Я Абифасдон. Демон. любить и жаловать не прошу. все понимаю, не послали сразу, уже спасибо. работа адская - судебный пристав Пекла, то есть выбивальщик проданных душ, или демон по вызову - куда начальство пошлет, туда и иду.
жена Азриэлла (демонесса) умна, хозяйственна и красива, мы вместе уже 4тыс лет или больше, она скажет точнее, женщины всегда проявляют трогательное внимание к датам.
есть друг Альберт. он ангел быстрого реагирования или последнего спасения.
настроение было отвратительным. с самого утра не задалось все, потому что поругался с женой (она в положении).
-милый, ты меня любишь?
-да
-я сейчас толстая, некрасивая…
-глупости.
-ты специально так говоришь, чтобы отвязаться!
-нет.
-вот видишь, опять «нет», все время «нет! а мне тебя не хватает, я почти все время дома, перед дурацким телевизором, мне одиноко и скучно… я тебя достала?
-да!
ну вот, собственно, это последнее слово и послужило искрой зажигания. мне закатили такой скандал, что я едва успел сбежать из дому, оставив на полу отломанный рог, а на косяках полосы чешуйчатой кожи. и это еще удача! не будь Арзиэлла беременна, а следовательно, неповортлива, она бы уже раз шесть похоронила меня под плинтусом…
бродить по Пеклу в таком настроении я не рискнул, а потому, как Маугли, просто ушел к людям. потрепанная тачка верно паслас в гараже, я махнул на все рукой, прыгнул за руль и, дождавшись нужного сигнала светофора, укатил в Юго-Восточный микрорайон.
никакой определенной цели у меня при этом не было, так, тупо колесил по городу, не зная, чем занять еще часа три, ибо потом можно будет осторо-о-о-жненько вернуться домой. от нечего делать я позвонил Альберту, белый ангел долго не брал трубку, но куда он от меня денется?
-здорово, братан! чем занят, какие планы на вечер, куда прошвырнемся, за тобой заехать?
-нет.
-а что так коротко? ты на меня обижен и до сих пор дуешься? да брось, я не хотел, ты же знаешь, и твоей жене я после того раза больше не звонил!
-знаю, но…
-да у нас ничего не было! третий день тебе об этом талдычу, ну сколько можно?! ты уже выбил у меня зуб, и я.
-извини.
-не извиню! да фиг с ним, с зубом, уже новый вырос, но сам факт?! ты дал мне в рыло ни за что ни про что, а теперь ещё и отказываешься приехать на кофе!
-я не отказываюсь, - с безграничной кротостью и терпением наконец-то толком смог ответмть он,-просто не могу вырваться, я на работе. но как только закончу и Бог даст, будет свободное время, так я сразу же.
-да пошел ты!
ну вот какие нервы нужны в этом мире бедному демону по вызову?! я тут с ума схожу, левый глаз дергается, пальцы трясутся, как взвод паралитиков, в колене стреляет, а этот зануда не хочет со мной выпить…
вот попросит он у меня в следующий раз, так я ему это капучино на голову вылью, надену чашку, сверху прихлопну блюдцем и скажу, что так и было! плевать, что он потом меня по шею в кафель вгонит.
-тебе чего? - я опустил стекло и повернулся к маленькой девочке, стоящей в трех шагахах на тротуаре и не сводившей с меня круглых зеленых глаз.
в ответ на мой вопрос она так старательно замотала головой, что тощие рыжие косички с бантами полминуты хлестале ее по щекам.
-тогда чего уставилась?
она меланхолично пожала плечами. на первый взгляд лет шесть-семь, в руках пластиковый пакет с батоном, одета в застиранные джинсы секонд-хенд с протертыми коленками, футболку и вязаную бабушкину кофту с бабочками.
-ты немая, что ли?
девочка опять замотала головой.
-а-а, понятно, мама не разрешает разговаривать с незнакомыми людьми?
малышка сурово кивнула.
-со мной можно, я не человек.
-а кто? - в первые подала голос девчушка.
-не скажу, - раздраженно зевнул я. - еще испугаешься и будешь бегать на горшок по ночам. че застыла-то, подруга? дуй к мамке, она небось заждалась хлеба к ужину.
-боюсь…
-кого, маму?
-дяденьку.
