Вот такая фортуна — не сиделось в порту нам.
Наши старые шхуны отбродяжили стаж:
Паруса провисают, в трюмах вина скисают,
И пассаты листают наш гнилой такелаж.
Нас в портовых тавернах не осудят, наверно,
Что мы пели неверно, да и жили не так:
Не копили деньжищи, оборванцам и нищим
Отдавали, дружище, свой последний пятак.
Нам портовые власти рвали парус и снасти,
Всё сулили напасти и ломали компас…
Но и в чёрные годы за глотками свободы
Мы в запретные воды заходили не раз.
Нет, не петь на пиру нам наши саги и руны —
Слишком вольные струны не для праздничных од.
Старый парус опустим, вёсла на воду спустим,
Между смехом и грустью поплывём на восход.
Вновь от носа до юта мы в порядке как будто.
Семь положенных футов подо мной и тобой.
Якорь выбран чугунный и в открытых лагунах
Наши старые шхуны снова лижет прибой.
А в открытых лагунах так прекрасен прибой…
Раб который стал царём
Три вещи в дрожь приводят нас,
Четвёртой — не снести.
В великой Kниге сам Агур
Их список поместил.
Все четверо — проклятье нам,
Но всё же в списке том
Агур поставил раньше всех
Раба, что стал царём.
Коль шлюха выйдет замуж, то
Родит, и грех забыт.
Дурак нажрётся и заснёт,
Пока он спит — молчит.
Служанка стала госпожой,
Так не ходи к ней в дом!
Но нет спасенья от раба,
Который стал царём!
Он в созиданьи бестолков,
А в разрушеньи скор,
Он глух к рассудку — криком он
Выигрывает спор.
Для власти власть ему нужна,
И силой дух поправ,
Он славит мудрецом того,
Кто лжёт ему: «Ты прав!»
Он был рабом и он привык,
Что коль беда пришла,
Всегда хозяин отвечал
За все его дела.
Когда ж он глупостью теперь
В прах превратил страну,
Он снова ищет на кого
Свалить свою вину.
Он обещает так легко,
Но всё забыть готов.
Он всех боится — и друзей,
И близких, и врагов.
Когда не надо — он упрям,
Когда не надо — слаб,
О раб, который стал царём,
Всё раб, всё тот же раб.
--------
перевод — Лев Блюменфельд
«Диалог у новогодней елки», «Александра», «Под музыку Вивальди» - этот список можно продолжать бесконечно. Татьяна и Сергей Никитины - творческий и семейный дуэт двух настоящих физиков. Они вместе живут и поют вот уже полвека. Был период, когда ходили упорные слухи об их расставании и даже разводе. 23 января 2018 года они празднуют золотой юбилей своей семьи.
Студенческая любовь
Татьяна Садыкова поступила на физический факультет МГУ в 1964 году. Для первокурсников студенты устроили вечер-посвящение, на котором выступал ансамбль физиков. Руководил квинтетом Сергей Никитин. На симпатичную первокурсницу Сергей обратил внимание уже в момент первой встречи, но подойти сразу не решился.
Вместе с друзьями он стал заходить в гости в комнату, где жила в общежитии Татьяна с подругами. Ей казалось, что он пытается понравиться сразу всем. Ребята устраивали сеансы телепатии, а девчонки потом долго ломали головы, пытаясь разгадать, как же они это делают. Студентки физмата точно знали: должен быть какой-то знак. Симпатию к молодым, находчивым, да еще и музыкальным второкурсникам испытывали все представительницы прекрасного пола на физическом факультете.
Когда у него спрашивают, почему он выбрал в свое время Татьяну, Сергей Никитин скромно и смущенно говорит, что был просто очарован девушкой. Впрочем, Татьяна тоже не смогла устоять перед его скромным обаянием.
Семейное знакомство
Еще до свадьбы Сергей Никитин прилетел в Душанбе в гости к Татьяне знакомиться с будущими родственниками. Правда, папа будущей невесты был в то время на отдыхе и не знал, как себя вести. Ведь на востоке совсем не приняты такие визиты до свадьбы. Он пытался даже написать гневное письмо будущему зятю, но его остановил сосед по комнате. А после, когда Сергей и его будущий тесть встретились накануне свадьбы уже в Москве, то стали едва ли не лучшими друзьям буквально с первого взгляда.
Брата своей невесты Сергей покорил, едва сойдя с трапа самолета. Он показался ему настоящим столичным франтом. Особенно сразил его свитер цвета маренго, связанный кольчугой.
Позже оказалось, что свитер Сергею вязала совсем другая девушка, с которой он встречался до знакомства с Татьяной. Она же распустила его и связала заново, чтобы любимому ничего не напоминало о прошлых отношениях.
Мама, бабушка и сестры Сергея Яковлевича сразу приняли Татьяну. Пятилетняя племянница, впервые увидев девушку, тут же забралась к ней на колени.
