Девочка с такой прозрачной кожей,
Посмотреть - и то глаза слезятся,
Ходит по серебряной аллее,
По непожелтевшим листьям ивы
И считает для себя удачей
Каждую незначащую встречу.
Главное - чтоб не было привычки.
Милость удивляющих безмерна.
Всякая награда возвышает.
Взгляд на исполнение желаний
Строго однозначный: человеки -
Кузнецы. И девочка - кузнец.
Но ее попытки осторожны,
Мысли далеки, поковки хрупки.
Главное - чтоб не было сомнений
В правильности выбора аллеи.
Девочка с прекрасными плечами -
Узкими, опущенными в воду,
Ходит по серебряному саду,
Черному от птиц и от ветвей.
1968
Зажигают лампадки из тёплых осколков звёзд
Тихий космос о чём-то грезит в глубоком сне,
И летят сквозь него, как на чей-то вопрос - ответ,
Улыбаясь друг другу, девочка и медведь.
Он умеет летать и смеяться, пока он - с ней.
И спроси вы её, - Сюда забралась на кой?
И спроси вы его, - И не страшно тут в темноте?
Вам ответят, - Здесь слышно музыку всех веков!
И плечами пожмут, - Это странно ведь - не лететь!
Млечный путь сияет - загадочный звёздный мост,
И по небу идут и поют, от звезды - к звезде!
Мастерство их - тайна и нужно сейчас везде,
-Зажигают лампадки из тёплых осколков звёзд!
Copyright: Эре Тиа, 2016
я глаз не могу отвести от кольца на пальчике
на всех твоих фотографиях в соцсетях…
любимая девочка моего любимого мальчика,
мне снова не спится - я вновь у тебя в гостях…
мне хочется в самую высь, чтоб следить со спутника,
чтоб в окна твои небесным смотреть светилом…
родная обитель моего любимого путника,
ответь мне, прошу: ты правда его простила?
ты знаешь, он без тебя был какой-то треснутый.
ты в нем пролегала щелью на глубине.
любимая жертва моего любимого деспота,
надеюсь, ты больше не пустишь его ко мне.
я мстить вам не буду - держи своего обманщика.
мне станет родной любая, кому он близок.
любимая девочка моего любимого мальчика,
прощай…
…и добавь меня, мать твою, в чёрный список!
С любовью и признательностью посвящаю этот текст всем девочкам из советского детства.
Я обращаюсь к тебе, девочке, жующей гудрон, скачущей по белым квадратикам меловым, той девочке, которую каждый мог увидеть из окна, выглянув из него немного лет назад…
Исчезают ценные пушные звери, увеличиваются озоновые дыры, хуже становится экология… Это грустно, но еще печальнее, что больше никто не увидит из окна тебя - прекрасную гордую малышку со сбитыми коленями, жующую смолу и гудрон.
Твое раннее детство - ползунки - мешочки с тесемками на плечах, байковые рубашечки расцветки «обхохочетесь», красная пластмассовая лошадь с белым колечком на спине. Потянешь - и пронзительное жалобное ржание разорвет тишину. О, как ты прекрасна красная лошадь! Прекраснее тебя только большая плюшевая лошадь с настоящим лохматым хвостом, но она очень дорогая.
Обязательный подарочный медведь огромного роста. У меня, например, их было два - рыжий и черный. Несмотря на тревожащий детскую душу натурализм, они были славные, со скрюченными медвежьим рахитом лапами и блестящим прохладным черным носом, к которому так здорово было прижаться щекой.
Железные грузовики, в которых с неигрушечной серьезностью открывались дверцы и отбрасывался кузов.
Деревянные санки с железной спинкой и обязательные валенки с блестящими галошками.
Морозное солнце, отражаясь от снега, бьет в твои широко раскрытые глаза. Шарфом обвязана половина лица, мокрые ворсинки лезут в рот. Варежки на резинке, деревянная лопатка в руке. Ты вышла в большой мир, маленькая девочка далеких лет, и мир этот вздрогнул…
Детсадовская склизкая каша, толстая ворчливая нянечка, колготки, всегда собирающиеся гармошкой на коленях, - ничто не могло тебя смутить и по-настоящему расстроить. Потому что были в жизни скоростные картонки от коробок и ледяные горки, прилагающиеся к ним. Венки из одуванчиков, трубки из тростника и больные рябиновые пули. Неизведанные чердаки, штабы-кусты, первый двухколесный велик «Школьник», ветер в ушах, коварная придорожная канава, колени в кровь, бидон только что купленного молока - в лужу.
