ПИСЬМО СЕСТРЕ
Привет, сестренка. Как твои дела?
Давно, Ириш, не виделись с тобою.
Хоть кажется, будто вчера была,
Но вновь живу надеждою одною.
А помнишь, посидеть любили мы И говорить могли до самого утра?
О том, что есть или о днях былых,
О том, что жизнь друг с другом развела.
Меж нами более двух тысяч верст
И укрывают разные нас крыши,
Но голосом веселым или полным слез
Я позову - меня всегда услышишь.
Ты старше и умней, к тебе всегда
Иду за верным, правильным советом
И рассудительность твоя и прямота -
Помощники мне в поиске ответа.
Так много хочется тебе сказать!
Но слов не нахожу тех, нужных самых.
А может, лучше промолчать?
Ты ведь поймешь, я это точно знаю.
Скучаю по тебе, сестра, прости -
Безумно просто не хватает!!!
Все чаще выть хочу я от тоски…
Я так тебя люблю, моя родная!
************
Пока пыталась написать письмо,
Вложила в него свои силы…
Когда в Дербент приеду, то его
Я положу сестренке на могилу…
Не плохо. Не хорошо. Пусто…
Есть три заветных песни у людей,
И в них людское горе и веселье.
Одна из песен всех других светлей -
Ее слагает мать над колыбелью.
Вторая - тоже песня матерей.
Рукою гладя щеки ледяные,
Ее поют над гробом сыновей…
А третья песня - песни остальные.
Брат и сестра
Брат без сестры - как свадьба без невесты,
Ведь это же мученье, а не жизнь!
А что сестра без брата? Если честно,
Сестра без брата - тело без души.
Сестра без брата - пятна на простынке,
Колючки в косах, пиво на столе…
Сестра при брате - в шелковой косынке,
Шампанского в бокал, браток, налей!
Брат без сестры - назойливые тётки,
Сквозняк в ширинке, вакуум в душе.
Брат при сестре - духов оттенок тонкий,
Уютно в доме, в жизни и вообще!
Брат и сестра… Ты что ж, судьба, молчала?!
Скрывала друг от друга стук сердец?!
Сестра и брат - две жизни, два начала,
Два сердца, две души, один конец!
Я строю небесный дом для любимой.
…И вот она ушла далеко-далеко, в те края, где уже нет ни горя, ни слез, ни болезней. С больничной кровати она поднялась, легкая, помолодевшая, и, конечно, первое, что она ощутила, - это полное и абсолютное отсутствие боли. Я почувствовал это, потому что держал ее за руку в ту таинственную минуту, которую мы на земле называем «смертью». На самом деле, как я теперь понимаю, это что-то совсем-совсем другое.
Мы знали оба, что она уходит, что страшную болезнь победить невозможно. Мне хотелось удрать, спрятаться, исчезнуть - сбежать от жены, чтобы где-то в стороне от ее мучительно-тихой белой палаты, от капельниц, от деловитых сестер, от увядающих в вазах ненужных цветов, принесенных нашими друзьями и родственниками, от скорбного и мучительного ожидания неизбежной минуты расставания, - от всего этого уединиться и просто завыть, напиться, выкричать свой ужас, протест и горе. Но уйти из палаты мне было некуда, а вернее - нельзя…
Как трудно любить, когда, кажется, совершенно нечем проявить, доказать, выказать свою любовь! Не нужны уже ей были ни редкие дорогие лекарства, ни подкрепляющие деликатесы, ни ложные надежды. Ничего ей было не нужно - только моя любовь. Это я видел по ее гаснущим глазам - говорить она уже не могла, только чуть-чуть шевелила губами и иногда пыталась улыбнуться мне. Если я видел тень ее улыбки - я сразу же улыбался ей в ответ и говорил о своей любви.
