О, Господи! Спаси и сохрани!
Не дай, Всевышний, усомниться в Вере! -
молились перед гибелью они
в горящем, словно факел, БэТээРе.
А может, не молились. Был ли прок
в молитве той, когда на мушке люки?
Скорей, по-нашенски: - ну, прощевай, браток!
Или попроще: - да пошли вы, суки!
Гадать не стану. Дара нет во мне.
Да и, наверное, теперь уже некстати.
Но по душе моей, напалмом по броне,
последние слова: - не забывайте!
Пожелаю нам мирного неба,
Чтобы дети не знали войны,
Чтобы досыта ели хлеба,
И память достойно несли.
Чтобы слезы не зря роняли
Под песни военных лет,
Прадедов так страшно ломали…
Их подвиг годами воспет!
Пожелаю нам умной истории,
Без трагедий и жутких потерь.
Достойно прожить не в теории,
45 открыл в счастье дверь!
Такое впечатление, что по дорогам нашей области прошла война…
И, судя по скромным двух - трехэтажным коттеджам на обочинах, в ней есть победители…
Прошу - не ругайся, но я теперь тоже курю. Сама не заметила - как-то легко научилась… Наташенька встала - поди, помогла божья милость, а Мишка, по-прежнему, пальцем дырявит ноздрю. За нас не волнуйся - картошки мешка полтора. Немного муки. С ней труднее, но я экономлю. А немцы, я слышала, вроде б, уже под Коломной. Не знаю куда, но с детьми подаваться пора.
А впрочем, всё это, наверно, не больше, чем слух. О страшных потерях, о зверствах проклятых фашистов… Но колют под сердце слова новобранцев ершистых: «повыбьем из гадов арийский заносчивый дух»…
За то, что рожали их, матери чуют вину. И плачут, и крестят сутулые спины подростков.
Отдать на погибель кровиночку, ох, как непросто. Они ж понимают, что дети идут на войну…
Прошу тебя, милый, хороший мой - только вернись.
Мне Валька-соседка на картах вчера нагадала, что вместе бубновый король и червовая дама. А с ними детишки. И все веселятся, кажись.
А строчки корявые. Всё оттого, что реву. Ты, милый, такой молодой. Да и я молодая.
В косички вопросов ответы свои заплетая, я слышу надрывной сирены убийственный звук…
Истрёпаны судьбы на старом тетрадном листке,
истлевшие линии жизни - потёртые сгибы.
Могли ещё жить эти люди… Конечно, могли бы…
Но смерти плевать, сколько зёрен в её колоске…
Двадцать один - ноль пять, довольно темновато.
Что в этом блиндаже? - Сам чёрт не разберёт.
Гранату бы туда. Да кончились гранаты.
И старшина, кивнув, скомандовал - Вперёд.
Дышала холодком угрюмая пещера
И я нырнул в неё как в омут головой.
(Четыре мужика - немецких офицера,
И крохотный пацан - советский рядовой)
Я замер на момент, пытаясь присмотреться,
Дал очередь на звук и снова кувырком.
Вертелся в темноте среди вопящих немцев
Злым шестнадцатилетним маленьким хорьком.
И в этой пляске смерти, в автоматном гуле,
Я инстинктивно краем слуха отмечал,
Как чмокали во плоть вонзавшиеся пули,
Как, умирая, кто-то «О, майн гот!» кричал.
Всё стихло. Старшина с трофейной зажигалкой
Вошел и огонёк поднял над головой,
Высвечивая окровавленную свалку.
И одного в углу, что был ещё живой,
Зажав дыру в груди, смотрел тоскливым взглядом
И широко открыл в беззвучном крике рот…
Ударил я его по голове прикладом.
За пережитый страх… За батю… За народ…
Потом мне, как-то вдруг, так захотелось к маме,
Что пусть меня простит отечество моё.
Я пил из кружки спирт, стуча о край зубами,
И слышал разговор сквозь полузабытьё:
- Не надо лейтенант, пусть парень отоспится.
