Ты моя жизнь…
Я сегодня проберусь в твой сон я войду в него не постучавшись, легко ступая и крадясь на цыпочках. туда, в твои тайны. войду осторожно, наощупь,
чтоб не спугнуть, не потревожить твой чуткий сон… Я увижу мир твоими глазами. я буду ощущать твою боль вместе с тобой. я буду купаться в твоей радости вместе с тобой. я буду плакать вместе с тобой… А затем я сотру из твоей
памяти, из твоего сердца, из твоих снов всю боль и обиды… Вместо них я подарю тебе свои улыбки, чтоб
отогреть твою истосковавшуюся душу. я подарю тебе стук
своего сердца, чтоб вновь вернуть тебе способность любить. я прикоснусь к твоим губам-легко, словно летний ветерок, чтоб
напомнить тебе, что такое нежность. я прижмусь на мгновение
к тебе крепко-крепко, чтоб вернуть тебе надежду и веру…
Я побуду с тобой до рассвета, оберегая твой сон и даря тебе уверенность.
А затем, нежно, с любовью
взглянув на тебя, так безмятежно спящего и улыбающегося, я выпорхну из твоего окна…
Ты можешь потерять себя, потерять все. Все границы, все времена. Два тела становятся одним и не знаешь кто кто и что что, а потом наслаждение возрастает так, что ты думаешь, что умрешь если останешься в своем отдельном теле. Но тот кого любишь здесь, это чудо. Ты можешь подняться до небес и вернуться живым и подняться снова, кода захочешь, с тем кого любишь.
. Он поднял одну трехлинейку. Сжал в руках грубовато выструганную, но удобную шейку приклада, ощутил исходящую от оружия надежность.
. Да, конечно, много чего напридумывали люди для уничтожения себе подобных за последние десятилетия, а всё же… Если разобраться, так эти четыре килограмма дерева и стали, обработанные и скомпанованные определенным образом, куда эффективнее многомиллионной стоимости самонаводящих ракет, лазерных устройств и прочих супер сложных изделий.
. В том смысле, что в конце 20 века стоимость уничтожения одного вражеского солдата составляет более ста тысяч долларов, а в те годы, когда капитан Мосин создавал свой шедвр, названная сумма никак не превышала полусотни золотых рублей.
. Остальное каждый может посчитать сам. Вот ещё один, даже не самый сильный довод против милитаризированного мышления.
. За десятую долю денег, что Англия потратила в Фолклендском конфликте, можно просто купить не только острова, но и пол-Аргентины.
Агриппине Григорьевне Кустанаевой было восемьдесят пять лет. Про таких как она, в народе говорят: «Сухое дерево долго скрипит». Всех радостей в её жизни было - походы по воскресеньям в церковь, да квадрат давно немытого окна.
Жила Агриппина Григорьевна в коммуналке. В соседях у неё была молодая семья с двумя детьми и лохматой собачонкой Мишкой.
Мишка, правда, появился чуть позднее, уже при ней. Несуразный чёрный щенок с большой бородатой головой и круглыми, пуговичными глазами. Мишка гадил под облезлой дверью комнаты Агриппины Григорьевны, и оповещал её о содеянном тоненьким визгом.
Тогда баба Граня, опираясь сухими, узловатыми руками на подоконник, тяжело поднималась, доставала из-за шкафа старую тельняшку, и шла открывать дверь.
В коридоре было темно, а баба Граня плохо видела. Очки у неё были старые, купленные ещё в шестидесятые годы. Дужки у них отсутствовали давно, поэтому баба Граня пользовалась резинкой от трусов. Резинка от трусов была незаменимой вещью в хозяйстве Бабы Грани: на ней держалось практически всё её имущество. На резинке были старые наручные часы, которые давно не ходили, но неизменно присутствовали на руке; на резинке был войлочный чепец, в котором старуха ходила дома; на резинке были допотопные чёрные галоши, которые оставляли чёрные полосы на линолеуме, и молодая соседка, бранясь, оттирала потом пол наждачной бумагой; резинкой был перехвачен её старый фланелевый халат, и большой запас резинки лежал в её допотопном шифоньере под скомканными жёлтыми тряпками. Всё, что беспокоило бабу Граню - это то, чтоб запас резинки не иссяк.