Приходил священник, иеромонах отец Алексей из ближайшего к больнице монастыря. Он соборовал ее, ей стало чуть легче: видимо, боли перестали так мучить ее, она уже не смотрела на сестру, приходившую делать обезболивающие уколы, с таким напряженным ожиданием. Она даже сделала однажды знак - «Не надо укола!», но сестра все равно ввела обезболивающее по расписанию, у них был свой порядок. Отец Алексей пришел еще раз, читал молитвы над женой, что-то ей говорил - напутствовал, наверное: я на это время вышел из палаты. Потом он позвал меня и причастил ее уже при мне. Она сразу же спокойно уснула. Мы вышли с ним в коридор.
- Батюшка, хоть что-нибудь я могу сейчас для нее сделать? - спросил я.
- Можете. Молитесь.
- А еще?
- Окружите ее своей любовью, как облаком. Забудьте о себе, о своем горе - потом отгорюете, а сейчас думайте только о ней, поддерживайте ее. Помните, умирать - это нелегко и непросто! Да укрепит вас Господь. - Он благословил меня и ушел.
После этого разговора я старался перестать думать о себе. Если подступали ужас, тоска, отчаянье - я обрывал свои мысли и глушил чувства батюшкиными словами: «Потом отгорюешь! Сейчас думай только о ней!»
Я старался чаще прикасаться к ней: отирал пот, смачивал водой ее постоянно пересыхающие губы, что-то поправлял и как можно чаще целовал легонько - ее лицо, лоб, бедную облысевшую головку, ее исхудавшие голубоватые руки… Мы много разговаривали. Вернее, говорил я один, а она слушала. Я вспоминал милые и смешные эпизоды из нашей жизни, вспоминал подробно, не торопясь, со всеми деталями. Я даже пел ей тихонько песни, которые мы когда-то любили. А когда я уставал говорить, то ставил какой-нибудь диск с хорошей спокойной музыкой, с книгами. Ей нравилась запись пушкинской «Метели» в исполнении Юрского, с музыкой Свиридова. Мы ее слушали раз десять, не меньше. Отец Алексей тоже оставил мне диск - монастырские песнопения о Божьей Матери. Сначала я боялся его ставить - вдруг она испугается, услышав монашеское пение, но однажды решил попробовать. Она слушала спокойно, лицо ее как-то посветлело, а когда пение кончилось, она посмотрела на меня выжидающе напряженно - и я понял, что она хочет услышать все с начала. Потом я купил еще несколько таких же дисков в монастыре, с другими песнопениями. А еще, запинаясь на незнакомых словах, я читал молитвы по молитвеннику, который мне оставил и велел читать жене отец Алексей. Она их слушала с тем же просветленным лицом, что и монастырские песнопения, хотя ничего такого особенного в моем неумелом чтении не было. Но молитвы ей явно помогали. Да и мне они помогали тоже.
Уходила она тихо, поздним вечером. Сначала, на очень короткое время, я даже не успел испугаться как следует, она вдруг задышала трудно, с хрипом, а потом стала дышать уж? тише и все реже… реже… реже… Я держал ее за руку и молчал. И вот, когда перерывы между вдохами стали совсем редкими, она вдруг выдохнула, - а вдоха я уже не дождался. Все в ее лице остановилось, рот приоткрылся, и я понял, что душа ее покинула тело. Вдруг я ощутил в наступившей полной тишине какое-то смятение, что-то похожее на страх, заполнивший маленькую палату до краев. И тут я нашел правильные слова - или кто-то мне их подсказал.
- Любимая моя, не бойся - я с тобой! - сказал я тихо. - Я знаю, что ты здесь, что ты слышишь меня. Я люблю тебя, милая моя, как любил - так и люблю! Я знаю, что это тело - не ты. Я любил его, я привык к нему, и я буду, конечно, плакать и горевать над ним, ты уж прости меня. Но я знаю, что настоящая ты - не бедное это тело, на которое мы с тобой сейчас оба смотрим. Ты - не в нем, но ты здесь. Не бойся ничего, только молись как умеешь. Просто говори: «Господи, помилуй!». И я тоже буду молиться о тебе, дорогая. Вот прямо сейчас и начну!
