На войне опытные и матёрые обводят молодых и глупых вокруг пальца, заставляя их убивать друг друга.
Мы не будем грешить перед небом,
нет проблемы у нас, давно с хлебом,
но от злобы людской нету спаса,
слышишь, точат клыки, хотят мяса.
-Рыжий! Беги, Рыжий!!!-орал Мишка и нёсся по лужам хлюпающими ботинками. Дождь хлестал по лицу, ледяными струями проникал за шиворот, но Мишка не замечал ни липкой грязи, облепившей его ноги, ни холодных брызг воды. Его несли страх и голод.
Рыжий Ванька явно отставал. Шестилетний пацан, прижав к груди размокшую буханку ржаного хлеба, вытаращив голубые глаза, очень старался, бежал вслед за Мишкой, боясь уронить драгоценную ношу, но полы пальто, длинные, явно не по росту, мешали бежать, ноги путались, и Рыжий только хрипел:
-Мишка, я сейчас! Подожди, Мишка! Я сейчас…
В пятидесяти метрах от них стоял раскрытый фургон, который привозил хлеб в казармы. Двое немцев в серых шинелях с любопытством смотрели, как грузный фельдфебель интендантской службы, разбрызгивая сапогами воду, скакал через лужи за двумя мальчишками.
Оставшиеся у фургона громко хохотали, что-то кричали толстяку, тем самым явно подзадоривая его.
-Рыжий! Беги, Рыжий!!- орал Мишка и улепётывал прочь.
-Мишка, я сейчас… Мишка…я…
Но тут фельдфебель догнал Рыжего Ваньку и ударом приклада в голову свалил мальчика на землю.
Рыжий молча упал лицом в грязь. Хлеб вывалился из его рук, мокрой массой развалился в луже. Вода в луже стала красноватой.
-Russisches Schwein! Auch die Kinder hier die Schweine!- плюнул фельдфебель, повернулся и тяжело, с одышкой побрёл назад, пригнувшись от холодного дождя.
Когда фургон уехал, Мишка подошёл к Рыжему. Мальчик лежал на животе, повернув голову в бок и смотрел куда-то голубыми глазами. Кровь из раздробленного черепа смешалась с дождевой водой и мокрым хлебным мякишем. Очень хотелось есть.
На строительстве разбомбленной ткацкой фабрики работали в основном военнопленные. Немцев, одетых в лохмотья, пригоняли сюда рано. Едва занимался рассвет, они, тощие и грязные, таскали кирпичи, расчищая место от развалин старых корпусов, копали траншеи, разгружали щебень. Охраняли их не то, чтобы очень щепетильно. Конвойные приглядывали, конечно, но и так понятно, куда они убегут? Войне капут. Гитлер капут. Давай, вермахт, строй что разрушили. И спасибо скажите, что к стенке не поставили, сволочи фашистские.
Мишка сегодня пировал. Наконец выдали паёк. Хлеб и тушёнку. Жить можно. Учитывая, что мамане вроде полегче стало. Так-то понятно, туберкулёз дело такое. Сегодня лучше, завтра не очень. Одну банку тушенки надо бы на молоко выменять.
Мишка шёл мимо развалин фабрики, срезая путь до Первомайской. Он всегда так ходил.
-Эй!-неожиданно раздалось откуда-то из-за полуразрушенной стены.
Мишка повернулся.
В стенной пробоине стоял немец. Худой, в засаленной шинели, плечи завёрнуты в какой-то бабский платок.
-Эй, киндер… мальшык! Хлеб! Я! Брод! Хлеб кушать! Bitte!
-Чего?-Не понял Мишка
-О, verstehst du nicht? Хлеб! Я хочьу хлеб! Ich bin sehr hungrig und krank Хлеб! Ам-ам! Голёдни!
Мишку накрыло. Немец просил хлеба. Тощий, больной, жалкий немец. Практически живой труп.
Мишка вынул из холщовой сумки буханку. Отломил горбушку.
-На!- протянул немцу- Ты хочешь жрать, да?
Немец заморгал белесыми ресницами, протянул грязные руки к горбушке.
Мишка одёрнул руку назад.
Немец непонимающе посмотрел в лицо парню:
-Warum? Ich verstehe es nicht… Не понимать… Хлеб…
-Хлеб?- тихо спросил Мишка. Перед ним стоял не тощий военнопленный-попрошайка. Он видел толстого фельдфебеля, плюющего под ноги, где смотрит мёртвыми голубыми глазами Рыжий Ванька.
-Я, я, хлеб!- криво улыбнулся жёлтыми зубами немец.