Творческий дуэт физиков
Еще во время обучения в МГУ Татьяна стала петь в квинтете физиков МГУ под руководством Сергея Никитина. Фактически, их творческий дуэт существует чуть дольше, чем семейный.
После института они много выступали, а зрители даже не догадывались, что молодые и талантливые исполнители на самом деле совсем не профессионалы. Они оба успешно занимались научной деятельностью, защитили кандидатские диссертации в области физико-математических наук.
Татьяна и Сергей Никитины проводили исследования биологических молекул физическими методами. Она с помощью электронного парамагнитного резонанса, а Сергей - с помощью молекулярной акустики.
Сына Сашу помогала воспитывать мама Сергея Никитина, так как у молодых супругов, помимо работы были еще и многочисленные гастроли.
Они всюду появлялись вместе и в глазах зрителей стали абсолютно неразделимы. Татьяна и Сергей Никитины очень быстро стали популярны. Их песни были авторскими, но манера исполнения очень отличалась от традиционной авторской песни. На сцене Татьяна и Сергей понимали друг друга почти без слов.
Иногда казалось, что застенчивого и сдержанного Сергея Яковлевича полностью подавляет его живая, активная, очень энергичная супруга. Но за сдержанностью прячется сильный характер. Не зря Михаил Жванецкий, характеризуя Сергея Яковлевича, называл его «застенчивой наглостью».
Мнимый развод
В 2012 году почему-то очень активно стали плодиться слухи об их разводе, о том, что дуэта фактически уже давно нет. Поначалу ни Татьяна, ни Сергей эти слухи не комментировали. Татьяна и позже категорически отказывалась от интервью, а Сергей Яковлевич в одном из интервью во всеуслышание заявил, что не собираются они с Татьяной разводиться. После выяснилось, что возникли подобные слухи из-за одного из недобросовестных сотрудников Сергея Никитина.
Впрочем, если и был в семье какой-то кризис, то Татьяна Хашимовна и Сергей Яковлевич вполне успешно смогли его преодолеть без постороннего вмешательства.
«А знаешь, все еще будет…»
В последнее время супруги снова неразлучны, как в юности. Они вместе гастролируют, вместе летают навещать сына в США. Записывают новую музыку и новые песни.
Некоторые песни из репертуара своей юности Татьяна и Сергей Никитины петь отказываются, так как считают, что их голосов для этого уже недостаточно. За честность зрители еще с большим уважением относятся к своим любимцам: лучше слышать живые голоса, чем фонограммы.
Они поют вместе уже более полувека, их семье ровно 50 лет. И впереди еще много планов и творческих встреч.
26 сентября в Ташкенте начнется шестой открытый фестиваль поэзии, который будет отличаться представительным составом и широкой географией. В частности, в Ташкент приедет Игорь Бяльский - поэт, переводчик, один из основателей «Иерусалимского журнала» и его главный редактор. Поклонникам жанра авторской песни Игорь Бяльский известен тем, что основал в 1975 году первый в Ташкенте клуб авторской песни «Апрель» и был одним из главных организаторов Чимганского фестиваля, который впервые состоялся в 1977 году и проводится по сей день - редкое долголетие!
- Вы являетесь создателем «Апреля» - первого клуба авторской песни в Ташкенте. Что подвигло Вас на это?
- К апрелю 1975-го, когда мы объявили о создании клуба, я жил в Ташкенте уже полтора года. После тяжелого периода привыкания к южному солнцу и в некотором роде к азиатскому быту (я приехал туда из Перми) город, наконец, стал «своим». Появились друзья, я начал ходить в альпинистскую секцию, ездить на тренировки в Чимган. Во многих других городах Союза песенные клубы существовали давно. Об их деятельности я знал от младшего брата Миши, который тогда учился в саратовском универе и вместе с однокурсниками помогал Володе Ланцбергу «строить» КСП «Дорога».
В марте 75-го мне посчастливилось познакомиться с Юрием Кукиным, чьи песни любил еще со школьных времен. Кукин гастролировал в Ташкенте вместе с эстрадным ансамблем, исполняя на каждом концерте (я не пропустил ни одного) по три-четыре песни. Гостиница «Россия», в которой Юрия Алексеича поселили в отдельном номере, находилась в нескольких минутах пешего хода от района «Госпиталки», где я тогда жил. Вместе с друзьями мне удалось устроить его сольные выступления в нескольких НИИ, у нас появился некоторый «организационный опыт».
За две недели вместе с любимым бардом я выпил портвейна больше, чем за всю остальную жизнь до и после. Этажом выше в «России» жил в это время и приехавший на съемки Юрий Владимирович Никулин, не пьющий совсем. Тем не менее, в свободные вечера он приходил к Кукину, которого я практически не покидал, и пел песни - свои и не свои.
Песни хотелось слушать и слушать, слушать и петь - вместе с друзьями.
- Никулин пел свои песни, своего собственного сочинения?!
- Да, Юрий Владимирович действительно сочинял песни (не только про цирк!) и на собственные стихи. Настоящие - и на сегодняшний мой взгляд.
