Вытащу из спины стрелу,
Что так скоро вонзила судьба,
С миром из мира уйду,
А потом, а потом похвала…
Мол, какой был поэт!
Гений всего мироздания,
Да… Таких больше нет!
И за что же ему наказание.
Нет не поэт я, не гений
Просто свыше одарённый,
И теперь за своё мировоззрение,
Всеми вами прощённый…
И теперь, когда нет меня - признанный и прощённый…
из раннего 2004 г.
Поэт не тот, кто рифмы строчит,
И тьмою, головы морочит.
Лишь тот, кто дарит веру в свет,
Достоин звания - поэт.
В кронах ветер птицам подпевает смело,
На дорожке солнце все мудрит узор.
И на камне надпись, просто так - Есенин.
И навечно высечен смешливый взор.
Мы приходим в гости, мы цветы приносим,
На земле щербинки уж от тысяч ног.
Ты пожил так мало, но живешь и после.
По крупицам веру ты в сердцах сберег.
Над тобой и небо выше, чище, ярче!
У твоей могилы места нет грустить.
Ты умел, Сережка, жить живее, жарче!..
Ты нас учишь чувствовать. Думать. И любить…
-К-
Что такое поэт? Кто такой поэт?
Набор в рифму слов? Нет.
Поэт любит жизнь людей.
Поэт - человеческий соловей.
Поэт устал, поэт иссяк
Пойду хлебну-ка я коньяк
Он встал. B столовой било час. Он знал,
Теперь конец всему. Он встал и вышел.
Шли облака. Меж строк и как-то вскользь
Стучала трость по плитам тротуара,
И где-то громыхали дрожки. Год
Назад бальзак был понят сединой.
Шли облака. Стучала трость. Лило.
Он мог сказать: «Я знаю, старый друг,
Как ты дошел до этого. Я знаю,
Каким ключом ты отпер эту дверь,
Как ту взломал, как глядывал сквозь эту
И подсмотрел все то, что увидал».
Из-под ладоней мокрых облаков,
Из-под теней, из-под сырых фасадов,
Мотаясь, вырывалась в фонарях
Захватанная мартом мостовая.
«И даже с чьим ты адресом в руках
Стирал ступени лестниц, мне известно».
И ветер гнал ботву по рельсам рынка.
«Сто ганских с кашлем зябло по утрам
И, волосы расчесывая, драло
Гребенкою. Сто ганских в зеркалах
Бросало в дрожь. Сто ганских пило кофе.
А надо было богу доказать,
Что ганская одна, как он задумал…»
На том конце, где громыхали дрожки,
Запел петух. «Что Ганская одна,
Как говорила подпись Ганской в письмах,
Как сон, как смерть». Светало. B том конце,
Где громыхали дрожки, пробуждались.
Как поздно отпираются кафе,
И как свежа печать сырой газеты!
Ничто не мелко, жирен всякий шрифт,
Как жир галош и шин, облитых солнцем.
Как празден дух проведшего без сна
Такую ночь! Как голубо пылает
Фитиль в мозгу! Как ласков огонек!
Как непоследовательно насмешлив!
Он вспомнил всех. Напротив у молочной,
Рыжел навоз. Чирикал воробей.
Он стал искать той ветки, на которой
На части разрывался, вне себя
От счастья, этот щебет. Bпрочем, вскоре
Он заключил, что ветка над окном,
Ввиду того ли, что в его виду
Перед окошком не было деревьев,
Иль от чего еще. Он вспомнил всех.
О том, что справа сад, он догадался
По тени вяза, легшей на панель.
Она блистала, как и подстаканник.
Вдруг с непоследовательностью в мыслях,
Приличною не спавшему, ему
Подумалось на миг такое что-то,
Что трудно передать. B горящий мозг
Вошли слова: любовь, несчастье, счастье,
Судьба, событье, похожденье, рок,
Случайность, фарс и фальшь. Bошли и вышли.
По выходе никто б их не узнал,
Как девушек, остриженных машинкой
И пощаженных тифом. Он решил,
Что этих слов никто не понимает,
Что это не названия картин,
Не сцены, но разряды матерьялов.
Что в них есть шум и вес сыпучих тел,
И сумрак всех букетов москательной.
Что мумией изображают кровь,
Но можно иней начертить сангиной,
И что в душе, в далекой глубине,
Сидит такой завзятый рисовальщик
И иногда рисует LUNе Dе мIеL *
Куском беды, крошащейся меж пальцев,
Куском здоровья бешеный кошмар,
Обломком бреда светлое блаженство.
В пригретом солнцем синем картузе,
Обдернувшись, он стал спиной к окошку.
Он продавал жестяных саламандр.
