Как-то странно жизнь моя сложилась!
Огонечек тлел едва-едва.
Пылко полюбил я, всей душою,
А при встрече позабыл слова.
Как-то странно дружба завязалась!
Все в ней было: искренность и страсть.
Но два сильных, стойких человека,
Мы друг друга истерзали всласть.
И на всем запрет, везде опаска.
Молодое чувство не росло.
Да и юность пылкую с годами
Ветром мимолетным пронесло.
И стоишь, оглядываясь горько
На отрезок прошлого пути.
Кто же виноват, какая сила
Две души держала взаперти?
в переводе П. Антокольского
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг, -
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной,
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! -
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь-
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
- Не бойся, мальчик мой. Сейчас
вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно. -
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой.
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой1
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
1943 Расул Гамзатов
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,--
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
-- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! --
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
-- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? --
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
-- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.--
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
Нет, сильны мы -- мы найдем дорогу,
Нам ничто не преградит пути.
Нас, идущих к светлой цели, много,
Мы туда не можем не дойти!
Не страшась кровопролитной битвы,
Мы пойдем, как буря, напролом.
Пусть кому-то быть из нас убитым,--
Никому из нас не быть рабом!
1921
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи, вблизи
Рыщут волки всю ночь напролёт.
Разгораются волчьи глаза:
Сколько мяса людей и коней!
Вот одной перестрелки цена!
Вот ночной урожай батарей!
Волчьей стаи вожак матерой,
Предвкушением пира хмелён,
Так и замер: его пригвоздил
Чуть не рядом раздавшийся стон.
То, к берёзе припав головой,
Бредил раненый, болью томим,
И береза качалась над ним,
Словно мать убивалась над ним.
Всё, жалеючи, плачет вокруг,
И со всех стебельков и листков
Оседает в траве не роса,
А невинные слезы цветов.
Старый волк постоял над бойцом.
Осмотрел и обнюхал его,
Для чего-то в глаза заглянул,
Но не сделал ему ничего…
На рассвете и люди пришли.
Видят: раненый дышит чуть-чуть.
А надежда-то всё-таки есть
Эту искорку жизни раздуть.
Люди в тело загнали сперва
Раскалённые шомпола,
А потом на берёзе, в петле,
Эта слабая жизнь умерла…
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи вблизи,
Рыщут волки всю ночь напролёт.
Что там волки! Ужасней и злей
Стаи хищных двуногих зверей.
Лекарство
Заболела девочка. С постели
Не вставала. Глухо сердце билось.
Доктора помочь ей не умели,
Ни одно лекарство не годилось.
Дни и ночи в тяжких снах тянулись,
Полные тоски невыразимой.
Но однажды двери распахнулись,
И вошёл отец её любимый.
Шрам украсил лоб его высокий,
Потемнел ремень в пыли походов.
Девочка переждала все сроки,
Сердце истомили дни и годы.
Вмиг узнав черты лица родного,
Девочка устало улыбнулась
И, сказав «отец» - одно лишь слово,
Вся к нему навстречу потянулась.
В ту же ночь она покрылась потом,
Жар утих, прошло сердцебиенье…
Доктор бормотал тихонько что-то,
Долго удивляясь исцеленью.
Что ж тут удивляться, доктор милый?
Помогает нашему здоровью
Лучшее лекарство дивной силы,
То, что называется любовью.
Как трудно, трудно расставаться, зная,
Что никогда не встретишь друга вновь.
А у тебя всего-то и богатства --
Одна лишь эта дружба да любовь!
Когда душа с душой настолько слиты,
Что раздели их -- и они умрут,
Когда существование земное
В разлуке с другом -- непосильный труд,--
Вдруг от тебя навек уносит друга
Судьбы неумолимая гроза.
В последний раз к губам прижались губы,
И жжет лицо последняя слеза…
Их расстреляли на рассвете,
Когда еще белела мгла.
Там были женщины и дети
И эта девочка была.
Сперва велели им раздеться
И встать затем ко рву спиной,
Но прозвучал вдруг голос детский
Наивный, чистый и живой:
Чулочки тоже снять мне, дядя?
Не осуждая, не браня,
Смотрели прямо в душу глядя
Трехлетней девочки глаза.
