Ароматно-теплая корочка хрустящая,
в каждой булке хлебушка, нам домой нести.
Детство босоногое, нас с собой зовущее,
просит тихим голосом - «Ну-ка откуси!»
Всё вроде было.
Состоялось.
И есть что вспомнить.
Но не с теми, с кем хотелось…
Не тогда.
Не там, где думалось.
Не в той свободе…
Ну, всё не то…
Хоть начинай с нуля.
Начни с нуля.
Перепиши, пока возможно.
Чтобы однажды, тихо сидя у огня,
сказать себе: - Да, это было. Точно.
- И это не отнимут у меня.
Обнять тебя и раствориться в сладчайшей нежности твоей…
- Прости, я не успел побриться, - бормочешь меж моих грудей.
Я ёжик щёк твоих колючих с любовью трогаю рукой,
Ты искренний, любимый, лучший, мой человече дорогой!
…Глаза открыла: запах твой хранит семейная подушка,
Вместо другой сидит медведь - тобой дарёная игрушка.
Руками мишку обниму и в нём тоску и боль упрячу,
С утра, умывшись, в храм пойду, там, пред иконами, поплачу…
Я только раз видала рукопашный,
раз наяву… и тысячи - во сне…
кто говорит, что на войне не страшно,
тот ничего не знает о войне…
Юлия Друнина.
Соседки носят шляпки, да косынки,
и в модных туфлях лезут на глаза,
а мне-экстравагантной пехотинке,
- милей всего пилотка и кирзА.
меня пленяет обмундированье,
мой карандаш- системы ППШа.
и атомным зарядом дарованья,
как двигатель, заполнена душа…
пусть кто-то, где-то демобилизован,
я остаюсь пожизненно в строю:
на ранней зорьке брЕжу трубным звоном,
перед трюмо - навытяжку стою.
стою в сугубо непреклонной позе,
держу эНЗе в походном казанЕ.
кто говорит, что я плетусь в обозе,
тот ничего не знает обо мне…
Сергей Смирнов, 1960 год.
Мне б капли собрать с твоих губ,
И терпким вином их запить…
Умыться словно росой,
Любовью тебя напоить…
Быть сладким нектаром с цветов,
И яркой звездою в ночи…
Как первый истошный крик,
Младенца что на груди.
Любить до стона: «Будь моей!».,
Отдаться сказав: «Я твоя!»…
Ласкать как в последний раз его,
И плакать от слов - «Навсегда!»
Мама, мама…
Какая прозрачная осень
Над светлеющим садом, над нашей сиренью…
Мам, давай мы у осени тихо попросим,
Чтоб укрыла наш мир лёгкой, ласковой тенью?
Чтобы выжили птицы, летевшие к Югу,
И вернулись… Без песен в апреле тоскливо.
Чтобы самую злую лохматую вьюгу
Тоже кто-то любил и считал бы красивой,
Чтобы сладко калина дозрела в морозы,
Чтоб согрелись ростки все земною любовью
И чтоб ранней весной зеленела берёза,
Что садили с отцом у тебя в изголовье…
Поменьше табака. И воспоминаний.
Мой ромашковый дом я скучаю вдали
По той роще берез, где поют соловьи.
Море желтых цветов, как шагнешь за порог
Там грустил и бродил по одной из дорог.
Аромат неземной, золотые лучи…
Там гуляют ветра, там поляны ничьи…
Разноцветным ковром поднимаются ввысь
Там, где счастье ушло и мечты не сбылись…
Васильковый букет собирал для одной,
Что не стала моей… ни судьбой, ни женой.
Вспоминаю порой те ушедшие дни,
Жаль, что через года не вернутся они…
Искры солнца в листве. Облака - не спеша…
И как будто к душе … прикасалась душа…
Белый клевер нас звал. Двадцать лет на часах…
И смешной паучок на твоих волосах…
Синева милых глаз, завиток у виска,
Ноги в каплях росы, платье цвета песка…
Все бы отдал теперь за улыбку твою…
Невозможно забыть то, что сильно люблю…
«Я пришел к вершине успеха в бизнесе. В глазах других, моя жизнь была символом успеха. Однако, помимо работы, у меня было мало радости в жизни. Наконец, мое богатство - это не больше, чем факт, к которому я уже привык. На данный момент, лежу в кровати в больнице и вспоминая всю мою жизнь, я понимаю, что все похвалы и богатство, от которых я был так горд, стали чем-то незначительным в неминуемой смерти. В темноте, когда я смотрю на зеленый свет на оборудование для искусственного дыхания и слышу все звуки механики, я чувствую дыхание близости смерти. Только теперь я понимаю, после того, как у меня достаточно денег, чтобы остаток своей жизни, что мы должны следовать другим целям, которые не связаны с богатством. Должно быть что-то более важное: Например, рассказы о любви, искусство, мечты из моего детства. Постоянная гонка за наживой превращает человека в марионетку. Это случилось и со мной. Бог наделил нас чувствами, чтобы мы могли рассказать о своей любви близким.
Богатство, которое я нажил в своей жизни, я не могу взять с собой. Все, что я унесу с собой, - это лишь воспоминания, связанные с любовью. Вот настоящее богатство, которое должно следовать за вами, сопровождать вас, давать вам силы идти дальше. Любовь способна преодолеть огромные расстояния. У жизни нет пределов. Достигайте высот, которые вы хотите достичь. Идите туда, куда зовет вас сердце. Это все в ваших руках. Имея деньги, вы можете нанять кучу людей,
которые будут возить вас, делать что-то по дому или работе. Но никто не возьмет ваши болезни на себя. Материальные вещи, которые мы упускаем, еще можно найти, заработать, отыскать. Но есть одна вещь, которую никогда не найдешь, если ты ее потерял. Это жизнь. Неважно, сколько вам сейчас лет и чего вы добились. У нас у всех наступит день, когда занавес опустится вниз… Ваше сокровище - это любовь к семье, возлюбленному, близким, друзьям… Берегите себя. Заботьтесь о других».