Он торговал осколками лазури,
И ящерицы бегали, блеща,
По яркому песку вдоль водостоков,
И щебетали птицы. Шел народ,
И дети разевали рты на диво.
Кормилица царицей проплыла.
За март, в апрель просилось ожерелье,
И жемчуг, и глаза, кровь с молоком
Лица и рук, и бус, и сарафана.
Еще по кровлям ездил снег. Еще
Весна смеялась, вспенив снегу с солнцем.
Десяток парниковых огурцов
Был слишком слаб, чтоб в марте дать понятье
О зелени. Но март их понимал
И всем трубил про молодость и свежесть.
Из всех картин, что память сберегла,
Припомнилась одна: ночное поле.
Казалось, в звезды, словно за чулок,
Мякина забивается и колет.
Глаза, казалось, млечный путь пылит.
Казалось, ночь встает без сил с омета
И сор со звезд сметает. Степь неслась
Рекой безбрежной к морю, и со степью
Неслись стога и со стогами ночь.
На станции дежурил крупный храп,
Как пласт, лежавший на листе железа.
На станции ревели мухи. Дождь
Звенел об зымзу, словно о подойник.
Из четырех громадных летних дней
Сложило сердце эту память правде.
По рельсам плыли, прорезая мглу,
Столбы сигналов, ударяя в тучи,
И резали глаза. Бессонный мозг
Тянуло в степь, за шпалы и сторожки.
На станции дежурил храп, и дождь
Ленился и вздыхал в листве. Мой ангел,
Ты будешь спать: мне обещала ночь!
Мой друг, мой дождь, нам некуда спешить.
У нас есть время. У меня в карманах
Орехи. Есть за чем с тобой в степи
Полночи скоротать. Ты видел? Понял?
Ты понял? Да? Не правда ль, это то?
* медовый месяц (франц.).
Та бесконечность? То обетованье?
И стоило расти, страдать и ждать.
И не было ошибкою родиться?
На станции дежурил крупный храп.
Зачем же так печально опаданье
Безумных знаний этих? Что за грусть
Роняет поцелуи, словно август,
Которого ничем не оторвать
От лиственницы? Жаркими губами
Пристал он к ней, она и он в слезах,
Он совершенно мокр, мокры и иглы…
Что позволяет поэтам видеть в обычных
вещах искорку высшего смысла и картину,
состоящую из множества общих и личных
переживаний, чувств, - и отдавать их миру
без остатка, без капли жгучего сомнения,
что таким образом он заставляет читателя
бродить по лабиринтам своего воображения,
выбраться откуда нет трудней занятия?
Вопрос был задан респондентам из различных
уголков всемирной информационной паутины:
так вот большинство считают - видеть в обычных
вещах искорку высшего смысла и яркие картины
поэтам позволяет радар, прикрепленный к душе
жгутиками сочувствия к немому кино реальности,
где слова безжизненны, а мысли бродят в неглиже
по нескончаемым мирам кривой горизонтальности.
9 апреля 1821 родился в Париже Шарль Бодлер. Его отцом был выходец из крестьян, ставший в эпоху Наполеона сенатором, Франсуа Бодлер. В год рождения сына ему исполнилось 62 года, а жене было всего 27 лет. Франсуа Бодлер был художником, и с раннего детства прививал сыну любовь к искусству, водил его по музеям и галереям, знакомил со своими друзьями-художниками. Но в шестилетнем возрасте мальчик потерял отца. Год спустя мать Шарля вышла замуж за генерала Опика; отношения с отчимом у мальчика не сложились. Замужество матери наложило тяжелый отпечаток на характер Шарля, который в отрочестве и в юности в пику мнениям отчима и матери часто совершал шокирующие общество поступки.
Когда Шарлю исполнилось 11 лет, семья переехала в Лион, и мальчика отдали в пансион, откуда он впоследствии перешёл в Лионский Королевский коллеж. В 1836 году семья вернулась в Париж, и Шарль поступил в коллеж Людовика Святого, откуда впоследствии был исключён за год до окончания. В мае 1841 года родители Бодлера отправили его в путешествие в Индию (это было наказание), чтобы он «избавился от дурного влияния» круга богемы Латинского квартала. Путешествие продлилось всего два месяца; до Индии Бодлер не доплыл, и с острова Реюньон вернулся обратно. В 1841 году он вступил в право наследования, однако быстро начал проматывать отцовские деньги, и в 1844 году постановлением суда управление наследством было передано его матери, а сам Шарль отныне должен был получать ежемесячно лишь небольшую сумму «на карманные расходы».
