Шум ливня воскрешает по углам
салют мимозы, гаснущей в пыли.
И вечер делит сутки пополам,
как ножницы восьмерку на нули -
а в талии сужает циферблат,
с гитарой его сходство озарив.
У задержавшей на гитаре взгляд
пучок волос напоминает гриф.
Ее ладонь разглаживает шаль.
Волос ее коснуться или плеч -
и зазвучит окрепшая печаль;
другого ничего мне не извлечь.
Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,
прикованных друг к другу в полутьме,
ничто уже не связывает нас
в зарешеченной наискось тюрьме.
Здравствуй, Безмолвие, я у твоих дверей.
Кланяюсь в ноги тебе, простираюсь ниц,
Всеми забытый и преданный черный принц.
Руки изломаны. Волосы в серебре.
Здравствуй, Бесчувствие, дай мне тебя вкусить,
Жажду мою запредельную утоли.
Вспышками острого что-то внутри болит,
Бьется о ребра, лишает последних сил.
Здравствуй, Бессмертие, - девять ступеней вниз.
Я причащаюсь твоих ядовитых тайн.
Горькая клятва словами саднит гортань.
Имя отброшено, как пожелтевший лист.
Здравствуй, Отчаянье, я отдаюсь тебе…
Сегодня попала под дождь. Промокла до нитки. Но ощущала себя невероятно Счастливо. Наверное дождь смыл часть моих печалей и унес их очень далеко
Самый страшный и печальный мрак,
Когда тебе поставили диагноз РАК!
Подарила Осень мне свою прохладу,
Остудила сердце, развела мосты.
И, осыпав плечи жёлтым листопадом,
Словно шалью тёплой, увела в мечты.
Осень, ты мне стала доброю подругой.
Ласковой и нежной, будто бы сестра.
Я с тобою, Осень, поживу немного.
Я хочу запомнить наши вечера.
Мне с тобою, Осень, тихо и уютно.
Знаю, что уж Лета мне не поджидать.
Пусть промчались годы тихо, незаметно,
Но не буду этим я Судьбе пенять…
И снова ветер, снова вьюга.
И не находим мы друга друга.
Порывы ветра так сильны!
Вползают в душу. Ворчуны…
Мешают думать и любить,
Мешают мне тебя забыть.
Нигде покоя не дают.
И воют, воют. Воют, воют…
Дождусь, когда утихнет вой,
Уляжется дурная буря.
Мы будем счастливы с тобой!
Забудем ветра злые струны.
Не те ли печали мы храним, которые себе же и пророчим.
Третий вечер моя королева грустна,
Третий вечер встречает в безмолвной тоске,
И дрожат жемчуга, словно капли дождя,
На холодной и белой как мрамор руке.
Третий день в королевстве разлад и печаль,
Вянут розы в саду, сохнет клен под окном.
Наш веселый консорт третий день, как умчал
К той, что мускусом пахнет и сладким вином.
Не моложе она, не прекрасней она,
Та, к которой консорта всем сердцем влечет,
Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт…
Третий вечер моя королева без сна,
В замке кончился кофе и негде достать.
А былая подруга, чужая жена,
Вместе с принцем-консортом ложится в кровать.
И в глазах королевы почти что зачах
Тот огонь, что сиял, озаряя мой дом.
Я сижу и мурлычу у ней на руках,
Только толку-то в том. Только толку-то в том.
Нелегко быть котом…
Сколько помню себя - был маяк, да старик смотритель. Говорил, что нашел меня в пасмурный день на крыльце: я, корзинка, ни слова о матери или отце.
Он носил чуть потертый, болотно-зеленый китель.
Море тоже казалось потертым, зеленым, старым, билось пеной у ног, да шумело ночами у скал,
а старик все журнал записной то терял, то искал, и дымил, все дымил чабрецовым своим отваром.
Что ни вечер, идут и идут к старику с вопросом - плыть ли в порт через день, что не ладно с женой, как назвать сына, пса - да не важно. Меня дожидалась кровать, в полночь я засыпала, уткнувшись в подушку носом.
Пока старый смотритель показывал путь-дорогу кораблям, сбитым с курса, и душам, утратившим свет, я взрослела. Старик становился задумчив и сед. А маяк меланхолией света давил немного.
На единственной почте я спрашивала - нет писем? Нам никто не писал, а в ячейке копилась лишь пыль. С молоком, свежим хлебом, ромашками шла восемь миль я обратно, а чайки метались в небесной выси.
Нам никто не писал. Все друзья мои плыли в город. На заброшенном острове только маяк, да причал. Мой старик отпустить меня с грустью в глазах обещал, но откладывать день все придумывал новый повод, и я мерила снова шагами неровный берег, засыпала в высокой траве на вершине холмов. Я смотрела на дымку у крыш деревенских домов, мастерила игрушки из прутьев для колыбелек.
Как-то утром старик безвозвратно, бесследно пропал. Я искала его и звала, голос рвав до хрипа. Зацвела белоснежными шапками старая липа.
И тогда я открыла его рукописный журнал. В нём остались рисунки небрежные, да заметки. Мой старик вёл учёт кораблям и глазам много лет. Он светил, он всю жизнь отвечал за пленительный свет. И горели слова, хоть страницы и были ветхи.