Ты рано стала… нет, не взрослой. Взрослой ты не стала до сих пор. Ты рано стала самостоятельной. Первый класс - суровое приглашение в мир больших людей. Ключ на шее, рубль на магазин, суп и котлеты на плите. А на улице воля-вольная, размах казачий, страсти цыганские. Сумерки всегда неожиданно падали тенью на голову - уроки ждут, мама в окне охрипла, зазывая дочку домой…
Уроки-школа. В темном платьице, в черном фартучке ты все равно такая девочка, что нет таких девочек больше. Красный галстук, обрезанная мамой челка, туго набитый портфель. И хорошо, что набитый. Таким тяжелым удобнее отметелить стриженного под ноль одноклассника с тощей цыплячей шеей, трогательно выглядывающей из тесного воротника клетчатой рубашонки.
Громкие смотры патриотической песни, тихие разговоры с соседкой по парте на уроках, рассказы о пионерах-героях в школе, толстые романы о невиданных красотках дома. На какой гремучей смеси литературы и народного фольклора взрастала ты!
Вокруг тебя уютно разместились и гроб на колесиках, и черная рука, палец в котлете, и жуткое убийство собаки Мумы, и сказки норвежские с чудесными троллями. Ничто не омрачало твой покой. И девичьи визги в темной спальне пионерлагеря только подтверждали полноту и радость жизни твоей. Детской жизни той, что жевала смолу, гудрон, зайчью капусту и дикий щавель.
А что еще было жевать? Жвачки настоящие были ценностью немалой, а вот смола, гудрон, импортные, безумно вкусно пахнущие ластики встречались чаще.
Много было разного-разнообразного. Ты в красной/белой майке и черных сатиновых трусах, обессилев от смеха, висела на канате в физкультурном зале, ты продиралась сквозь снежное крошево на лыжах вместе с классом, наслаждалась в школьном буфете странным блюдом из фарша и капусты, таскала с фруктового торта залитые желе фрукты.
У тебя были елки и праздники Нептуна, двойки и похвальные грамоты за участие в конкурсе чтецов. Такая разная живая жизнь.
Она была всю школу, она была тогда, когда почти все спокойно поступили в вузы, не замороченные ЕГЭ, не закошмаренные количеством бюджетных мест. Всем хватало всего. Яркие и солнечные дети, слишом много вы могли изменить в том мире, в который пришли.
Но мир не хочет перемен. Вас было решено убивать. Мальчиков - настоящими пулями в Афгане, девочек - знанием о том, что жизнь человеческая не стоит ничего.
А сойти было нельзя, поезд слишком разогнался.
И девочка превращалась в девушку.
Картошка, студенческие КВНы, первые семьи на курсе, новенькие детки. Тогда не меняли свою любовь на олигархов. Полюбить можно было только юного гения, тощего и нищего. И обязательно гонимого и непризнанного.
И вот все случилось: непризнанный гений, милостиво признанный им ребенок. Вот так новости: ты взрослая!
Первый ребенок - последняя кукла. Вы росли вместе, весело и безбашенно. Хоть и непросто было тогда заполучить этого ребенка живым и здоровым. Советские роддома - средневековые камеры пыток. Инферальная санитарка в грязном халате орет, глядя на распластанную тебя: «Че корчишься? С мужем кувыркалась не корчилась?!»
А под окном в дешевенькой синтепоновой курточке переступает худенькими ножками в хлипких ботиночках твой принц-гений. И он будет кричать как ненормальный и чертить прутиком на холодных сугробах всякие жаркие глупости, когда увидит в окне маленький сверточек с красным блинчиком вместо лица.
Вся группа твоя под окном роддома будет водить каравайные хороводы. И жизнь будет круглой, каравайной, вкусной и душистой.
