«Простите нас…» -
два слова, многоточие.
«Простите нас!» -
сердца стучат в набат,
за то,
что жизнь оборванною строчкой
Вам не прожить и не вернуть назад.
«Простите нас!» -
за то, что в мирный вечер
В Москве - столице Родины своей,
не избежали Вы фатальной,
страшной встречи.
Простите нас, за слёзы матерей.
«Норд-ост»,
Каверина роман «Два капитана»
свели два мира в эти дни в Москве.
И Вы погибли -
«Новости» телеэкрана,
на этой дикой и бессмысленной войне.
В войне,
где не было ни войск, ни поля брани.
Концертный зал и сцена,
меркнет свет,
антракт закончен - представление пред Вами,
но у него уже совсем другой сюжет.
Боевики на сцене, не артисты,
но каждый чётко знает свою роль,
а Вы заложники - у террористов,
что принесли Вам ужас, страх и боль.
«Простите нас!», -
за слёзы униженья.
и за мучительные, жуткие часы,
что провели насильно в заточенье,
и что не всех Вас удалось спасти.
Страна скорбит.
И скорбь её безмерна -
своих детей она не сберегла.
Да будет память Вам благословенна,
печаль тиха пусть будет и светла!!!
И чтобы свет
свечи неопалимой,
свет памяти навеки не угас -
звонят колокола
по всей России:
b]"Простите нас!
Простите нас!
Простите нас…"
-Мама не плачь! Я всего на два года уезжаю! Я скоро вернусь мамочка!
И ребятки погрузились в автобус «ПаЗик» и уехали… Было семь часов утра 10 октября 1980 года. Это был призывной пункт Кировского района. Города Р*
Автобус скрылся в конце улицы за поворотом и родственники, и друзья которые провожали призывников стали медленно расходиться от здания военкомата…
О чем думали эти люди не ведомо, но у каждого были свои мысли и свое понимание…
Тогда в 82 м было еще живо в сердцах людей чувство патриотизма, чувство гордости за страну и мальчишки призывники рвались в Афган… Романтика!
Боже мой! Это было только начало! Еще не приходили похоронки в конвертах со штемпелем военкомата…, но уже через несколько месяцев матери замерли в ожидании сыновей… в ожидании писем из части и в ожидании радостного известия о том, что сын не попал в Афган.
А там, на учебке каждый мальчишка рвался именно туда… Расстраивался и негодовал, если направляли служить в другое место…
Тянуться, тянуться, тянуться … бесконечно долго два года… Целая жизнь! И мама как-то поникла в ожидании писем… А брат пишет, что все хорошо, кормят прекрасно… Служу России! Или как там тогда говорили -«Служу Советскому Союзу!»
Проходит год и кажется, что уже не коснется тебя беда…, что пронесло…
Вот уже шесть месяцев осталось…
Вот уже четыре…
Письмо:
Мама, Викуля, Папа привет!
Как у Вас дела? Как Вика в школе? Передай ей привет, мамочка, и пусть ест гречневую кашу, а то не вырастет, а я скоро вернусь и мы поедем на Зеленый остров, возьмем лодку и будем ловить рыбу и картошку на костре напечем!
У меня все в порядке. Не переживай мама, я не болею все тихо и спокойно.
Мама передай мне пожалуйста цветную бумагу и гуашь и еще фломастеры… Скоро приказ и ребята уже альбомы оформляют.
Ну, пока, целую всех ваш сын и брат Валера.
25,01,82 г
Прошел еще месяц. Мама уже отправила посылку в бумагой и фломастерами… И я уже прыгаю от радости… Три месяца… три… три и он дома!
А потом было утро 20 числа февраля месяца 1982 года… Телеграмма. «Срочно приезжайте Ваш сын в тяжелом состоянии»
И я еще не знала тогда, что был бой и что его перевезли в госпиталь и что боролись за него хирурги и что такие телеграммы не присылают, если есть надежда…
И мама уехала! И отец вместе с ней. А меня почему-то не взяли собой, а оставили у соседки… Я радовалась… я знала, что Валера болен и теперь его отпустят со службы раньше и дома мы его вылечим и все будет просто отлично…
О том, что пришла вторая телеграмма с соболезнованиями я не знала… ее получила соседка, а мама ехала поездом, летела самолетом… она спешила к своему ребенку, но она не успела… Было слишком поздно.
А потом был страх и слезы и чужие люди и ребята в форме рядовых и какой-то офицер из сопровождения успокаивал меня… А я все плакала, я не верила, не верила, не верила…
Его хоронили ранним утром 1 марта 1982 года, ему было бы скоро 20 лет… И было морозно и слезы замерзали на щеках… И холодный, запаянный цинковый гроб опускали в яму, и я кричала… До хрипа в горле… мне было только десять лет и я не верила, что там в этом холодном ящике мой Валера, мой брат и самый лучший друг…
Я не верю и сейчас в то, что произошло 26 лет назад. Может быть, его там не было вовсе?
