Подставь ладонь под снегопад,
Под искры, под кристаллы.
Они мгновенно закипят,
Как плавкие металлы.
Они растают, потекут
По линиям руки.
И станут линии руки
Изгибами реки.
Другие линии руки
Пролягут как границы,
И я увижу городки,
Дороги и столицы.
Моя рука как материк -
Он прочен, изначален.
И кто-нибудь на нем велик,
А кто-нибудь печален.
А кто-нибудь идет домой,
А кто-то едет в гости.
А кто-то, как всегда зимой,
Снег собирает в горсти.
Как ты просторен и широк,
Мирок на пятерне.
Я для тебя, наверно, Бог,
И ты послушен мне.
Я берегу твоих людей,
Храню твою удачу.
И малый мир руки моей
Я в рукавичку прячу.
Поэзию следует искать не в сочетании слов, а в атмосфере, которую создают эти сочетания.
За горами, за желтыми долами
Протянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь -
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою.
Не ветры осыпают пущи,
Не листопад златит холмы.
С голубизны незримой кущи
Струятся звездные псалмы.
Я вижу - в просиничном плате,
На легкокрылых облаках,
Идет возлюбленная Мати
С Пречистым Сыном на руках.
Она несет для мира снова
Распять воскресшего Христа:
«Ходи, мой сын, живи без крова,
Зорюй и полднюй у куста».
И в каждом страннике убогом
Я вызнавать пойду с тоской,
Не Помазуемый ли Богом
Стучит берестяной клюкой.
И может быть, пройду я мимо
И не замечу в тайный час,
Что в елях - крылья херувима,
А под пеньком - голодный Спас.
Говорят, что никотином лошадь убивается.
Я ее в себе травила в день по многу раз,
Кляча - та еще скотина, ржёт с меня, лягается.
Потому что лошадь та - не лошадь, а Пегас.
На земле многострадальной белорусской
Наш разведчик в руки ворогу попался.
Был захвачен он, когда тропинкой узкой
В партизанские районы пробирался.
Был он смуглый, черноглазый, чернобровый -
Он из Грузии ушел в поход суровый.
«Ты - лазутчик, признавайся в час последний!»
Отвечал он: «Из деревни я соседней».
По деревне, по снегам осиротелым
Повели его галдящею гурьбою.
«Если врешь - не миновать тебе расстрела,
Если правда, то отпустим, шут с тобою.
Не иначе, лейтенантом был ты прежде,
А теперь в крестьянской прячешься одежде!"
Отвечал он: «Вон вторая хата с края,
Проживает там сестра моя родная».
Тяжела его прощальная дорога,
Конвоиры аж заходятся от злости.
Смотрит женщина растерянно с порога:
Незнакомца к ней ведут лихие гости.
«Узнаешь ли ты, кто этот черноглазый?»
Что ответить, коль не видела ни разу?
Оттолкнула чужеземного солдата:
«Ты не трогай моего родного брата!»
И прильнула вдруг к щеке его колючей
От мучений и от смерти заслонила.
На Полесье помнят люди этот случай,
В лихолетье в 41-м это было.
Ничего о них мне больше не известно,
Но о брате и сестре сложили песню.
Может в Грузии ту песню он услышит
И письмо ей в Белоруссию напишет.
День со счастья начинается,
Счастье встало раньше всех!
Счастье маме улыбается,
Развернув улыбку в смех.
Счастье по полу зашлёпало,
Босиком и без штанов,
Моё счастье голопопое,
Несмышленое оно.
Шебутное и несмирное,
Тут - ломает, там - крушит,
Над губой - усы кефирные…
Вот оно ко мне бежит!
Наш круг знакомств раздут до безобразия -
Друзья друзей, враги врагов, родня родни.
И этим коконом чужих ненужных связей
Опутаны, увы, все наши дни.
Апельсиновое детство…
К сердцу подкатила грусть.
Где б найти такое средство,
Чтобы время повернуть?
…Закатив лукаво глазки,
Скаля рот беззубый свой,
Смотрит девочка из сказки
С фотографии родной.
Мне бы утром пробежаться
По траве, да босиком.
Мне бы в луже искупаться,
Да на папе бы - верхом!
И набегавшись от скуки,
К милой бабушке прильнуть -
Хлебом пахнущие руки
Долго не дают уснуть.
Колыбельная уж спета,
Почему-то лоб вспотел -
Жаркое в Ташкенте лето…
А назавтра столько дел!
С Танькой надо помириться,
С Юлькой в мячик поиграть,
И сестренке годовалой
Надо сказку рассказать.
…Апельсиновое детство.
К сердцу подкатила грусть,
Где б найти такое средство,
Чтобы прошлое вернуть?
Я зеваю… Не это ли поэзия сна?
Бац! И подсознанье ваше чисто! -
Нам внушают «светлые» умы".
Верят в Конец Света пессимисты,
Оптимисты верят в Конец Тьмы.
***
Только реалисты, коих мало,
Видят в этом хаосе Начало!
Лишь гении доступны для толпы!
Ho ведь не все же гении - поэты?!
Не изменяй намеченной тропы
И помни: кто, зачем и где ты.
Не пой толпе! Ни для кого не пой!
Для песни пой, не размышляя - кстати ль!..
Пусть песнь твоя - мгновенья звук пустой, -
Поверь, найдется почитатель.
Пусть индивидума клеймит толпа:
Она груба, дика, она - невежда.
Не льсти же ей: лесть - счастье для раба,
А у тебя - в цари надежда…
1907
Создается такое впечатление, что некоторые авторы пишут исключительно для Пегаса.
Я умру ненадолго. А ты без меня не скучай.
Не разбрасывай ветер в углах опустевшей квартиры.
И проклятий не шли вслед ни в чём неповинному миру.
Завари в моей кружке до слёз опостылевший чай.
Закури. Отпусти меня с лёгкими кольцами дыма.
Рассыпай меня смехом в листву полусонных деревьев.
Это кажется только, что грусть твоя неутолима.
Я тебе, уходя, подарю на прощанье - забвенье…
Обещай - будешь счастлив. И так же любить будешь лето.
Позабудешь стихов моих странно-нелепых осколки.
Ты прости, что однажды, с румяным и тихим рассветом,
В ускользающей дымке, я всё же умру… Ненадолго…
© Copyright: Таша Калита, 2012
Свидетельство о публикации 112 121 106 727
Прежде чем ставить на ком-то клеймо,
Определите свой вкус и полет.
Помните, мухи жужжат над дерьмом,
Пчелы смакуют один только мед.
***
И пусть роднят их жвалы, крылья, лапки, пух,
Пчел отличает жало от всеядных мух.