- Что Вы можете сказать о том времени? Что запомнилось, и что хочется помнить?
- Время было прекрасное. Молодость, горы, песни. Органы до поры до времени самодеятельности нашей не препятствовали. В какой-то степени она была им даже на руку. Тот же Кукин пересказывал свой разговор с неким полковником ГБ, тоже любителем авторской песни: «Вы нам помогаете. За этими людьми нам надо было бы бегать по всему городу, а тут они все на вашем концерте, в одном месте». Но помнить хочется другое. В конце восьмидесятых в стихотворении, обращенном к брату, я попытался сформулировать то, что забыть не хотелось бы никогда:
Помнишь наши апрели на Лысой горе?
Как слетались, с гитарами, души погреть у костра.
И с утра дельтапланы парили… А те вечера…
Всё как будто вчера.
Помнишь - поле чудес, эремурусы… Что за гора!
Что за небо над ней, неподвластное чёрной дыре!
А какое мы зелье варили!.. Дымок из ведра…
О любви говорили и деле. О зле и добре.
А вообще, глядя из прекрасного капиталистического далёка на прекрасные же пространства-времена «развитого застоя», на светлые наши идеалы всеобщего братства и мечты о «социализме с человеческим лицом», идеалы и мечты, не отягощенные материальными интересами, национальными идеологиями и семейными обязательствами, - плохого видеть не хочется.
Хотя, конечно, и это было - нищета, бесправие, непробиваемое лицемерие официоза. Без блата ни лекарства спасительного не купить, ни даже куска мяса в магазине. О немногочисленных профессиональных диссидентах тех лет мы знали, в основном, понаслышке, революционных целей перед собой не ставили, искренне веря, однако, что чем больше людей узнают замечательные песни, которые мы поем, - тем окружающий мир будет становиться всё лучше и лучше.
В другом стихотворении, посвященном моей соседке - одной из основателей поселения Текоа, на месте того самого библейского Текоа, в традиционной русской транскрипции - Фекоя (пророк Амос, он «из пастухов Фекойских»), где живу три последних года, я вспоминал эти годы уже «отсюда»:
…но я же помню и времена что были ещё равней
в краю где жил я не так давно немало кружило бед
в глазах темнело, но всё равно не остановило свет
я шёл не зная зачем куда почти от самых карпат
светились горы и города и струны звенели в лад
большой фонтан и малый чимган в мотив слагались один
берёза тополь арча платан хранили от злых годин
и русский песенный стих берёг меня от всего равна
и вдоль дороги и поперёк была мне судьба одна
на юг на юго-юго-восток, но к западу от перми
и вдаль меня уносил поток и бог одарял людьми
- Клуб авторской песни - это, прежде всего, единомышленники. Кто был тогда рядом? Помните ли вы этих людей, знаете что-то о них?
- Формально отцов-основателей «Апреля» было, кажется, пятеро. Володя Попов, Володя Шокодько, Володя Полищук, Саша Фридман и я.
С Поповым (он был бессменным комендантом фестивальных полян) мы до сих пор друзья. Весь отпуск в 1992-м - свой первый выезд за границу - он провел на моей личной «стройке сионизма», помогая реконструировать купленный в Ерушалаиме полуподвал в более-менее пригодную для жилья квартирку.
Из Ташкента Володя в девяностых перебрался в Калининград, занимается любимым делом - фотографией.
После первого официального клубного мероприятия - концерта Владимира Ланцберга в большом зале ДК «Энергетик» 26 апреля 1975 года - мы предложили желающим остаться и записываться в клуб. Который так и назвали - «Апрель».
В этот вечер я познакомился с Гриней Гординым. Это он, уже тогда кандидат в мастера спорта по горному туризму, а впоследствии чемпион Союза, выбрал место для фестивальной поляны. И вторую фестивальную поляну - недоступную для милицейских (как и прочих) машин, но вполне достижимую за пару-тройку часов ходьбы от Ходжикента (до него - электричкой) даже для совсем нетренированных людей, в верховьях Булаксу. Туда мы переместились в 1983-м после того, как Облсовет по туризму под давлением органов от нас открестился и мы уже не могли приезжать в окрестности Чимганской турбазы. И третью поляну - неподалеку от первой, уже в перестроечном 87-м - тоже выбрал Гриня.
Десять лет - с того же 75-го до 85-го, в котором я завязал с вычислительной техникой и начал служить литконсультантом в Союзе писателей, мы проработали вместе с Гриней в ИВЦ Минпищепрома в одной комнате, стол к столу. А в апреле 90-го вместе уехали в Израиль. Последние годы он работает инженером-конструктором в авиапромышленности, песен давно не поет. Впрочем, и я, имевший в свое время наглость выйти на большую сцену Грушинского, гитару в руки уже не беру. Даже в нетрезвом виде.