«Чулочки тоже» - и смятеньем на миг эсесовец объят
Рука сама собой с волненьем вдруг опускает автомат.
Он словно скован взглядом синим, и кажется он в землю врос,
Глаза, как у моей дочурки? - в смятенье сильном произнес
Охвачен он невольно дрожью,
Проснулась в ужасе душа.
Нет, он убить ее не может,
Но дал он очередь спеша.
Упала девочка в чулочках…
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, что если б дочка
Вот здесь, вот так твоя легла…
Ведь это маленькое сердце
Пробито пулею твоей…
Ты Человек, не просто немец
Или ты зверь среди людей…
Шагал эсэсовец угрюмо,
С земли не поднимая глаз,
впервые может эта дума
В мозгу отравленном зажглась.
И всюду взгляд струится синий,
И всюду слышится опять,
И не забудется поныне:
Чулочки, дядя, тоже снять?"
Волки
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи, вблизи
Рыщут волки всю ночь напролет.
Разгораются волчьи глаза:
Сколько мяса людей и коней!
Вот одной перестрелки цена!
Вот ночной урожай батарей!
Волчьей стаи вожак матерый,
Предвкушением пира хмелен, -
Так и замер: его пригвоздил
Чуть не рядом раздавшийся стон.
То, к березе припав головой,
Бредил раненый, болью томим,
И береза качалась над ним,
Словно мать убивалась над ним.
Все жалеючи, плачет вокруг,
И со всех стебельков и листков
Оседает в траве не роса,
А невинные слезы цветов.
Старый волк постоял над бойцом,
Осмотрел и обнюхал его,
Для чего-то в глаза заглянул,
Но не сделал ему ничего…
На рассвете и люди пришли;
Видят: раненый дышит чуть-чуть.
А надежда-то все-таки есть
Эту искорку жизни раздуть.
Люди в тело загнали сперва
Раскаленные шомпола,
А потом на березе, в петле,
Эта слабая жизнь умерла…
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи вблизи,
Рыщут волки всю ночь напролет.
Что там волки! Ужасней и злей -
Стаи хищных двуногих зверей.
1943
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Все понял, понял все малютка.
- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать!
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь?
И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
1943
Давно в школе мы на День Победы читали стих до сих пор помню и плачу!
Их расстреляли на рассвете,
Когда вокруг редела мгла…
Там были женщины и дети,
И эта девочка была…
Сперва велели им раздеться
И стать затем ко рву спиной.
Но прозвучал тот голос детский,
Наивный, чистый и живой:
«Чулочки тоже снять мне, дядя?»
Не осуждая, не грозя
Смотрели прямо в душу глядя
Трехлетней девочки глаза
«Чулочки, тоже снять мне, дядя?»
В смятении На миг эсэсовец обмяк,
Рука сама с собой, с волненьем,
Вдруг опускает автомат.
Он словно скован взглядом синим.
И, кажется, он в землю врос:
- Глаза как у моей Неминьи-
Во мраке смутно пронеслось.
Охвачен он невольной дрожью,
Проснулась в ужасе душа.
Нет! Не убить её не может…
И дал он очередь спеша.
Упала девочка в чулочках,
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, что если б дочка
Твоя вот также здесь легла.
Вот это маленькое сердце
Пробито пулею твоей.
Ты - человек, не только немец;
Или ты зверь среди людей?
Шагал эсэсовец угрюмо,
Не поднимая волчьих глаз…
Впервые, может, эта дума
В мозгу отравленном зажглась.
И всюду взгляд её светился,
И всюду чудилось опять,
И не забудется отныне:
-Чулочки тоже, дядя, снять?
Они с детьми погнали матерей
и яму рыть заставили, а сами они
стояли, кучка дикарей, и хриплыми
смеялись голосами. У края бездны
выстроили в ряд бессильных
женщин, худеньких ребят. Пришел
хмельной майор и медными
глазами окинул обреченных…
Мутный дождь гудел влистве
соседних рощ и на полях, одетых
мглою, и тучи опустились над
землею, друг друга с бешенством
гоня… Нет, этого я не забуду дня,
я не забуду никогда, вовеки!
