, затем
попросили у старшины полчаса времени и вскоре принесли
дополнительный текст.
Там упоминался и Сталин. Старшина остался доволен. Во дворе казармы началась отработка строевого шага под новую
песню.
Моня Цацкес от этих занятий был освобожден. Он сидел в штабе полка, и командир лично инструктировал знаменосца:
- Слухай сюда! Я тебе оказал доверие, ты - парень со смекалкой и крепкий, протащишь знамя на параде, как положено.
Для этого большого ума не нужно. Но вот поедем на фронт, и тут
моя голова в твоих руках.
- Я вас хоть раз побеспокоил или порезал? - не понял
Цацкес.
- Слухай, Цацкес. ты хоть и еврей, а дурак. Я не за
бритье! Сам знаешь - порезал бы меня - загремел бы на фронт с первой же маршевой ротой. Я за другое. Читал Устав Красной
Армии? Что в уставе про знамя сказано - не помнишь? А политрук
учил вас. Так вот, слухай сюда! Знамя… священное… дело
чести… славы… Это все чепуха. Главное вот тут: за потерю
знамени подразделение расформируется, а командир - отдается
под военный трибунал. Понял? Вот где собака зарыта. Командир
идет под военный трибунал. А что такое военный трибунал?
Расстрел без права обжалования… Вот так, рядовой Цацкес.
Командир полка доверительно заглянул Моне в глаза:
- Ты хочешь моей смерти?
- Что вы, товарищ командир, да я…
- Отставить! Верю. Значит, будешь беречь знамя как зеницу
ока, а соответственно и голову командира…
- О чем речь, товарищ командир! Да разве я…
- Верю! А теперь отвечай, знаменосец, на такой вопрос.
Полк идет, скажем, в бой, а ты куда?
- Вперед, товарищ командир!
- Не вперед, а назад. Еврей, а дурак. Заруби на носу, как
только начался бой и запахло жареным, твоя задача - намотать
знамя на тело и, дай Бог ноги, подальше от боя. Главное -
спасти знамя, а все остальное - не твоего ума дело, понял?
Моня долго смотрел на командира и не выдержал, расплылся
в улыбке:
- Смеетесь надо мной, товарищ командир, а?
- Я тебе посмеюсь. А ну, скидай гимнастерку, поучись
наматывать знамя на голое тело, я посмотрю, как ты управишься.
Моня пожал плечами, стащил через голову гимнастерку и остался в несвежей бязевой рубашке.
- Белье тоже снимать?
- Не к бабе пришел. А ну, наматывай!
Он протянул Моне мягкое алое полотнище из бархата с нашитыми буквами из золотой парчи и такой же парчовой бахромой
по краям. Моня, поворачиваясь на месте, обмотал этой тканью
свой торс, а командир помогал ему, поддерживая край. Два витых
золотых шнура с кистями свесились на брюки.
- А их куда? - - спросил Моня, покачивая в ладони кисти.
- Расстегивай брюки, - приказал подполковник.
Моня неохотно расстегнул пояс, и брюки поползли вниз.
- В штаны запихай шнуры, - дал приказание командир. - А кисти между ног пусти. Потопчись на месте, чтоб удобно легли.
Вот так. Теперь застегни штаны и надевай гимнастерку.
Моня послушно все выполнила сразу почувствовал себя
потолстевшим и неуклюжим. Особенно донимали его жесткие кисти
в штанах. Моня расставил ноги пошире.
- Вот сейчас ты и есть знаменосец, - подытожил
удовлетворенный командир полка, отступив назад и любуясь
Моней. - В боевой обстановке придется бежать не один
километр… Не подкачаешь?
- Буду стараться, товарищ командир, только вот
неудобно… в штанах… эти самые…
- Знаешь поговорку: плохому танцору яйца мешают? Так и с тобой. Да, у тебя там хозяйство крупного калибра. К кому это
ты подвалился в нашем доме, когда была бомбежка? А? У,
шельмец! Даешь! Правильно поступаешь, Цацкес. Русский солдат
не должен теряться ни в какой обстановке. Это нам Суворов
завещал. А теперь - разматывай знамя, на древко цеплять будем.
Завтра - парад.
Парад состоялся на городской площади. На сколоченной из свежих досок трибуне столпилось начальство, на тротуарах-женщины и дети. Играл духовой оркестр. Говорили
речи, пуская клубы морозного пара. Подполковник Штанько,
принимая знамя, опустился в снег на одно колено и поцеловал
край алого бархата.
Потом пошли маршем роты и батальоны Литовской дивизии.
Как пушинку нес Моня на вытянутых руках полковое знамя, и алый
бархат трепетал над его головой. Отдохнувшие за день отгула
солдаты шагали бодро. Впереди их ждал праздничный обед с двойной пайкой хлеба и по сто граммов водки на брата.
Особенно тронула начальственные сердца рота под
командованием старшины Качуры. Поравнявшись с трибуной, серые
шеренги рванули:
Марш, марш, марш!
Их ген ин бод
Крац мир ойс ди плдицэ.
Нейн, нейн, нейн,
Их вил нит гейн.
Сталин вет мир фирн.* * Сталин меня поведет (идиш).
У старшего политрука Каца потемнело в глазах.
Он-то знал идиш. Но старшина Качура, не чуя подвоха,
упругой походочкой печатал шаг впереди роты и, сияя
как начищенный пятак, ел глазами начальство.
Военное начальство на трибуне, генеральского звания, в шапке серого каракуля, сказало одобрительно:
- Молодцы, литовцы! Славно поют.
А партийное начальство, в шапке черного каракуля,
добавило растроганно:
- Национальное, понимаешь, по форме, социалистическое -
по содержанию…
И приветственно помахало с трибуны старшине Качуре.
Старший политрук Кац прикусил язык.
Адажио! Альбинони? Джадзотто?
В чью душу сошла эта красота? Кто именно отдал её нам?
Томазо Джованни Альбинони, венецианец, 8 июня 1671 - 17 января 1751, Венеция, композитор и скрипач эпохи Барокко.
При жизни был известен главным образом как автор многочисленных опер, однако в настоящее время известностью пользуется и регулярно исполняется главным образом его инструментальная музыка.
Адажио соль минор для струнных инструментов и органа, известное как Адажио Альбинони - (произведение Ремо Джадзотто ?), впервые опубликовано в 1958 году.