-какого еще дяденьку? - мне просто было нечем заняться, в иной ситуации меня и пинками не заставишь с детьми общаться. опасаюсь я их. всех. вот свой ребенок родится, так и перестану, а пока ну их, от греха…
-большой такой, в плаще. она плащ открывает, а там трусов нет.
-понятно. эксгибиционист, значит, но это до первого брутального мужика, который ему в морду даст. лечится на раз! и потом этот дяденька только плащ раскрывает, он же не хватает тебя руками.
девочка опустила нос и всхлипнула.
-че, хватал, что ли?
-он меня в угол зажал, а я убежала…
-ясно. - перед моим внутренним взором встала неприглядная до омерения картинка. - да он, наверное, ушел же?
девочка опять начала мотать бантами. ее глаза смотрели на меня с непоколебимой детской уверенностью и требовательностью. блин, ну ладно, ладно, все решаемо, только не давите мне на психику…
-есть у меня один знакомый рыцарь на белом коне, Альбертом зовут. обожает переводить старушек через улицу и спасать маленьких принцесс в джинсах. сейчас наберу его.
я отвел взгляд от малышки и вытащил из кармана пиджака сотовый. мой друг взял трубку только на седьмом или восьмом гудке. судя по перекрывающему его голос грохоту взрывов, треску ломаемой мебели и коротким автоматным очередям, он был несколько занят…
-Абифасдон, у тебя что-то серьезное?
-ну… и да и нет. я перезвоню.
-о небо, что-нибудь с Азриэллой?
-нет, спасибо, с ней все в порядке. тут, понимаешь ли…
-ты цел? тебя кто-то обижает? ситуация не под контролем?
-Альберт, не надо вот со мной так…
-я освобожусь примерно через час. если не убьют… дотерпишь?
-окей, братан. не парься. порви там всех. с меня кофе, - скороговоркой выдохнул я и отключил связь.
девочка по-прежнему молча смотрела на меня, ковыряя розовой кроссовкой грязный асфальт. ну и что, мне с ней прикажете цацкаться? я надул щеки и с шумом выпустил воздух, виновато разводя руками.
-облом. рыцарь очень занят, бьется с драконом и вернется не скоро, ему еще штаны отстирывать и коня в ветеринарку на своем горбу волочить. ну… че делать-то будем?
она тоже надула щеки и развела руками.
а ничего девчонка, кстати, не настырная, не болтливая и не плакса. что ж мне, в принципе, тук уж в лом ребенку помочь? начальству всегда можно сказать, что хотел убедить ее продать душу, но не успел или испугался крестика на шее. шеф у нас старорежимный дядька, бывает, и не в такие вещи верит.
-пошли, подруга. - я вышел из машины, хлопнул дверцей и протянул руку. - давненько я не ел маньяков. ты как предпочитаешь, прожарку медиум или так, чтоб с хрустящей корочкой, а внутри мясо с кровью?
кроха задумалась. потом решительно шагнула ко мне и встала рядом, честно предупредив:
-мама не разрешает держать за руку незнакомцев.
-разумно, - серьезно кивнул я. - люди разные бывают, уж я-то на них насмотрелся за столько лет…
-а вы кто?
мы пошли по переулку, на ходу обмениваясь короткими фразами:
-демон. живу в Пекле. работаю у вас тут наверху, забираю просроченные души.
-угу.
-а ты уже учишься?
-во втором «Б». тридцать восьмая школа с уклоном. только математику не люблю.
-базовое образование, куда без него.
-угу.
-а нам далеко топать?
-не. вон там, синий дом.
впереди виднелась новенькая пятиэтажка, но, чтоб до нее дойти, следовало обойти стройку вдоль змеящегося забора.
-тебя этот урод здесь поймал?
-угу.
-здорово «угукаешь», прямо как сова, - хмыкнул я, и девочка впервые улыбнулась.
ребенка легко рассмешить, правда, и запугать куда легче. странные они вообще существа, эти дети. вроде как мы, с теми же слабостями, недостатками, характером, проблемами, и все равно совершенно другие. природа гениально устроила так, чтоб малыши всегда рождались красивыми. это искупает их беспомощность и бесполезность, заставляя умиленных взрослых защищать свое потомство, любить и заботиться об этих чудесных…
-эй, чего встала? - притормозил я, оборачиваясь к сжавшейся в комочек девочке. возможно, поэтому и не сразу заметил выныривающую из какой-то подворотни фигуру.
