Способность художника к перевоплощениям определяет продолжительность его творческой жизни.
В те дни эти люди искусству служили,
Когда свое сердце в алтарь положили.
Когда все творили они из Души,
Творенья их были все столь хороши.
Но ныне искусство убито почти -
И ты за метафору то не сочти,
Творенья смешались коль с денег стихией,
Искусство с тех пор стало лишь индустрией.
Искусство тельцу никогда не служило,
Искусство свободой Души дорожило,
Искусство не знало, что значит «раскрутка»,
Душа у людей в прошлы дни была чутка.
Искусство не знало, что значит обман,
Искусству не ведом ума был туман,
Искусство творило из радости лишь …
А ныне в искусстве - кромешная тишь.
Искусство могло пробудить полу-спящих,
Искусство всегда поглощало творящих,
Об авторском праве не знало на век -
Что ты сотворил с этим всем, человек?!
Искусство всегда было вещью в себе,
Оно не нуждалось в галдящей толпе,
А ныне творцов толпам нету конца …
Но ни одного нету там мудреца.
Искусство затоптано лапами вшей,
Искусство залито уж ядом всех змей,
И гадам галдящим не видно конца …
Услышьте же глас вы искусства гонца!
Неужто нам было прийти нужно вновь,
Чтоб в Душах посеять к искусству любовь?
Но даже пусть так … различить вы сумейте -
Искусство замазывать тленом не смейте!
Ведь коль сердца жар в него вложит творец,
Способен сей жар растопить сон сердец,
А коли тельцу враг наш служит давно -
Что б он не писал - в Душах будет темно …
О чем писать? Чего еще не знают люди?
Какие мысли ошеломляют новизной?
По разуму возможно из каких орудий
Палить словами, до истины сквозной?
Опять одна вода лишь бьется между строк,
И для читателя, живущего иным устоем,
Покажется убогим, скучным мой мирок,
И нету дела, из каких стихий он был построен.
Нет, я не жалуюсь - мне это не под силу!
Мой дух кричит в безмолвном песнопении,
Все, что сложилось там, я унесу в могилу,
И камнем опущусь в тугое дно забвения.
И вот на дне, том самом, сквозь немую тьму,
Увижу стройные ряды из душ таких же:
И в этот самый миг, быть может, я пойму -
В единстве сила, а не в том, кто и о чем напишет!
Нужно всякий раз писать так, будто пишешь в первый и последний раз. Сказать так много, словно это твое прощание, и так хорошо, словно это дебют.
Творчество похоже на красную икру. Прежде чем раздавить и почувствовать вкус, ты катаешь ее языком во рту. И это самый прекрасный момент - ожидание.
-Это твои произведения? -Не совсем. Они были написаны мной в моей прошлой жизни.
Не дай мне, Муза, стать иконой примитива,
Повидло мазать жирным слоем на повидло,
Стихов-соплей писать из рифм сладкоречивых,
Чтоб выжать слёзы нежно-розового быдла.
Не дай мне, Разум, сгнить в болоте декаданса,
Убереги от лживых дифирамбов-стразов.
Чтоб в тех, кто - слева, (без кокетства и жеманства),
Могла я плюнуть, и сказать, что мол, от сглаза.
Не дай мне, Совесть, прикоснуться к чьей-то славе,
И отломить халявы маленький кусочек.
Не дай рабыней стать чужих интриг и правил,
Убереги от запятых и многоточий.
Не дай мне, Воля, под кого-либо прогнуться,
Ведь я и раньше никогда не прогибалась.
И попрошу - не дай, прощаясь, обернуться -
Вдруг активирую режим «паскуда-Жалость».
/zulnora/
Однажды Паскаль написал своему другу длинное, пространное письмо, а в постскриптуме извинился за то, что у него не хватило времени написать короткое.
В то время как графоманы сочиняют текст с такой же быстротой, с какой умеют печатать, писатели подвергают его беспощадному сокращению, стремясь выразить абсолютный максимум с помощью минимального количества слов.
Творчеству полезны тупики:
боли и бессилия ожог
разуму и страху вопреки
душу вынуждают на прыжок.
Люди в наше время ленивы. Особенно - творческие. Или даже «так называемые творческие». Найдет творческий человек удачную какую-нибудь шутку, получит положенные пятнадцать минут славы и мнит себя равным титанам.
ПОВЕСТЬ О ПОЭТЕ
Он гений в прозе и стихах.
Его творение незабвенно
А дамы светские в шелках,
Боготворили незабвенно.,
Слог прост, в сражениях не молчит.
Страданье в образах, любовь.
В нём искра Божия горит,
Для нас открытие он вновь.
Природа дар вселенной и земной
Осенним утром в роще золотой,
Послала песню иволги лесной,
О девушке таинственной одной.