По утверждению Джадзотто (Ремо Джадзотто, 4 сентября 1910, Рим - 26 августа 1998, Пиза, - итальянский композитор и музыковед), пьеса представляет собой реконструкцию, основанную на фрагменте из музыки Томазо Альбинони, найденном на развалинах, разрушенной при налётах союзной авиации в конце Второй мировой войны, Саксонской земельной библиотеки в Дрездене. Ремо Джадзотто опубликовал в 1945 году первую научную биографию Альбинони, который работал в Германии в 1720-е г Найденный фрагмент, согласно предисловию Джадзотто к первому изданию Адажио, содержал басовую партию и два фрагмента партии первой скрипки общей продолжительностью шесть тактов. Первая публикация пьесы целиком была озаглавлена так: Ремо Джадзотто. Адажио соль минор для струнных и органа на основе двух фрагментов темы и цифрованного баса Томазо Альбинони.
Пьеса, с точки зрения критики, стилистически отличается от несомненных произведений барокко вообще и Альбинони в частности. В 1998 году известный музыковед и музыкальный педагог, профессор Люнебургского университета Вульф Дитер Лугерт в соавторстве с Фолькером Шютцем опубликовал в журнале «Praxis des Musikunterrichts» обзор проблемы авторства Адажио, включающий фрагменты писем из Саксонской земельной библиотеки.
В этих документах утверждается, что такой музыкальный фрагмент из наследия Альбинони в собрании библиотеки отсутствует и никогда в нём обнаружен не был, так что сочинение в целом является безусловной подделкой Джадзотто.
Кто автор этого чуда? Это очень важно? Почему возникли сомнения? Почему Джадзотто не бился за своё авторство? Почему Джадзотто не бился за авторство Альбинони? Быть может эта музыка забрала все его жизненные силы? А теперь тихонько, по капле, отдает эти силы нам, тем, кто её слышит? А
В первом классе учительница заставляла нас шевелить пальцами и приговаривать: «Мы писали, мы писали - наши пальчики устали».
Я решил, что, если в одном слове поменять ударение, будет интереснее. Поменял и - оказался в коридоре. Смотрел в большое окно на церковь, в которой был гараж штаба противовоздушной обороны, и осознавал, что если хочешь что-то поменять - лучше молчать.
Кстати сказать, справа от церкви-гаража в убогом строении жил один из авторов интермедий Аркадия Райкина. Желая помочь, Аркадий Исаакович отправил письмо председателю Мосгорисполкома с просьбой улучшить литератору жилищные условия. Того (вот авторитет!) тут же вызвали и предложили на выбор. Он выбрал жилплощадь в центре столицы и… писать (тут ударение на втором слоге) перестал. Вероятно, потеряв питательную среду.
Жили в коммуналках, стояли в очередях, одевались бедно и - улыбались. Пели песни. Потому что знали и не забывали: если не падают бомбы, не грозит ежесекундная гибель на полях боёв родным и близким, если имеешь кусок хлеба и кусок мыла - радуйся!
А сейчас за рулём иномарок сидят люди хмурые, словно они идут (едут) в смертельный бой! Даже у олигархов выражение лица, будто у них хроническое несварение желудка и далеко от туалета нельзя отходить. Может быть, для оздоровления общества вместо реклам вернуть на стены домов надписи: «Бомбоубежище», «При обстреле эта сторона улицы наиболее опасна»?
Памятники истории - они разные. В Москве напротив Института им. Склифосовского находятся дома, которые строили пленные немцы. Не победители, а - побеждённые. И это тоже памятник истории. Облик которого должен сохраняться в первозданном виде. Но…
С памятниками прошлого у нас обращаются, будто, обновляя старый мундир, спарывают маршальские погоны и пришивают новенькие лейтенантские. От здания бывшей Военно-инженерной академии одна стена осталась (не утратили бы мемориальную доску с изображением легендарного генерала Карбышева). Антикварные безделушки бережно собирают и трепетно хранят. А здесь понять не могут, что вот в эти двери (которых уже нет!) входили герои. Вот в этих аудиториях (след которых простыл!) учили будущих победителей побеждать.
Деньги! Вот божество, которому сегодня поклоняются. Восстанавливаются церкви, строятся новые храмы. А надо бы в центре России возвести огромный храмище, где на иконах не лики святых, а - доллары, евро! Молитесь! И вам воздастся!
…Исторические интерпретации прошлого… Они всегда субъективны и избирательны, как и человеческая память. Достоверно о том, что происходило когда-то, не знают даже ученые, именующие себя историками. По крайней мере, истинные ученые, которые понимают ограниченность процесса познания как такового и особенно в своей области. На 100% знают, «как это было», только пропагандисты и фанатики. Поэтому чем меньше мы будем искать в прошлом поводы для разжигания ненависти сегодня - особенно под видом якобы содействия примирению вчерашних оппонентов - тем лучше будет наше завтра.
Из дневника солдата группы армий «Центр», 20 августа 1941 года. После такого опыта в немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка «Лучше три французских кампании, чем одна русская»: «Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции… Сегодня дорога наша, завтра её забирают русские, потом снова мы и так далее… Никого ещё не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и всё остальное?!»
Эрих Менде, обер-лейтенант 8-й силезской пехотной дивизии, о разговоре, состоявшемся в последние мирные минуты 22 июня 1941 года: «Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдём свою смерть, как Наполеон, - не скрывал он пессимизма. - Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии».
Альфред Дюрвангер, лейтенант, командир противотанковой роты 28-й пехотной дивизии, наступавшей из Восточной Пруссии через Сувалки: «Когда мы вступили в первый бой с русскими, они нас явно не ожидали, но и неподготовленными их никак нельзя было назвать. Энтузиазма [у нас] не было и в помине! Скорее всеми овладело чувство грандиозности предстоящей кампании. И тут же возник вопрос: где, у какого населённого пункта эта кампания завершится?»