мужчина хэкнул и распахнул плащ. голое тело, обвисшее брюхо, средневолосатая грудь… тьфу! нашел, чем удивить демона.
-тебе чего, урод? - не повышая голоса, поинтересовался я.
-ха!
-у меня тут ребенок, между прочим, если кто не заметил, - уже чуть жестче уточнил я, чувствуя, как маленькие ладошки испуганно стискивают мои пальцы.
-ха! - продолжал нарываться мужик, и, возможно, именно это его нежелание вступить в конструктивный диалог и послужило последней каплей нервов сегодняшнего дня.
-слушай, ты! - громоподобным голосом взревел я, одномоментно принимая свое демоническое обличье и вырастая на метр над разом припухшим извращенцем. - ты кому дорогу перешел, козел безрогий?! да я тебя сейчас с дерьмом съем и не поморщусь! У нас в Пекле такими недоносками печи в сауне топят! я ж сейчас тебя за задницу возьму и прямую кишку на локоть намотаю! я ж твой мозг больной высосу через нос и выплюну в канализацию! я ж тебе все волоски по одному повыдергиваю, в клубок скатаю и сожрать заставлю! я тебя…
маньяка сдуло с такой скоростью, что плащ, носки и ботинки остались на месте.
-еще раз появишься в моем городе, Квазиморда, я за себя не отвечаю-ю!!!
и знаете, мне полегчало. серьезно вот оторался, выплеснул из себя весь накопившийся негатив, и нормально, сразу дышится свободнее. я обернулся к девочке, еще не осознав, что нахожусь в истинном обличье.
-упс… прости. но я же предупреждал тебя, что я…
-ты храбрый! - малышка глядела на меня с таким искренним восхищением, что я растаял и принял человеческий вид.
-только маме не рассказывай, ладно? она ведь переживать будет…
-ты - моя тайна! - искренне и строго кивнула кроха.
-понимаешь, нас, демонов, не очень-то жалуют, и это справедливо. не верь никому из наших, особенно бесам, будут предлагать тебе продать душу в обмен на пятерку по математике - не соглашайся. И это… я тебя не очень напугал? ну когда превратился и орал на того придурочного…
-нет, ты красивый.
-какой?! - не поверил я.
-красивый! - уверенно потвердила девочка, потащила меня за руку вниз, обхватила за шею и чмокнула в щеку. - а если меня мальчишки в школе будут дразнить, можно я скажу, что у меня есть знакомый демон?
-запросто…
я помахал ей вслед, убедился, что она добежала до подъезда, и, развернувшись, неторопливо вернулся к машине. когда уже собирался сесть за руль, рядом тормознула роскошная «ауди» Альберта. он опустил стекло и улыбнулся. скромен, доброжелателен, ухожен и эффектен, как всегда, даже волосы не растрепались. о том, что ему пришлось пережить, говорил только наливающийся кровоподтек на левой скуле.
-твое предложение насчет кофе еще в силе?
я тоже улыбнулся и кивнул. чего я ему буду рассказывать, все равно не поверит. еще смеяться начнет, ну его…
-ох. извини, срочный вызов. я быстро.
-Альберт, какого черта?! ты еще и капучино не пригубил.
-в церковь за мостом вбежал голый мужчина. плачет, бьется в истерике, просит отпустить ему грехи. прихожане в шоке!
-ух ты, сурово…
-я быстро. не отдавай мой кофе. бывает же…
-и не говори, житья нет от этих извращенцев!
белого ангела не было полчаса. пить его остывший капучино пришлось самому. молоденькая официантка впервые (!) улыбнулась мне. я - красивый…
«ЧЕЛОВЕКА РАССТРОИЛ»
Мой знакомый, Николай Михайлович рассказывал: «Ехал вчера в электричке с «новым Ноздревым». Такой же беспокойный, шумный и весь в бутылках пива. Вот, думаю, повезло. Выпивает он одну за одной, ну и конечно вещает про то, как мы сами виноваты в том, что не умеем жить «как люди», в своем стиле, вообщем. Ну и конечно нашел он во мне своего благодарного слушателя. Поднимаюсь выходить, а ему жалко такого слушателя терять, стал он жалеть об этом, а я и говорю: «Если вы не возражаете, разрешите я подберу бутылочки ваши пустые?» Ведь три штуки, это же полбуханки хлеба! На дороге не валяются. Отдал он без звука, только сморщился: «Так вот тебе чего надо было…» «Расстроил, понимаешь, человека» - смеется Николай Михайлович, потерявший в этом году жену и сына, сам больной, филолог, специалист по славянской литературе.