Так читала от корки до корки я, снова и снова - есть и памятка новым смотрителям, и инструктаж. А потом я взяла в руки самый простой карандаш, и в блокноте из магазинчика островного
начала свою вахту в семь сорок в июньский вторник.
Было много судов и гостей, все искали ответ - как назвать сыновей, как понять, не влюблён ли сосед, если с виду ну сущий ворчун или дикий скромник. Как-то ночью я вдруг поняла, что на свет слетаясь, люди ищут не правду, а счастье любой ценой. Ну, а главное счастье - не быть одному/одной.
Люди издревле светом земных маяков спасались.
Через пару декад приключилось великое дело. Я нашла Его в пасмурный день на разбитом крыльце: Он, корзинка, ни слова о матери или отце. Он взрослел, я пила чабрецовый отвар и старела. Он за хлебом в деревню ходил и ждал чьих-то писем.
Нам никто не писал. Я теряла порой свой блокнот. Он сбегал на холмы или в скрытый за скалами грот. Он, конечно же, был одинок и почти независим, изучал себе виды судов, ватерлинии, фрахты…
Я увидела свет как-то утром. Я сделала шаг и пропала бесследно, оставив лишь ворох бумаг…
написав на последней странице: «Удачной вахты».
Шёл дождь, ты обещал прийти…
Но видно дождь встал на твоём пути…
А знаешь, я люблю дожди…
В дождь могут только верные прийти.
Бывают дни, полны печали,
Когда тоска щемит в душе.
Бывают - радости качели
Взмывают вверх, восторг в душе.
Но, тех и тех дней, редко в год нам выпадает.
А с годами - и того все реже.
Привычно все - не цепляет уже.
А менять уж что-то, уже не тот уж раж.
И от того, дни сменяют дни,
Друг на друга как капли похожи.
Праздники и будни все едино,
Дата на листке ничего не значит.
Только гулкий гул в груди,
Наружу лезет, к горлу подпирает.
Протест рвется изнутри.
И тогда, все во мне ликует.
Жизнь - борьба, движение - жизнь.
Старик стоит у Синего моря, протягивает руки навстречу волнам и кричит:
-Рыбка! Рыбка моя золотая, вернись!
Не возвращается.
-Рыбка! Я был дурак. А старуха моя - сволочь! Хотела стать дворянкой - получила дворянство. Да что там - царицей стала! И что? Теперь я при ней вроде принца-консорта.
Старик хохотнул.
-Слуги перед ней на цыпочках ходят, а на меня и не глядит никто. Вчера она меня вообще послала… на конюшню. Принародно. Совсем рехнулась баба.
Нет никого в волнах, только белая пена накатывается на сапоги старика.
-Рыбочка! Я знаю, ты меня слышишь. Вернись, ну пожалуйста! Я же никогда у тебя ничего не просил, для себя. Сейчас, всего-то и прошу - вернись! Мне ничего больше не надо - только приплыви!
-Ваше величество.?-предупредительный слуга деликатно тронул Старика за рукав и протянул теплый плащ.
-Что? А, да, спасибо. Конечно…
Ссутулившись, Старик побрел к карете. Нельзя заставлять королеву ждать.
Белая морская пена лизнула песок на том месте, где он только что стоял.
Русалочка не могла вернуться к Принцу. Никак. Даже если бы очень захотела.
Там нет меня,
Где на песке не пролегли твои следы,
Где птица белая в тоске,
Где птица белая в тоске кричит у пенистой воды,
Я только там,
Где звук дрожит у губ желанной пристани
И где глаза твои стрижи,
И где глаза твои стрижи скользят по небу пристально.
Там не меня,
Где дым волос не затуманит белый день,
Где сосны от янтарных слез,
Где сосны от янтарных слез утрет заботливый олень.
Я только там,
Где ты порой на дверь глядишь с надеждою,
И как ребенок с детворой,
И как ребенок с детворой ты лепишь бабу снежную.
Там нет меня,
Где пароход в ночи надрывно прогудел,
Где понимает небосвод,
Где понимает небосвод, что без тебя осиротел.
Я только там,
Где нет меня - вокруг тебя невидимый.
Ты знаешь, без тебя и дня,
Ты знаешь, без тебя и дня прожить нельзя мне видимо.
Я только там,
Где нет меня - вокруг тебя невидимый.
Ты знаешь, без тебя и дня,
Ты знаешь, без тебя и дня прожить нельзя мне видимо
А знаешь, всё-таки любить - не легко… Особенно, когда нельзя… Просто потому, что мы стали чужими… Потому, что мы не свободны… Потому, что как бы нас не тянуло друг к другу, мы не сможем быть вместе. Нам нельзя произносить вслух «люблю», нельзя об этом даже думать… Мы, наверное, до конца жизни так и будем ходить «по краю»… Но, если всё же ЭТО с нами случится… что тогда? Мы переступим этот край и … Любовь… Что может быть прекрасней и опасней этого чувства? Чувство стыда, отчаяния… Бесконечные страдания и угрызения совести - и всё это взамен кусочка счастья, которое можем подарить друг другу, хотя бы единожды. И будем ли мы сожалеть об этом, что сделали, или будем сожалеть о том, что не сделали, а могли бы? Я не знаю… Будь, что будет!
Я пью, сестра. Скучаю очень!
И не кому ту скуку разогнать.
А на душе скребет тоскливо, сука!
И не могу прогнать… И не унять.