Хотя в стране не было ничего: ни пеленок, ни стирального порошка, ни мыла, ни сахара. Зато был юный муж - непризнанный гений. И надо было добыть, принести, утешить. А на крошечной кухне - сто друзей, а в спальне рыдает брошенная своим любимым лучшая подруга. А в шесть, как по будильнику, проснется грудничок. И все это не в тягость, ты многое можешь, ты сильная, ты девочка, знающая слово «гудрон».
Властная свекровь, впитавшая суровые реалии советской власти, родители, выдавленные перестройкой с работы. Бабушки-дедушки, коты-собаки - тебя хватает и на них.
Смелая и сильная, бывшая лихая партизанка дворовых войн и кладоискательница старых подвалов, тебя так просто не согнуть. И это знают все. И эти все выстраиваться у тебя за спиной по росту. Ты матрешка всея Руси, ты родина-мать, и ты, мать-перемать, к этому готова с детства. Тебя еще хорошо учили в школе, и ты помнишь Некрасова. И грудью проложишь, и в избу войдешь…
А все же не катится жизнь голубым вагоном, а может, и катится, только ты одна стоишь на перроне, как Анна Каренина. И сердце в клочья, и слез нет. Но Анна Каренина не была командиром всего военного отряда, она не лечила раны подорожником и не вытаскивала, шмыгая носом, железную занозу из босой ноги однополчанина. Легкие решения не для тебя.
И ты уходишь с перрона, опять и опять выбирая жизнь.
И в награду эта жизнь накатывает на тебя теплыми волнам, и ты видишь все, что видят и другие, но немного иначе. И звезды над землей - твои звезды, и любовь твоя все-таки любовь, и дети твои хорошие. А какими они еще могут быть у девочки, знающей слово гудрон?
Ты настоящая. И ничего с этим миром плохого не случится, пока его держит теплыми ладонями эта девочка, лучшая девочка на планете.
Убить, раскромсать, расчленить. Но потом я вспоминаю, что я девочка полтора метра ростом, еле-еле ношу пакеты с магазина и сплю с рукой под щечкой.
Сделайся айсбергом, память пробей и позволь ей пойти ко дну.
Красивая девочка, но на таких не променивают жену.
Милая девочка, платье в полосочку, сумка на ремешке.
Страшная девочка - шкаф со скелетами, десять котов в мешке.
Чем не жилось тебе, славная девочка, в теплом твоем миру?
Ты все поставила смело на красное и проиграла игру.
В ящике нижнем коробка с пометкой «Вырвано изнутри» -
Все, что могла бы отдать без остатка, растратить и подарить.
Глупая девочка, стань осторожнее, вдумчивее, взрослей.
Странно выходит: была всем нужной, а оказалась ничьей,
Отданной в руки московским вокзалам, станциям, мостовым…
Сделайся айсбергом, сильная девочка, не-про-би-ва-е-мым.
Сидит девочка в песочнице и рвет плюшевого медведя. Подходит мужик:
- Девочка, ты что животных не любишь?
- Да знаете, дяденька, я и людей-то не очень…
эта девочка танцевала не для тебя.
ты смотрел на нее и не знал, что поделать с этим.
ее кожа была прозрачна, пуста душа,
но она была просто дьявольски хороша.
эта девочка танцевала не для тебя.
эта девушка улыбалась не вслед тебе.
ты искал этот проблеск жемчужный по всей планете.
ее свет был лучист и ясен, слова смешны
но они тебе были до странности не важны.
эта девушка улыбалась не вслед тебе.
эта женщина не тебе отдала себя.
ты страдал, осознав вопреки неизбежность эту.
ее пыл расплескался, уста становились чужды,
ты не мог все равно избавиться от нужды.
эта женщина не тебе отдала себя.
ты прожил свою жизнь до конца/без конца любя
отдаленную искру того негасимого света.
пусть она неприступна была и всегда холодна
но она во всем мире огромном такая одна.
эта девочка танцевала не для тебя.
полно, моя девочка, разве мы похожи на инвалидов.
разве мы не знаем пустынь отчаянья лучше гидов.