Артиллерист противотанкового орудия Иоганн Данцер, Брест, 22 июня 1941 года: «В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы»
Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии: «Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись»
Шнайдербауэр, лейтенант, командир взвода 50-мм противотанковых орудий 45-й пехотной дивизии о боях на Южном острове Брестской крепости: «Бой за овладение крепостью ожесточённый - многочисленные потери… Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли»" (из боевых донесений 45-й пехотной дивизии вермахта, которой был поручен захват Брестской крепости; дивизия насчитывала 17 тысяч человек личного состава против захваченного врасплох 8-тысячного гарнизона крепости; только за первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все 6 недель кампании во Франции). «Эти метры превратились для нас в сплошной ожесточённый бой, не стихавший с первого дня. Все кругом уже было разрушено почти до основания, камня на камне не оставалось от зданий… Сапёры штурмовой группы забрались на крышу здания как раз напротив нас. У них на длинных шестах были заряды взрывчатки, они совали их в окна верхнего этажа - подавляли пулемётные гнезда врага. Но почти безрезультатно - русские не сдавались. Большинство их засело в крепких подвалах, и огонь нашей артиллерии не причинял им вреда. Смотришь, взрыв, ещё один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь».
Меллентин Фридрих фон Вильгельм, генерал-майор танковых войск, начальник штаба 48-го танкового корпуса, впоследствии начальник штаба 4-й танковой армии: «Можно почти с уверенностью сказать, что ни один культурный житель Запада никогда не поймёт характера и души русских. Знание русского характера может послужить ключом к пониманию боевых качеств русского солдата, его преимуществ и методов его борьбы на поле боя. Стойкость и душевный склад бойца всегда были первостепенными факторами в войне и нередко по своему значению оказывались важнее, чем численность и вооружение войск… Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он мечется из одной крайности в другую. Его натура так же необычна и сложна, как и сама эта огромная и непонятная страна… Иногда пехотные батальоны русских приходили в замешательство после первых же выстрелов, а на другой день те же подразделения дрались с фанатичной стойкостью… Русский в целом, безусловно, отличный солдат и при искусном руководстве является опасным противником».
Ганс Беккер, танкист 12-й танковой дивизии: «На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть».
Из воспоминаний артиллериста противотанкового орудия о первых часах войны: «Во время атаки мы наткнулись на лёгкий русский танк Т-26, мы тут же его щёлкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!»
Гофман фон Вальдау, генерал-майор, начальник штаба командования Люфтваффе, запись в дневнике от 31 июня 1941 года: «Качественный уровень советских лётчиков куда выше ожидаемого… Ожесточённое сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям».
Из интервью военному корреспонденту Курицио Малапарте (Зуккерту) офицера танкового подразделения группы армий «Центр»: «Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…»
Эрхард Раус, полковник, командир кампфгруппы «Раус» о танке КВ-1, расстрелявшем и раздавившем колонну грузовиков и танков и артиллерийскую батарею немцев; в общей сложности экипаж танка (4 советских воина) сдерживал продвижение боевой группы «Раус» (примерно полдивизии) двое суток, 24 и 25 июня: «…Внутри танка лежали тела отважного экипажа, которые до этого получили лишь ранения. Глубоко потрясённые этим героизмом, мы похоронили их со всеми воинскими почестями. Они сражались до последнего дыхания, но это была лишь одна маленькая драма великой войны. После того, как единственный тяжёлый танк в течение 2 дней блокировал дорогу, она начала-таки действовать…»
Из дневника обер-лейтенанта 4-й танковой дивизии Хенфельда: «17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата (речь идёт о 19-летнем старшем сержанте-артиллеристе Николае Сиротинине). Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости… Оберст перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, мы завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?»
Из признания батальонному врачу майора Нойхофа, командира 3-го батальона 18-го пехотного полка группы армий «Центр»; успешно прорвавший приграничную оборону батальон, насчитывавший 800 человек, был атакован подразделением из 5 советских бойцов: «Я не ожидал ничего подобного. Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятёркой бойцов».
Из письма пехотного офицера 7-й танковой дивизии о боях в деревне у реки Лама, середина ноября 1941-го года: «В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов».
Меллентин Фридрих фон Вильгельм, генерал-майор танковых войск, начальник штаба 48-го танкового корпуса, впоследствии начальник штаба 4-й танковой армии, участник Сталинградской и Курской битв: «Русские всегда славились своим презрением к смерти; коммунистический режим ещё больше развил это качество, и сейчас массированные атаки русских эффективнее, чем когда-либо раньше. Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвёртый раз, невзирая на понесённые потери, причём и третья, и четвертая атаки будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием… Они не отступали, а неудержимо устремлялись вперёд. Отражение такого рода атаки зависит не столько от наличия техники, сколько от того, выдержат ли нервы. Лишь закалённые в боях солдаты были в состоянии преодолеть страх, который охватывал каждого».
Фриц Зигель, ефрейтор, из письма домой от 6 декабря 1941 года: «Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придётся подохнуть».
Из дневника немецкого солдата: «1 октября. Наш штурмовой батальон вышел к Волге. Точнее, до Волги ещё метров 500. Завтра мы будем на том берегу, и война закончена.
3 октября. Очень сильное огневое сопротивление, не можем преодолеть эти 500 метров. Стоим на границе какого-то хлебного элеватора.
6 октября. Чёртов элеватор. К нему невозможно подойти. Наши потери превысили 30%.
10 октября. Откуда берутся эти русские? Элеватора уже нет, но каждый раз, когда мы к нему приближаемся, оттуда раздаётся огонь из-под земли.
15 октября. Ура, мы преодолели элеватор. От нашего батальона осталось 100 человек. Оказалось, что элеватор обороняли 18 русских, мы нашли 18 трупов" (штурмовавший этих героев 2 недели батальон гитлеровцев насчитывал около 800 человек).
Йозеф Геббельс: «Храбрость - это мужество, вдохновлённое духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся».
Губерт Коралла, ефрейтор санитарного подразделения 17-й танковой дивизии, о боях вдоль шоссе Минск-Москва: «Они сражались до последнего, даже раненые и те не подпускали нас к себе. Один русский сержант, безоружный, со страшной раной в плече, бросился на наших с сапёрной лопаткой, но его тут же пристрелили. Безумие, самое настоящее безумие. Они дрались, как звери, и погибали десятками».
Из письма матери солдату вермахта: «Мой дорогой сынок! Может, ты все же отыщешь клочок бумаги, чтобы дать о себе знать. Вчера пришло письмо от Йоза. У него все хорошо. Он пишет: «Раньше мне ужасно хотелось поучаствовать в наступлении на Москву, но теперь я был бы рад выбраться изо всего этого ада».
