Поиск славы, хлеба и жилья
В круговерти этой несменяемой.
Да, конечно - ты, и он, и я Сам себе судья и обвиняемый.
Но они, не минут нас они,
Те минуты слабости, в которые
Протяни мне руку, протяни,
Чтобы мог почувствовать опору я.
Нам с тобой до срока поседеть
В этой жизни каждому достанется.
В этой жизни каждый по себе
Выбирает ношу и дистанцию.
Но когда в неведомые дни
Окажусь на самой кромке пропасти -
Протяни мне руку, протяни,
Чтобы мог пройти по ней без робости.
Крыша дома отчего - над ней
Кружим мы от самой давней давности.
Свет ее посадочных огней
Светит мне из самой дальней дальности.
Но когда померкнут все огни,
Чтобы сел хоть на поле, хоть на реку -
Протяни мне руку, протяни,
Чтобы мог я опереться на руку.
- Бери! - сказал мне Бог. -
И больше не проси!
- Неси! -
сказал мне бес, над пропастью скользя.
Я так тебя люблю,
что Боже упаси!
Я так тебя люблю,
что выразить нельзя!
Бесплотно, как монах, безмозгло, как дебил,
Терзаю без конца, без устали грублю…
Наверное, другой не так тебя любил?
Я - так тебя люблю.
Я так тебя ЛЮБЛЮ…
Я жил и не тужил, рассудочен и квёл,
Когда за мной любовь рванула по пятам.
- Скрывайся, - крикнул Бог.
Я ухом не повёл.
- Останься, - молвил бес.
И я остался там.
Ведь что не говори, и сколько не судачь,
И как не уходи от лобовых атак,
Сложнейшая из всех немыслимых задач -
ЛЮБИТЬ тебя.
И ВСЁ. Любить тебя, но так,
Чтоб тел не расцепить до ГРОБОВЫХ ТЕНЕТ,
Чтоб душ не разомкнуть до страшного суда…
- ОПОМНИСЬ! - крикнул Бог. И я ответил - НЕТ!
- До встречи, - молвил бес. И я ответил: Да.
Оголила за окном верба веточки,
потянулись за моря гуси-уточки…
Говорит мне моя дочка-шестилеточка:
«Папа, можно мне тебя на минуточку?»
Папа что же - папа все может вытерпеть.
Папа - как Хемингуэй - в грубом свитере.
«Если надо, - говорит, - носик вытереть,
щас я маму позову. Мама вытерет».
Но на папину беду
так сказала дочь папаше:
«Папа, в нашем детсаду
есть такой Горелик Саша.
Он, как я, не ест омлет,
он ужасно синеглазый,
и за все свои шесть лет
не описался ни разу».
Разговор неотвратим:
«Говори мне, дочка, прямо -
что хотите вы?» - «Хотим
вместе жить - как ты и мама.
Вместе, папа, под дождем,
вместе - в грязь, в жару и холод.
А с детьми мы подождем
до конца начальной школы».
Чую - весь я аж горю,
чую - рушатся устои.
«Слушай, дочка, - говорю, -
это дело не простое.
Как мне маме объяснить?
А жилплощадь? А финансы?
Надо чуть повременить -
ну хотя бы лет двенадцать».
«Что ты, папа, - был ответ, -
это даже слушать странно:
ведь через двенадцать лет
я совсем старухой стану.
Не могу я ждать ни дня -
вам совсем меня не жалко -
ведь Саша плюнет на меня
и уйдет с Козловой Алкой!»
Чую - близится гроза.
Дочь глазами так и жалит,
а потом на те глаза
бабьи слезы набежали.
Бабьи слезы, а потом -
ай да дочка, ну, умора! -
начался такой Содом…
я б сказал - Содом с Гоморрой.
«Что ты, папа, „ох“ да „ах“! -
времена переменились:
нынче, папа, в детсадах
все давно переженились.
Только я одна иду -
все направо, я - налево…
Да меня уже в саду
называют старой девой!»
Перешла на ультразвук моя деточка.
Я на все уж был готов - но вот туточки
говорит мне мой сынок-семилеточка:
«Папа, можно мне тебя на минуточку?»…
Припорошен первой проседью снова я иду по осени
Надо мной небесной просини синь-бирюза.
От палитры той радужной набегают, ну, надо же,
Слезы на глаза, слезы на глаза…
Что ж это со мной, это бабье началось лето,
Бабье началось лето желтым цветом,
В этой желтизне, боже, кто же там стоит, кто же?