Писать он начал, когда получил наследство и стал вести жизнь богатого бездельника. Первые стихи Бодлера печатаются в 1843 - 1844 годах в журнале «Артист». В 1857 году вышел самый известный его поэтический сборник «Цветы зла» («Fleurs du mal»), шокировавший публику настолько, что цензоры оштрафовали Бодлера и вынудили убрать из сборника шесть наиболее «непристойных» стихотворений.
В 1866 году Шарль-Пьер Бодлер тяжело заболевает. По понятным причинам он умолчал о сифилисе. Тем временем болезнь с каждым днем ухудшала его состояние. 3 апреля в тяжёлом состоянии он был привезён в брюссельскую больницу. Его привезли в Париж и поместили в клинику, в которой он и скончался 31 августа 1867 в возрасте 46 лет.
Пишу бессмысленные строки,
Не зная чем себя занять.
Поэт- слабак, он не писать не может,
А Я… могу и не писать!
Ни счастья, ни покоя, ни любви,
Ни свободы и ни дома своего,
Ни денег, ни защиты, ни стены,
Нет
у девочки-поэта
ничего,
Кроме Бога, Жизни и весны,
Кроме слов и музыки, друзей.
Кроме тех, кто тоже не остыл.
Главное
рядышком с ней.
В ней.
«Утро поэта»
Я утром долго спать не стану,
Как суслик. Я не из таких!
Встав, откусаю пол-банана
И написаю классный стих.
Я ничего не услыхаю
Предосудительного в нем -
Перечиту, проговоряю,
Отредактаю, а потом
Тропу проделаю к колодцу,
Дыру в заборе прокладу
И, углядая в небе солнце,
Возьму Пегаса под узду.
И поскакает конь крылатый,
И Муза даст мне счастья миг,
Согрев меня своей лопатой
За мой поэтинский язык!
Я не умею «печь» стихи,
А вот блины пеку отлично…
И золотисты, и тонки,
Сладки и очень… масляничны…
И круглой рожицей своей,
Всем улыбаются с тарелки…
Вот анапест же и хорей…(хм…)
Достали Музкины проделки!
То спрячет рифмы в шифоньер,
То в бок толкает среди ночи,
То стиль смешает, то размер,
То бесталанность напророчит!
Верлибром треснет по мозгам,
И кинет ямбом подло в спину,
С утра орет - Пошла к врагам!
В обед - Люблю и не покину!!!
Но, хлопнет дверью и уйдет!
И где-то шляется неделю,
То в амфибрахий наплюёт,
А белый стих прищемит дверью!
Подай Поэму в шесть утра,
Пять басен к вечеру захочет…
Под ночь расплачется в углу,
И что-то про судьбу лопочет…
Ей одностишья лень читать,
А все б сидеть у монитора,
По интернет-порсторам погулять,
И набираться «сленговздора»!
Стихи… Блины…о чем тут речь?
Про рифму? Или «бабу с ромом»?
…Кому-то легче стих «испечь»
А мне вот блин… чтоб был не комом!
Поэт и Муза.
Из глубин моей светлой души,
Там где нежатся чувства мои.
Я вдруг слышу в кромешной тиши,
Голос шепчет мне сказ о любви.
И я голосу тихо внимая,
Все в тетрадку спешу записать.
Ибо музы приход ожидая,
Месяцами могу не писать.
Слышу: Если ты любишь душою,
То исчезнет и боль и тоска.
И невидимой доброй рукою,
Бог, беречь станет вдруг свысока.
Но я с музою спор тут затеял:
Ну допустим люблю я душой,
А зачем? дабы каждый посеял,
Семена в ней печали большой?
Мне в ответ голос снова запел:
Лишь любовь есть источник тепла.
Чтобы сердцем своим ты прозрел,
То любовью душа жить должна.
Да причем тут душа? не пойму,
Отвечай, почему ты молчишь?
И с тех пор на вопрос почему?
Мне в ответ лишь безмолвная тишь.
Наш поэт к сожаленью не внял,
Через музу, Творец понемногу.
Об одном лишь поэту шептал,
О любви человеческой к Богу.
Если нет таланта к творению стихов, то и помощник поэта не поможет, и только прикосновение любви способно сделать человека поэтом
В поддержку поэтессы Олеси Емельяновой.
Имя ему легион.
Однажды сатана, «умами завладею»,
Сказал и каждому внушил одно.
«Талант ничто, заверить вас я смею,
И в каждом мастерство заключено»
Собрать сумел он целый легион,
Чтоб затерялись среди них таланты.
Возносит тьму и дарит миллион,
Тому кто грязь возводит в бриллианты.
Он не учел, талант - источник света,
Сквозь тумен, свет пробьется все равно.
Талант, что музыканта, что поэта,
От душ людских ему скрыть не дано.