Отец Алексей заранее посоветовал мне купить «Псалтырь» на русском языке, церковно-славянского я тогда не знал, и велел сразу после «отшествия души», как он выразился, начать читать «Псалтырь» - и читать по возможности до самых похорон. «Это очень важно, это будет огромная помощь ее душе!» - сказал он. Палата у нас была отдельная, заплачено за нее было вперед, и потому мне разрешили остаться с моей женой до утра, не увезли ее сразу. Я сидел и читал вслух псалмы, и мне казалось, что она прильнула к моему плечу и внимательно слушает.
Предпохоронная суета и сами похороны заняли меня полностью, и я не знаю, что было бы со мной, если бы у меня оставалось хоть какое-то свободное время. Но у меня его совсем не было: я читал «Псалтырь» каждый свободный час, а когда выдавались только минуты свободные - читал молитвы. На отпевании и во время похорон я молился беспрерывно и… продолжал говорить ей о своей любви.
Поминки прошли очень спокойно и были недолгими. Когда моя и ее мать начали убирать стол после гостей, я сразу же принялся читать «Акафист за единоумершего» - как велел мне делать каждый вечер отец Алексей в течение сорока дней. Дочитав со слезами акафист, я, наконец, свалился и крепко уснул.
На следующий день я проснулся с ощущением пустоты во всем теле, в мозгу, в душе - и во всей моей жизни. «Вот оно, начинается…» - подумал я. Хотел ехать на кладбище, но по дороге раздумал и поехал в монастырь, На мое счастье, отец Алексей в этот день успел уже посетить больницу, мы с ним встретились и с полчаса ходили по монастырским дорожкам и разговаривали.
- Кончину вашей супруге Господь даровал христианскую, непостыдную, а болезнь, с кротостью переносимая, послужила ей к очищению от грехов. Будем надеяться, что она в Раю. Но кто из нас свят? Поэтому помните, что на вас лежит устроение вечной жизни вашей жены и там. Помогите ей сейчас обустроить свой вечный дом!
- Чем, как? Что я могу теперь, батюшка? Это здесь я мог работать для нее, квартиру купил…
- Помогайте молитвой, милостыней и добрыми делами, творимыми во спасение ее души. Заказывайте сорокоусты, подавайте поминания в монастырях и храмах. Вы были хорошим мужем для вашей жены на земле, продолжайте же им быть и теперь, когда она ушла из этой временной жизни. Помните о том, что вы встретитесь в Вечности. И как же хорошо будет, когда ее душа приблизится к вашей душе, просияет от радости и скажет: «Спасибо за все, что ты для меня сделал не только на земле, но и здесь. Какой чудесный дом ты для меня построил своими молитвами и добрыми делами!»
Я думал весь этот день до самого вечера. Ходил по Москве, заходил в храмы, ставил свечки, заказывал сорокоусты и поминания… Вечером я прочитал опять «Акафист за единоумершего» и решился: буду строить для жены дом, как сказал отец Алексей!
И я начал строить небесный дом для моей любимой. Я объехал и обошел все монастыри Москвы и везде заказал годовые поминания об усопшей рабе Божией Анне. Нищим я подавал только мелочь - кто их разберет теперь, этих нищих… Зато когда видел по-настоящему бедную старушку в храме, то подходил к ней, давал уже приличные деньги и просил молиться за новопреставленную Анну. Я нашел людей, которые помогают онкологическим больным детям, и тоже начал участвовать в этом добром деле. А потом мне крупно повезло. Совершенно случайно я узнал адрес бедного прихода, строящего храм в деревне М-ке, под Тулой, и стал посылать туда деньги с просьбой молиться о моей жене, а летом, во время очередного отпуска, поехал туда и помогал стройке своими руками. И сорок дней я каждый вечер читал «Акафист за едино умершего», заменяя «его» на «ее», хотя отец Алексей мне ничего об этом не сказал - так мне на сердце легло.
