Ярче тысячи солнц!
Ты творец, значит ярче и ярче.
Спиртовую настойку поэзии — в оптику глаз.
Ты пойдешь по загаженным улицам — джазовый мальчик,
доставая копейки стихов из-под полы сберкасс.
Ярче тысячи солнц!
Пальцы в черном и матовом тонут,
и пускай.
Ты творец, ты творец, это доля твоя —
ты найдешь ее грязью в бездарно паскудном притоне,
но заставишь — сиять!
Ярче тысячи солнц.
Сам создашь — акварелью,
скрипичным ключом ли,
резцом по граниту.
Сотворитель окна, автор тонкой бенгальской свечи.
Ты создашь ее миру — из первого света отлитую,
и отпустишь.
Затем что поэты — всегда палачи,
и казнят себя громко и строго —
голым словом в кадык, рыком, мыканьем,
храм иконных копеек отдавши с улыбкой под слом.
А над плахой летит она — бывшая пылью, великая,
ярче тысячи солнц,
ярче тысячи,
тысячи солнц!
Что может написать поэт,
Не побывав в заморских странах.
Не увидев, как живет народ других земель,
Чем отличаются его дела и слава.
О просто цветом кожи
Его предок отличался тоже,
И от этнической культуры
Уже на свете не осталось и следа?
Что думают о чем мечтают люди?
Как колыбельную поют,
Какие фрукты собирают?
Какие танцы пляшут у костра,
Как молятся чужим богам?
Какие в толпе мелькают лица,
Какие взгляды самых редких цветов глаз.
И волосы тонов и красок разных
Как в разных душах, разных судьбах
Как в дальних и чужих краях.
Что может написать поэт,
Не видев наяву…
Как мир прекрасен!
Не ощутив его глазами
И не почувствовав нутром…
Чем отличаются рассветы от закатов…
Чем море дышит?
О чем молчит старик седой
Пред солнцем голову склоняя…
И нежно молвит…
Все мы дети солнца!
Вселенной малые частицы.
Мы как цветы живые
Из разных форм, мастей,
И красок состоим.
Только любовь…
Она везде одна и та… же!
И человек о счастье просит
И на небеса с надеждой глядит.
Что может написать поэт?
Что жизнь прекрасна, когда нет войн
И смех по всюду раздается детский.
`
Налево — ад. А в рай идти направо.
Метнулся в рай, споткнулся и упал.
Разбил коленку. Сильно так, кроваво.
И на раю настаивать не стал.
Свернул налево… Метров десять где-то
Хромал до чорных адовых дверей.
Звоню. «Кто там?» — «Ну, как сказать, ну, это…
Клиент, кароче» — «Заходи смелей!»
— «Так ты поэт? Вот чистая рубаха.
Перо, тетрадь и прочий инвентарь.
И милости прошу!». Я аж вспотел от страха.
Гляжу — аптека, улица, фонарь…
Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя.
До скорбных дум твоих кому какое дело?
Твердить былой напев ты можешь про себя, —
Его нам слушать надоело…
Не каждый ли твой стих сокровища души
За славу мнимую безумно расточает, —
Так за глоток вина последние гроши
Порою пьяница бросает.
Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка,
В груди такого нет блаженства и печали,
Чтоб тысячи певцов об них во все века,
Во всех краях не повторяли.
Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен, —
Ни колоса — в полях, на дереве — ни ветки;
От сказочных пиров счастливейших времен
Тебе остались лишь объедки…
Попробуй слить всю мощь страданий и любви
В один безумный вопль; в негодованье гордом
На лире и в душе все струны оборви
Одним рыдающим аккордом, —
Ничто не шевельнет потухшие сердца,
В священном ужасе толпа не содрогнется,
И на последний крик последнего певца
Никто, никто не отзовется!
Есть у меня друг,
вроде, крутой поэт.
часто пишет стихи
и даже один сонет.
Есть у него голова,
выше чуть шеи сидит.
там присутствует мозг,
важно порою бурлит.
В мозге бывает мысль
редко она там одна
тогда вылазят стихи.
куча малым-мала.