Пенсию ей платили исправно, еды ей много не требовалось, поэтому стопка зелёных трёшек и голубых пятёрок, перехваченная всё той же резинкой от трусов, лежала практически нетронутой за иконой Николая Чудотворца.
Поправив резинку от очков, баба Граня наклонилась с тельняшкой к порогу, и щуря выцветшие голубые глаза, наощупь провела полосатой тряпкой по полу. Потом распрямилась, и поднесла тряпку к носу. Принюхалась. Удовлетворённо кивнула, и закрыла дверь.
Она прошла мимо жёлтого дивана с торчащими пружинами, опёрлась на железную спинку кровати, и немножко постояла. Дотянувшись до шифоньера, кинула за него скомканную тельняшку. Потом двинулась дальше, к окну. Села на кривую шаткую табуретку, накрытую куском шерстяного платка, и провела сухой ладонью по подоконнику…
Своих детей у бабы Грани не было. Может, не успела, а может, не смогла - об этом никто не знал.
Муж у неё был. Но недолго. Замуж баба Граня вышла поздно, в сорок лет. А через год началась война.
Похоронка пришла уже в августе сорок первого, и легла в ящик старого комода рядом с тремя письмами от мужа, подписанными «Всегда твой, муж Иван» и его фотокарточкой.
Каждый день, сидя у окна, баба Граня шептала еле заметными на морщинистом лице бескровными губами: «Господи, Иисусе Христе, да когда ж ты меня уже приберёшь-то?»
Она лукавила. Больше всего на свете, кроме страха за иссякающий запас резинки от трусов, она боялась смерти.
Она пряталась от неё за дверью своей комнаты. Она пряталась в дырявой, в пятнах от мочи, перине. Пряталась за жёлтыми сальными шторами, и за немытым окном.
Иногда бабе Гране казалось, что смерть про неё забыла. И тогда она надевала побитую молью меховую жилетку, брала свою шаткую табуретку, и выходила на улицу.
Там она садилась возле подъезда, и угощала пробегавших мимо ребятишек сушёными бананами и печёными яблоками. Дети угощались неохотно. Брали гостинцы скорее из вежливости, и, отойдя в сторону, незаметно выбрасывали мокрые яблоки и твердокаменные бананы в кусты.
Но баба Граня этого не видела.
Иногда к ней присоединялась бойкая баба Катя с четвёртого этажа. Баба Катя была моложе Агриппины Григорьевны лет на двадцать, и выходила на улицу, чтобы хоть с кем-то посплетничать, и приглядывать за гуляющим внуком Борей.
Баба Катя раскрывала складной брезентовый стул, грузно на него обваливалась, и заводила разговор:
- Ну, что, Груша, как твои молодые-то? Не мешают? Поди, клюют тебя, выживают? Я-то знаю, что это такое. Только у меня дети-то родные, а ты с чужими живёшь. От своих-то кровных ещё и стерпеть можно, а с чужими жить - всё не под крылом у мамки-то, да. Жила ты вон, как барыня - одна, да в трёх комнатах, и никто тебе не указ был. А сейчас что? Подселили молодёжь… И ведь ничего не поделаешь - законы у нас такие. Не положено, тебе, Груша отдельной квартирки-то. Вот так-то… Теперь, небось, молодые твои только и ждут, когда ты окочуришься, чтоб комнатку-то твою к рукам прибрать!
И заливалась каркающим смехом.
Баба Граня, щурясь на солнце, и не глядя на товарку, отмахивалась ладошкой:
- Да Бог с тобой, Катерина. ПОлно тебе. Никто меня не выживает, сама себе хозяйка. Не забижают меня. Вот помру - пусть комнату забирают. У них две девки ещё растут. А мне лишь бы угол свой - да и хватит. Нажилась я уже, Катерина. Я ж девятисотого года, мне скоро восемьдесят шесть стукнет, а всё скриплю…
Соседка, споро вывязывая на спицах очередной свитер для Борьки, продолжала:
- Ну, а я ж об чём, Груша? Вот и говорю: смерти твоей там ждут. Сама видишь - молодым тесно скоро будет, с двумя детьми да в двух комнатах… А ну как третьего родят? А ты помирать-то не спеши. Все там будем. Неча им такие подарки делать. Помрёшь ты - выкинут тебя сразу на свалку, вместе с твоими пожитками, и даже государство о тебе не вспомнит! Ты деньги-то на книжку кладёшь? Али дома прячешь?