Иисусе, верни душе ее благодатных силы первозданный чистоты.
Иисусе, да умножатся во имя ее добрыя дела.
Иисусе, согрей осиротевших Твоею таинственною отрадою.
Иисусе, Судие Всемилостивый, рая сладости сподоби рабу Твою.
Потом стал читать реже, обычно по субботам, а еще в годовщину нашей свадьбы и в ее день рожденья.
Прошел год. Выйдя из храма после панихиды в первую годовщину смерти, я шел в раздумье. Вот и год прошел… Жизнь незаметно стала входить в какую-то новую спокойную колею. И только тут я вспомнил, что собирался после смерти жены полностью отдаться своему горю, выплакаться-выкричаться-напиться, впасть, быть может, в какой-нибудь загул с тоски. А ведь ничего этого не было! Да я даже и не вспомнил ни разу о своем «отложенном горе»… Горе было, но оно сливалось с молитвой, с постоянными мыслями о любимой, с заботами о ее посмертной судьбе, да и просто некогда мне было с ума сходить от горя - надо было ей помогать! А это значило - помогать другим, тем, кто нуждается в помощи. У меня не было времени думать о себе, несчастном, потому что я продолжал весь этот год думать о ней, о ее душе. Я хотел помочь спастись ее душе - а спас, сам того не ведая, и самого себя!
Я часто размышляю о том, в каком состоянии сейчас находится строительство небесного дома для моей любимой. Построил я только фундамент дома или он уже возведен под крышу? Но как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, я все равно эту стройку не брошу…
А на нашем храме в деревне М-ке уже возводятся купола и скоро будут установлены кресты.
_________________
Этот мир ты покинула ночью.
Попрощалась со мной в моем сне.
Взгляд твой долгий, печальным был очень,
Мы молчали вдвоем, в тишине.
Помню, платье твое порхнуло
Я пыталась поймать, но - увы,
Лишь по пальцам моим скользнуло
И исчезло в тумане из тьмы
Сон ушел, я проснулась в тревоге,
Не дала ты себя удержать.
Весть печали, была в дороге
Страшно было ей дверь открывать.
На качелях мы были вдвоём. Качели возносили нас так высоко, что у меня замирало сердце. Взгляд едва успевал охватить внизу зелёную панораму лугов, окаймлённых молодым березняком, опушку соснового леса, малинник на косогоре - и опять мы летели вниз. Улыбки ромашек, балаболок, одуванчиков мчались навстречу радостной волной, разделённой надвое синей лентой реки.
Потом мы замирали над другим берегом. На целый миг застывали под нами слегка набекрень три разноцветных домика. Самый маленький из них и самый яркий был посредине. Двумя узенькими тропинками, словно слабыми ручонками, он пытался удержать их рядом с собой, но большие дома зачем-то убегали друг от друга по зелёным лугам.
Я ничего не могла понять. Помню, очень волновалась, а вокруг, в ликующем мире, был какой-то праздник. На разные голоса шумел весёлый ветер, и детские возгласы раздавались со всех сторон. И было много неба. Оно приветливо простиралось во все стороны, а земной окоём под нами казался игрушечным. Мои руки жадно впились в тугие канаты, и не было сил расслабить онемевшие от напряжения пальцы.
Напротив меня на другой стороне качелей сидела прелестная маленькая девочка. Она весело смеялась, беззаботно запрокидывая назад лёгонькое тельце. Яркое платьице радовалось вместе с ней, а тоненькие ручонки едва касались белых канатов, свисающих прямо с облака.
- Почему ты не смеёшься, мама? Разве тебе не весело?..
Пышный бант на голове старался придать ей элегантный вид, но прелестное создание не умело быть сдержанной. Она была откровенно счастлива.