Я видел, плакали, как дети, реки
и в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами, как
солнце скорбное, омытое слезами,
сквозь тучи вышло на поля,
в последний раз детей
поцеловало, в последний раз…
Шумел осенний лес, казалось, что
сейчас он обезумел. Гневно
бушевала его листва вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился
вдруг, он падал, издавая стон
тяжелый. Детей вдруг охватил
испуг, прижались к матерям,
цепляясь за подолы. И выстрела
раздался резкий звук, прервав
проклятие, что вырвалось
у женщины одной. Ребенок,
мальчуган больной, головку
спрятал в складках платья еще
не старой женщины- она смотрела
ужаса полна-как не лишится
ей рассудка! Все понял, понял все
малютка!- Спрячь, мамочка, меня!
Не надо умирать! Он плачет и, как
лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
нагнувшись, подняла двумя
руками мать, прижала к сердцу,
против дула прямо… - я, мама,
жить хочу. Не надо мама, пусти
меня, пусти! Чего ты ждешь?
И хочет вырваться из рук ребенок,
и страшен плачь и голос тонок,
и в сердце он вонзается, как нож.
- не бойся, мальчик мой, сейчас
вздохнешь ты больн. Закрой глаза,
но голову не прячь, чтобы живым
не закопал палачь. Терпи, сынок,
терпи. Сейчас не будет больно.
И он закрыл глаза. И зааллела
кровь по шее лентой красной
извиваясь. Две жизни, на земь
падают сливаясь. Две жизни
и одна любовь. Гром грянул, ветер
свистнул в тучах, заплакала земля
в тоске глухой, о, сколько слез
горячих и горючих! Земля моя,
кражи мне, что с тобой? Ты часто
боте видела людское,
ты миллионы лет цвела для нас,
но испытала -ль ты хотя бы раз
такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
но выше подними великой правды
знамя. Омой его земля кровавыми
слезами, и пусть его лучи пронзят,
пусть уничтожат беспощадно тех
варваров, тех дикарей, что кровь
детей глотают жадно, кровь наших
матерей!
Они с детьми погнали матерей и яму рыть заставили, а сами они стояли, кучка дикарей, и хриплыми смеялись голосами. У края бездны выстроили в ряд бессильных женщин, худеньких ребят. Пришел хмельной майор и медными глазами окинул обреченных… Мутный дождь гудел в листве соседних рощ и на полях, одетых мглою, и тучи опустились над землею, друг друга с бешенством гоня… Нет, этого я не забуду дня, я не забуду никогда, вовеки! Я видел, плакали, как дети, реки и в ярости рыдала мать-земля. Своими видел я глазами, как солнце скорбное, омытое слезами, сквозь тучи вышло на поля, в последний раз детей поцеловало, в последний раз… Шумел осенний лес, казалось, что сейчас он обезумел. Гневно бушевала его листва вокруг. Я слышал: мощный дуб свалился вдруг, он падал, издавая стон тяжелый. Детей вдруг охватил испуг, прижались к матерям, цепляясь за подолы. И выстрела раздался резкий звук, прервав проклятие, что вырвалось у женщины одной. Ребенок, мальчуган больной, головку спрятал в складках платья еще не старой женщины- она смотрела ужаса полна-как не лишится ей рассудка! Все понял, понял все малютка!- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи. Дитя, что ей всего дороже, нагнувшись, подняла двумя руками мать, прижала к сердцу, против дула прямо… - я, мама, жить хочу. Не надо мама, пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? И хочет вырваться из рук ребенок, и страшен плачь и голос тонок, и в сердце он вонзается, как нож. - не бойся, мальчик мой, сейчас вздохнешь ты больн. Закрой глаза, но голову не прячь, чтобы живым не закопал палачь. Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно. И он закрыл глаза. И зааллела кровь по шее лентой красной извиваясь. Две жизни, на земь падают сливаясь. Две жизни и одна любовь. Гром грянул, ветер свистнул в тучах, заплакала земля в тоске глухой, о, сколько слез горячих и горючих! Земля моя, кражи мне, что с тобой? Ты часто боте видела людское, ты миллионы лет цвела для нас, но испытала -ль ты хотя бы раз такой позор и варварство такое? Страна моя, враги тебе грозят, но выше подними великой правды знамя. Омой его земля кровавыми слезами, и пусть его лучи пронзят, пусть уничтожат беспощадно тех варваров, тех дикарей, что кровь детей глотают жадно, кровь наших матерей!