… бывало скажет три слова - что гром прогремел - вороны с деревьев падали… что ни нерв - то струна, потому, что ни слово - то гром. Да… такой он был человек. Бензовоз. З-з-з. На бегу успевал остановить бабу, что коня на скаку… Как крикнет «Эй дура! Зачем ?!» - так баба срочно в избу бежит. А как забежит - так та загорается… Такой был горячий мужик. Одним словом мог воспламенить … потом дома горят. Да потому и горят, что мужик. Мужичаара… А кони так и бегут, не остановленные. Дур на них не хватает. Все дуры не дуры - они теперь за мужиком побежали. Гореть хотят… Мужик уже молчит. Бежит за скакунами. «Э-ге-гей. Скакуны. Стоййаать, бля… ь. Колбаса»… Что за колбаса - скакуны, переглядываясь пожимали волосатыми плечами и дико хохотали над убогим… Ну ни хрена себе, неуважение! Мужик кричал, вороны падали, бабы выбегали на дорогу останавливать мужика, скакуны ржали, колос крепчал, но не давал семени. Нация вырождааалась… Был мужик - остался пшик. Скакуны не бегают - зачем, если никто не остановит. Бабы тлеют по-тихоньку, избы остывают. На мир опускается тьма. Тишина вокруг. Скука. Где-то дымятся, догорают костры, тихую песню напевает в норке степной зверек - есть еще зерно, есть. Но все меньше и меньше. Завтра пчела, возможно, соберет последнюю пыльцу, и вот тогда уже не будет… Но пока есть.
Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все духовные ценности. Но однажды они заметили, как остров начал уходить под воду. Все ценности сели на свои корабли и уплыли. На острове осталась лишь Любовь. Она ждала до последнего, но, когда ждать уже стало нечего, она тоже захотела уплыть с острова. Тогда она позвала Богатство и попросилась к нему на корабль, но Богатство ответило: «На моём корабле много драгоценностей и золота, для тебя здесь нет места». Когда мимо проплывал корабль Грусти, она попросилась к ней, но та ей ответила: «Извини, Любовь, я настолько грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве». Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила о помощи её, но та сказала, что Любовь нарушит гармонию на её корабле. Рядом проплывала Радость, но та так была занята весельем, что даже не услышала о призывах Любви. Тогда Любовь совсем отчаялась. Но вдруг она услышала голос где-то позади: «Пойдём, Любовь, я возьму тебя с собой». Любовь обернулась и увидела старца. Он довёз её до суши, и, когда старец уплыл, Любовь спохватилась, ведь она забыла спросить его имя. Тогда она обратилась к Познанию: - Скажи, Познание, кто спас меня? Кто был этот старец? Познание посмотрело на Любовь: - Это было Время. - Время? - переспросила Любовь. - Но почему оно спасло меня? Познание ещё раз взглянуло на Любовь, потом вдаль, куда уплыл старец: - Потому что только Время знает, как важна в жизни Любовь.
Рассказал один фронтовик. К сожалению уже ушедший. Для удобства буду рассказывать от первого лица.
Что лучше, профессиональная армия или по призыву? В войну я насмотрелся как молодые необстрелянные мальчишки гибли в первом же бою. Ходило даже такое поверье, что если после первого боя уцелел, - то дальше уже долго воевать будешь.
Я войну начинал в составе сибирских дивизий. До того как в конце осени 1941 года нас перебросили под Москву, мы четыре года на советско-китайской границе стояли. Практически ни одна ночь без стрельбы не обходилась. Японская разведка постоянно пакостила: то сено для лошадей подожгут, то часового обстреляют. Так что за четыре года мы были уже все с боевым опытом. Некоторые ребята даже на звук или вспышку выстрела без промаха стреляли.
Запомнилась первая атака. Подтянулись мы на передовую. Короткий диалог наших командиров с местными обитателями окопов: «Ну, что держим оборону?». «Держим».
- Ну, а сейчас мы пойдем прогуляемся…
Далее команда по цепи: «Штыки примкнуть!» и неуставное «Пошли, ребята!». Местные командиры за головы схватились: «Куда на пулеметы?!» «Без артподготовки!» «Да вас же всех положат!»
И только несколько минут спустя всем стало ясно. Мороз под пятьдесят градусов. Оружейные затворы не работают - смазку прихватило. Мы в полушубках, свеженькие, с трехлинеками и злые как черти. А немец мороженый, измотанный боями и винтовка не у каждого. А с нестреляющими хоть с «машиненпистоле» хоть с пулеметом бросаться на штыки трехлинеек как-то не особенно сподручно.
Атака быстро переросла в побоище. Прав был Суворов - штык - молодец! Соседи потом удивлялись: «Откуда этих собак привезли? У них даже
потерь-то нет!». Но потери, конечно, были…
Ставится задача: Обнаружена огневая точка террористов, прикрываемая переносным зенитным ракетным комплексом (ПЗРК). Точку необходимо уничтожить, используя для этого один вертолет. Все.
Участники выполняют задачу по очереди, по сумме полученных баллов определяют победителя. За прямое попадание в цель начисляют 100 очков, за отклонение очки сокращают. То есть, чем дальше от цели попал боеприпас, тем меньше баллов получает участник. Но еще большее
количество баллов снимают за вход в зону поражения ПЗРК. В данном случае это 3 км. И чем глубже в эту зону входишь и чем дольше там находишься, тем больше очков теряется.
От НАТО выступали американцы, на специально предназначенном для таких целей ударном вертолете «Апач». Подвесили на него управляемые ракеты воздух-земля и вперед. Подлетели к 3-километровой зоне, но точка террористов оказалась слишком мелкой (окопчик на 3-х человек) для обнаружения ее с этой дистанции. Подлетели еще на 0,5 км, засекли, пульнули ракету, и пока оператор наводил ее на цель, отстреливали тепловые ловушки. А это уменьшает сумму снимаемых баллов за влет в зону поражения. Ракета угодила в 7 метрах от цели. Результат отличный.
Настал черед России. Специализированные ударные вертолеты тогда еще только планировали принять на вооружение. Все, что было у наших - это Ми-8 десантно-пассажирской версии с прикрученными по бокам блоками с неуправляемыми ракетами. Это, по сути, единственное, чем он отличался от себя в гражданской версии, которая катала многие годы народ по всей стране. Накрыть цель из этих мини-Катюш, можно было только в упор, проскочив над самой целью и при этом не факт, что удастся попасть так же близко, как американцам. Так что этот вариант, для победы, не годился.