- Как тебя зовут, девочка?
- Не знаю… Никак не зовут. Наверно, ты не успела придумать мне имя.
Пушистые волосики то целовали нежное личико, то дружно убегали назад, играя в прятки.
- Девочка! Ты, верно, обозналась. Разве мы с тобой знакомы?
Заливистый смех прозвенел в ответ серебряным колокольчиком среди голубого раздолья.
- Мамочка, ты у меня такая смешная!..
От этих слов я перестала слышать шум ветра и забыла, что боюсь высоты.
- Девочка, ты что-то перепутала. У меня никогда не было дочери.
- Мамочка, ты просто позабыла. Вспомни, ты не захотела меня родить и сделала. как это у вас называется…
Сразу пропал куда-то весь этот звонкий мир. Я видела только её лицо то на зелёном, то на голубом фоне.
- Не бойся, мамочка, мы не упадём, ведь эти качели волшебные. Разве ты не любишь качаться?
- Неужели ты - та девочка?!
- Ну, конечно, я, мама. Я - твоя дочка! Просто ты меня ещё не видела. Я живу теперь в другом мире, про который ты пока не знаешь. И сейчас ты у меня в гостях.
Я хотела встать и шагнуть к ней, но тело не слушалось.
- Мамочка, не надо так волноваться! Мне здесь очень хорошо. У меня есть подружки, и мы всегда играем. И ещё у нас много игрушек.
Боль, стыд, жалость, любовь и слёзы разом вспыхнули во мне, и я не могла произнести ни звука.
- Зачем же ты плачешь, мамочка? Я тебя очень люблю. И буду любить всегда, ведь ты моя мама. Я очень-очень просила посадить тебя на эти качели. Раньше я всегда качалась одна.
- Доче…
- Мамочка, не надо плакать. А не то ты проснёшься, и мы расстанемся. А нам так хорошо вместе! Давай покачаемся ещё немножко.
- Прости меня, доченька!..
- Что ты, мама! Ты у меня такая красивая! Даже в слезах. Только ты не плачь, я хочу запомнить тебя весёлой.
- Как ты тут. без меня?
- Я тебе уже рассказывала. У нас много цветов, музыки и красивых игрушек. А свою любимую куклу я зову Мамой. Понарошку это ты. Она такая же красивая. Когда мы играем в дочки- матери, я обнимаю её, и другие девочки думают, будто она моя мама. Но всё равно иногда так хочется прижаться к тебе и посидеть у тебя на коленках. Хоть немножечко!
…Больше я ничего не услышала. В груди больно сжалось, и я стала падать. Только крик моей девочки до сих пор догоняет меня:
- Мамочка, не падай! Мама-а…
Заплакал сын-«я забываю папу,
каким он был, как говорил, ходил»
а за окошком дождь тихонько плакал
и ветер серым волком выл…
Тебя уж нет, четвёртый месяц,
пройдёт пол года, или даже год,
а говорят, ведь говорят,
что время лечит,
но ничего оно нам не вернёт.
А сыновья растут, так на отца похожи,
и внешностью, и взглядом, и… да что ж…
Уж не вернёшь, того что прожил,
да и печаль слезами не зальёшь…
Прейдет время, и ты проклянешь тот день, когда меня встретил…
Эта цитата для всех тех кто когда-то глупо терял свою вторую половинку и из-за гордости упустил момент когда мог ее вернуть.
Никогда не проси прощения! Посылай цветы. Без письма. Только цветы. Они всё покрывают. Даже могилы…
Как унять боль, когда уходит любимый человек туда, откуда нет обратной дороги???
Отказаться от своей любви - самое ужасное предательство, вечная утрата, которую невозможно восполнить ни во времени, ни в вечности.
30 марта скончалась Людмила Марковна Гурченко!!! От нас ушла великая актриса, как уже говори по ТВ, что она любой фильм делала ярким и интересным. Скорбим, помним!!!