Спицы замелькали ещё проворнее.
Агриппина Григорьевна поджимала губы:
- Кладу, Катерина, кладу. С соседкой уже договорилась, она меня похоронит как надо. И вещи я уж приготовила чистенькие. Всё будет, Катя, как у людей.
Баба Катя зябко дёргала плечами, и продолжала вязать.
Так пролетело лето. Наступила осень. Как положено, с дождями и сырым ветром. Баба Граня затыкала щели в окнах размоченной в воде газетой «Правда», и наблюдала, как за стеклом теряет последнюю одежонку рябина.
По вечерам к ней стала заходить в гости старшая девочка-соседка. Она забиралась на её, бабы Гранину перину, и прыгала как на батуде, заставляя тяжко скрипеть старые пружины железной кровати.
Они пили с ней жёлтый чай из кукольного сервиза, и баба Граня разрешала девочке залезть в свой комод.
Каждая вытащенная из его нафталиновых недр вещь, сопровождалась восторженными криками, а баба Граня слепо щурилась, и говорила:
- Это, милка моя, Екатерининский пятак… Тяжёлый очень. Такими вот пятаками однажды Ломоносову заплатили. На трех телегах деньги свои увозил. А это что? О… А это коробочка из-под ландрина. Ну, конфеты такие знаешь? Вкусные были. Навроде монпасье. А это, деточка, не трогай. Этому голубю уже сто пятьдесят лет, он мне от матушки на память остался…
И гладила скрюченными артритными пальцами фарфоровую голубку, с намотанной на клюв резинкой от трусов.
Баба Граня читала девочке стихи, вытаскивая их из уголков склерозной памяти. Бог знает, кто их сочинил, и почему они сами так ярко всплывали с голове. Девочка внимательно слушала, и пыталась запомнить их наизусть. Баба Граня тихо смеялась, и гладила соседку по русой головёнке.
Умирать по-прежнему не хотелось.
Тем временем молодая хозяйка вовсю бегала по собесам и юристам, пытаясь добиться ордера на её, бабы Гранину, комнату. Ей то говорили, что надо ждать естественной смерти соседки, то убеждали, что надо поместить её в дом престарелых, и тогда оформлять документы. Хозяйка слушала советы, а делала по-своему.
Баба Граня ложилась спать на свою перину, не снимая войлочного чепца и халата, и засыпая, улыбалась.
Молодая соседка уже отнесла старухину карту к Главврачу шестьдесят восьмой больницы.
Баба Граня смотрела в окно, и иногда, отковырнув ножом газету из щелей, открывала форточку, и сыпала на землю пшено голубям.
Главврач направил к бабе Гране медсестру.
Баба Граня пекла в духовке пятнистую больную антоновку, и радовалась вечернему чаю из кукольного сервиза.
Невидимое кольцо вокруг бабы Грани сжалось. А она пила чай, и гладила старого фарфорового голубя.
А потом к ней пришла молодая медсестра, которая улыбалась, и мерила ей давление. Потом, виновато улыбнувшись, уколола палец иголкой, и всосала в стеклянную трубочку каплю бабы Граниной крови. Баба Граня рассказывала сестричке про своего голубя, про девочку-соседку, про чай из сервиза, и угощала печёной антоновкой.
А вслед за сестрой пришли два молодых мальчика в белых халатах, и сказали, что ей, Агриппине Григорьевне Кустанаевой, надо немножко полежать в хорошей, уютной больнице. Что там большие светлые палаты, и много других старушек, с которыми ей будет о чём поговорить.
Баба Граня растерянно улыбалась, и собирала в пакетик необходимые вещи: пластмассовую чашечку, два мотка резинки от трусов, меховую жилетку и пачку чая со слоном. Голубя ей с собой взять не разрешили.
Она вышла из подъезда, и увидела бабу Катю, которая крикнула:
- Ну что, Груша, с новосельем тебя!
И залилась лающим смехом.
Баба Граня лежала в машине «Скорой помощи», прижимая к груди узелок с вещами, и ей уже очень хотелось назад, домой.