Из ближайших соратников по «Апрелю» и «Чимгану» (а настоящая дружба, уверен, может возникнуть только на базе общего дела) в Ташкенте, знаю, остались журналист (а главное - поэт и бард) Степан Балакин, лауреат Грушинского Наташа Селиверстова, чей теплый дом многие годы служил пристанищем наших песенных посиделок, художник-керамист Лена Гапонова, замечательные наши певуньи сестры Тен, Неля и Вика.
Фима Котляр, проектировщик чимганской «Чайханы», живет и работает в Чикаго, где в 80-х ему удалось организовать два международных фестиваля российской культуры. Проектирует станки для производства шестеренок, одновременно являясь представителем «Иерусалимского журнала». (Оборот «одновременно являясь» вошел в нашу ташкентскую феню, когда мы сочиняли для Облсовета по туризму «Положение о Первом Всесоюзном фестивале туристской песни „Чимган“», каковое песенное мероприятие должно было происходить, «одновременно являясь смотром бережного отношения к природе». Тем более что так оно и было - после фестиваля бутылки, окурки и прочие банки и полиэтилены убирались неукоснительно).
Мифический уже Александр Стрижевский, пришедший в 77-м в «Апрель» первокурсником юрфака и уже в 80-х объездивший со своими песнями пол-Союза, песен теперь не поет, работает в полиции в Хайфе.
Рискуя кого-нибудь из «основных мужиков» и «основных девушек» не упомянуть, назову все же ташкентских авторов Нину Корсакову и Валентина Лама, Ларису Кнопову, которая организовывала автобусное сообщение Ташкент-Чимган, Даника Бурштейна, принявшего на себя непростые обязанности озвучивать «Чимганы», и «главного чайханщика» фестивалей и автора возвышенной песни о 3.300 метрах Чимгана покойного Аркашу Вайнера, фестивальных докторов Яшу Кулангиева и Мишу Книжника… Заканчиваю - весь список мог бы занять весь объем, отведенный под этот материал.
- Несколько слов о первом Чимганском фестивале авторской песни.
- В начале 1977 года, нагруженный опытом организации мероприятий, в которых, помимо саратовской «Дороги», принимали участие и КСП других городов, в Ташкент переехал мой брат Миша. С его активным присутствием в «Апреле» образовалась критическая масса, необходимая для проведения фестиваля. Да и многие из наших «апрелевцев» побывали к тому времени и на Грушинских, и на московских слетах. Кроме того, у «Апреля» сложились хорошие отношения и с приютившим нас городским турклубом, и с располагавшимся в самом центре города Домом знаний, где регулярно проходили наши концерты - своих бардов и именитых гостей.
Нам хотелось сделать Чимганский фестиваль лучшим из возможных. Что-то удалось. Прежде всего - атмосфера. На первомайские праздники в Чимганском урочище, в километре-двух от фестивальной поляны, проходила традиционная Республиканская альпиниада, на которую собирались из многих городов Союза сотни альпинистов и горных туристов.
Среди людей, влюбленных в горы, было не только множество благодарных слушателей песен, знакомых по альплагерям и турпоходам, приезжали и те, кто сам писал песни. Для них не пришлось организовывать транспорт, медпункт… Материальные вложения оказались вообще минимальными. Авиабилеты для четырех почетных гостей оплатил Облсовет по туризму; а дрова, стройматериалы для сцены, подключение к электричеству были оплачены универсальной советской валютой - спиртом, который я уносил из вычислительного центра, где служил начальником отдела техобслуживания, без какого-либо ущерба для вычислительной же техники.
Поющее жюри фестиваля - Сергей и Таня Никитины, Виктор и Диана Берковские - возносило наши юные души к чимганским высотам и еще выше - к самому синему и самому звездному в мире небу. В афише значился и Дмитрий Сухарев, но ни тогда, ни позже до Чимгана он так и не добрался; однажды, уже в конце 80-х, в ответ на очередные мои приставания из цикла «Поедем в Бричмуллу!..» откровенно объяснил: «Игорь, вы что, хотите отнять у меня мечту?..».
Сегодня это странно звучит, но гонораров за участие в нашем фестивале - не было. Мы наивно считали, что делаем общее дело. Мэтры, а они уже и тогда были мэтрами, видимо, воспринимали это как должное. Во всяком случае, ни тогда, ни после - ни разу за все прошедшие годы даже не намекнули нам о причитавшихся рублях денег. Так что праздник более чем удался.
Из формальных достижений, насколько я представляю, наш «Чимган» был первым в истории КСП фестивалем, на котором жюри не вычисляло, кому из участников концерта какое место присудить. Были названы дипломанты и лауреаты фестиваля.
- Ваше сегодняшнее отношение к фестивалям авторской песни и к самому жанру АП.
- Фестивали авторской песни советской эпохи - праздники свободы. Жанр АП (тех лет) точнее всего, на мой взгляд, можно определить как песни, свободные от цензуры, и что еще более значимо, от самоцензуры. Сегодняшние фестивали, хотя и сохраняющие какие-то элементы фронды по отношению к официозу, стали праздниками собственно песни. Что не менее важно. К счастью ли, к сожалению ли, о «сегодняшних» фестивалях, за исключением израильских, я знаю только по рассказам.
