Когда ваша печаль из непроходящей станет непроходимой, встряхнитесь, пожалуйста.
Тоска не может глупой быть,
Она сумеет подарить
Взлёт вдохновения. Печали
Приняв как есть, мы замечаем,
Что научились мудро жить.
Бегут, меняя всё, года,
И невозможно быть всегда
Спокойной, милой и счастливой.
Позволь себе грустить уныло
В сияньи лунном серебра.
Пусть будет так. А боль пройдёт.
Среди сомнений и забот
Растает облачко печали.
И мы, вздохнув, начнем сначала…
И веру новый день вернет!
Ржавеет золото, и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле - печаль.
И долговечней - царственное слово.
Сидеть на вершине?
одной?
разве к вершине стремилась-
я шла домой…
разве о славе мечтала?
был нужен покой…
но снова вдруг оказалась
в небе
над горой…
искала тепла…
заблудилась
в пожарах…
изгой…
даже в своей душе
уже не сыскать покой…
даже в своей душе
иногда как чужой
голос звучит:
и мой и не мой…
сидеть на вершине
одной…
разве об этом мечтала?
я шла домой…
Под завывание метели,
Что так полюбила весну,
Дни вязли, а то летели,
Их серость клонила ко сну,
Престранный привиделся сон.
Где Ава, великий Ава,
На шею надел мне Ник свой.
А Путин стоял в сторонке,
И грустно, печально смотрел,
Что не отразится в истории
Не первым мне орден надел.
Усердней с каждым днем гляжу в словарь.
В его столбцах мерцают искры чувства.
В подвалы слов не раз сойдет искусство,
Держа в руке свой потайной фонарь.
На всех словах - события печать.
Они дались недаром человеку.
Читаю: «Век. От века. Вековать.
Век доживать. Бог сыну не дал веку.
Век заедать, век заживать чужой…"
В словах звучит укор, и гнев, и совесть.
Нет, не словарь лежит передо мной,
А древняя рассыпанная повесть.
1.
Я умер в мае.
Маяться вечность мне.
2.
Я стала одной из тех,
Кому смерть портит что-то прекрасное.
Хоронили в свадебном платье.
3.
Как же холодно здесь.
Я был глуп, кликав смерть.
Дайте мне еще шанс.
4.
Всю жизнь на диете.
Да, в гробу я была красивой.
Так хочу бабулиного пирога.
5.
Помнишь тот глупый стишок,
что ты для меня сочинила?
Не успел сказать детям, что он должен быть на моей могиле.
6.
Они говорили, что теперь я в небесном царстве.
На деле, я захлебнулся своей рвотной массой.
В ней и остался.
7.
Прости меня. Тебе опять пришлось.
Тратиться. Темное платье,
жемчуг на шею. И укладка.
Прости.
8.
Я никогда не любила кукол,
мечтала о танках и вертолете.
А мама и в гроб
положила мне только пупса.
9.
Я знала, что болезнь победила.
Что скоро придется сдаться.
Но за два дня до смерти
я купила шапку на осень.
10.
Умереть в жаркий полдень,
когда в небе бумажные змеи -
это странно, скажу вам.
Сюрреализм.
11.
Только мама еще верила в то,
что я встану с постели,
и мы вместе поедем на море.
Мой последний десяток секунд:
она в трубку орет: «Да пошли вы!»
12.
Я зажился, конечно.
Но кто теперь будет
кормить моих птиц
и сказки читать
соседскому Джиму?
Я еще хотел жить.
13.
Стоило выключить газ.
Но мы долго не виделись…
Я была не в себе.
А курить - это зря.
Но я так волновалась.
И решила: одна сигарета.
14.
В душной комнате
в длинной очереди
за липовой справкой.
Так неудачники умирают.
15.
Перед смертью ты так
сжимала мне пальцы,
что я думал: сжала б так раньше,
все бы сделал. Бросил бы пить.
И купил бы тебе фиалки.
16.
Спасибо.
Спасибо.
Спасибо.
Сидишь у молчаливого предателя…
Он не горит и без звонка лежит…
А ты как преданная…) жадно, настоятельно -
ему в лицо уже весь день глядишь!
Никто тебе там не напишет писем
И смс не жди - ведь не дойдут!
О ком твой голос постоянно шепчет?!
Его не знают в мире! он не друг!
Ты пишешь в пустоту свои ответы,
Дрожащим пальцем жмешь опять экран…
И постоянно ты тепло одета,
Чтоб выбежать на встречу ста ветрам…
С экрана улыбается заставка)
И вызов экстренный, доступен лишь тебе.
На сердце всё живет тупая рана…
Жаль, что придуман ОН тобой во сне…
У людей есть увлекательное хобби - ходить босиком по битому стеклу в закоулках памяти.
Дом и очаг - холодная постель,
и стены камер греют в лютый холод.
А сколько было боли и потерь.