В это время в её комнатке настежь распахнули дверь и окно, и начали ломать и выкидывать комод.
В больнице было холодно, и плохо кормили. И очень не хватало перины и голубя. И ещё было страшно.
А в комнате шёл ремонт. Обдирались старые рыжие обои, и клеились свежие, в голубой цветочек. На место комода очень удачно встал шкаф, а на место кровати - торшер с жёлтым абажуром, и два кресла.
Баба Граня не спала ночами. Она не могла уснуть. Она привыкла к перине, и к тишине. А вокруг стояли узкие солдатские койки с колючими, тонкими одеялами, и стонали соседки по палате.
Девочка-соседка приводила в бабы Гранину комнату подружек, и они все вместе пили чай из кукольного сервиза.
Одинокая слеза скатилась по морщинистой щеке, и впиталась в проштампованную больничными печатями наволочку.
В комнате раздался хрупкий звон. Упал со шкафа, и разбился фарфоровый голубь.
Баба Граня закрыла блёклые глаза, сжала в кулаке под одеялом моток резинки от трусов, и выдохнула: «Господи, Иисусе Христе… Ванечка пришёл.»
Вдохов больше не последовало.
- Милая, не нервничай. В этом нет ничего сложного. Ну прошу тебя, ну ради меня. Ну почему ты все время отказываешься это сделать? Давай. Это же меньше минуты, а пользы - не счесть. Ну почему тебе неприятно? Разве мы чужие люди? Ты что, не любишь меня? Ну послушай, хорош капризничать.
Он начинает закипать.
- Послушай, дорогая. Просто возьми его в руки и надень мне. Не надо морщиться. Не надо держать его двумя пальцами. Возьми его нормально. Я говорю. Возьми. Это. Руками. Ручками, ручками. Нежно, аккуратно. Растяни слегка, тяни не бойся. Это резина, она эластичная. Чуть растяни и надевай. Начинай вот с этого места и натягивай… Нет, еще. Он должен плотно прилегать к коже, иначе все может пойти прахом. Еще… Молодец… ДУРА!!! Дура, больно! Отпусти! Отпусти говорю! Волосы дерешь, идиотка! Кожу защемила!
- Сам идиот! Почему Я должна надевать его? Зачем он вообще нужен? И не ори на меня, козел!
- Зачем, зачем! Затем, что мы не дети и должны думать о безопасности! Месяц с тобой трахаемся, и ты все никак не научишься! Говорил мне папа - держись подальше от блондинок. Не послушал. Какого черта я связался с круглой дурой?!
- Какого черта Я связалась с сумасшедшим садистом? Да ни один мужик не заставлял меня это делать! Ты придурок! Чертов солдафон!
Плачет.
Он смягчается.
- Ну прости меня. Ну прости. Я погорячился. Просто рассердился, что ты не хочешь нам помочь. Ну ты пойми - я хочу, чтобы это сделала именно ты. Мало ли что случится, и я не смогу справиться с этим сам. Давай сначала начнем. Нет, ну все, хорош. Ат-ставить рев! Ать-два! Вдруг завтра война, а мы не готовы. Итак, еще раз. Ты у меня научишься противогаз надевать! Сумку достать, приготовиться… Время!
Милая моя… милая моя.
У нас можно все отнять… У нас с тобой можно все отнять, все что есть. Можно отнять работу…, честь…, доброе имя…, то, что мы называем домом- легко отнять. Можно отнять друзей, можно отнять родину…
Очень легко отнять жизнь… Жизнь легче всего отнять… Даже детей… даже детей… Все, что есть, у нас можно отнять… Единственное, чего у нас отнять с тобой невозможно----это того, что у нас с тобой было.
ТОлько мы сами, только мы сами… Нет…, мы не забудем, нет… это слишком просто, но мы можем сделать так, так поступить, что нам будет больно вспоминать о том, что у нас с тобой было. Больно… и стыдно.
Так давай же, давай попробуем прожить так,, чтобы не сделать и не сказать того, после чего, нам будет больно вспоминать, вспоминать о том, чего у нас с тобой отнять невозможно, чего у нас… нельзя отнять…
Одиночество души
Сегодня выходной, утро. Проснулась, а подниматься не хочется. Да и зачем. В квартире тишина, никто не ждет завтрака и обеда. Одиночество… Накрываю голову одеялом, пытаюсь уснуть, но ничего не выходит, нужно подниматься. Видно весенняя депрессия мучает.