За день до зимы? Это мы.
А сентябрь точно ряженный в красное тряпья наряженный
Отсветом своим оранжевым нас осветит.
Как по волшебству стало все золотое и алое
Буд-то бы пожар город охватил.
Это не пожар, это бабье началось лето,
Бабье началось лето желтым цветом,
В этой желтизне, боже, ктоже там стоит, кто же?
За день до зимы? Это мы.
Подойди ко мне мой друг, нежный за день до поры моей снежной
Пусть ее мороз неизбежный ждет у дверей.
Обниму тебя бережно и шепну тебе - веришь ли,
Осенью у нас лето на дворе.
Что это у нас, это бабье началось лето,
Бабье началось лето желтым цветом,
В этой желтизне, боже, ктоже там стоит, кто же?
За день до зимы? Это мы.
Я хочу тебя видеть.
Этот грех необуздан.
Да поймет меня Витебск,
да поможет мне Суздаль.
Темной ночью фартовой
да подарит Воронеж
снежный дворик, который
пробежишь не воротишь.
Попрошу у Донецка
вечер черный донельзя.
Попрошу у Ростова
колокольного стона.
Помогите поэту,
города-побратимы,
Чтобы женщина эта
к вам лицо обратила.
Чтобы в позднюю осень,
когда гадко и голо
В вашем многоголосье
услыхала мой голос.
Но чужи и полночны,
как бы вас ни просил я,
Вы бессильны помочь мне,
поселенья России.
Неумолчный ваш ропот
злее всех экзекуций.
Рассекут наши тропы
и не пересекутся.
Я отведаю водки,
то ли пьян, то ли ранен.
Забреду на задворки
москворецких окраин.
Крикну, - Ну ее к черту!
В голос крикну, а выйдет
обреченно и четко,
- Я хочу ее видеть.
Правота.
Какой Олимп, какой Парнас
исторг премудрость ту:
«Кто не за нас, тот против нас!
Ату его, ату!»
Борзые мчатся все скорей,
и грозны егеря,
и так глаза у егерей
горят!
А те глаза привычно «за»,
а эти - с искрой золотой,
но те и те, и те глаза
полны бесспорной правотой.
И, с правотою той на «ты»,
живем в довольстве и покое,
и нам от этой правоты
до правежа подать рукою.
О, наихудшая из фраз, -
она у нас в крови:
«Кто не за нас, тот против нас!
Трави его, трави!»
Открыт охотничий сезон -
в прицеле жизнь твоя.
Сегодня ты - а завтра он
и я.
А та душа живет греша.
а эта - числится святой,
но та, и та, и та душа
полны бесспорной правотой.
И, с правотою той на «ты».
живем в довольстве и покое.
и нам от этой правоты
до правежа подать рукою.
«Кто не за нас - тот против нас!
ногой его, ногой!
Кто не за нас - тот против нас!
В огонь его, в огонь!»
С вязанкой дров приходит друг
и с хворостом сестра…
Ах, сколько милых лиц вокруг
костра!
А то лицо полно ленцой,
а это - гневом налито,
но то и то, и то лицо
полны бесспорной правотой.
И, с правотою той на «ты»,
живем в довольстве и покое,
и нам от этой правоты
до правежа подать рукою…
Чайка крыльями машет, море берег жует…
Где-то девочка Маша на планете живет.
Дни, как лошади в мыле, мчат и мчат в никуда.
Между нами не мили, между нами - года.
Мой товарищ любезный, ты поверь мне, что нет
безнадежнее бездны разделяющих лет.
Можно выкопать Трою, слить тела и уста,
но никто не построит над годами моста.
…Ветра выдохам вторя, в час закатный стою
у Балтийского моря на краю, на краю,
и кричат над салакой чайки, как воронье,
и печаль, как собака, лижет сердце мое.
Мы купались неглиже - я и девочка-богиня,
Светлячок-психологиня, все познавшая уже.
Мы купались неглиже.
Эта маленькая фея, я и Саша Ерофеев -
Два такие корифея - как Левин и Пеанже.
А мы купались неглиже, падал звездочкой окурок,
Две бутылочки «Кокура» стыли в нашем багаже.
Мы купались неглиже.
И, просвечивая еле, в темноте едва белели
Два пятна на каждом теле, именуемые ЖЕ.