Если же говорить о жанре АП, об авторах (весь список опять же огласить не удастся) - для меня по-прежнему, как и 20 лет назад, самые настоящие и живые - Юлий Ким, Михаил Щербаков, Виктор Луферов… Понятно, к любимым авторам за прошедшие годы прибавились и новые имена. Для меня это, прежде всего, соотечественники и по новой стране тоже - Михаил Фельдман и Марина Меламед. Но это уже другой список…
- В интервью журналу «Лехаим» вы рассказывали о своих перемещениях по тогдашнему Союзу: от Черновцов до Перми и Ташкента. Есть ли у вас особые пристрастия к Ташкенту или это просто город, где вы прожили часть жизни? Нравилось ли там жить? Есть ли что-то оттуда, что согревает душу сегодня?
- В Ташкенте я прожил почти 17 лет, наверное, самых лучших. Волшебных. В этом городе родились мои сыновья. В этом городе написал стихи, которые и сегодня мне не стыдно показывать. Молодость. Любовь. Горы. Друзья. Песни.
Слово «Ташкент» в стихах мне удалось лишь однажды, уже в Иерусалиме, и лучше, чем я сказал про этот город, прощаясь с другом, скажу уже вряд ли.
ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА БОЛОТИНА
До свиданья, Володя, до встречи, когда Господь
соберет нас опять воспеть на краю апреля
и субботними звёздами выстелет Млечный путь,
где дано обнять и Ешуа, и Гилеля.
И вернувши гитарам плоть, повернёт Мессия
и от Храма пойдёт пешком, ни гроша в кармане,
и твоя Иудея, брат, и моя Россия
у небесных врат на одной сойдутся поляне.
Ни оранжевых ленточек, ни поминальных свеч,
а родная речь - на Чимгане, в другом раю ли -
и пронзительно-звёздный, самый пасхальный луч,
по которому ты ушёл к небесам в июле.
…О любви и воле - о чём же ещё, о чём? -
этот жанр устный, круг этот наш нетесный,
где с небесным градом Давида к плечу плечом
Академгородок небесный, Ташкент небесный.
Кстати, в своей автобиографии пронзительный русский поэт, новосибирский физик-ядерщик Владимир Болотин изо всех своих достижений упомянул лишь три: «Академик Нью-Йоркской академии наук, автор более 300 песен, лауреат Чимганского фестиваля (1980)».
- Дмитрий Сухарев на встрече со зрителями во время своей поездки в Узбекистан в сентябре прошлого года обратил внимание на то, что в «Иерусалимском журнале» есть целые ташкентские «выселки», где печатаются авторы из Узбекистана. Считаете ли вы, что есть что-то, объединяющее тех, кто жил когда-то в Ташкенте (или каком-то другом городе), или это миф, и «общей индивидуальности», как выразился Сергей Никитин, не существует?
- Действительно, в ИЖе, названия разделов которого совпадают с названиями иерусалимских улиц, площадей, кварталов, ворот Старого Города, есть и «Бухарский квартал», в котором мы публиковали Александра Файнберга, Степана Балакина, Евгения Абдуллаева… Среди создателей журнала и членов редколлегии - начинавшая в Ташкенте Дина Рубина.
Горжусь, что могу назвать постоянным автором нашего журнала Д. А. Сухарева, тоже родившегося в Ташкенте. Перечисленное позволяет Юлию Киму, члену редколлегии ИЖа, называть себя «примкнувшим к ташкентской мафии».
Но и говоря серьезно, соглашусь, что есть у ташкентцев, в том числе и бывших, нечто общее, особенное. Город этот был, пожалуй, самым разноплеменным, самым интернациональным и космополитическим в хорошем смысле всех этих определений городом СССР. Русские и узбеки, евреи и татары, украинцы и корейцы, армяне и турки, казахи и бухарские евреи, крымские татары и поволжские немцы, греческие политэмигранты и высланные чеченцы, таджики и уйгуры жили и работали бок о бок… Традиции общежития естественно формировали («формовали», как написал Сухарев в одном из моих любимых стихотворений «Двор») не только терпимость, но и приязнь к своему ближнему, даже если он другой.
Говоря же о творчестве, буду короче. Художник существует лишь постольку, поскольку отличается своим творчеством от других художников. Но если художников объединять по принципу частоты использования в своих текстах слов «чайхана», «дыня», «хлопок», несомненно, писатели, живущие или жившие в Ташкенте, используют эти слова чаще, чем писатели новгородские. Шутка. Конечно, объединяет. И художников, и не художников. Всех ташкентцев. Общими воспоминаниями, переживаниями, общим пейзажем, в конце концов.
- Вы уже 18 лет живете в Израиле. Возникало ли желание побывать в Ташкенте, или эта часть жизни осталась позади?