разве не садимся за стол, ни жестом себя не выдав,
не киваем их шуткам, сплетням и новостям?
полно, моя девочка, разве мы сознаемся в чем-то старшим.
да и что они сделают нам, истаявшим,
нам, уставшим, -
мы самоубийцы с хорошим стажем,
маме с папой мы ничего не скажем.
и судмедэкспертам.
и дознавателям.
и властям.
полно, моя девочка, разве мы похожи на мертвых кукол,
над которыми дребезжащий, с сиреной, купол, -
ты пошла меня проводить, он тебя укутал,
мы стоим и сдыхаем медленно, по частям.
кто вписал это все, пока ангел спал над своей тетрадкой?
боль будет чудовищной.
будет правильной.
будет краткой.
пока нас укладывают в носилки, гляди украдкой,
и реви, и реви, реви над своей утраткой.
а потом возвращайся назад
к гостям.
Все блага взял.
Моя маленькая девочка, хватит спать, дремать.
Свернувшись в колобок, ты отлежала свой бочок.
Уже пора вставать.
Свои глаза открой, водичкой личико умой.
Зубки белые свои, дыханьем свежим освежи.
Открой глаза, проснись котенок.
На свете ждут тебя дела, ты пробудись от сна.
Тебя приветствуют ветра.
Деревья за окном шуршат листвою.
Проснись дружок, открой свой взор.
Окно скорее распахни, весенний ветер в дом впусти.
И он взбодрит, твой сон, развеет.
И птиц весенний перезвон, между собою трель и звон.
Проснулась девочка.
Она по утренней аллеи, к знанием идет,
сопровождаем пением ее.
Все будет хорошо, ты молодец.
Свет доброты, вокруг тебя.
Кто рано встал, все блага взял.
И это неба синева, трель соловья лишь для тебя.
приезжает спонтанно в прихожей звенит ключами
телефон по-хозяйски уверенно отключает
долго плещется в душе выходит в махровом белом
улыбается влажно/томительно между делом
наливает мартини беззвучно ложится рядом
и сочится до боли/до бреда желанным ядом
ты не спросишь откуда не спросишь зачем/насколько
собирая родные глаза из чужих осколков
это девочка-бонус иллюзия/слабость/прихоть
ты ныряешь и тонешь сознательно будишь лихо
ты теряешь рассудок рискуешь не выжить - выбыть
но она твой последний твой внутриутробный выбор
ты целуешь запястья/ресницы/колени/плечи
это девочка-джокер, но крыть кроме мата нечем
это девочка-песня тоска с передозом джаза
это девочка-вольно, а впрочем упал-отжался
светлокожее чадо/исчадие ада/рая
дегустирует душу во что-то свое играет
утро просит автограф - смеется выводит «чао!»
это девочка-демон ты выжил и все сначала
© Sterva
Тропинка вилась, петляла среди деревьев, то ныряя в самую чащу, то выбираясь на солнечные полянки, заросшие мелкой земляникой.
На очередной полянке девочка не утерпела. Поставила корзинку на пенек, а сама опустилась на корточки и принялась срывать ягоды, еще не совсем спелые и почти несладкие, отправляя их с ладони прямиком в рот.
Когда она вернулась к корзинке, рядом с пеньком сидел здоровенный серый волк и, прищурив глаза, принюхивался к содержимому.
- Эй, а ну не трожь!
Прикрикнула на него девочка.
Волк открыл глаза и отодвинулся от корзинки.
- Да я и не трогаю.
Смущенно сказал он.
- Пахнет вкусно…
- Пахнет ему вкусно.
Проворчала девочка.
- Угощать не буду, и не мечтай.
Она подхватила корзинку на руки.
Волк бросил на нее обиженный взгляд. Девочка смотрела на него, грозно сдвинув брови.
- Чего пялишься?
Спросила она.
- Иди, давай. Двигай.
Волк растерянно открыл пасть.
- Ну!
Прикрикнула девочка.
- Кому сказала, живо дуй отсюда!
Волк обиженно дернул плечом.
- Чего хамить-то.
Сказал он.
- Просто шел мимо…
- Вот и иди себе
Сказала девочка.
