Можно и не быть поэтом
Но нельзя терпеть, пойми,
Как кричит полоска света,
Прищемленная дверьми!
За упокой Высоцкого Владимира
коленопреклоненная Москва,
разгладивши битловки, заводила
его потусторонние слова.
Владимир умер в 2 часа.
И бездыханно
стояли серые глаза,
как два стакана.
А над губой росли усы
пустой утехой,
резинкой врезались трусы,
разит аптекой.
Спи, шансонье Всея Руси,
отпетый…
Ушел твой ангел в небеси
обедать.
Володька,
если горлом кровь,
Володька,
когда от умных докторов
воротит,
а баба, русый журавель,
в отлете,
кричит за тридевять земель:
«Володя!»
Ты шел закатною Москвой,
как богомаз мастеровой,
чуть выпив,
шел популярней, чем Пеле,
с беспечной челкой на челе,
носил гитару на плече,
как пару нимбов.
(Один для матери - большой,
золотенький,
под ним для мальчика - меньшой…)
Володя!..
За этот голос с хрипотцой,
дрожь сводит,
отравленная хлеб-соль
мелодий,
купил в валютке шарф цветной,
да не походишь.
Отныне вечный выходной.
Спи, русской песни крепостной -
свободен.
О златоустом блатаре
рыдай, Россия!
Какое время на дворе -
таков мессия.
А в Склифосовке филиал
Евангелья.
И Воскрешающий сказал:
«Закрыть едальники!»
Твоею песенкой ревя
под маскою,
врачи произвели реа-
нимацию.
Ввернули серые твои,
как в новоселье.
Сказали: 'Топай. Чти ГАИ.
Пой веселее".
Вернулась снова жизнь в тебя.
И ты, отудобев,
нам говоришь: «Вы все - туда.
А я - оттуда!..»
Гремите, оркестры.
Козыри - крести.
Высоцкий воскресе.
Воистину воскресе!
Москва, 1971
Давай махнем с тобой на море.
Представь: панамы набекрень,
И нас на пляже только двое,
На диком пляже в жаркий день.
Арбуз разрежем хрустко-сладкий
И, завалившись на песок,
Вгрызаясь с наслажденьем в мякоть,
Мы поглощаем свежий сок.
Представь: волна тела качает
И тысячи соленых брызг
Блестят на солнце… крики чаек…
Пустынный берег… Парадиз!
Жил художник в нужде и гордыне,
Но однажды явилась звезда.
Он задумал такую картину,
Чтоб висела она без гвоздя.
Он менял за квартирой квартиру,
Стали пищею хлеб и вода,
Жил как йог, заклиная картину-
Она падала без гвоздя.
Стали краски прозрачно-магнитны,
Примерзали к ним люди входя,
Но стена не хотела молитвы
Без гвоздя
Обращался он к стенке бетонной
-Дай возьму твои боли в себя,
На моих неумелых ладонях
Проступают следы от гвоздя.
Умер он, изможденный профессией,
Усмехнулась скотина-звезда,
И картину его не повесят,
Но картина висит без гвоздя!
Запомни этот миг. И молодой шиповник. И на Твоём
плече прививку от него. Я - вечный
Твой поэт и вечный Твой
любовник. И - больше ничего.
Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить, а через тыщу
лет и более того, Ты вскрикнешь,
и в Тебя царапнется шиповник… И - больше ничего.
Нас несёт Енисей.
Как плоты над огромной и чёрной водой,
я ничей,
я - не твой, я - не твой, я - не твой!
Ненавижу провал твоих губ,
твои волосы, платье, бельё!
Я плевал
на святое и лживое имя твоё!
Ненавижу за ложь
телеграмм и открыток твоих!
Ненавижу, как нож
по ночам ненавидит живых!
Ненавижу твой шёлк,
проливные нейлоны гардин!
Мне нужнее мешок,
чем холстина картин!
Атаманша-тихоня
телефон-автоматной Москвы!..
Я страшон, как Иона,
почернел и опух от мошкИ.
Блещет, точно сазан,
голубая щека рыбака.
Нет! - слезам.
Да! - мужским продублённым рукам.
Да! - девчатам разбойным,
купающим «МАЗ», как коня.
Да! - брандспойтам,
сбивающим горе с меня!