Я сам ему налил, он раньше-то не пил.
Он в блиндаже сейчас… троих матёрых фрицев…
И одного прикладом досмерти забил…
Закончилась война, я, слава богу, выжил.
Нет с западного фронта больше новостей.
Я сам построил дом с резным коньком на крыше.
И посадил свой сад. И вырастил детей.
Я плакал от потерь и праздновал удачи,
Но только до сих пор живёт в моей душе
В науке убивать поднаторевший мальчик,
Стреляющий на шорох в тёмном блиндаже.
Он сказал: «Я вернусь, сестрёнка,
Ничего со мной не случится»,
Засмеялся легко и звонко:
«Вот прогоним проклятых фрицев,
Ещё месяц-другой - не больше,
И вернусь я к тебе и к маме".
…А война уж пылала в Польше,
И горела земля под ногами.
А на Киев падали бомбы,
Люди прятались по подвалам.
В стороне он остаться не смог бы,
Всё-равно б на фронт убежал он.
И ушёл парнишка безусый
За страну сражаться родную…
Только в Киев родной не вернулся -
Он геройски погиб, воюя…
Не поверили похоронке
Ни сестра его и ни мама…
Он сказал «я вернусь, сестрёнка!» -
Так вернётся - поздно иль рано.
Но, увы, не случилось чуда,
Не вернулся домой он оттуда.
…Мамин дядя был тот парнишка.
В честь него назвала я сынишку.
Пожелтевшая фотокарточка,
Где я вижу тебя, мой дедушка.
Ну, а рядом с тобою - бабушка.
Вы моложе меня теперешней.
На коленях - мой дядя, маленький,
Рядом - девочка, платье белое.
Это - тётя, теперь уже старенькая,
Ну, а папы тогда ещё не было…
Вы весёлые и красивые,
И глаза ваши счастьем светятся…
Ворвалась война в жизнь счастливую -
И нам с вами не выпало встретиться.
Забрала вас война проклятая,
Где могилы ваши - неведомо.
Не дожили до сорок пятого,
Не дожили до года победного…
Ты остался под Сталинградом
В то суровое лихолетье,
Был сражён фашистским снарядом,
Смертью храбрых пал в сорок третьем…
Вскоре бабушки тоже не стало -
Тиф и голод её убили.
Пайку детям она отдавала -
Дети плакали, хлеба просили.
Мать, от голода деток спасая,
Отдавала последние крохи,
О себе самой забывая,
До конца, до последнего вздоха…
Дети ваши в детдоме выросли.
Чудом выжили, пухли с голоду.
Все лишенья и тяготы вынесли.
Честь свою сберегли они смолоду,
Несмотря на долю сиротскую,
Все людьми они стали достойными,
Все по чести жили, по совести…
Только больно, дедушка, больно мне.
Только горько мне, горько, бабушка…
И я глажу рукою бережно
Пожелтевшую фотокарточку…
Вы моложе меня теперешней…
Я помню начальные классы,
Асфальт раскаленный, как печь,
Моя озорная гримаса,
На уровне папиных плеч.
И вот впереди ветераны,
Раздалось повсюду - «Ура!»
И мама дает мне тюльпаны -
Встречать ветеранов пора.
…Уходят от нас ветераны,
Уходят, но держат свой строй.
Войны бесконечные раны
Свежи, как тюльпаны весной.
И пусть за власть воюют дураки,
И ради денег сжимают кулаки…
«Пускай дают Богу разные имена,
Но я то знаю, истина на всех одна!»…
Делай на войне то, что противник почитает за невозможное.
Серебро вдруг станет скоро пулей,
Зародившись в недрах автомата,
Пролетит в мгновении от жизни,
Угодив в лоб бравого солдата.
На заводе где-то безмятежно,
Мастер сделал эту смерть по форме,
Что ни час, то новые убийцы,
Все по норме, по стандартной норме.
Мимолетно пролетев сквозь мили
Станет в ад солдату страшным туром.