Она вернулась на тропинку, но не успела дойти и до первого поворота, как волк нагнал ее.
- Ты опять?
Возмутилась девочка.
- Я же сказала тебе…
- Вообще-то мне тоже в ту сторону.
Сказал волк.
- И если честно, я думаю, ты сбилась с дороги.
- А вот и нет!
Девочка вздернула нос.
Волк уселся на тропинку, почесал лапой за ухом. Потом в два прыжка опять догнал девочку.
- Говорю тебе, ты сбилась.
Сказал он.
- Ты идешь не туда, куда надо. Уж поверь мне, я этот лес знаю, как свои…
- Ну-ну,.
Снисходительно фыркнула девочка.
- Знает он!.. И куда же, по-твоему, я иду?
- В данный момент - к моему дому.
Сообщил волк.
Девочка остановилась.
- Что?
Спросила она.
- Куда-куда?
Она медленно повернулась к волку.
Волк поджал хвост и отступил на пару шагов.
- К дому.
Повторил он.
- Ну, знаешь, это такое место, где я живу. Мое логово, если так понятнее.
- Логово.
Кивнула девочка.
- Понятно.
Она опустила корзинку на землю и пристально посмотрела на волка.
- У тебя дом, значит?
казала она.
- Бревенчатый такой домик, да? С окошками?
Волк прижал уши и втянул голову в плечи.
- Эй, серый.
Донеслось сверху.
- Вляпался?
Они оба - и волк, и девочка - подняли головы.
- Это ты сказала?
Спросила девочка.
Белка, сидевшая на низко опущенной еловой ветке, хихикнула.
- А вот угадай.
Ответила она.
- Сама как думаешь?
Девочка прищурилась.
- Думаю, что это ты.
Сказала она.
- Тебе чего?
- А вот и не угадала.
Опять захихикала белка.
- Я вообще глухонемая.
- Хоть ты ей скажи.
Встрял в разговор волк.
- Скажи ей, что она с пути сбилась.
Белка прекратила хихикать.
- А куда она шла?
- Ты куда шла-то?
Спросил девочку волк.
- Не твоего ума дело.
Сказала девочка.
- И вообще, некогда мне тут с вами болтать, бабуля заждалась. Надо ей пирожки принести, пока теплые.
Она опять подняла корзинку и зашагала по тропе.
- Эй, да постой же ты!
Крикнул волк.
- Там нет никаких бабуль!
Девочка опять остановилась и обернулась.
- Та-ак!
Протянула она, упирая руки в бока.
- А ну-ка поподробнее с этого места. Ты куда бабулю дел?
Волк сглотнул.
- Какую еще бабулю?
Спросил он.
- Не видал я никакой бабули.
- Такую бабулю!
Рявкнула девочка.
- Старенькую, вот какую! Ты чего с ней сделал?
- Да не знаю я ничего ни про каких бабуль! Принялся оправдываться волк.
- Это мой домик, собственный! Нет там никаких бабушек!
- Это точно.
Подтвердила белка с ветки.
- Его домик, я сама видела.
- Ага.
Сказала девочка.
- Поверила, держи карман шире. Откуда это у волка настоящий дом?
Волк пожал плечами.
- Раньше в норе жил.
Объяснил он.
- А потом нашел пустой домик в лесу. Вот и живу там, что такого…
- Пустой домик, конечно.
Сказала девочка.
- Только закуска из бабушки на столе приготовлена! Сожрал старушку, и врешь мне тут, да?
- Ох…
Вздохнул волк, прикрывая морду лапой.
- Все, хватит с меня. Белка, ну хоть ты скажи ей!
- А что я?
Удивилась белка.
- Я тоже ничего про бабку не знаю. Может, и съел, а может и не съел.
- Так и знала.
Кивнула девочка.
- А ну, топай следом. Сейчас сама проверю.
Она снова зашагала по тропинке.
- Говорят тебе, это мой…
Начал было опять волк, но тут же махнул лапой.
- Да к черту, пошли. Сама увидишь.
Через несколько минут они вышли на полянку. Ветхая избушка лесника, покосившаяся и давно заброшенная, стояла на опушке поляны.
Крыша поросла мелкими кустиками, рамы в окнах отсутствовали.