- Конечно, возникало. И возникает. Но реализовать желание это удалось пока лишь однажды, пятнадцать лет назад. Тогда еще слишком свежи были раны расставания (ни к дому своему подойти, ни до Чимгана доехать я не решился). Да и сам Ташкент увиделся мне в тот приезд в постсоветской, постперестроечной болезни и разрухе…
Но снится мне Ташкент все минувшие годы прекрасным: разноцветным, трехмерным - платаны, купола, изразцы, арыки…
- Что означает «творчество» - лично для вас?
- Разговор со Всевышним и современниками, попытка остаться самим собой - таким, чтобы было как можно менее стыдно перед близкими.
- Понравилась ли вам книга Дины Рубиной «На солнечной стороне улицы», роман о Ташкенте и ташкентской жизни?
- К творчеству Дины Рубиной я отношусь c любовью. Мы познакомились с ней на том же Чимганском фестивале и дружим гораздо более чем полжизни. Бывало, что в слепой пристрастности, отягощенной редакторской своей манией давать советы, что и как улучшить, углубить и возвысить, я дружбу эту ставил под удар. В названной же книге мне понравилось очень многое. Прекрасный роман. Прекрасный, как сама жизнь, с ее трагедиями и мелодрамами, жизнь в ее святых, грешных, закономерных и неправдоподобных ипостасях…
Вопросы задавали Ирина Ильина, Виктория Роттердамская
Блуждая в непроглядной тьме
Ты жаждешь света и прозренья,
Но не найдя душе спасенья
Растаешь снова в тишине…
Не боль, не ужас, не лишенья
Уже не тронут Твою суть
И не ворвется в эту грудь
Безумный стук сердцебиения…
Весь светоч тех земных прикрас,
Что небо в дар Тебе вручило -
Людская ненависть сгубила -
Здесь пустота царит сейчас!
С лихой усмешкой нож точа
И нежно оставляя раны,
Что будут гнить в душе годами,
Лишила крыльев не спеша…
Во власти злых метаморфоз
Вы сами Ангела казнили,
В замен же монстра породили -
И Он причина ваших слез!
Да… Мертвым боли не понять -
Они живут без чувств, не дышат…
Но все же страсть и ими движет
Чужие души поглощать…
Нет людям прав тебя судить!
Пусть будут прокляты призреньем,
Когда низвергнули в забвенье
То, что должны были любить!
Вниз снова тянет темнота
Без перьев, без любви, без правды…
Но в песнях сказочные барды
Крылатой воспоют Тебя!
.
Вначале было Слово, срок прошел.
Бог создал пиво, женщину и Землю,
И Бог сказал, что это хорошо.
Конкретно он имел в виду деревню.
Нам Бог велел селиться в деревнях.
Заветы господа я в жизнь претворяю.
У нас в селе, как в райских кущерях:
Тащусь, кайфую, прусь, обалдеваю.
Деревенька моя, три окошечка.
Приезжай ты ко мне, моя кошечка!
Здесь, с Божьей помощью, у нас растет буряк,
Морква, цибуля, бульба разных видов,
Укроп, петрушка, а какой здесь пастернак!
Гордился б сам Борис бы Леонидыч!
Полны здесь женщины природного огня,
Без комплексов Фрейдистских, право слово!
И на скаку, пусть может не коня,
Но мужика уж точно остановит!
Деревенька моя, порты с заплаткою.
Приезжай ты ко мне, моя сладкая!
Здесь даже местные, смешные фраера
Приличнее столичных декадентов.
Здесь люди проще, тюрю хавают с утра
И в морду вам не тычут интеллектом.
А то, что пьют здесь много мужики,
Эт, чтоб душа не хрюкала, а пела.
По крайней мере, наши ямщики
В степи не мерзнут, принимая для сугрева
Деревенька моя, хвостик с кисточкой.
Приезжай ты ко мне, феминисточка!
Навозный аромат здесь символ чистоты,
Для знатока - приятнее «Шанели».
Мы вырастаем из навоза, как цветы,
Как Лев Толстой из гоголевской «Шинели».
Для городских навоз - это «говно»,
У нас на килограмм навозной массы
Приходится жемчужное зерно.
Здесь в ожерельях все, как папуасы.
Деревенька моя, недофинансированная.
Приезжай ты ко мне, эмансипированная!
Что в городе за жизнь? Не жизнь, а плен!
Толпа, менты, машины, мусорные груды,
Вонь, рэкет, стрессы, шлюхи, МММ,
Начальник - гад, работа - швах, друзья - иуды.
Вода из кран - медный купорос,
Соседи - твари в пятом поколеньи.
Невроз, артроз, тромбоз, лейкоз, понос -
Болезни городского населенья!
Деревенька моя, затрапезная.
Приезжай ты ко мне, моя болезная!
Бросайте городской вонючий смог,
Мотайте к нам, карету вам, карету!
Здесь оскорбленному есть чувству уголок,
Здесь есть, что выпить-закусить поэту.
Без Кашпировского природа исцелит:
Чернеет седина, пройдут рубцы на коже,
Растут потенция, живот и аппетит,
В размерах отрастает всё, что может.