Душой я бешено устал.
Точно тайный горб на груди таскаю,
Тоска такая…
Будто что-то случилось или случится, -
Ниже горла высасывает ключицы…
Российская империя - тюрьма,
Но за границей тоже кутерьма.
Родилось рано наше поколение,
Чужда чужбина нам и скучен дом,
Расформированное поколение,
Мы в одиночку к истине бредем.
Чего ищу… Чего-то свежего
Земли старые - старый сифилис,
Начинают театры с вешалок,
Начинаются царства с виселиц.
Земли новые - табула раза,
Расселю там новую расу,
Третий мир без деньги и петли.
Ни республики, ни короны,
Где земли золотое лоно!
Как по золоту пишут иконы,
Будут лики людей светлы!
Как по золоту пишут иконы,
Будут лики людей светлы!
Смешно с всемирной тупостью бороться,
Свобода потеряла первородство.
Ее нет ни здесь, ни там.
Куда же плыть…
Не знаю, капитан…
Знай своё место, красивая рвань, -
хиппи протеста!
В двери чуланные барабань,
знай своё место.
Я безобразить тебе запретил.
Пьёшь, мне в отместку.
Место твоё меж окон и светил.
Знай своё место!
31 марта
Хороши, как никогда,
мартовские хохота!
Выходите хохотать -
комы снежные катать.
В лица вражеских атак
научитесь хохотать,
не по поводу - а так!
Завтра 1-е апреля.
Скажут: «Хиль звончее Бреля»
рестораны вмиг окажутся
все отличнейшего качества.
А сегодня - хлопья эха,
завалило трассу смехом,
выходите хохотать -
в зад автобусы толкать.
Хохот хорошо с лимоном,
хохма - мудрость миллионов.
Дурак может укатать,
но не может хохотать.
Эти хохоты свободы
завершает лепота -
благовещенских соборов
золотые хохота.
Выбегай похохотать -
слезы мехом утирать.
Сколько лет мы не смеялись,
сколько было бедных дней
без смешливости сияльной,
бриллиантовой твоей!..
Благословенна лень, томительнейший плен,
Когда проснуться лень и сну отдаться лень.
Лень к телефону встать, и ты через меня
Дотянешься к нему, переутомлена.
Рождающийся звук в тебе, как колокольчик,
И диафрагмою мое плечо щекочет.
«Билеты?- скажешь ты.- Пусть пропадают. Лень».
Медлительнейший день в нас переходит в тень.
Лень - двигатель прогресса. Ключ к Диогену - лень.
Я знаю: ты прелестна, все остальное - тлен.
Вселенная дурит? До завтрего потерпит.
Лень телеграмму взять - заткните под портьеру.
Лень ужинать идти, лень выключить «трень-брень».
И лень окончить мысль: сегодня воскресень…
Июнь среди дороги
Разлегся подшофе
Сатиром козлоногим
Босой и в галифе.
1964
С первого по тринадцатое нашего января
Сами собой набираются старые номера
Сняли иллюминацию, но не зажгли свечей
С первого по тринадцатое старых ищу друзей.
Я - двоюродная жена.
У тебя - жена родная!
Я сейчас тебе нужна.
Я тебя не осуждаю.
У тебя и сын и сад.
Ты, обняв меня за шею,
поглядишь на циферблат -
даже пикнуть не посмею.
Поезжай ради Христа,
где вы снятые в обнимку.
Двоюродная сестра,
застели ему простынку!
Я от жалости забьюсь.
Я куплю билет на поезд.
В фотографию вопьюсь.
И запрячу бритву в пояс.
«Боинг» средь океана тонет, как мертвый кит.
Народ в пылающем «Боинге» давится и вопит.
Натягивают пассажиры спасательные жилеты.
И только жилета нету для девочки безбилетной.
Звереют у люка люди.
Ни в ком состраданья нет.
Но кто-то с себя снимает и ей отдает жилет.
Девочка, кругом звери!
Но он из других натур -
вздохнул на прощанье поглубже и сам ей жилет надул.
Потом подмигнул стюардессе: «Не надо меня жалеть.
У каждого свои вкусы. Я не ношу жилет.»
«Держись!» - приказал он девочке и вытолкнул ее в люк.
И кинул ей вслед последний, как нимб, спасательный круг.