Когда прощаюсь я с тобою,
Я размышляю о сегоднем…
дне.
Которого не будет вновь.
Ты обнимаешь и уходишь -
И нежно крикнув мне «прощай».
Но так лаского, и так робко.
А я слежу, как ты уходишь в даль.
Ты испарился, ты негоден.
Как мне найти Вас вновь?
Тебя не будет в этом мире!
Тебя не будет вновь.
А только в мире сновидений,
А мире снов.
В годовщину расстрела Мейерхольда хочу поделиться историей Зиновия
Гердта … которую очень люблю.
«На дворе стоял
тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришел в полуподвальчик в Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко
(денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую
немедленно влюбился. Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила
(«простынете, молодой человек, только начало марта»).
Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего
утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не смогла.Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: «Я вас
приглашаю».
- Это невозможно, - улыбнулась милая женщина. - Билетов давно нет…
- Я вас приглашаю! - настаивал Зяма.
- Хорошо, - ответила женщина. - Я приду.
Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда. Прямо
из полуподвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы
тот был дома. Небо услышало эти молитвы. Зяма изложил суть дела - он уже
пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках
Мастера! Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нем волшебные
слова «подателю сего выдать два места в партере», не без шика
расписался и, выдрав листок, вручил его юноше. И Зяма полетел в театр,
к администратору.
От содержания записки администратор пришел в ужас. Никакого партера,
пущу постоять на галерку… Но обнаглевший от счастья Зяма требовал
выполнения условий! Наконец компромисс был найден: подойди перед
спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придет…
Ожидался съезд важных гостей.
Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий
Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришел поэт Джек
Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма
оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на юбилейном спектакле. И тут же проклял все на свете. Вокруг сидел советский бомонд: тут
Бухарин, там Качалов… А рядом сидела женщина в вечернем платье,
невозможной красоты. На нее засматривались все гости - и обнаруживали
возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого… По всем параметрам, именно этот
подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале…
Гердт, одаренный самоиронией от природы, понял это первым. Его милая
спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась
ситуацией.
Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс
между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд.
Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошелся по бомонду,
поговорил с самыми ценными гостями… И тут беглый взгляд режиссера
зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену -
и вошел в нее с безошибочностью гения.
- Зиновий! - вдруг громко воскликнул он. - Зиновий, вы?
Все обернулись.
Мейерхольд с простертыми руками шел через фойе к шестнадцатилетнему
подростку.
- Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берете трубку…
(«Затруднительно мне было брать трубку, - комментировал это Гердт
полвека спустя, - у меня не было телефона». Но в тот вечер юному Зяме
хватило сообразительности не опровергать классика.)
- Совсем забыли старика, - сетовал Мейерхольд. - Не звоните, не заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить!
И еще долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным
Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломленной красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!
«После антракта, - выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий
Ефимович, - я позволял себе смеяться невпопад…» О да! если короля
играют придворные, что ж говорить о человеке, «придворным» у которого
поработал Всеволод Мейерхольд?
Наутро шестнадцатилетний «король» первым делом побежал в дом к благодетелю. Им надо было о стольком поговорить! Длинного разговора,
однако, не получилось. Размеры вчерашнего благодеяния были известны
корифею, и выпрямившись во весь свой прекрасный рост, он - во всех
смыслах свысока - сказал только одно слово:
- Ну?
Воспроизводя полвека спустя это царственное «ну», Зиновий Ефимович
Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим
на Мейерхольда…"
Кролика есть нельзя, он пушистый. Курочку можно, ее не жалко.
Здесь были мы назад пятнадцать лет,
и на двоих один велосипед
размеренно скрипел звездою ржавой -
тяжёлый и немодный нофелет,
оставшийся ещё от той державы…
Май пикниками пах. И пахнет вновь.
И топчет утку селезень. Любовь…
Но Яуза теряется в болотцах,
и рубчатый на влажной тропке след
забыл другой, не наш велосипед,
а наш… Он обещал: ещё вернётся.
Ещё не раз: цветение воды,
оцепененье, таянье…
А жженье
откуда это?
Милая, звезды
далекое - той самой - приближенье.
Эххх. черешня первая пошла!!!
Кусается, дороговата… Но так манит… мммм.
Купила, отвела душу…
Сижу довольная. вспомнила песню, которую мама частенько напевала когда-то давно:
Из-за вас, моя черешня,
Ссорюсь я с приятелем.
До чего же климат здешний
Hа любовь влиятелен!
Я тоскую по соседству
И на расстоянии.
Ах, без вас я, как без сердца,
Жить не в состоянии!
Ты над могилою сырой
В слезах, родимая, не стой,
Ведь, чувствуешь - тебя люблю,
Меня там нет и я не сплю:
Я - в чистом поле ветра бег,
Я - с неба серебристый снег,
Я - в нивах вставшая заря,
Я - теплый ливень сентября.
Когда проснешься поутру,
Я - стриж, затеявший игру,
Несясь сквозь яркие лучи.
Я - звезд мерцание в ночи.
Ты над землею не рыдай -
Не в ней, не в ней мой новый край.