Подхожу к окну. Боже, какая красота, за окном снег, погода безветреная. Снег кружится, летает и медленно, большими хлопьями опускается на землю. Зрелище завораживающее.
Деревья покрыты снегом. Такое чувство, будто попала в сказку к Снежной Королеве. Так можно стоять долго-долго и любоваться этим зрелищем. Собираюсь, бегу через парк к подружке, а в парке дети катаются на лыжах и санках с горки. Они, как маленькие медвежата, все вывалялись в снегу. Даже глаз и то не видно, слышен только звонкий смех, разносящийся по всему парку.
Так же и мой сынуля совсем недавно катался на санках с этой горки, мы бродили с ним по аллеям, здесь он учился кататься на велосипеде, познавал мир. Смотрел с широко открытыми глазами, как муравей тащит свою добычу, и все удивлялся, как это такой маленький муравей и несет такую ношу. Бегал по траве среди одуванчиков и ловил бабочек. Еще совсем недавно я его водила за руку, а сейчас он в далекой и сырой Англии, учится самостоятельности, захотелось узнать взрослой жизни. Везде хорошо, где нас нет… Пусть попробует, но вот как мне самой привыкнуть, что его нет дома…
По дороге домой снег уже перестал идти, и солнышко поднялось, засверкало. Снег, переливаясь, заискрился на солнце, стало даже больно глазам от такой белизны. Медленно иду домой, торопиться опять некуда, свежий морозный воздух, на улице так хорошо тихо и спокойно, что редко бывает при нашем климате. Дома снова одолевает тоска, стены давят, ничего не хочется. Кажется, что просто легла бы и лежала смотря в потолок. Полная апатия, мучают воспоминания, может, что-то не так сказала, может обидела чем-то. Начинает мучить совесть. Слезы начинают давить и, сдержать их нет сил. Телефонный звонок прерывает минуту слабости:
- Мамуль привет. Как ты?
- Все отлично малыш.
-Мам, ты что плакала?
-Нет, ты что, просто горло прихватило.
- Как здоровье? Что ел?
-Мам не переживай все хорошо
…
-Мам сегодня прощеное воскресенье, прости меня за все, если обижал чем-то, что не слушал. Только здесь я понял, что ты самая лучшая мама на свете!
Я, очень скучаю по тебе. Не грусти я, скоро вернусь. Я, …тебя очень-очень люблю мам!!!
Я только сейчас понял, что не могу без тебя прожить и секунды, мои мысли о тебе, мои вздохи о тебе, мои слова о тебе. Все о тебе. Только рядом с тобой мне хочется жить и творить. Ты придаешь мне уверенности, вдохновения, поддержки. Это неоценимо. И наверно только сейчас понял, что значит настоящая любовь. Любовь, от которой перебивает дыханье, сковывает слова, и расправляет крылья. Хочется кричать, петь, писать, танцевать и ещё много разных вещей которые не свойственны человеку без любви.
Я начал писать стихи. Это ведь не просто так. Это все она- Любовь. Я ведь раньше не писал и даже не было желания. А теперь глядя на тебя - я пишу. Пока только грустные, но я думаю вскоре будут и веселые… Я не хочу сейчас давить на тебя, ведь ты запуталась. Я просто хочу сказать что ты мне не безразлична. Позволь мне совершать эти маленькие глупости для тебя. Это доставляет мне неимоверное удовольствие. А ещё большее удовольствие мне доставляет это видеть как ты улыбаешься, как ты смеешься. Я и влюбился в твою улыбку. Она меня заворожила и пленила. И с каждым последующим днем я влюблялся в каждую частичку твоего тела. Я узнавал каждую твою эрогенную зону, и мне доставляло огромного наслаждения целовать эти места и наблюдать как ты изворачиваешься от удовольствия. Теперь мне этого очень не хватает. Без тебя я затухаю. Ты меня всегда подпитывала положительными эмоциями. А я, дурак, только сейчас понял, что без них я бы уже давно сдался… Ты говоришь мне что уже поздно, но у меня в душе все равно живет маленькая надежда, что ты посмотришь на меня другими глазами, подумаешь что «он ведь действительно раскаивается, он ведь действительно пытается измениться и все это ради меня, наверное он меня любит, раз так поступает». Прости… я говорил что не буду на тебя давить. Я заметил что очень часто повторяю слово ПРОСТИ, но ради любимого человека я готов повторять его вечно и это не унижение. Только бы простила.
