Мой великий кардиотерапевт,
тот, кто ставил мне этот софт,
научи меня быть сильнее, чем лара крофт,
недоступней, чем астронавт,
не сдыхать после каждого интервью,
прямо тут же, при входе в лифт,
не читать про себя весь этот чудовищный
воз неправд
как они открывают смрадные свои рты,
говорят «ну спой же нам, птенчик, спой;
получи потом нашей грязи и клеветы,
нашей бездоказательности тупой, —
мы так сильно хотели бы быть как ты,
что сожрем тебя всей толпой;
ты питаешься чувством собственной правоты,
мы — тобой»
остров моих кладов, моих сокровищ, моих огней,
моя крепость, моя броня,
сделай так, чтоб они нашли кого поумней,
чтобы выбрали не меня;
всякая мечта, мое счастье, едва ты проснешься в ней, —
на поверку гнилая чертова западня.
как они бегут меня побеждать,
в порошок меня растереть;
как же я устала всех убеждать,
что и так могу умереть —
и едва ли я тот паяц,
на которого все так жаждали посмотреть;
научи меня просто снова чего-то ждать.
чем-нибудь согреваться впредь.
поздравляю, мой лучший жалко-что-только-друг,
мы сумели бы выжить при
ядерной зиме, равной силе четырехсот разлук,
в кислоте, от которой белые волдыри;
ужас только в том, что черти смыкают круг,
что мне исполняется двадцать три,
и какой глядит на меня снаружи —
такой же сидит внутри.
а в соревнованиях по тотальному одиночеству
мы бы разделили с тобой
гран-при
Потому что счастье не интервал — кварта, квинта, секста,
Не зависит от места бегства, состава теста,
Счастье — это когда запнулся в начале текста,
А тебе подсказывают из зала.
Это про дочь подруги сказать «одна из моих племянниц»,
Это «пойду домой», а все вдруг нахмурились и замялись,
Приобнимешь мальчика — а у него румянец,
Скажешь «проводи до лифта» — а провожают аж до вокзала.
И не хочется спорить, поскольку все уже
Доказала.
Наконец-то позволяешь людям быть какими угодно, даже недовольными тобой; даже не переносящими тебя органически.
У каждого своя оптика; в чей-то микроскоп ты червь, в чей-то телескоп ты Бог, в прицеле чьей-то винтовки ты главный враг. Это ничего не значит, кроме того, что кто-то любит глядеть в микроскопы, кто-то — в телескопы, а кто-то — в прицелы; к тебе это отношения не имеет ни малейшего.
Мне стало нравиться быть собой, и только собой.
Я наконец дочитала к себе инструкцию.
В юности любил умирать,
Представлял по себе воронку,
Опаленных друзей, от горя живых едва.
А теперь помру — отойду покурить в сторонку.
Жизнь сойдется за мной без шва.
В юности любил побольней:
Терзают — и ты терзаешь.
Падал освежеванным в ночь,
С бутылкою в кулаке.
А как отдал всех бывших жен потихоньку замуж,
Так ты знаешь, иду теперь налегке.
В юности любил быть умней,
Стыдил бы тебя, невежду,
Придирался к словам, высмеивал,
Нес бы чушь.
А потом увидел, как мал, и с тех пор ничего не вешу.
Полюбил учиться. Теперь учусь.
В юности любил побороться с Богом, Пока был в силе,
Объяснить, что Ему конкретно не удалось.
Внук родился — и там меня, наверху, простили.
Я увидел, как Он идет через нас насквозь.
Я молился, как ты: «дай мне, Отче, высокий терем,
Ремесло и жену, укрепи меня, защити».
Вместо «дай мне, Отче, быть Благодарным своим потерям.
дай мне всё оставить,
Чтобы Тебя найти…»
папа заявил мне прямо:
- через час приедет
мама.
привезет тебе
дракона,
чтобы всех пугать
с балкона.
приберись, -
добавил строго, -
я пока
посплю немного.
я ответственный ребенок.
я на кухне в пять картонок
разложил карандаши -
вместо соды
и лапши.
постирал носочек
в кружке,
вымыл супом
все игрушки,
подогреть я пряник смог,
чтобы сладкий шел
дымок,
заварил в кастрюле
чаю, -
маму милую встречаю, -
щедро, пачку целиком.
полковра побрил станком.
вычистил зубною пастой
старый пылесос опасный.
феном пыль обдул
с картин.
(тихо - я тут
не один).
книжки все сложил я горкой.
вылил уксус (он прогорклый)
аккуратненько в окно.
стало классно.
как в кино!
думал я - какая жалость,
мама очень задержалась.
все остыло - пряник, чай.
мама, где ты?
приезжай.
идет четвёртый час, как Тимофей не спит.