А мы купались неглиже, было море под луною
Словно стеклышко резное на вселенском витраже.
И как будто в мираже
Плыл над нами полог млечный. Были мы шумны беспечны,
Чуть пьяны, а значит - вечны, и купались неглиже.
Годы скачут как драже по дубовому паркету.
Их из божьего пакета много выпало уже.
На последнем вираже
Станем толсты и учены. Помянем тогда о чем мы?
Да о том, как в море Черном мы купались неглиже.
Эта вечная задачка без решения, итак,
Звали девочку Чудачка, звали мальчика Чудак.
И не важно, сколько прожил он на свете, и она,
Не был их никто моложе ни в какие времена.
Даже если вы не знали, то теперь поймет любой -
Как бы мальчика не звали, звали девочку Любовь.
Из порочнейшего круга в этом будничном лото
Что их бросило друг к другу, то не ведает никто.
Может радость, может скука, может годы на плечах…
Звали мальчика - Разлука, звали девочку - Печаль.
Что им мир дурной и злобный, коль от счастья одурев
В нем они мерцали словно две свечи на алтаре.
Краток век любовной блажи. Быстрым светом озаряя,
Их судьба свела, судьба же их и сбросит с алтаря.
Разнесет по белу свету, словно камешки праща…
Звали мальчика - До встречи. Звали девочку - Печаль.
Патриаршие пруды,
утки около воды
замерли,
Ветер песенку поет,
уткам грезится полет
за море.
Уткам скоро улетать,
здесь так холодно
и так голодно,
Над прудами тает день,
тает день витает тень
Воланда.
К Патриаршему пруду
на скамеечку приду
К бабушкам.
ни русалок, ни наяд -
лишь стареющий ноябрь
рядышком.
В свете меркнущего дня
Вдруг опутает меня
Оторопь,
И проступят из воды
Бывшей Козьей слободы
Контуры.
И уже я не живу,
И как будто наяву
Снится мне,
Что, летя в желанный ад,
Маргарита кружит над
Сивцевым,
Хвост поднявши, словно меч,
Бегемот толкает речь
Тронную,
И прогнулась у стены
Под пятой у Сатаны
Бронная.
От подобнейших чудес
Может, кто бы и полез
на стену,
Для меня же благодать-
Да вот только не видать
Мастера.
В той долине теневой
Да пребудут для него
Зорькую
Патриаршие пруды,
Как награда за труды
Горькие.
…Вечер, отходя ко сну,
Красной по небу мазнул
Краскою.
Оградят ли от беды
Патриаршие пруды
нас с тобой?
Оцарапав, как иглой,
Что-то на сердце легло
Камушком -
То ли вспомнил про дела,
То ли масло пролила
Аннушка …
Нам с сестренкой каюк:
наша мама на юг улетела недавно.
Это ж каждый поймет:
жизнь без мамы - не мед,
а с отцом - и подавно!
В доме трам-тарарам,
папа нас по утрам
кормит жженою кашей.
Он в делах, как в дыму,
и ему потому
не до шалостей наших.
А пошалить хочется очень,
мы ведь не так много и хочем, -
каждый отец и даже отчим
это поймет.
Вот вчера, например,
я такое имел!
Полетать захотелось,
и - была не была -
два бумажных крыла
мы приделали к телу.
И пошли на балкон -
пусть на нас из окон
поглядят домочадцы,
как с балкона мы - ах! -
сиганем на крылах,
чтоб по воздуху мчаться!
Плыли б внизу реки, поля бы,
у всех бы пап падали шляпы -
вот красота! Только бы папа
не увидал.
Я уже улетал,
но отец увидал -
представляете, жалость!
Он расширил глаза
и схватил меня за то, что ближе лежало.
Папы страшен оскал,
я от папы скакал,
как лошадка в галопе,
и, как будто коня,
папа шлепал меня
по гарцующей попе.
У всех отцов богатый опыт
по мастерству шлепанья попы.
Вот подрасту, и буду шлепать
папу я сам!
Мы отца не виним,
мы помиримся с ним
и забудем о ссорах.
Есть такой порошок,
с ним взлетать хорошо,
называется - порох.
Мне б достать порошка,
пол посыпать слегка,
кинуть спичечку на пол…
Как взлететь я хотел!
Что ж, коль сам не взлетел…
так взлечу вместе с папой!