Мишка протянул руку с горбушкой, тот протянул руки навстречу. И когда немец почти уже схватил трясущимися пальцами заветный хлебный кусок, Мишка разжал ладони, и горбушка упала прямо в мутную грязную лужу у его ног.
-Жри, фриц! Жри, свой хлеб!
Немец бросился на землю. Упал, распластался над лужей, узловатыми пальцами стал выковыривать тут же размокший хлеб из воды и есть прямо с грязью и водой, воняющей тухлятиной.
Мишке не мог смотреть на это. Он повернулся и не оглядываясь пошагал прочь. Очень хотелось плакать. И Мишка заплакал. Стыдно Мишке не было
Да что вам Дом? Оставьте этот дом -
Там ничего. Там нет ни стен, ни крыши -
Горелый остов. За чужим окном
Кусок обоев ветерок колышет.
Воронку засыпает во дворе
Лебяжий пух - кружит-метёт позёмка.
Лишь пёс живой в собачьей конуре
Скулит тихонько, глядя на обломки…
Да что вам Храм? Когда напополам
Страна, земля и всё, чем прежде жили…
Сжигают в крематориях дотла.
«Остатков хирургических» могилы
Плодят в степи. Она обречена -
Страна, что пожелала крови детской.
В подвале киборг шепчет «отче наш…»
Не сняв креста, стрелявший по Донецку.
Да что вам Жизнь? Взрослеющий пацан
Твердит не в классе - Родина навеки!
Война - и уважению к отцам,
И свойству оставаться человеком
Сама научит. Незачем скакать,
Обозначая свастиками трусость.
И это неизменно - на века,
Когда живёшь и думаешь - по-русски.
Да что вам Мир? Да что вам честь и мир?
Когда переиначивая факты
Вы глушите и совесть, и эфир…
Я не могу писать об этом. Прав ты.
Там во дворе - росла одна лоза
Теперь и та расколота на части…
Ком в горле. Боль. Хочу ещё сказать -
Посёлок, вроде, назывался «Счастье».
Я на этой стократно проклятой войне,
Лишь тобою живу и тобою дышу на Земле,
Заклинаю тебя всем, что дорого в жизни тебе -
Возвращайся ЖИВЫМ! Даже если придешь не ко мне…
Даже если разлука стоит на всем нашем пути,
Ты разлучницу-смерть, мой любимый, сумей обойти,
Мне бы знать, что ты жив, что ты ходишь по этой земле,
Возвращайся ЖИВЫМ! Даже если придешь не ко мне…
Пусть другие бегут, знаю я - не свернешь ты назад,
За тобою сама я спущусь даже в кромешный ад,
Я тебя отмолю, не отдам этой страшной войне,
Возвращайся ЖИВЫМ! Даже если придешь не ко мне…
Когда страшно и пули свистят над землей,
Стану Ангелом, тем, что тебя заслоняет собой,
И когда стихнут взрывы и мир воцарит на Земле,
Ты вернешься ЖИВЫМ! Ты вернешься, ЛЮБИМЫЙ, ко мне!..
Лето выдалось просто чудесное. Давно не было такого лета. Было тепло, даже жарко. Июль носился вихрастым ветерком и колыхал высокие травы, спугивая с камышей глазастых стрекоз.
- И что бы вы подумали мне нравится в этом лете? Нет, деточка, купаться мне уже давно нельзя. Вы же видите как я хожу. Доктор Фильковский, дай ему Бог здоровья, сказал, что у меня радикулит. Так вы знаете, я ему верю. Доктор Фильковский это таки такой хороший доктор, что я вас умоляю! Опытный человек! Он еще лечил мою покойную тещу Ривву Моисеевну. Она правда потом все равно померла, но совсем не от этого. Мы все когда-нибудь помрем, деточка. Ребе Гурвиц говорил, что нас всех ждет на небе Господь. И знаете что я думаю по этому поводу? Я таки думаю, что угодить ему также трудно, как моей теще. Зачем Богу надо было отпускать людей на землю, если он очень сильно ждет нас на небесах? Ой вэй, я же вам таки говорил про лето. Так вот в лете мне больше всего нравится это самое небо. Вы разве видели когда-нибудь такое небо, кроме как летом? Если вы скажите за видели, таки я вам не поверю и подумаю, что вы крутите мне бейца. А зачем вам крутить бейца глупому старику? Вам этого, деточка, не зачем.