Ведь надежда умирает последней! И только мама говорит, что видела его там и не могла перепутать… И сердце материнское не обманешь. А я продолжаю ждать! Продолжаю помнить!
Ещё одна звезда погасла,
ещё одна звезда зажглась
Невозможно поверить,
Очень жаль, очень жаль,
Ты была с нами рядом
А теперь. Тебя нет
.Небеса забирают лучших.,
Очень жаль, очень жаль,
Страшно, когда вот так вот неожиданно и ужасно гибнут люди.
(Q)
Когда хороший человек умирает, это должно влиять на мир, - кто-то должен заметить, кто-то должен расстроиться.
Мы прожили в скорби уже целый год, ЛОКО, мы помним… а город живет…
Где бы ты ни был - Тебя я узнаю,
И в Новое Небо себя провожая,
Сердце железное в ход запускаю,
и вижу на Небе Невидимую.
Мне бы на миг от Земли оторваться,
В Силы Небесные раньше Вмешаться,
И попросить не теряться на Небе,
Я отыщу Тебя, где-бы Ты не был!
И не будет другой Войны,
Кроме этой Пустой Вины,
В Жизни есть только Два Пути,
Смерти - Нет, даже Пропасти.
Если-б взлететь, хоть на миг, над Землею,
Между Заботой и между Тобою,
Вышвырнуть в дыры Ненужное Семя,
На Время забыть, и не помнить про Время.
Слева мчится Змея-Дуга,
Справа метит в меня Орлица,
Снизу корчатся Сбитые…,
Сверх Верхов - Светлоликие…
Если-б взлететь, хоть на миг, над Землею,
Между Заботой и между Тобою,
И не будет другой Войны,
Кроме этой Пустой Вины.
В Жизни есть только Два Пути,
Смерти - Нет, даже Пропасти.
Слева мчится Змея-Дуга,
Справа метит в меня Орлица,
Снизу корчатся Сбитые…,
Сверх Верхов - Светлоликие…
Вы были гордостью не только Ярославля
Вы были гордостью, надеждою Страны.
Тогда, наверное, на матч, взлетая
В салоне весело шутили Вы.
Ни что, увы, беды не предвещало,
Но рок жесток, разбился самолет.
И сердце ваше биться перестало.
Страна своих героев потеряла,
И лента черная упала вдруг на лед.
Як-42 навек похоронил в своих обломках
Восходящих звезд хоккея.
Навея слезы на глаза живых.
Мы будем помнить вечно вас ребята,
Так как играли вы, ЛОКОМОТИВ
Скорбим, скорбим.
И скорби нет предела,
Скорбит не только город Ярославль
Скорбит Россия и другие страны
И свечи памяти горят в церквах.
Хочу прощения я попросить
За все обиды за все года.
Всю жизнь мне с болью тихой жить,
Ты в вечность ушла навсегда.
Каждый свой тысячный шанс
Мой дух неизменно б гласил:
О, мама! в этот раз
Дала б тебе я больше сил!
Ты жертвовала для всех, чем могла,
Сама в душе была несчастна.
Никто не смог, и я тебя не уберегла…
Обволокла печаль - жизнь погасла…
Не было сил сопротивляться.
Не было. И не хотела.
Давно ты решила сдаться,
Все кругом надоело!
Я не буду сейчас говорить
О том, что хотелось вернуть.
Я буду помнить, я буду любить!
Каким бы не выдался путь.
Я прощу всех вместо тебя,
Как ты умела прощать!
А ты прости меня,
Моя дорогая мать!
Я не закончу никогда этих строк,
Сквозь бесконечность пронеся
Свой горький холодок.
И дальше буду жить, скорбя.
Не всю сокровенность свою
Смогла на бумагу я влить.
Помню, плачу, люблю!
Хочу прощения я попросить…
©
Город прославился так:
Вышел
военный чудак,
старец
с лицом молодым.
«Парни, -
сказал он, -
летим!
Мальчики,
время пришло,
Дьявольски нам повезло!..»
В семь сорок девять утра
все было так, как вчера.
«Точка…-
вздохнул офицер, -
чистенько
вышли
на цель…»
В восемь двенадцать утра
сказано было:
«Пора!..»
В восемь пятнадцать,
над миром взлетев,
взвыл торжествующе
дымный клубок!
Солнце зажмурилось,
похолодев.
Вздрогнули оба:
и «боинг»,
и бог!..
Штурман воскликнул:
«Ой, как красиво!..»
В эту секунду
в расплавленной мгле
рухнули
все представленья о зле.
Люди узнали,
что на Земле
есть Хиросима.
И нет Хиросимы.