Поэт любовью воспылал,
Забыв балы стихи писал
И образ в грёзах воспевал
Ночами лунными мечтал!
Как ручеёк в лесу журчит,
Стих рисовал природы цвет.
И водопадом мысль бежит.
Рисуя лучезарный свет.
И пробил час; она явилась,
Походкой лёгкой проплыла
И сердце юноши забилось,
Он прошептал: «Она, она!»
Калейдоскоп событий мчался.
Светило солнце им двоим.
Поэт в своей любви признался.
О, Купидон! Он был любим!
Года идут они супруги.
Степенным стал и наш поэт.
Счастливей не было в округе
Завидовал им высший свет.
Наталья взглядом окружая,
Блистала на балах красой,
А Пушкин рядом, замирая,
Гордился юною женой
Внезапно в розовом сиянье
Мрак чёрный, грозно восстаёт.
Мерзавец в пошлом излияние
Наталью за руку берёт.
Всё закружилось в дикой пляске
Поэт перчатку нервно снял
И презирая все огласки,
Он честь свою не запятнал!
Светало, искрился мороз,
Пугливо птицы затаились.
Два силуэта у берёз
Навстречу вечности сходились
Трусливо выстрел прозвучал
На снег упали капли роз
И гневно ворон прокричал
И слёзы капали с берёз!
Прошло столетие, как миг
И в мироздание, беззаветно,
Звезда сияет, словно лик,
Творение гения бессмертно!
.
Мы никогда не говорили «У котика заболи, у Ляли перестань». Нам жаль котов, мы применяли Бена Ладена. Ему полезно для кармы, думали мы. Синяк на колене, уколотый палец, подбитый глаз - террорист мучался и всё списывал на нездоровую обстановку. Когда жизнь вконец обрыдла, он надерзил вспыльчивому пентагону, и сами знаете чем кончилось.
Нам его не хватало. Он вновь родился мирным крокодилом, а наша-то молодость длится. Хороших негодяев сейчас не достать, пришлось обращаться в лес, к волку. Странная жизнь началась у серого. Вокруг кусты, природа, а он то в холодильник врежется, то утюгом обожжётся. Вот так, за чужой счёт, я прослыл анестезиологом, утешителем, приличным отцом и человеком. Но однажды, в тихий февральский вечер возникла Лялина мать и ну отчитывать. Ей звонили из школы, где все выучили таблицу умножения, и только мы её позорим.
Как с помощью волков учить математику я не знаю. Домашняя магия советует ворваться и орать про рыбку и пруд, пока таблица сама не осядет в затылочных долях. Я иду в детскую. Воображаемый чёрный плащ развивается зловеще. И конечно, Ляля там бездельничает. Сидит криво, рисует в компьютере жёлто-синюю мазню. Цвета как в колумбийских трущобах. Жуткая безвкусица. Главное, никакой связи с «трижды семь». Как отец и педагог я обязан был наорать всё, что мне рассказали.
Накричал о роли образования. Про Нильса с гусем, Незнайку и Буратино. И обратные примеры, Билл Гейтс, дед Мороз, Шарлиз Терон.
- Сколько сил в тебя вложено! - говорил я. - Одних пакетиков риса - миллион! А в ответ сплошная бездуховность!
Ляля слушала, кося глазом в монитор. А там, оказалось, вовсе не мазня. Морской пейзаж, солнце, рыбы, в небе лебедь вдохновенный. И в трёх углах написано «ПАПА». Курсор при этом елозит, закрашивая того из пап, который внизу слева. Мышь в её руке осталась и вся наша дружба тонет в океане. И сразу такой февраль во всём организме, будто волк в лесу приговаривает:
- «У волка отогрей, у Славы заморозь».
Закончилось хорошо. Мы уже множим что угодно в пределах «пятью-пять». Того и гляди, овладеем шестёркой. Восстановили открытку, там чудесные цвета. Располагающий жёлтый, искренний синий, ипрессионисткая лёгкость и ясные световые впечатления, не обеменённые двусмысленной ритмикой полутонов. Называется «Лето». И, кстати, Буратино был добрый, а Шарлиз Терон так мне и не позвонила.
Стихи - это слова, нанизанные на волшебную нить мысли… Ожерелье чувств…
Самый быстрый способ вырваться из четырех стен: взять лист бумаги и ручку.
Не рисуй миражи - я такая, как все…
где-то похоть, а где-то смирение монашки.
В венах теплится кровь благородной дворняжки,
но собою горда. В благодарность Судьбе
одеваю улыбку Весны «от кутюр»
и вбираю в себя ароматы сирени,
чтоб душою наполнить пустые бассейны
интригующих чувств, колдовских авантюр…