-Диду та йди вже швидше, голова вид тебе болить…
-Иду, иду, деточка. Вы уж извините, но вже швидше не могу. Я же говорю, что у меня радикулит, вы что не видите за мою ногу? Это уже лет десять не нога, а одно название. Да и потому куда мне спешить? Думаете я не знаю, куда вы меня ведете, деточка? Туда же, куда и доктора Фильковского, дай ему Бог здоровья. А у меня таки больше сомнения, что с неба на землю вид лучше, чем наоборот, так что я иду как могу, хуже мне уже все равно не будет…
-Там в слободи жида спиймали. Ти, Петре, давай вже сам стрельни його в лиси, не в комендатуру ж цього дида тягнути. Та й не партизанив вин. Так, жид и все.- Степаныч поднялся с лавки, потянулся, подошел к столу и взяв крынку, стал жадно пить молоко, струйки которого белым побежали по его небритому подбородку.
-Так за що його, якщо вин не партизанив?-Петр, совсем еще молодой полицай в новеньком сером кителе пожал плечами и глупо улыбнулся.
- Та чорт його знае за що! Стрельни його и все. Наша справа щенячий, сказали, що робимо. А пытання задаваты не привченый. Гер Шульц наказав всих жидив на розстрил, значить на розстрил. Начальству виднише. Молодый ты ще питання ставыты! Молоко будешь? Давай пый и йди выконуй!
Петр выпил из крынки молоко, вытер рот рукавом, подхватил стоявшую в углу винтовку и вышел из хаты.
Жида было жалко. Сухенький, хромоногий старик, осторожно озираясь по сторонам, бесшумно закрыл за собой дверь сараюшки и поднял голову вверх, словно пытаясь что-то рассмотреть в высоком пронзительно-голубом июльском небе.
-Здравствуйте деточка, вы таки уже?
-Шо вже?- не понял Петр
-Уже за мной- улыбнулся жид.
-Ну так, за тобою… за вами- ответил Петр.
Повисла неловкая пауза.
-Ну так что же вы стоите, как в очереди по талонам? Если вы уже за мной так ведите- нарушил молчание улыбнулся старик.
-Пишов!- опомнился Петр.
Так они уже три четверти часа шли по лесу, старик рассказывал свои майсы, а Петр шел за ним, не решаясь остановиться.
-Послушайте, деточка, вы только не обижайтесь- опять заговорил старик- Но кажется, что мы зашли как-то очень далеко. Я очень волнуюсь, что вам будет далеко возвращаться назад. Вы же знаете, какое сегодня время? Так я вам скажу за какое сегодня время? Сегодня такое время, что очень не спокойно. Все хотят кого-то подстрелить. У нас в местечке до советской власти, дай ей Бог здоровья, был такой Нёма Шейгец. Так он тоже был не прочь кого-нибудь подстрелить. Ну, так его хотя бы можно было понять. Он стрелял людей, у которых можно было что-то взять. Но в конце концов его тоже подстрелили городовые, когда Нёме пришла в голову мысль ограбить почтамт. Я вам так скажу, это была не очень умная мысль, за ограбить почтамт. Просто Нёма немножко очень сильно обнаглел и перестал опасаться. А что бывает с евреем, который перестает опасаться? Тоже самое, что и со мной. Вы знаете что, деточка, и что вам не нравится эта полянка? Это же чудо, а не полянка. Это картина маслом, а не полянка. Давайте уже остановимся и вы сделаете то, что надо. У меня нога уже отваливается, чтобы ходить долго, как по херсонской набережной.
Петру нестерпимо захотелось курить. Так сильно, что он сглотнул слюну и нащупав рукой в кармане кителя кисет, коротко отрезал:
-Сидай!
Старик вскинул брови:
-Сесть?
-Сидай, казав!
Старик послушно опустился на траву.
Петр достал кисет, свернул цигарку и глубоко затянувшись, закрыл глаза.
Березовая полка исчезла, оставляя в ушах только птичье щебетание и шум клейкой листвы.
Старик сидел рядом, глядя в ослепеительно-голубое небо, словно пытаясь что-то высмотреть там, в вышине, а может быть просто разглядывая толпившиеся в лазури маленькие овечки облаков.
-Ты старый, це… давай, йды звидсы. А краще бижы!- вдруг сказал Петр, щелчком выбрасывая окурок.
-Простите, деточка, что?- не понял старик
-Що тоби не зрозумило, диду?! Бижы я сказав! -вскочил с травы и заорал Петр!- Ну, швыдко! Бижы звидси, щоб я тебе не бачыв!
-И как же я побегу, деточка, я же вам таки сказал за ногу…
-Бижы!Бижы!- Петр замахнулся на старика прикладом винтовки- Бижы чорт старый! Ну!