Деревенька моя, хрен с петрушкою.
Приезжай, да не одна, а с подружкою!
А смычка города с деревней - это срам!
Чтоб нашу девственность матросы растоптали!
Деревня, братцы, не халам-балам,
Деревня - квинтэссенция морали!
Здесь так живешь - сермяжный и простой,
Надев армяк и из веревки пояс.
Идешь в лаптях, куды там твой Толстой!
Строчишь роман, как баба бросилась под поезд.
Деревенька моя, пьет с получки.
Что ж не едешь ты ко мне, белоручка!
Степная кобылица мнет ковыль,
С похмелья скифы все с раскосыми глазами.
Июль, кузнечики, полуденная пыль,
И старый поп храпит под образами.
В деревне очищаешься душой,
Деревня сублимирует пространство.
Опять же, здесь с картошкой хорошо,
А я ее люблю с топленым маслом.
Я вообще на ощупь очень нервный,
Мнительный, застенчивый до слез,
Друг сказал, что от привычки скверной,
Пьешь, мол, без закуски как матрос,
Ну, а я и есть матрос вселенной,
Мне любые дали по плечу,
Стоит мне поддать и я мгновенно,
Поплыву и даже полечу.
Припев: Я не по изысканным салонам,
Знал по подворотням этикет,
«Южное» мешал с одеколоном,
Это ж братцы фирменный букет.
Если взять поллитра политуры,
Жидкость для ращения волос,
Триста грамм желудочной микстуры,
С этого помрет и эскимос,
Я же этим только для разгона,
Натощак желудок промывал,
Добавлял сто грамм одеколона,
И имел желаемый накал.
Припев: Я не по изысканным салонам,
Знал по подворотням этикет,
«Южное» мешал с одеколоном,
Это ж братцы фирменный букет.
Если взять сто грамм аэрозоли,
Что от тараканов и клопов,
И добавить жидкость от мозолей,
Капнуть капли три «шанель «духов,
Влить туда резинового клею,
И добавить лаку для ногтей,
С этого и грузчики балдеют,
Я же только вижу в темноте.
Припев: Я не по изысканным салонам,
Знал по подворотням этикет,
«Южное» мешал с одеколоном,
Это ж братцы фирменный букет.
Нам полянку луна освещает,
В небе яркие звезды горят.
Отраженье их в речке мелькает,
И палатки поставлены в ряд.
Мы сегодня все вместе собрались,
Просидим тут всю ночь до утра.
Хорошо, что опять повстречались,
Буду песни вам петь у костра.
Вам спою свои новые песни,
Вспомним прошлое, что-то потом.
И конечно же после все вместе,
Мы споем про родительский дом.
Вижу снова счастливые лица,
И как рад, что собрал я вас всех.
Эту ночь будем мы веселиться,
А в глазах будет радость и смех.
Анекдоты веселые шутки,
Им предела не будет для всех.
В небе только луна улыбнется,
Быть счастливыми ведь это успех!
Скоро утро пойдем на рыбалку,
Вот пропели уже петухи.
А поймать рыбу надо смекалку,
У реки ведь нельзя без ухи.
Подымаются искорки в небо,
Вот уж скоро наступит рассвет.
Нет не зря мы живем в этом свете,
Ведь для нас это все не секрет.
И прекрасно, когда мы все вместе,
Дружбой надо всегда дорожить.
С правдой, совестью нашей и честью!
Ну, а как нам без этого жить?
Я сижу и про все размышляю,
Улыбаются рядом друзья,
И одно -это точно я знаю,
Когда вместе то мы, как семья!
.
А все-таки, все-таки хочется жить,
Даже когда окончательно ясно,
Что выдуманные тобой миражи
Скоро погаснут, скоро погаснут.
… … Гаснут, и, значит, к началу пути
… … Снова ты брошен, а путь давно начат…
… … Трудно, а все-таки надо идти.
… … Хочется жить - невозможно иначе,
… … Хочется, хочется жить.
А все-таки, все-таки хочется петь,
Даже когда в сердце песням нет места.
Только б не сдаться и только б успеть
Спеть свою самую главную песню.
… … Ставь против горя свою доброту, -
… … Это, наверное, кое-что значит.
… … Пусть даже песня застрянет во рту -
… … Хочется петь, даже если ты плачешь.
… … Хочется, хочется петь.
А все-таки, все-таки хочется взять
Мир окружающий в долг под проценты
И, на ладонях держа, осязать
Спящих дыханье и пульс континентов.
… … Чтобы потом, раздавая долги,
… … Сердцем и памятью стал ты богаче.
… … Тратя себя, ты себя сбереги, -
… … Хочется взять - невозможно иначе,
Хочется, хочется взять.
Хочется, хочется петь.
Хочется, хочется жить!..
4−10 февраля 1969 г.
Баба сидит на пороге,
Трубочку курит она.