Ах, папа мне хочется маленькой вновь
Стать девочкой, сесть на колени.
Чтоб ты объяснил, чтож такое любовь,
О разных ее проявленьях…
Чтоб гладив мне голову ты не спеша,
Поведал о радостях вечных.
Но только не скрой, что в миг рвется душа,
О том что любовь быстротечна.
Бывало ведь разное с дочкой твоей,
Но не было горестней пытки,
Чем знать, что не будет уж папы верней
Не встретить его уж улыбки.
Пусть радуют глаз и пусть будет слеза
Все в жизни бывает, я знаю…
Но как мне нужны те родные глаза.
Что любят всегда и прощают…
Никто, не один, пап, не стал мне родней
Тех рук, что я с детства любила.
Я так и осталась принцессой твоей.
Хоть выросла, знай - не забыла.
Краснодарский край, г. Крымск-Мы скорбим вместе с Вами. Сил и терпения!
Вольно,
И больно,
И скорбь хороша.
Биться,
Томиться,
Страданьем дыша.
Звёздно ликуя,
Смертельно скорбя,
Счастьем душа,
Познаёт лишь себя.
И брела она по дикому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему. В сандалии ее сыпались семена трав, колючки цеплялись за пальто старомодного
покроя, отделанного сереньким мехом на рукавах.
Оступаясь, соскальзывая, будто по наледи, она поднялась на железнодорожную линию, зачастила по шпалам, шаг ее был суетливый,
сбивающийся.
Насколько охватывал взгляд - степь кругом немая, предзимно взявшаяся
рыжеватой шерсткой. Солончаки накрапом пятнали степную даль, добавляя немоты
в ее безгласное пространство, да у самого неба тенью проступал хребет Урала,
тоже немой, тоже недвижно усталый. Людей не было. Птиц не слышно. Скот
отогнали к предгорьям. Поезда проходили редко.
Ничто не тревожило пустынной тишины.
В глазах ее стояли слезы, и оттого все плыло перед нею, качалось, как в море, и где начиналось небо, где кончалось море - она не различала.
Хвостатыми водорослями шевелились рельсы. Волнами накатывали шпалы. Дышать
ей становилось все труднее, будто поднималась она по бесконечной шаткой
лестнице.
У километрового столба она вытерла глаза рукой. Полосатый столбик,
скорее вострый кол, порябил-порябил и утвердился перед нею. Она спустилась к линии и на сигнальном кургане, сделанном пожарными или в древнюю пору
кочевниками, отыскала могилу.
Может, была когда-то на пирамидке звездочка, но, видно, отопрела.
Могилу затянуло травою-проволочником и полынью. Татарник взнимался рядом с пирамидкой-колом, не решаясь подняться выше. Несмело цеплялся он заусенцами
за изветренный столбик, ребристое тело его было измучено и остисто.
Она опустилась на колени перед могилой.
- Как долго я тебя искала!
Ветер шевелил полынь на могиле, вытеребливал пух из шишечек
карлика-татарника. Сыпучие семена чернобыла и замершая сухая трава лежали в бурых щелях старчески потрескавшейся земли. Пепельным тленом отливала
предзимняя степь, угрюмо нависал над нею древний хребет, глубоко вдавшийся
грудью в равнину, так глубоко, так грузно, что выдавилась из глубин земли
горькая соль, и бельма солончаков, отблескивая холодно, плоско, наполняли
мертвенным льдистым светом и горизонт, и небо, спаявшееся с ним.
Но это там, дальше было все мертво, все остыло, а здесь шевелилась
пугливая жизнь, скорбно шелестели немощные травы, похрустывал костлявый
татарник, сыпалась сохлая земля, какая-то живность - полевка-мышка, что ли,
суетилась в трещинах земли меж сохлых травок, отыскивая прокорм.
Она развязала платок, прижалась лицом к могиле.
- Почему ты лежишь один посреди России?
И больше ничего не спрашивала.
Думала.
Вспоминала.
ПАМЯТИ МОЕЙ ПОДРУГИ…
Телефонный звонок - «ОЛИ БОЛЬШЕ НЕТ…»
…А вокруг… всё такой же беспечный мир…
Рвутся болью виски - нет… Нет… НЕТ… НЕТ!!!
А на сердце - отчаянье Чёрных Дыр…
Ночь… Автобус без сна… Тебя больше нет…
Не хотела вот ТАК… да чего уж теперь…
Звёзды меркнут в слезах… и уже рассвет…
Я не верю ещё в безысходность потерь.
Боже, сколько цветов… Тебя больше нет…
И безмолвный протест наших всех сердец…
Но… закрыты глаза… Свечек гаснет свет…
Я НЕ ВЕРЮ! … ТЫ С НАМИ! … Но всё… Конец…
Истинна скорбь у того, кто втихомолку скорбит.