ему не страшен мрак, ему неведом стыд.
ни бабушка, ни мать унять его не могут.
он просит почитать его любимых книг.
он хочет в туалет, он возит грузовик.
он требует мультфильм, и песенку, и йогурт.
идет четвёртый час, как на вокзале снов
стоят печально пять серебряных слонов:
за ними из огней зеленых колесница.
а в ней угрюмый эльф рассматривает, зол,
то ремешок с гербом, то в бабочках камзол:
где ж этот Тимофей, чтобы ему присниться?
а над вокзалом пар, а вдалеке холмы:
там жёлтые от дынь, там полные хурмы,
там темные от рек из чистого какао.
в харчевне под горой порядок и уют,
но ужина пока еще не подают,
и керосинки жгут тихонько, вполнакала.
все смотрят из окон, глядят из-за ветвей:
не едет ли наш друг, прекрасный Тимофей
с грузовиком в руке, в сиреневой пижаме?
ведь мы какой пирог весь день ему пекли,
и стены красили, и специи толкли,
и разные кусты в гирлянды наряжали!
…похмельным, зябким, туманным утром, еще затемно, часов с шести, говорили с ним за жизнь, и он меня кутал в белый плед, кормил завтраком и подробно консультировал на предмет того, как живут и думают большие дяди, и что от этого бывает случайным тетям…
Большие дяди, надо сказать, завораживают меня совершенно, как экзотические хищники. Интерес не столько женский, сколько естественнонаучный; они звучат по-другому, ниже, богаче, у них какая-то чуть волчья пластика, манера ухмыляться там, курить, смотреть на собеседника; и еще у них в глазах такая всегда дико дразнящая, умиленная искорка теплится - типа, утю-тю, ты ж моя деточка маленькая, - и смешанную реакцию вызывает - то ли башку в плечо уткнуть и заскулить жалобно, то ли лезть отчаянно драться, и чтобы обязательно победили…
жизнь умнее живущего, вот что ясно по истечении первой трети
кажется, мы выросли, мама, но не прекращаем длиться.
время сглаживает движения, но заостряет лица.
больше мы не порох и мёд, мы брусчатка, дерево и корица.
у красивых детей, что ты знала, мама, - новые красивые дети.
мы их любим фотографировать в нужном свете.
жизнь умнее живущего, вот что ясно по истечении первой трети.
всё, чего я боялся в детстве, теперь нелепее толстяков с укулеле.
даже признаки будущего распада закономерны, на самом деле.
очень страшно не умереть молодым, мама, но как видишь, мы это преодолели.
я один себе джеки чан теперь и один себе санта-клаус.
всё мое занятие - структурировать мрак и хаос.
всё, чему я учусь, мама - мастерство поддержанья пауз.
я не нулевая отметка больше, не дерзкий птенчик, не молодая завязь.
молодая завязь глядит на меня, раззявясь.
у простых, как положено, я вызываю ненависть, сложных - зависть.
что касается женщин, мама, здесь всё от триера до кар-вая:
всякий раз, когда в дом ко мне заявляется броская, деловая, передовая,
мы рыдаем в обнимку голыми, содрогаясь и подвывая.
что до счастья, мама, - оно результат воздействия седатива или токсина.
для меня это чувство, с которым едешь в ночном такси на
пересечение сорок второй с десятой, от кабаташа и до таксима.
редко где еще твоя смертность и заменяемость обнажают себя так сильно.
иногда я кажусь себе полководцем в ссылке, иногда сорным семенем среди злака.
в мире правящей лицевой всё, что занимает меня - изнанка.
барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной, ожидая чьего-то знака.
нет, любовь твоя не могла бы спасти меня от чего-либо - не спасла ведь.
на мою долю выпало столько тонн красоты, что должно было так расплавить.
но теперь я сяду к тебе пустой и весь век ее стану славить.
ВНИМАНИЕ ПРЕТЕНЗЕРАМ!!! Действительно начало этого произведения есть уже на сайте, НО ТОЛЬКО -- НАЧАЛО! _Я Публикую ПОЛНОСТЬЮ!!! Прошу обратить внимание и остальных читателей!!!_Хорошее эссе-размышление взрослеющего не глупого человека.
_____________________________
___________
РАДОСТИ ВЗРОСЛЕНИЯ
Отпадает изнурительная необходимость оправдываться за что бы то ни было; наконец-то позволяешь людям быть какими угодно, даже недовольными тобой; даже не переносящими тебя органически. Пусть их; у каждого своя оптика; в чей-то микроскоп ты червь, в чей-то телескоп ты Бог, в прицеле чьей-то винтовки ты главный враг - это ничего не значит, кроме того, что кто-то любит глядеть в микроскопы, кто-то - в телескопы, а кто-то - в прицелы; к тебе это отношения не имеет ни малейшего…
Радости взросления - разрешить себе не доедать, когда уже сыт; даже вкусное; даже очень дорогое; даже то, чем угощают; свобода насытиться и отставить тарелку, и не терзаться, что вспомнишь ещё этот день, когда есть будет нечего; не вспомнишь.