Есть на его голове,
со сторон даже двух
два усилителя слуха
левый и правый ух.
Только одна беда.
часто бывает глух
не один только левый
но и враз правый ух.
Уста твои твердят, что ты поэт
Но так ли это на бумаге?
Ты пишешь мнимо, сомневаясь…
Однако в вальсе плещут строки.
Твои стихи написаны красиво и небрежно
Осознавал ли ты, о чем они?
Я помню те, которые прекрасно — нежны
Пронзали душу — оставляя след.
Поэт не просто стихов творец.
Поэт - тот, кто достучался до сердец.
Моя Муза достойна воспетою быть в стихах.
Я законопослушен и Музе перечить не в силах.
Не у каждой из Муз солнце прячется в волосах
И струится тепло из очей притягательно-милых.
Моя Муза настырна и топает каблучком
Если что-то не так или я разленился малость.,
Ловит мысли мои разлетевшиеся сачком -
Чтобы в голову все, и не дай Бог не потерялись.
Моя Муза красива не менее, чем умна
Или может умна ровно столько же сколь красива.
Я пытаюсь заботу её оправдать сполна
И хотя бы на праздники радовать свежим чтивом.
Нынче, вот, сам Всевышний твердит мне:
- Пиши, поэт.
Женский День. Не отлынивай - или поставлю к стенке.
Бог, конечно, серьёзный старик и авторитет,
Но у Музы моей просто сказочные коленки.
Пусть Зима ещё снегом швыряет за воротник,
Мы не Папуа Новая (как там её?) Гвинея.
Я люблю свою Музу… сроднился я с ней… привык.
Поздравляю всех Муз! Разбудите Весну скорее!
Ты не чувствуешь боли, правда.
Ты взираешь на мир с высот,
Что и горным орлам не снились…
Ты пикируешь вольно, плавно,
Наблюдая расцвет красот,
Что уже во тьме растворились.
Мы же, головы поднимая,
Говорим: Вон, звезда упала.
Загадай же скорей желанье.
И звезда, в вышине сгорая,
Подчиняясь земным лекалам,
Те желания исполняла.
А затем возвращалась к морю.
Приземлялась на столб древесный.
И перо за пером роняла.
(Свои крылья сама сжигая)
Ты - глотнула и пепла, и соли.
Ты не создана, чтобы петь песни.
Ты сама, словно песня летала.
(Людям небо на миг освещая)
Лишь сгорая, ты чувствуешь боль.
Даришь свет своей боли смертным,
Птица-Феникс, что море делит.
Для поэта слова, словно кровь.
Он, как Феникс, в стихах бессмертен,
Им для жизни не нужно тело.
А затем на ночном небосклоне
Тени звезд пролетят, сгорая,
Как слова, что никто не услышал.
Птах Гермеса в немом поклоне
Пеплом неба в стихах растает,
И ты снова поймешь, что дышишь.
Вы не поверите,
Ланит румянец нежный,
Лишь напечатает поэт стихотворенье,
Истома сладкая, священный трепет сердца
Рождаются
От вида самого
Для публики печатанного текста
В нём плод души, мечтаний и сомненья.
Восторженно ли свет то перечтёт?
Глумливо?
Нам судить, увы, невмочь
Пока смущенья полный, губы сжав невольно,
Ряд вариаций звучных гармоничных
Перелистав
И выбрав, наконец,
Певец воопрошающий в томленьи
Не вынесет на суд своё творенье.
Я помню, что видел волшебный сон,
Но позабыл его напрочь.
Сестра мне читала Сильмариллион,
Как детскую сказку на ночь.
И вот, я не хоббит - почти что эльф,
Пускай и не столь воспитан.
Иду по дороге с запасом стрел
Под нуменорские ритмы.
Я помню, мне было 16 лет
И в зеркало метит камень.
Я верил в вампиров и серый цвет
И небо над облаками.
Но уши устали от пышных слов,
А волки ушли из стаи.
И вместо драконов я видел псов
И розовых попугаев.
А я наудачу писал стихи,
Не веря в эту удачу.