Обойдя другие жизни мимо,
Лишь его заметит пуля-дура.
-Милый, любимый мой мальчик,
над нами тревожное небо,
один на двоих кусок хлеба
и кончился боеприпас…
А если мы детям расскажем,
как нам доставалась победа…
как думаешь, кто-то оценит?
Как думаешь, вспомнят о нас?
Не спи, разговаривай, мальчик…
(рукой расстегну гимнастерку.
Пускай, непосильная ноша
для женщины русский солдат),
Мы будем еще на гражданке
хлестать генеральскую водку
за чистое, мирное небо,
глядя на победный парад.
Затянутся рваные раны,
тревожные сны растворяются,
спокойно взлетят канонады
салютом в полночную высь…
Прошу, разговаривай мальчик,
ведь это так важно - остаться
живым на ладонях у смерти,
даря своей Родине - жизнь!
Я не хожу на утренники в школу,
Чтоб ложу ветеранов «украшать»,
Хоть каждый год весной, для протокола,
Меня не забывают приглашать.
Теряюсь я, когда, при всём народе,
Мне задаёт вопросы пионер
Об орденах, что заслужил на фронте
И о моих медалях. Например,
Мне сложно объясниться - как награду
Я получил за Курскую дугу,
Врать не хочу, а горестную правду
Рассказывать детишкам не могу.
Рассказ о Курске - горькая пилюля.
Мне в сорок третьем быть там «повезло»
С шестнадцатого жаркого июля
И по двадцать четвёртое число.
Там, загнанная в гиблые болота,
Удерживая вражеский напор,
Уткнулась мордой матушка пехота
В брусничный малахитовый ковёр.
Ведь не расскажешь детям, в самом деле,
Как умер Сашка, корчась и хрипя.
Как девять дней мы ничего не ели,
Не спали и ходили под себя.
Как к нам приполз посыльный от комбата,
Приказ о награждении достал,
Привстал, спросил - «Ну как вы тут, ребята?»
И снайперскую пулю схлопотал.
Как немцы вновь и вновь атаковали
Спокойно, методично, день за днем,
А в паузах в болото трамбовали
Нас миномётным навесным огнём.
Как, ползая вдоль нашей обороны,
Я, сквозь голодный, войлочный туман,
Среди червей выискивал патроны
В карманах неживых однополчан.
Спустя неделю мне уже казалось,
Что пролежу в болоте до седин,
Что никого в России не осталось
И я воюю с немцами один.
В конце, уже без ориентировки,
Стрелял по силуэтам вдалеке.
Остались от меня - прицел винтовки,
Да напряженный палец на курке…
Так я и бился с немцем - по-пластунски.
И мне ужасно стыдно оттого,
Что для победы под Великим Курском
Я, в сущности, не сделал ничего.
Смотрю, как рассуждает о наградах
Какой-нибудь седой, почтенный муж,
Как истреблял он тысячами гадов
Из пулемётов, танков и катюш,
Как гордо, боль и страх превозмогая,
Громил он ненавистного врага.
Наверное ещё одна, другая,
Была в России Курская дуга.
Как разглядеть за днями
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след…
На батарее
были сплошь -
девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая чёлка
над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне…
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне.
И старшая,
действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! -
И -
залп!
И тут они
заголосили,
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы вся бабья боль
России
в девчонках этих
вдруг отозвалась.
Кружилось небо -
снежное,
рябое.
Был ветер
обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя,
он был слышней разрывов,
этот плач!
Ему -
протяжному -
земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. -
И снова:
- Батарея-а-а! -
И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели
неправдоподобно жарко
четыре чёрных
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали
и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность
венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя - навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала…»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать
в родильном
доме:
«Ой, мамочка!
Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье
полной тишины…
…Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем,
кто сам пришёл
с войны.
Спасибо, дедушки мои, за долгожданную Победу, которую Вы всем нам принесли!
Спасибо, бабушки мои, что верили в Победу дедов и ждали их с войны!