Ещё вот что хорошо - не надо больше питать иллюзий насчёт собственной исключительности или незаменимости: брось ты сегодня что-то писать навсегда, никто не будет особенно долго горевать; что ни день, то новый весёлый многословный блоггер в поисках благодарной аудитории; поэты, писатели, фотографы, гармонисты и балалаечники. Отряд едва ли заметит потерю бойца. Я теперь не должна никому, кроме себя, и пропускаю мимо ушей любые упрёки насчёт «что-то Вы стали тускнеть, матушка» - я отнюдь, мне просто интереснее стало писать письма и бумажные дневники; там можно с именами и матом, и не трястись потом наутро, что кто-то не тот это может прочесть.
Мне перестало быть необходимо нравиться всем, я не ищу новых знакомств, мне всё тяжелее заново приучаться, объяснять, встраивать - вводить новых персонажей в сюжет; у меня и так тут такой сериал огромный, я едва поспеваю за действием. Я долго думаю, прежде чем набрать чей-нибудь номер и предложить увидеться - выигрывают только очень любимые, предельно лёгкие в общении, только те, с кем не тягостны паузы, кто не ждёт от меня цирка и фейерверка, не задаёт лишних вопросов и умеет влёт отбивать любую мою колкую шутку. Я учусь говорить «нет» - никогда не умела; я не хочу чужих проблем, чужих излияний, чужого настойчивого, обязывающего восхищения - я тебя так люблю, так люблю, давай я влезу тебе в ноздрю, в ухо, в рот и буду везде с тобой ходить и говорить об этом. Всё больше людей вокруг, а меня всё меньше. Кого я вспомню потом из этого времени, человек десятерых, системообразующих. Мне больше неинтересно экстенсивно расширяться, мне хочется интенсивно, вглубь. Я хочу устойчивости; мне и так постоянно раскачивает палубу, чтобы звать ещё танцоров и цыган. Такие дела…
Больше не надо дружить со всем миром, нравиться всем, включать рубаху-парня; как-то больно много энергозатрат при очень сомнительных целях. Можно позволить себе роскошь молчать в компании едва знакомых людей весь вечер - раньше бы ты гарцевал, наливал бы озёра из рукава, танцевал цыганочку вокруг каждого, шутил бы и жёг напалмом, лишь бы только быть королевой вечера, признанной единогласно. Теперь выясняется, что близкие друзья твои совсем не за это тебя когда-то полюбили; а некоторые вовсе пережили немало трудных вечеров, когда ты не затыкался ни на минуту, не давал никому слова вставить и был в среднем на два тона громче всех присутствующих. Господи, облегчение какое! Всё, мы завершили карьеру массовика-затейника, теперь можно наслаждаться шоу, которые устраивают новички.
Взросление. Больше не хочется скорее вырасти. Носить строгое, говорить умное, претендовать на истинное и бессмертное. Перестаёшь жаловаться и чувствовать обделённость, потому что чего сложного-то - пойди и возьми. Пойди и сам позвони. Пойди и сам добейся, вместо того, чтобы считать, сколько у других. Не хочется ни в суицид поиграть, ни в догонику, ни в сладчайшее из «никто-меня-не-любит» - так возьми задницу в горсть и влюби, и завоюй, и поговори по душам, и впрягись за кого-нибудь, чтобы потом впрягались за тебя. Так просто.
Без всяких брошенных невзначай
Линялых прощальных фраз:
Давай, хороший мой, не скучай,
Звони хоть в недельку раз.
Навеки - это всего лишь чай
На верхние веки глаз…
Все просто, солнце, - совьет же та
Гнездо тебе наконец.
И мне найдется один из ста
Красавчик или наглец.
Фатально - это ведь где фата
И блюдечко для колец…
И каждый вцепится в свой причал
Швартовым своим косым.
И будет взвизгивать по ночам
Наверное даже сын.
«Любовь» - как «обувь», не замечал?
И лучше ходить босым.
Сначала не помнишь, когда дома последний раз ночевала, Потом - когда дома просто была.
Однако кроме твоих корабля и бала
Есть еще другие дела.
Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив - я не умею строить планы с учетом дальних перспектив.
Не сходи с моих уст. С моих карт, радаров и барных стоек. Этот мир без тебя вообще ничего не стоит. Пребывает сер, обездвижен, пуст.