Старик, не вставая, на четвереньках попятился:
-Деточка…деточка…как же вы так? Ой вэй… Дай вам Бог здоровья…
Он поднялся и как мог быстро заковылял к роще, начинающейся на другом концу поляны.
-Швыдче!-Заорал Петр и вскинул виновку.
-Бегу, деточка… я бегу… у меня нога, просто у меня нога…
И тут раздался выстрел. Старик дернулся телом вперед и упал в изумрудную траву.
Лето выдалось просто чудесное. Давно не было такого лета. Было тепло, даже жарко. Июль носился вихрастым ветерком и колыхал высокие травы, спугивая с камышей глазастых стрекоз.
Бомб вы не бойтеся, дети.
Верьте, что грозный «Калибр»,
Город ровняя со степью,
Целил в проклятый ИГИЛ.
По работяге-папаше,
Что в бензовозе сгорел
Не убивайтесь так тяжко -
Он был пособник ДАИШ.
Вытрите горькие слёзы
И прошепчите судьбе:
«Это для нашей же пользы.
Путин, спасибо тебе»!
На войне нет бронхита.
1
Что ты брат лихой, голову склонил
Словно этот бой выше всяких сил
Словно этот день не дано прожить
Просто заряжай, будем снова бить
ПРИПЕВ
Чья же в том вина, что опять война
И её испить предстоит сполна
Что теперь гадать, в этот тяжкий миг
Надо прикрывать нам отход своих…
2
Вражий авангард, злой судьбы каприз
По броне снаряд срикошетил вниз
Знать не по зубам всё же наш «КВ»
Лишь пылает там, на сырой траве
3
Там, в колонне дым, среди танков - смерть
Что должно сгореть, то не будет тлеть
Им в земле чужой, предстоит лежать
А мы на родной будем побеждать
4
Окружили нас, и снарядов - град
Вот он смертный час, нет пути назад
Пусть идут враги, сворой волчьих стай
Им вернут долги, экипаж прощай
Украина, г. Николаев, 29 -31 декабря 2015 г.
Была осень… Украинцы строили забор для защиты от России.
Россия стреляла крылатыми ракетами по ИГИЛу за 900 км. через Иран и Ирак…
А украинцы все строили свой забор…
Звучит тревожный набат,
готовится новый штурм.
На брата - с оружием брат,
потеряны совесть и ум.
Цветут беспечно сады…
Как хочется жить весной!
Дыханье страшной беды,
смертельный огонь стеной.
Дрожит и плачет земля,
глумится предатель-дым.
Умылась кровью заря…
Как клятва: «мы… не простим!»
Сжигают, бьют и гнобят,
хотят «подавить» людей.
Над Вами огненный «град» -
а больно России всей.
Мы жили мирно и счастливо,
Пока не началась война.
Подумать только - ридна нэнька
Нас убивает не щадя.
Кто по возможности уехал
Всё бросил - дом и край родной,
Осталось много, даже дети
Ночуют на передовой.
Желудок сводит от блокады
Без выплаты и без еды,
И только взрывы и снаряды
На всю округу лишь слышны.
Вон в дом попало, да и в школу,
А садик в щепки разнесло,
Полно осколков по дороге,
Забор волною унесло.
Звенит сирена - где-то в небе
Опять летит к нам самолёт,
И бомбы сыпятся на город
Возможно нас сейчас убьёт.
Мы выстоим, уж много было
Да стерпим боль, которая у нас,
И будем праздновать победу
За нашу жизнь и за Донбасс!
Комната прокурена, режет дым глаза;
В банке из-под соуса мирно спит гюрза;
За столом сидит майор, нервно пьет вино,
Словно зайчик солнечный орден у него…
Сам себе теперь судья, отставной майор,
Знает он, что знать нельзя, отставной майор,
Видел смерть в чужих глазах, отставной майор,
У него на сапогах пыль афганских гор…
Нет детей, и нет жены, только гром побед;
За ночь разлетается пачка сигарет;
Костыли да свежий шрам поперек груди,
И не ведает майор, что там впереди…
Сам себе теперь судья, отставной майор,
Знает он, что знать нельзя, отставной майор,
Видел смерть в чужих глазах, отставной майор,
У него на сапогах пыль афганских гор…
Его слова обладают мощью, властью убеждения, четко сформулированы, они несут конкретную цель. И у меня нет сомнений в том, что он убедил многих людей своими затейливыми мыслями. Надежда на будущее, которое казалось навсегда потерянным. Вдохновение в блеклом мире, которому нечего предложить. Он прирожденный лидер. Талантливый оратор.
Но я с трудом верю ему…