Но стрелять больше было нечем. И тогда…
Но давайте сначала перенесемся чуть-чуть вперед. Штаб всего этого мероприятия находился километрах в 50-ти от полигона. Генералы, естественно, были там и ждали результатов. Результаты, по сути, были не секретом, потому как все были в курсе, у кого какая
техника на руках. Хотя наши все же надеялись, что каким-то чудом удастся обосраться не очень сильно. Натовцев же интересовали цифры: насколько русская техника 40-летней давности проигрывает современным высокоточным системам.
И тут пришли данные. Натовцы набрали 85 балов из 100. Россия - 100 баллов из 100. Все в ауте. Один американский полковник, год
проработавший атташе в России, даже произнес «Акуеть, твой мать».
Как же было. Командир покумекал над заданием. И отдал приказ: «Десантная группа с сапером на борт!». Вертолет вылетел, сел возле 3-километровой зоны. Десантники совершили марш-бросок. Заминировали и взорвали условный «окопчик». А затем вернулись. И вышло, что в зону поражения вертушка не входила, попадание в цель - стопроцентное. И при этом не нарушено ни одно условие поставленной задачи!
- Мы это, мы вашего быка не возьмем.
- ??
- У него это, ммм, аневризма мошонки.
- Чего-чегооо ?!!
- Чего-чего - мошонки… аневризма… Мошончатость повышенная, что не ясно.
- … что зза… Что за бред ?! Что за ерунду вы мне тут несете ?!
- Могу не нести. Следующий!
- Ну, погодите, погодите… Ну, что можно сделать, вы только скажите?
- Ммм, нуу… ну, если мы вас правильно поняли - вы нас правильно поняли… Вы ж нас правильно поняли, а?
- Я вас правильно понял. Так что можно сделать?
- Гм… Вы уверены, что вы нас правильно поняли ??
- Да уверен. Так что можно сделать ??
- Гм… Ну придите позже, может что-нибудь и придумаем.
- Я не могу позже. Мне нужно раньше.
- Ну, раньше мы не можем, мы можем позже.
- И что, никак нельзя раньше?
- Можно. Но позже.
- Гм… Как это?
- Как это как это… Вам нужно раньше?
- Ну да.
- Вот и приходите раньше. Но позже.
- А бык?
- Ну и бык… Если, конечно аневризма не замучает.
- Да не мучила раньше.
- Ну, то раньше. Теперь будет позже… то есть мучить.
- … Так все печально?
- А то !
- Хорошо, мы прийдем. И пораньше.
- Хорошо, приходите. Только позже.
- Раньше позже? Или позже раньше?
- Да где-то между.
- Хорошо, мы прийдем где-то между.
- Вот и славно. Будем вас ждать.
- Ну, мы пошли.
- Конечно идите. Я вас не задерживаю.
- Ну, мы пошли… Коли так.
- Да уж, конечно, идите.
- Идем.
- Да, идите.
- … Мы уходим.
- Я вижу.
- Ну, с богом.
- А с чем же.
- Так до свидания.
- И вам не хворать.
- Мы пошли.
- Я вам верю. Вам и быку.
- Да, спасибо. Уходим.
- И это прекрасно.
- …
- …
- Как от вас трудно уйти.
- Да уж чего там. А с чем приходили?
- ?? Дык, с быком …
- Аах, быык… Ну да. И что там с ним?
- Аневризма мошонки.
- Да что вы говорите ?! Какой ужас. И что?
- … Ну, вы сказали завтра прийти.
- Раз сказал - приходите.
- Так что, я пошел?
- Конечно, конечно, идите… Тем более скоро обед.
- И правда, простите.
- Не стоит, идите. Дверь там.
- Спасибо, я помню.
- Как славно. Ну что ж не идете?
- Не знаю. Пожалуй пойду.
- Да-да. Всегда будем рады.
…
Погладил в зоопарке тигра вдоль хвоста, оказалось, что тигрица. Увязалась за мной.
По дороге наши чувства подружились, а следуя мимо Дворца Бракосочетания, переглянулись: Ну, что? - Ну, что? и нас немыслимо потянуло вовнутрь.
Однако в регистрации молодого брачного союза было отказано, мол, нельзя невесте вместо подписи в книге записей актов просто воткнуть клыки в неё с обеих сторон.
Естественно невеста не в меру возмутилась и, к несчастью, отгрызла в знак протеста ползадницы у главного регистратора.
Тигрицу, конечно, поймали и обратно в зоопарк за хулиганство, а меня определили в палату номер 6 за подстрекательство хулиганству. Сижу.
Подходит один старожил: Давай знакомиться, - говорит, - я Тигриный Хвост!
Спасибо, - говорю, - я с одним тигриным хвостом имел уже знакомство и довольно-таки неудачное…
Мой знакомый очень любит женщин. Как-то раз его сосед по лестничной площадке уехал в командировку и оставил ему ключ от своей квартиры, ну, там цветочки полить, рыбок покормить
Как-то, знаете, промолчать, о сегодняшнем Дне Победы, не поднимается рука. Сразу хочется обратиться к тем, кто считает множественные мнения думающих людей, о неуместности той помпы с которой мы празднуем 70-ю годовщину Победы, чем-то сугубо-личностно относящимися к самим ветеранам. Конечно нет. Глупо думать, что те, кто считает что ветеранов надо любить всегда, а не только по праздникам, ненавидят ветеранов или имеют, именно к ним, какие-либо претензии. У всех у нас воевали родственники, никто из нас не любит фашизм. Речь, скорее, о подмене понятий, настоящие: любовь, забота, патриотизм и их искусственные заменители (не люблю слова - симулякры). Но, чтобы было сразу понятно о чём, собственно, речь, надо сделать некоторое отступление, так сказать, чтобы оказаться у начала - надо начать издалека.
Нет, я не собираюсь углубляться в окопы истории, и так всем ясно, кто и за что воевал, кто и чему противостоял. Мне хочется отлистать историю лишь на один год, на прошлогоднее празднование Победы. Описать несколько встреч, в один день, в одном месте, за один день до 9-го мая.
Встреча первая.
Направляясь в магазин, в г. N, встречаю одного бывшего работника, всем известного заведения, которое теперь сменило название, видимо, именно для того чтобы не бросать тень на тех, кто животы свои клал - ради живота своего ещё под прежней вывеской. Данный работник заведовал отделом по борьбе с незаконным оборотом наркотических средств, поэтому всё в его районе и вся, что было связано с «наркотой», не проходило мимо его кармана, а посему, он честно сажал тех, кто не желал этот карман пополнять, стараясь сбывать и распространять без его ведома, то есть, незаконно.