Девочка остановилась.
- Это чего?
Требовательно спросила она у волка.
- Дом.
Устало сказал волк.
- Моя избушка. Живу я тут.
- Точно.
Подтвердила белка, усаживаясь на траву рядом с волком.
- Это его избушка.
- Сама вижу.
Сказала девочка.
- А бабушкин дом где?
Волк вздохнул.
- Не знаю.
Признался он.
- Мне-то откуда знать? Во всяком случае, не здесь. Здесь только мой.
- Ты мне это брось!
Возмутилась девочка.
- Завел меня куда-то, а теперь еще издеваешься?
Волк закатил глаза.
- Да ничего я не издева…
Не успел он договорить, как получил чувствительный удар корзинкой в нос.
- Ай! Прекрати! Я тебе с самого начала говорил, что ты не туда идешь!
- Точно.
Сказала белка.
- Говорил, я слышала.
- Вот.
Обрадованно сказал волк.
- И белка подтверждает… Да хватит уже махать корзиной!
Девочка опустила корзинку.
- Смотри мне.
Сказала она.
- Еще раз попытаешься… Я тебе! Давай, веди меня отсюда.
Волк покачал головой и повернул опять на тропу.
- Попробуй только снова завести меня куда-нибудь!
Крикнула сзади девочка.
- И не беги так, я не успеваю. Мог бы, между прочим, помочь донести корзинку.
Я тебе грузчик что ли, таскать тяжести по лесу?
- Может, бросить ее тут, в чаще?
Спросила белка.
- И голову откусить, для верности.
Волк не ответил.
Молча он вернулся и взял корзинку в зубы.
- Потеряешь - будешь платить.
Предупредила его девочка.
Волк вздохнул.
Через три четверти часа они были на западной опушке леса. Первой из-под деревьев выпрыгнула белка.
- Вон там деревня.
Сказала она.
- Через поле перейти. Тут метров триста всего.
- Далеко.
Сказала девочка.
- Давай, провожай дальше.
Волк поставил корзинку на землю и облизнул пересохшие губы.
- Дальше сама,.
Сказал он. - Слезай.
- Я не могу.
Сказала девочка.
- Вези дальше, вон к тому домику. Я устала.
- А я не устал? - огрызнулся волк.
- Я тебя уже полчаса на спине тащу! И корзину твою тоже!
Белка захихикала.
Девочка неловко, боком, сползла с волчьей спины.
- Всю юбку обшерстил!
Сказала она, отряхиваясь.
- Ты посмотри, сколько шерсти!..
- У меня осенняя линька.
Сказал волк.
- Я тебя предупреждал.
- Пироги остыли совсем. И ручка корзины вся мокрая.
Волк промолчал.
- И за мной чтобы не ходил.
Сказала девочка.
- Понятно? А то вот пожалуюсь охотникам, что ты пытался меня съесть, и они тебя застрелят.
Волк задохнулся от возмущения.
- Я? Я пытался тебя съесть?..
- Ага.
Подтвердила девочка.
- И бабушку мою тоже.
Она подхватила корзинку на руки и зашагала через поле к домикам.
- И ведь скажет.
Хихикнула белка.
- Недорого возьмет.
Волк уныло кивнул.
- Эх, жаль избушку оставлять.
Сказал он.
- Да видно, ничего не поделаешь. Валить надо из этого леса.
- Не сгущай краски.
Сказала белка.
- Прямо уж и валить?
Волк вздохнул.
- Уж я знаю.
Сказал он.
- Как пить дать, разболтает, что на нее в лесу волк напал и чуть не съел, с нее станется.
И понесется: ах ты, господи, в лесах Жеводана завелся оборотень, ату его!..
Белка хихикнула, но увидев выражение волчьей морды, замолкла.
- Ты серьезно?
Спросила она.
- Куда уж серьезнее.
Сказал волк.
- Ночи вот дождусь, и сразу…
Белка помолчала, потом сказала:
- Куда подашься?
Волк дернул плечом и не ответил. Белка похлопала его лапкой по предплечью - до плеча она не доставала.
- Не вешай нос, серый.
Сказала она.