Я вспоминаю ещё со школы два понятия любовь и влюблённость. Это два совершенно разные слова. И не стоит их путать. Вначале всегда приходит влюблённость. Она может длиться от нескольких дней до нескольких месяцев. Это время неимоверного всплеска эмоций. И это время, которое дается человеку что бы полюбить. Если ты за это время не полюбил человека, то влюбленность проходит и ты уже теряешь интерес и вы расстаетесь. Но если все же ты по настоящему полюбил человека, то вы будете вместе навсегда. Поэтому изначально стоит понять, что это - любовь или влюблённость, чтобы не наделать глупостей. Можно сравнить как ускорение и скорость. Если ты при ускорении успел набрать нужную скорость, то ты будешь бежать очень долго, а если не успел, то скоро остановишься и будешь искать новое ускорение. А в нашей ситуации я уверен, что полюбил тебя, я ни к кому никогда не испытывал таких чувств. Сейчас я стою на самом краю глубокой пропасти, которая может разлучить нас навсегда. И мне очень страшно. Я боюсь… Я пытаюсь не смотреть вдаль, чтобы не видеть всей глубины пропасти. Но я знаю, что она есть..
…Сейчас я тот самый Денис, способный на глупости и подвиги, которого ты знала раньше. Я сам себя узнаю. И мне это состояние нравится. Просто у меня столько эмоций и слов, что хочется говорить и говорить. Помнишь нашу свадебную клятву «всегда вместе - в печали и радости» Может сейчас это и есть те самые печали, которые просто надо переждать вместе. Ведь не зря они произносятся в клятве. Не зря их повторяют миллионы людей. Просто про неё потом многие забывают. И идут на поводу у своих эмоций, у своей гордости и кажущейся независимости. Оказывается это очень страшно и тяжело, когда распадаются семьи. Раньше на это просто не обращал внимание. Сейчас я больше всего на свете хочу сохранить нашу семью. Я люблю вас двоих больше всего на свете, каждую по своему. я даже стал повторять эти предложения перед тем как лечь спать, как своеобразную молитву. Я вспомнил ту первую бабку, которая молилась за нашу семью, что бы никто не смог помешать нашему семейному счастью, а кто посмеет то будет наказан. Я пытаюсь схватиться за каждую ниточку, что бы наш клубок не развязался. Я люблю тебя - как приятно это произносить, где я был раньше… почему этого не понимал… почему был слеп… почему был глуп… Как я мог упустить что ты отдаляешься от меня… Как!!! Как я посмел тебя обидеть? У меня в голове не укладывается все что произошло. У меня сейчас как будто глаза открылись. Я как будто проснулся от страшного сна. Почему так происходит?! Я ведь могу быть любящим мужем и отцом?! ты же знаешь- я могу!!! Что произошло?!? Я не могу этого объяснить. Попытаться конечно можно, но это ведь не оправдывает меня. Я понимаю что совершил наверное самую ужасную ошибку во всей своей жизни. Все остальное ничто по сравнению с этим. Я корю себя каждую секунду. Как??? Как???
Я смотрю на тебя- какое же ты чудесное создание! Какой ты прекрасный человек, какая соблазнительная женщина. Я горжусь тем что смог тебя завоевать. Я горжусь тобой. Мне всегда нравилось с тобой гулять по улице. Тебе вслед оборачивались многие мужчины, а я шел гордым. Ладно, хватит, а то сейчас сам разревусь от воспоминаний и эмоций.
От союзов с Англией и Францией Россия только неизменно проигрывала. Все нами пользовались, обманывали и наживались на нашей крови… А если бы в первую мировую Россия с Германией против Антанты? Бьоркиский договор в действии. Чтобы получилось тогда, как бы изменился мир?