Выйдя из супермаркета, он подошёл к своему дорогому авто.
- Привет.
- Привет.
- Такие люди и без… ох. раны - это я ему.
Шикарная одежда. Золотой перстень, пару печаток, цепь «атиротвейлер» а ля 90-е. Типичный представитель власти.
- По прежнему работаешь?
- На пенсии.
- Хороша пенсия - говорю я, округляя указательным пальцем - его «всё».- А что «бизнес», уже в прошлом?
Он посмотрел на меня, глазами безнаказанности, как на отбившуюся от колхозной отары единицу, и, осознав, что я дешифровал его посыл правильно, осознав, взаимно, что опасно гулять одному по полям, без присмотра, снисхадительно улыбнулся.
К антенне его машины, была привязана лента Победы.
- Патриотеешь? - это я, ему.
- Всегда!
- Будь здоров.
- И тебе… не.хворать.
Встреча вторая.
Захожу в супермаркет. Продовольственный отдел. Скольжу взглядом по мясному прилавку. Откуда-то из-под него, появляется женщина, и мило улыбаясь спрашивает:
- Помочь?
- Нет, нет - отнекиваюсь я - спасибо, я так, смотрю.
А сам не свожу с неё взгляд. Я отчётливо вижу, перед собой, привлекательную самку тиранозавра, с зубов которой стекает слюна. Так и хотелось спросить: вы мясо, клыками разделываете?
«Тиранозавриха», услыхав, что я не собираюсь ничего покупать, продолжая смотреть на меня уже не как на добычу, потеряла ко мне всяческий интерес. Я смотрю в её глаза, в эти две синие бездны добра к покупателю, и вижу, как, в обоих из них, кто-то аккуратно обрабатывает ногти пилочкой. Размеренные, такие, движения: вжить-вжить - чуть ли не ленивые. Куда спешить добру, если команды «фас» не было? На груди у этой дамочки, поверх белого халатика, был приколот бант Победы. Сами понимаете, что спросить мадам о патриотизме, меня пожалел мой язык.
Встреча третья.
Выхожу из супермаркета. Два дворовых «патриота», с лентами в петлицах, прямо на крыльце, стоя напротив друг друга, разделённые, как приграничной полосой, пакетом с выпивкой, жарко спорили о принадлежности своих родов, к Великой Отечественной, будучи уже поддатыми, в пределах допустимой нормы. Казалось, что кто-нибудь из них, вот-вот, произнесёт, булгаковским Шариковым: «Да я на колчаковских фронтах!», чтобы сразу обмыть чудесное с них возвращение.
Три встречи: отсутствие истинной любви к Родине - выпячивает из себя только ту и к тому, которая и к чему есть.
Наши дни. «Ночные Волки» - едут за рубеж, с лентами в кожаных петлицах, на ма"цацыклах". Представьте, только на секунду: стоят наши, наградные-легендарные победители, восставшими покойниками, а мимо них едет клёпанный кортеж, с поздравлением. Представили? Дальше хочется продолжить Михал Михалчским, Жванецким :" Хорошо у них было с собой, по 300 фронтовых. Приняли. - Нормальное поздравление, Григорий. - Отличное, блин, поздравление, Константин!".
Хотите поздравить? Ради бога! Покрасьте могилки заброшенные ветеранские, сделайте субботник на кладбИще, эта, так сказать, местность, гораздо ближе к вашему лицу. Вандалы кладбищенские хоть, глядишь, поразбегутся, решив, что, всё-таки, произошло, случилось так, как показывали в «Восставших из мертвецов». Хотите? Ради бога! Но банты Святые не надевайте. Зачем? Мы и так верим, что вы тоже, это самое, Родину…, любите…, по своему…, очень. Только Святое не трогайте. Когда дотрагиваешься до Святого, то надо, сначала, совершив омовение, хотя бы, переодеться. Переодевшись же, в светлое и чистое, спешившись с мацацыкла, идти и рассказывать, о зове сердца и порыве души, цивилизованным образом.
Вообще, тот, кто раздаёт сегодня Ленты, понимает, что «Меркурия можно вырезать не из всякого дерева»? СтранЫ, в которой была война - нет. Страны, которые были раньше братскими - идёт война! Всё то, что, в оставшемся от страны, принадлежало народу, ему уже не принадлежит. Посмотрите в глаза покойников. Внимательно. Не совестно? Что празднуем, господа патриоты? Или это подготовка к всеобщей мобилизации. Такое впечатление, с этим жутким ажиотажем, что нас хотят уверить в том, что пора нам, как деды, проявить себя на поле бранном. Войне - никогда не рано. А имеют ли они право, народы между собою стравливать?
Теперь, вот о чём. Разве живём богато, чтобы столько денег на помпу потратить? А пойдите и спросите ветеранов: Хотите, мы вам тысяч пО ста дадим, единовременно, так, в знак благодарности, а парадов проводить не будем? Откажутся? А солдатов, которым маршировать не придётся, к вам в огороды отправим, вскопают, посадят, хотя бы картошку тольку, прополют, окучат, а ещё и выкопают, год-то - не поди какой - Юбилейный, так весь год и будут служить вам, так, в благодарность. Откажутся? Соберите тысяч десять ветеранов, «останки» все, да увезите на месяцок в г. Сочи, в свои гостиницы, за свой счёт, всё равно на народное построено. Откажутся? Да не откажутся. Не отчего отказываться будет, так как не поступит от вас таких предложений, одной пыли в глаза напускать хотите опять, и на мёртвых душах навариться хотите. Не любит наша власть Ветерана, не рентабельный он. Потому и зарплата у депутата больше, чем у Ветерана, потому что Ветеран освобождал земли, а депутат захватил.
Вообщем, имея, на лицо, то, что у нас есть, мы хотим вспомнить то, что у нас было, чтобы помнить всегда. Не напоминает песни Владимира Семёновича:"Хотели Кока, а съели Кука"? Помоему, очень похоже. Откликнулось одним, а аукается - совершенно другим. Кукушечка фронтовая отсчитала годочки ушедших погибших, а теперь, некое иноземное «киндза-дзовое» КУ!- непонятным, уже не-леоновким. О чём оно, это «ку»? Кукушка? Кук? Или: «Выходила на берег Кутюша? Опять Михал Михалыч, выручай: «- Нормальная Кутюша, Григорий. - Отличная, Кутюша, Константин!»