Плыли б внизу реки, поля бы,
у всех бы пап падали шляпы -
вот красота! Только бы папа
не увидал.
Друзья уходят как-то невзначай
Друзья уходят в прошлое как в замять
И мы смеёмся с новыми друзьями
А старых вспоминаем по ночам
А старых вспоминаем по ночам
А мы во сне зовём их как в бреду
Асфальты топчем юны и упруги
И на прощанье стискиваем руки
И руки обещают нам приду
И руки обещают нам приду
Они врастают тают в синеву
А мы во сне так верим им так верим
Но наяву распахнутые двери
И гарь утраты тоже наяву
И боль утраты тоже наяву
Но не прервать связующую нить
Она дрожит во мне и не сдаётся
Друзья уходят кто же остаётся
Друзья уходят кем их заменить
Друзья уходят кем их заменить
Друзья уходят как-то невзначай
Друзья уходят в прошлое как в замять
И мы смеёмся с новыми друзьями
А старых вспоминаем по ночам
А старых вспоминаем по ночам.
Я вас люблю, мои дожди,
Мои тяжелые, осенние,
Чуть-чуть смешно, чуть-чуть рассеянно -
Я вас люблю, мои дожди.
А листья ластятся к стволам,
А тротуары - словно зеркало.
И я плыву по зеркалам,
В которых отражаться некому,
Где, как сутулые моржи,
Машины фыркают моторами
И вьются рельсы монотонные,
Как серебристые ужи;
Где оборванцы-фонари
Бредут шеренгою заляпанной
И осень огненный парик
Сдирает ливневыми лапами…
Спасибо вам, мои дожди,
Спасибо вам, мои осенние,
За все, что вы во мне посеяли,
Спасибо вам, мои дожди!
Прости меня, дружок, за пьяное перо.
На эту болтовню, пожалуйста, не сетуй.
Но знай, что до сих пор заплёванный Пьеро
На тоненьких ногах шатается по свету.
И мы, встречаясь с ним на ленточках дорог,
Не ведаем, бредя с Пьеро почти что рядом,
Что просто он подрос, напялил свитерок
И стёр с лица сурьму, белила и помаду,
Но, сбросив мишуру фигляра и шута,
В нём корчится душа - огромная, живая.
И полночью, когда с улыбками у рта
Людские души спят, душа Пьеро пылает.
И на её огне он стряпает стихи,
И дремлет на плече у розоватой зорьки.
Рука его крепка, глаза его сухи,
А строки на бумаге солоны и горьки.
Но утро позовёт, и сумку, как суму,
Забросив за плечо, он скатится с порога.
И всё же я, представь, завидую ему,
И всё же я, поверь, иду его дорогой…
«Не торопи. Всему свой срок. Не торопи меня ни в чем.
Всему свой счет. Как ни крути - из девяти не выбить сто.
„Спешите жить“, - сказал мудрец. Я этой мудрости учен.
Я верил ей. Я так спешил. А толку что? А толку что…
.
Не торопи. И так полжизни поскакали на рысях.
Загнать коня - мы эту блажь оставим божьему гонцу.
Куда спешить, когда дожди уже осенне моросят,
и август тает на глазах, и лето близится к концу!
.
Передо мной мерцал в ночи лица любимого овал.
К нему влеком, я от него спешил неведомо куда
и, торопясь, в чужих домах послушных женщин раздевал
и, торопясь, хватал такси, глотал вино, листал года.
.
Но это лето подкралось, лучами южными маня -
я им пресытиться не смог, я в нем купался, как в раю,
и моря Черного качель качала медленно меня,
прохладной струйкою цедя в меня медлительность свою.
.
Не торопи. Опять прибой соленой пылью окропил.
Когда еще вдохнем всей грудью этот бриз береговой…
Шалунья смерть срывает нас, как ветер крыши со стропил, -
поди узнай, когда дохнет она над нашей головой.
.
Нам восемь дней еще кутить под этим звездным шалашом,
нам восемь дней еще коптить свои ленивые тела,
и в серебристую волну бросаться ночью голышом,
цедить вино, сходить с ума - и все дела, и все дела!
.
Не торопи. Всему свой срок. Не торопи меня ни в чем.
Всему свой счет. Как ни крути - из девяти не выбить сто.
„Спешите жить“, - сказал мудрец. Я этой мудрости учен.
Я верил ей. Я так спешил. А толку что? А толку что…»
.
Вадим Егоров, бард, 1981 г.