Как все беспечные дураки,
Я просто не мог иначе.
Но маятник бьет молотком в висок
И череп разбит в осколки.
И небо - не небо, а потолок,
И в чащу уходят волки.
Но где-то в неведомой мне стране,
За три остановки трамвая.
Идет без подсчета ночей и дней
Четвертая мировая.
Здесь сны и мечтанья сданы в музей,
А вход запредельно платный.
Студент, по фамилии Франкенштейн
С трудом выбивает гранты.
Богат и влиятелен Петер Мунк -
Исправно платит налоги.
И Фауст развеял свою тоску
Дежуря в травматологии.
Пираты повешены и на дно
Идут сундуки и флаги.
И фею предательски бьет озноб,
А Питер заколот шпагой.
Драконы ведьмы и колдуны
Устали сдерживать натиск.
А я, вернее, не я, а мы,
Сжигаем стихи и сказки.
С глубокой уверенностью в себе,
С отсутствием веры в чудо.
Мы знаем, что мы победим в борьбе:
С маньяками спорить трудно.
Я помню, что видел в окошке свет,
Теперь же окно закрыто.
Сестра мне читала какой-то бред
Который и вспомнить стыдно.
Но рваная книга в огонь летит -
Знакомая мне картина.
Глазами цепляюсь за первый лист,
Читаю: «Был Эру, Единый.»
Но, черт возьми! Я остаюсь собой.
И страх придает мне силы.
Я здесь, и я снова иду на бой,
Чтоб вы меня победили.
`
Дружище поэт, адекватность твою под сомнение
Поставлю, но мирно, в привычной своей деликатности.
Ни дня без строки - это вроде бы не преступление,
Но если прочесть - то не веришь твоей адекватности.
Ты думал, что будет легко, что овеянный славою,
Ты словом пронзишь сердцевину драконьего логова,
А выпал в предгорье, покрытое пеплом и лавою,
В геенну отверженных душ, прозябанья убогого.
Здесь нет гонораров оваций, поклонниц - есть гении,
Такие же точно, как ты - кто-то меньше, кто более.
Свой нимб отложи, умирай и не жди воскресения,
Закрой презентацию, выкинь в корзину портфолио.
Когда ты сумеешь все дни превратить в понедельники,
Забейся куда-нибудь так, чтоб годами не вылезти,
Подайся в монахи, в полярники, в психи, в отшельники
Живи только так, как другим, непоэтам, не вынести.
Заклей свои раны перцово-сжигающим пластырем,
Чтоб выжгло до самой души, до вершин просветления.
Тебе не бывать ни святым чудотворцем, ни пастырем,
Юродивым - да, но придётся набраться терпения.
Не слушай собачьего лая, вороньего карканья,
Ползи, разбивая колени и падая замертво,
До крика, до боли, до дрожи и до кровохарканья…
А рухнешь - пиши.
И ни ямба тебе, ни гекзаметра!
Художник (поэт, писатель, музыкант) должен быть не удовлетворён, хоть в малой мере, результатами своего труда, поскольку всегда можно сделать что-то лучше, более проникнуться в глубь и сущность того материала, с которым работал, и яснее выразить свои чувства и мысли. Даже если, художник, как высший судия своего творения, сочтёт свою работу полностью законченной, он не должен почивать на лаврах, - его судьба идти дальше, а сделанное рассматривать как некие ступени своего развития по пути к совершенству, у которого нет ни начала, ни конца.
Стихи нужны, чтоб их рвать и жечь,
Картинно каяться и грозить,
Терзать бумажное неглиже,
Кормить картавые рты корзин.
Стихи нужны, чтобы в темноте,
Не в силах жажду перебороть,
Писать не то, посвящать не тем,
И слепо думать наоборот.
Чтоб, зная заповедь червяка:
«Чем ближе свет, тем короче жизнь»,
Спешить и рыться в черновиках,
И понимать, что опять в чужих,
Бродить по улицам как во сне,
Шальные слёзы стирать со щёк.
Стихи нужны, чтоб за них краснеть…
Всегда краснеть - и писать ещё.