Скажет кто-то: союз с Гитлером аморален! Так он и аморален только потому, что гитлеровцы столько натворили именно у нас. А наоборот посмотреть! Союзнички наши, американцы, англичане, французы разлюбезные, прочие объединенные нации? Такие уж они гуманисты? Китай, Алжир, Корея, Вьетнам, Ближний Восток, Камбоджа, Африка, Куба, Чили, Никарагуа, Сальвадор… Что, меньше убитых, меньше садизма, меньше подлости и предательства? И атомные бомбежки, и атомный шантаж, и гонка вооружений, и все, и все прочее…
…уже третий день льет дождь, на душе тоскливо, будь то праздник и тот бы стал унылым, веселья негде взять, ведь слезы неба есть проявление печали, и не будь их на земле, никто не знал бы счастья.
Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я её отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей её половины
«Неужели только злая сила вызывает у них уважение. Миллионы книг написаны о добре и любви, благородстве и сострадании, но разве они читают книги, зачем им книги. Странная жизнь в странных заботах ни о чём существенном, жизнь без просвета. Или мне это только кажется, а каждый видит цель: приобщиться к власти, к богатству, получить возможность унижать окружающих безопасным хамством или, хуже того, покровительством. Иметь тот самый миллион и тогда можно владеть тем, что недоступно другим, что вызывает зависть. А что? Зависть окружающих - признание успеха, для маленькой души это большой стимул к деятельности. Зависть порождает агрессивность, обусловливает утверждение собственной значимости через унижение слабого, зависимого. Люди, что вы с собой делаете!»
«Мама, ты говорила будет не больно…»
После утомительной торговли, на рынке областного центра, уставшие женщины возвращались к себе в деревню. Дорога была не близкой, да еще и ехать пришлось в стареньком, душном, небольшом автобусе, на котором наверно еще их бабушки ездили.
Автобус, поскрипывая не спеша, вез их домой. Отъехав на приличное расстояние от города, водитель надумал дать своему старому железному другу, отдохнуть.
- Ну, бабоньки если кому чего надо, можете полюбоваться окрестностями, я минут 15 покурю.
Женщины недовольно заворчали:
- Какой отдых? Итак, домой аж к вечеру доедем!
Но водитель их не слышал и не слушал. Делать нечего, женщины решили с толком для себя провести этот незапланированный отдых. Небольшая группа пассажирок покинула автобус и направилась в сторону березовых посадок.
- Вот зараза! Еще бы в чистом поле остановился, ни одного кустика по близости! Так и придется до самых посадок топать!
Через некоторое время они уже присели, каждая за своей березкой. Как вдруг одна из женщин испуганно закричала:
- Боже мой! Смотрите!
Оглянувшиеся в её сторону обомлели от увиденного.
В нескольких метрах от них, висел повешенный ребенок, его пальцы сжимали веревку в области шеи. Женщины тут же кинулись освобождать его. Ребенок оказался девочкой 3х-4х лет. Она была без сознания, но еще живая. К великой радости всех присутствующих, девочка вскоре пришла в себя и заплакала.
Как родную прижимая к себе, женщины понесли её к автобусу. От услышанного, сердца остальных пассажирок обливались кровью, а щеки слезами. Всем хотелось приласкать, утешить и чем-то угостить ребенка. Задавали ей вопросы, но девочка только плакала и молчала. Всем коллективом, дружно решили ехать к ближайшему пункту милиции.
Проехав, чуть больше километра, водитель заметил на обочине голосующую женщину. «Вот удача» подумал он «Как раз у неё и спросим, где здесь поблизости милиция»
Автобус остановился, в салон вошла женщина средних лет, упитанного телосложения. Она улыбнулась водителю, поблагодарила его за остановку. Ответила ему на заданный вопрос, и направилась в сторону свободного сидения. Усаживаясь поудобнее, она вдруг услышала детский голос.
- Мама, ты говорила будет не больно! А мне было больно!
Женщина в сторону голоса, и увидев девочку, побледнела.
В автобусе на некоторое время воцарилась тишина. Все смотрели на неё и на друг друга. Молча задавали вопрос и сами на него отвечали.
- Ах ты сука!
И как по одной команде обезумевшие женщины бросились на эту «маму». Водителю автобуса еле, еле удалось отбить её от разъяренной толпы… Самосуд не свершился.
_________________
P.S / Эта история несколько лет назад повергла наш город в шок.
Ни погон и ни имени - лишь позывные и номер…