В небе над бабою боги
А под землей сатана
Воют соседские волки
Вышли водить хоровод
А перед бабой по Волге
Белый плывет пароход
Припев:
Пароход плывет, пароход
Пароход плывет, пароход
Тари-тай-тари-та
Тари-тай-тари-та
Тари-тай тари-та
Дай, посижу хоть немного,
Баба с тобой, заодно
Я перепутал дорогу,
Все перепутал давно
Баба глядит из-под щелки,
К бабам ведь нужен подход
А перед нами по Волге
Белый плывет пароход
Припев
Жил я потом в Ярославле,
Даже в Норильске бывал.
Два миллиона украл я,
Три миллиона просрал.
Так и шатаюсь без толку,
Вот мой расход и приход,
А перед бабой по Волге
Белый плывет пароход
Припев
стихи Таты Софинской
музыка и исполнение - Константин Куклин
Как звенят браслеты на руках у Леды…
Белоснежной Леде снится сладкий сон -
Снится ей, что лебедь, белокрылый лебедь,
Шепчет ей, склоняясь, что в неё влюблён…
Перья - шёлк и трепет, клюв - злачёный стилос,
Чёрных пальцев когти жалят, как огонь…
Леда белоснежная лебедя просила,
Что бы длился вечно этот дивный сон…
Опустилась нега тихо на ресницы,
Невесомо-нежно миррой пролилась…
В мире сновидений нет любви границы -
И влюблённой птице дева отдалась…
Ночь при свечке лунной ткала покрывало,
Звёзды нашивала, лила молоко…
Лебедя созвездье крылья раскрывало,
Над землёй взлетая в небо высоко…
И слепою Пряхой нить событий свита,
Предначертан жизни путь на много лет -
Серебром скорлупок метит Немезида
Лебединой дочери человечий след…
Полчаса до атаки.
Скоро снова под танки,
Снова слышать разрывов концерт.
А бойцу молодому
Передали из дома
Небольшой голубой треугольный конверт.
И как будто не здесь ты,
Если почерк невесты,
Или пишут отец или мать…
Но случилось другое,
Видно, зря перед боем
Поспешили солдату письмо передать.
Там стояло сначала:
«Извини, что молчала.
Ждать устала…». И все, весь листок.
Только снизу приписка:
«Уезжаю не близко,
Ты ж спокойно воюй и прости, если что!»
Вместе с первым разрывом
Парень крикнул тоскливо:
«Почтальон, что ты мне притащил?
За минуту до смерти
В треугольном конверте
Пулевое ранение я получил!»
Он шагнул из траншеи
С автоматом на шее,
От осколков беречься не стал.
И в бою под Сурою
Он обнялся с землею,
Только ветер обрывки письма разметал.
1967
Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, ну, а кому - до «вышки».
За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны - артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так, мы - штрафники.
Нам не писать: «Считайте коммунистом».
Перед атакой - водку? Вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку.
Поэтому мы не кричим «ура!»,
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец -
Коли-руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец,
Медаль на грудь поймаешь «За отвагу».
Ты бей штыком, а лучше бей рукой -
Оно надежней, да оно и тише.
И ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг - морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас - обстрел.
Ну, бог войны! Давай - без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, а большинству - до «вышки».
1964
Я помню райвоенкомат:
«В десант не годен - так-то, брат, -
Таким, как ты, - там невпротык…» И дальше - смех:
Мол, из тебя какой солдат?
Тебя - хоть сразу в медсанбат!..
А из меня - такой солдат, как изо всех.
А на войне как на войне,
А мне - и вовсе, мне - вдвойне, -
Присохла к телу гимнастерка на спине.
Я отставал, сбоил в строю, -
Но как-то раз в одном бою -
Не знаю чем - я приглянулся старшине.
…Шумит окопная братва:
«Студент, а сколько дважды два?
Эй, холостой, а правда - графом был Толстой?
А кто эвонная жена…»
Но тут встревал мой старшина:
«Иди поспи - ты ж не святой, а утром - бой».
И только раз, когда я встал
Во весь свой рост, он мне сказал:
«Ложись!.. - и дальше пару слов без падежей. -
К чему две дырки в голове!»
И вдруг спросил: «А что в Москве,
Неужто вправду есть дома в пять этажей?..»
Над нами - шквал, - он застонал -
И в нем осколок остывал, -
И на вопрос его ответить я не смог.
Он в землю лег - за пять шагов,
За пять ночей и за пять снов -
Лицом на запад и ногами на восток.
Ах, какие удивительные ночи!
Только мама моя в грусти и в тревоге:
- Что же ты гуляешь, мой сыночек,
одинокий, одинокий?
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали звёзды и круглее и добрее.
- Мама, мама, это я дежурю,
я - дежурный по апрелю!
- Мой сыночек, вспоминаю всё, что было,
стали грустными глаза твои, сыночек.
Может быть, она тебя забыла,
знать не хочет? Знать не хочет? -
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали звёзды и круглее и добрее.
- Что ты, мама! Просто я дежурю,
я - дежурный по апрелю…