- Держись.
Со стороны деревни донесся неясный шум и приглушенные крики.
- Начинается.
Вздохнул волк.
- Ну, я пошел.
Он прыгнул в кусты, и белка услышала, как волк убегает прочь, продираясь по подлеску.
Белка вскарабкалась на ветку ближайшего дерева, с которой ей было видно, как забегали от домика к домику мужчины и женщины, размахивая руками. Кто-то уже потрясал в воздухе вилами. Белка покачала головой.
- Эх ты, серый…
Пробормотала она.
- Говорила я тебе: откуси голову…
И ускакала по веткам обратно в лес.
Не молода уже. Судьба - не мед.
И в зеркала хоть не смотри спросонок,
Но где-то там, внутри меня, живет,
Стареть не хочет девочка-бесенок.
Твердит ей разум: «Слышь-ка, охолонь.
Твой возраст - осень. И декабрь скоро.
А ты хохочешь, будто… сивый конь,
Конфеты ешь и лазишь по заборам.
А ты давно - осенний лист, увы.
Остались в прошлом детские забавы.
И не теряешь больше головы,
И рассуждать умеешь очень здраво
О том, что нет ни принцев, ни коней.
А если есть, то все равно не наши"
Но хулиганка-девочка во мне
Смеется и рукой беспечно машет.
Октябрь-модник в бежевом пальто
Чуть-чуть грустит об улетевших птицах…
А девочка упорно верит в то,
Что принц ее когда-нибудь примчится.
.
Ирине.
.
* * *
Девочка стояла на балконе 8-го этажа, рвала белые листочки писем и пускала обрывки по ветру.
Узкие бумажные полоски, трепеща бабочками, завиваясь змейками, разлетались над городом.
Ветер подхватывал их и нёс мимо домов, над крышами, кидал под ноги прохожим, развешивал на ветках деревьев, а то вдруг из какого-то немыслимого озорства выстреливал ими прямо в серое небо, и они долго кружились там маленькими парашютиками, сбивая с курса голубей и самолёты.
Девочка этого не видела. Остановившимся взглядом она смотрела на окна дома напротив. Губы её шептали что-то, не слышное даже ей самой. Руки её продолжали двигаться, и ленточки бумаги с мелкими чёрными буковками всё летели и летели, а насмешник ветер вдруг складывал их произвольно, и тогда на прижавшихся друг к другу кусочках бумаги на миг проступали, словно вспыхивая, совсем иные, не прощальные слова:
«…я…тебя…люблю…»
* * *
«Боже, какой смешной!» - думала она, вглядываясь сквозь толстое промытое стекло кафешки в нелепую фигурку на улице напротив, у подножия памятника.
Мужчина расхаживал, прихрамывая и сутулясь, подставляя спину острому ноябрьскому ветру, иногда останавливался, запахивал плотнее серое пальто, стараясь не помять букет, что держал в левой руке, и не выронить журнал, который был в правой.
Отсюда не было видно его лица, но она со своим богатым опытом усталой 40-летней женщины легко могла дорисовать остальное.
Они познакомились в Интернете и больше года общались, привыкая друг к другу, а вчера наконец созвонились и целый час разговаривали, и его мягкий хрипловатый голос, произносивший умные, слегка ироничные фразы, задел в её душе какие-то удивительные струны, и она, сама не зная почему, согласилась на свидание, хотя после нескольких неудачных знакомств дала себе слово никогда больше этого не делать.
И вот теперь она стояла, плюща нос о витринное стекло, время от времени неосознанно поглядывая на собственное (всё ли в порядке?) отражение и нервно думала: «Ещё один прокол… Надо прекращать всё это к чёртовой матери!.. Надо идти домой и больше никогда, никогда… Боже, какой смешной!»
А он, стоя к ней спиной, но видя своим нечеловеческим взглядом не только её всю, от кончиков туфель до самых потаённых мыслей, но и весь город, и бесконечную Вселенную, и себя, и её в этой Вселенной, думал: «Ну что же ты медлишь? Ну, Боже… Ну, смешной… Но не все же Боги - Аполлоны!»