Власть, которая хвалится оружием - «импотентна». Рождения - Появления, от такой власти, ждать не приходится. Хозяин - полями хвалится, да урожаем. Вот, что я вам всем хотел сказать.
Гранаты с неба
В 1944 году, когда советские войска стремительно шли на Запад, были и те, кто наносил удары им в спину. Речь идёт о тех самых людях, которых сейчас на Украине пытаются представить «героями и патриотами».
И вот один из отрядов таких «патриотов» совершил нападение на штаб фронта. Охрана штаба вступила в бой. Под огнём бандеровцев в небо взвился У-2 - связной самолёт. Лётчик, развернув машину, прошёл над атакующими и забросал их ручными гранатами, после чего вызвал подкрепление.
Атака нацистских пособников была отбита, а лётчика, проявившего мужество и высокое мастерство, представили к ордену.
Фамилия героя была известна всей стране - Каманин. Николай Каманин был одним из первых Героев Советского Союза, участником спасения челюскинцев.
Вот только атаку бандеровцев сорвал не Николай Петрович Каманин, а его сын, Аркадий Николаевич.
И было Аркаше Каманину в тот момент неполных 16 лет.
Отцовский характер
Любовь к небу досталась ему от отца. Гены Николая Каманина в сыне проявились очень рано - с малых лет он обожал находиться на аэродроме, на летних каникулах помогал, работая авиационным механиком. Неудивительно, что в 1941-м Аркадий Каманин стал работать механиком на авиационном заводе.
У него было типичное детство сына офицера. Аркадий родился 2 ноября 1928 года на Дальнем Востоке, потом вместе с родителями сменил несколько мест службы. Когда отец работал в Москве, семья Каманиных жила в легендарном Доме на набережной. Перед самой войной Каманина-старшего перевели в Ташкент, где они и жили до 1943 года.
Николай Каманин рвался на фронт, и в июле 1942 года Герой Советского Союза был назначен командиром 8-го смешанного авиакорпуса. К весне 1943-го Каманину было присвоено звание генерал-майора, и вскоре к нему, принявшему 5-й гвардейский штурмовой авиакорпус, приехали жена с сыном.
Генералам дозволительно немного больше, чем другим, - и на войне, и в мирное время. Потому жена решила остаться с мужем, устроившись работать при штабе, а сына родители собирались отправить в тыл.
Но тут у Аркадия проявился отцовский характер. «Не поеду, и всё», - ответил он изумлённому отцу-генералу. Если бы пользы от мальчишки не было, возможно, его так или иначе отправили бы подальше от фронта. Но Аркадий был к тому времени высококлассным механиком, и отец скрепя сердце оставил сына в расположении своего подразделения.
Так 14-летний Аркадий Каманин добровольцем вступил в Красную Армию, став механиком по спецоборудованию эскадрильи связи штаба.
На нейтральной полосе
Но Каманину-младшему этого было мало, он сам хотел подняться в небо. Сначала летал на двухместном У-2 в качестве штурмана-наблюдателя, а летом 1943 года, сдав экзамены, получил допуск к самостоятельным полётам. Причём сдавал экзамен Аркадий Каманин самому строгому из возможных экзаменаторов - генералу Каманину.
Лётчик связи - на первый взгляд, профессия не такая героическая, как лётчик-истребитель. Но это только на первый взгляд. В разгар боёв на маленьком У-2 продираться в самое пекло, доставляя приказы командования и проводя разведку, - это тяжёлое и опасное ремесло. Сотни лётчиков связи пали на полях сражений Великой Отечественной.
Аркадия, самого младшего из пилотов, получившего прозвище «Летунок», берегли, как могли.
Но война есть война, и генерал Каманин отдавал приказы сержанту Каманину, отправляя его в полёты, каждый из которых мог оказаться последним.
Бесстрашие Аркадия Каманина поражало даже видавших виды лётчиков.
Однажды У-2 Аркадия возвращался в штаб. Лётчик обратил внимание, что на нейтральной полосе лежит на брюхе подбитый Ил-2, совершивший вынужденную посадку. Кабина была закрыта, а значит, пилот, скорее всего, ранен.
Аркадий, не раздумывая, сажает свой У-2 рядом, посреди нейтральной полосы. Гитлеровцы в любой момент могли атаковать, и нельзя было терять ни минуты.
В кабине Ила лежал раненый лейтенант Бердников, сбитый при возвращении из разведывательного полёта. Аркадий снял фотоаппарат с плёнкой, а затем погрузил раненого в свой самолёт.
Как 14-летний подросток сумел в этой ситуации справиться с перемещением раненого взрослого мужчины, загадка, но Аркадий это сделал.
За происходящим внимательно наблюдали советские солдаты и гитлеровцы. Немцы готовили вылазку, намереваясь взять в плен лётчиков, однако советские пехотинцы прикрыли Аркадия огнём. Его У-2 взлетел с нейтральной полосы, доставив в штаб ценные сведения и спасённого пилота.
«Заяц» на хвосте
Случались, конечно, и почти комические ситуации. Как-то в воздухе, ожидая разрешения на посадку, Аркадий увидел, что его коллега взлетает с… механиком на хвосте. Дело в том, что на мокром грунте при взлёте механики прижимали хвост самолёта, дабы тот, что называется, не «клюнул носом». Главное для механика при этом было вовремя соскочить. В этом случае техник не успел. От гибели его спас выстрел Аркадия из ракетниц, который привлёк внимание пилота. Правда, потом отдирать механика, мёртвой хваткой впившегося в хвост самолёта, пришлось едва ли не половине аэродрома.
За время войны Аркадий Каманин совершил более 650 боевых вылетов
с общим налётом 283 часа.
В начале 1945 года молодой пилот доставил в партизанский отряд под чешским Брно питание для рации и секретный пакет, совершив полуторачасовой полёт за линию фронта по неизученному маршруту в горной местности со сложным рельефом. За этот полёт старшина Каманин был награждён орденом Красного Знамени.
По воле рока так случилось…
Победу в мае 45-го 16-летний старшина Аркадий Каманин встретил с двумя орденами Красной Звезды и орденом Красного Знамени на груди.