Он - молод;
В решетку небо, птиц не слышен крик,
неверный путь, но отчитали судьи…
Совсем он юный, а душой - старик,
но лучшее зовет, а значит- будет…
Рожденья день. Родители летят
по трассе к сыну - приласкать родного.
Увидеть карих глаз любимый взгляд.
Такого дальнего, но очень дорогого;
Лязг тормозов, кювет и плач сирен…
Он не дождался. Милые, святые…
И снова одиночество и плен,
И цепи на запястьях вековые…
Весна придет, а с нею и тепло,
души огонь не разгорится. Умер.
Как режет слух оконное стекло,
и щемит сердце от больных раздумий;
…Сияет небо, но уже в степи.
От ладана теплеет сердце. Слезы…
Прошу, меня, за все, Господь, прости.
Его Судьба: боль песен и морозы…
(Ольга Тиманова)
Там было холодно и рвалась пустота
на мелкие кусочки и фрагменты,
а показалось будто бы мечта
дарила незабвенные моменты.
Одна печаль посажена на цепь,
любовь схватила яростно за горло
и горечью душила, чтобы спеть
о роковой судьбе своей минорно.
Там очень холодно… Проклятые места…
Цветет весною только вероломство,
и лицемерие надежде неспроста
готовит с гадкой подлостью знакомство.
Там вера у позорного столба,
в нее плюются ядом, будто змеи
рабы страстей… Но до утра
исчезнет этот город, как Помпеи…
чтобы, когда печали
тянут в свою петлю,
кто-то тебе очень близкий
тихо шепнул.
Люблю.
А как музыка зазвучала
И очнулась вокруг зима,
Стало ясно, что у причала
Государыня-смерть сама.
Они считали, что его спасают
Он был веселым, озорным мальчишкой.
Гонял с друзьями наперегонки,
О нем родители заботились не слишком,
Но он был счастлив, будто вопреки.
Придя домой, уставшим и голодным,
Он чаще видел в кухне на столе,
Не ужин разогретый, а бутылки,
И маму с папой пьяных, во хмеле.
Но он не знал, как нужно по-другому,
Он их всем сердцем искренне любил,
Привычно он искал еду по дому,
А не найдя, рожки себе варил.
А у друзей, менялись телефоны,
Компьютеры стояли по домам,
А наш мальчишка вновь бежал по склону,
Где целый мир спешил к его ногам.
Бежал туда с распахнутым сердечком,
Где все его от тропки до небес,
И луг зеленый и овраг и речка,
И, полный ягод на опушке лес.
А в спину сердобольные соседки,
Судачили: «несчастное дитя!»
И угощали иногда конфеткой
И, собирались сообщить властям.
А как-то собрались и сообщили.
Приехали с проверкою с утра,
Родителей во многом обличили
И мальчика машина увезла…
Они считали, что его спасают,
Везли туда, где кормят хорошо,
Где часто моют, чисто одевают,
Где безопасно, тихо и тепло.
А он понять не мог, что происходит!
Смотрел испуганно в открытое окно,
Все убегало вдаль: тропинка, речка…
И счастье убегало от него.
А мама с папой не смогли подняться
От пьяного угара бормоча,
Не кинулись кричать, сопротивляться,
К себе прижать любимое дитя.
На новом месте все было чужое,
Но наш мальчишка не привык хандрить,
Он так старался не поддаться горю
Пытался с детворой по говорить.
Нашел друзей, чтоб не грустить в разлуке
И только было парню невдомек,
Откуда столько боли, столько муки
И страха в их глазах, понять не мог.
Но вот, однажды, как-то ночью, сонный,
Он тихо вышел в кухню, чтоб попить,
Подростки, взрослые уже, вдруг обступили,
Мелькнуло у мальчонки «будут бить…».
Он был готов и к синякам и к крови,
Он рос на улице, был смелым пацаном,
Но он не знал, что есть больнее боли,
То, что творилось в детском доме том.
От отвращения, от стыда, от злости
Сознание не знало где спастись,
В окно смотрел он, как к спасенью мостик
И птицею хотел он унестись.
Гром грянул, волком взвыли ветры
И море слез обрушилось с небес,
И в ужасе заламывали ветки
Березы матушки, гудел в безумие лес.
Они его любили, как умели,
Они его хранили, как могли,
Они всегда ему добра хотели,
Но от людей его не сберегли.
Навстречу взгляду, полному слезами,
Навстречу ужасу, застывшему в глазах
В его защиту молнии сверкали,
Кляня людей, обрушивая страх.
Они смогли, они остановили
Стекло разбилось, свору напугав,
Влетели листья тихо покружили,
К ногам мальчонки ласково упав.
Но взгляд потух, на мир не глядя больше
Ушел в себя, чтоб не сойти с ума.
Хвалили няньки, что покладистый, хороший.
Они ведь не заглядывали в глаза.
Они считали, что его спасают
Везли туда, где кормят хорошо
Где часто моют, чисто одевают,
Где безопасно, тихо и тепло…
Свежая горечь утраты темна, но в памяти она останется светлой печалью.