* * *
Кошка мчалась по улице, шарахаясь от ног прохожих, почти не видя их за багровым туманом боли, застилающим глаза, и только первобытный инстинкт -забиться подальше и умереть- всё гнал и гнал её по ледяным ноябрьским листьям.
Она смутно помнила свой прыжок - поймать мелькнувший мимо балконных перил, трепещущий, словно бабочка, бумажный листочек, и отчаянные попытки за что-нибудь уцепиться, и смертельный полёт, и инстинктивную группировку мышц перед ударом о землю, и сам удар, от которого всё тело, казалось, провалилось внутрь себя.
Мелькнуло тёмное пятно подвального окна, она поняла:"Здесь!", и метнулась, протискиваясь, и раскалёнными прутьями ткнуло в рёбра прикосновение к железной решётке.
С пронзительным писком брызнули в стороны мелкие серые тени. «Мыши…"-краешком мысли отметила кошка, но даже соблазнительность добычи прошла стороной, отступила перед всё заполняющей, всё поглощающей болью.
И ползком, ползком в тёмный тёплый угол, на мягкую кучу вонючей рухляди, легла, вытянув лапы в последней предсмертной дрожи, и уже угасающим сознанием подумала о своей короткой жизни отстранённо и холодно:» Это была седьмая… Ещё две, стало быть…"
* * *
Прихрамывая и сутулясь, Бог шёл по городу. Он шёл медленно, низко опустив глаза, что-то бормоча себе под нос по привычке, приобретённой в бесконечном одиночестве, и лишь изредка поднимал голову и бросал по сторонам пронзительно синий, стремительный, как взмах сабли, цепкий взгляд. Попавший под этот взгляд встречный прохожий остановился, будто налетев со всего маху на невидимую стенку, и простояв полминуты, помотал головой и двинулся дальше, оглядываясь. А Бог вдруг замер у неприметной серой многоэтажки, одной в ряду таких же серых подруг, коротко глянул куда-то вверх, щёлкнул пальцами, будто досадуя, и пошёл себе восвояси, бормоча и сутулясь пуще прежнего.
.
«Здрасьте, тёть Люд!» - сказала девочка, настороженно глядя в открывшуюся дверь, поёжилась под немигающим взглядом и что-то поправила за пазухой.
«А у меня Муська пропала, - как-то странно поздоровалась женщина. - Проходи.»
«Найдётся» - неуверенно сказала девочка, перешагивая порог.
«Нет, не найдётся, - спокойно ответила женщина. - С ней что-то случилось, я чувствую. Что-то плохое». Она повернулась и пошла на кухню.
Девочка набрала в грудь воздуха и отчаянно, словно прыгнув в воду, выдохнула ей в спину: «А я вам котёночка принесла!»
Женщина словно споткнулась, медленно поворачиваясь к ней, а девочка зачастила, заторопилась в округлённые удивлённо глаза: «Я хотела домой, а мама ругается, а он такой маленький!.. Пусть у вас поживёт, а?». И замолчала.
«Пусть живёт, - согласилась наконец женщина. - Я его Муськой назову.»
«Это котик» - прошептала девочка.
«Тогда будет Мусь. Хочешь чаю? Пошли».
.
И они сидели на кухне и пили чай, а котёнок Мусь лакал молоко, а потом, отчаянно карабкаясь, забрался по халату к новой хозяйке на колени, пригрелся и заснул, довольно урча, а ветер за окном, возвышая голос, всё пытался о чём-то рассказать и разочарованно отступал, не услышанный.
И где-то далеко отсюда, по проспекту, прихрамывая и сутулясь, брёл прямо на закат немолодой мужчина в потрёпаном сером пальто.
© Gobelen
Конечно, Вы знали когда-то
ту девочку с этого света.
Цветок из Эдемского сада
расцвёл и Вас тронуло это.
Любовь получая в награду
не каждый дорогу осилит:
была она просто Вам рада,
а Вы в неё когти вонзили.
Без умысла, так для острастки,
утешив мужское величье,
но чудилось ей, что все краски
летят, обретая безличье.
Лил дождь. Но кому это надо,
что грязь и увязла карета?
Она Вам по-прежнему рада,
но только не с этого света.