После войны он стал отчаянно догонять сверстников, далеко ушедших от него в школьной программе. И здесь Аркадий не подкачал - в октябре 1946 года старшина Аркадий Каманин был зачислен слушателем подготовительного курса Военно-воздушной академии имени Жуковского.
Впереди его ждало блестящее будущее. Ни у кого не повернулся бы язык сказать, что он делает карьеру благодаря папе.
Кто знает, возможно, в середине 1960-х среди подчинённых командира первого советского отряда космонавтов генерала Николая Каманина был бы и лётчик-ас Аркадий Каманин.
Но юному герою было отпущено слишком мало времени. То, что не сумела сделать война, сделала болезнь. 13 апреля 1947 года Аркадий Каманин скоропостижно скончался от менингита.
Ему было всего 18 лет…
В партизанской борьбе в годы Великой Отечественной войны участвовали тысячи советских детей, которые впоследствии были отмечены орденами и медалями. Героя нашего сегодняшнего рассказа среди них нет.
Музыкальный талант в докторской династии
Он не убил ни одного врага, не распространил ни одной листовки, ни разу не пускал под откос поезда с вражескими танками. Его борьба с фашизмом длилась всего несколько мгновений, а оружием его были скрипка и великое мужество…
Его практически никто и никогда не называл полным именем Абрам, все звали Мусей - так, как называла его мама. Позже из-за этого возникла путаница - некоторые считали, что полное его имя Моисей.
Но родные Муси Пинкензона, пережившие войну, рассказали, что мама мальчика, Феня Моисеевна, звала его «Абрамуся». А позже это уменьшительно-ласкательное имя укоротилось до просто «Муси».
Муся Пинкензон родился 5 декабря 1930 года в молдавском городе Бельцы, который на тот момент принадлежал Румынии.
Семья Муси была «классической еврейской семьёй» в полном смысле этого слова. Пинкензоны в Бельцах создали династию врачей, насчитывавшую несколько поколений, и отец Муси, Владимир Пинкензон, был её продолжателем. К доктору Пинкензону в Бельцах относились с большим уважением.
Неудивительно, что мальчику с момента рождения прочили медицинскую карьеру. Однако ещё во младенчестве у Муси проявилась тяга к музыке. Талант раскрылся очень рано: уже в 5-летнем возрасте вундеркинд настолько виртуозно играл на скрипке, что о юном
даровании писали все городские газеты.
Эвакуация
В 1940 году Бессарабия, а вместе с ней и город Бельцы, вошла в состав СССР. Но на обыденной жизни семьи Пинкензонов этот процесс сильно не сказался. Муся, ставший пионером, продолжал усердно заниматься музыкой, Владимир Пинкензон продолжал лечить людей.
В июне 1941 года Муся Пинкензон должен был участвовать в «1-ой республиканской олимпиаде художественной самодеятельности Молдавии», однако все планы рухнули с началом войны.
Семья Пинкензонов эвакуировалась на Восток и через несколько недель прибыла на Кубань, в станицу Усть-Лабинскую.
Здесь Владимир Пинкензон стал врачом военного госпиталя, а Муся пошёл в местную школу. По вечерам он приходил в госпиталь к отцу и играл на скрипке для раненых.
Летом 1942 года Кубань перестала быть глубоким тылом. Стремительное наступление гитлеровцев потребовало новой эвакуации, но ни раненых, ни врачей госпиталя из Усть-Лабинской вывезти не успели.
Врача Владимира Пинкензона, до последнего остававшегося со своими пациентами, арестовали гитлеровцы. Они потребовали, чтобы врач, успевший заработать авторитет и уважением у местных жителей, лечил немецких солдат. Доктор Пинкензон ответил отказом и оказался в тюрьме.
Спустя некоторое время за решётку бросили жену и сына Владимира Пинкензона. Нацисты вознамерились не просто ликвидировать проживавших в Усть-Лабинской евреев, но и устроить акцию устрашения для всех остальных.
Сила одной песни
К месту казни согнали всё население станицы. Когда люди увидели, что среди приговорённых ведут и 11-летнего Мусю Пинкензона, прижимающего к груди своё главное сокровище - скрипку, пробежал ропот:
- Ребёнка-то за что? Нелюди!
Владимир Пинкензон попытался
обратиться к немецкому офицеру, чтобы попросить его пощадить сына, но был убит. Следом застрелили бросившуюся к мужу маму Муси, Феню Моисеевну.
Он остался совсем один, 11-летний мальчик, окружённый истинными арийцами, считающими его «недочеловеком». А за рядами немецких солдат стояли жители Усть-Лабинской, смотрящие на происходящее со страхом и отчаянием. Они ничем не могли помочь Мусе.
Внезапно сам Муся обратился к немецкому офицеру:
- Господин офицер, разрешите мне перед смертью сыграть на скрипке!
Офицер рассмеялся и разрешил. Очевидно, он подумал, что стоящий перед ним маленький еврей пытается ему угодить и таким образом вымолить себе жизнь.
Через мгновение над Усть-Лабинской зазвучала музыка. Несколько секунд ни немцы, ни жители станицы не могли понять, что играет Муся. Вернее, они понимали, но не могли поверить в реальность происходящего.
11-летний Муся Пинкензон, стоя перед гитлеровцами, играл «Интернационал» - гимн коммунистов, который в тот момент был гимном Советского Союза.
И вдруг кто-то в толпе сначала неуверенно, а затем громче подхватил песню. Затем ещё один человек, ещё…
Опомнившийся немецкий офицер заорал:
- Свинья, немедленно прекрати!
Зазвучали выстрелы. Первая пуля ранила Мусю, но он попытался продолжить играть. Новые залпы оборвали жизнь скрипача…
Гитлеровцы в бешенстве разгоняли толпу. Акция устрашения превратилась в акцию их унижения. 11-летний мальчик, стоя перед лицом смерти, проявил такую силу духа, против которой оказалась бессильна вся мощь нацистского оружия.
В этот день люди в Усть-Лабинской снова поверили в Победу. Эту веру им вернул маленький скрипач…
После войны на месте расстрела
Муси Пинкензона в бывшей станице Усть-Лабинской, ставшей в 1958 году городом Усть-Лабинском, установили памятник.
Его борьба с фашизмом длилась всего несколько мгновений, а оружием его были скрипка и великое мужество…
Но разве этого мало?