ОНИ СТОЛКНУЛИСЬ У БУЛОЧНОЙ
Они столкнулись у булочной, случайно. Застыли и смотрели друг на друга. Пятнадцать лет были мужем и женой и пять лет как не виделись.
- А ведь хорошо нам было вообщем-то, правда? - Правда… Он опаздывал на поезд, у нее кончался перерыв, они стояли, сомкнувшись лбами. Никто не хотел уходить, и поэтому не уходил. Проехал его поезд и кончился ее перерыв, а они все стояли, уткнувшись лбами, потому что было хорошо. Не говорили. Не плакали. И опять разошлись, боясь обернуться и посмотреть вслед. Я ничего не понимаю в этой жизни.
ОНИ СИДЕЛИ НА ЗАДНЕМ СИДЕНЬЕ АВТОБУСА
Они сидели на заднем сиденье автобуса. Он смотрел в окно, отвернувшись от всех.
- Как сговорились все, подходят ко мне и хвалятся: Мне мой это подарил! А мне мой то! А мне мой гляди что… Одна я молчу и улыбаюсь как дура. А что мне им сказать, что ты мне даже коробки конфет купить не смог? - говорила она. - Знаешь как обидно было, ведь всем, всем мужья что-то подарили, одной мне, как будто я хуже всех… Скажи, я что, хуже всех, я что такая, что и конфетки не заслужила, скажи?..
Автобус шел долго, пробираясь по пустынным пригородным улочкам. Оставалось всего несколько человек в тусклом дребезжащем салоне. Я встал у задней двери приготовившись выйти. Она больше не зудела, она спала у него на плече, обхватив его за руку. Он все так же смотрел в окно, только огромная его ладонь осторожно гладила ее по голове поверх вязанной серой шапочки.
СТРАННАЯ
- Странная ты какая-то.
-Я деньги потеряла.
- А чего улыбаешься?
- Понимаешь, я их нашла потом…
-Так нашла или потеряла?
- Я сама не знаю. Их женщина подобрала с ребенком. Неполноценным. В коляске такой…
- Ну и что?
- Я подошла, а она ко мне: вот, говорит, чудо-то, Богородица послала нам! Дурочка. Гляжу, а бумажки то мои: триста рублей пополам сложенные, Господи… не смогла я у нее забрать…
- Да может не твои «бумажки»?
- Мои, я чувствую, мои…
- А чего плачешь-то?
- Не знаю…
- Ну ты даешь, мать.
А ты знаешь, я сейчас не могу уснуть… вокруг тишина я один в постели. Раньше я бы набрал номер очередной подруги и она бы скрасила мое одиночество. А сейчас я вспоминаю о тебе и понимаю, что хочу чтобы в моей кровати была ты. Девушка с хрупким телом подростка и глазами мудрой женщины. Наверное такие бывают эльфийки. Да ты одна из них такая же веселая и до безумия нежная. А помнишь нашу встречу? Мы гуляли по парку, смеялись… А потом пошел дождь. Мы спрятались в какой то арке. Ты смотрела на ливень… Так как будто видишь его впервые, как будто ребенок или слепой который внезапно прозрел. Дождь кончился, ты сняла обувь и гуляла босиком по лужам… Искренняя, чистая такая не похожая на других. в моих мыслях воспоминания нашей встречи и аромат твоих волос… Как бы мне хотелось быть сейчас рядом, оберегать тебя. Наверное зря я обнажаю свою душу, только для меня важно, чтобы ты знала о моих чувствах
Однажды мальчик спросил маму: - «Мама, почему ты плачешь?»
«Потому что я женщина» - ответила мама.
«Я не понимаю» - сказал мальчик.
«Этого ты не поймёшь никогда» - сказала мама обнимая сына.
Тогда мальчик спросил у отца.
«Папа почему мама иногда плачет без причин?»
«Все женщины плачут иногда просто так» - ответил озадаченый отец.
Шло время. Мальчик вырос. Возмужал.
И однажды уже взрослым мужчиной он спросил у Бога
«Бог почему женщины иногда плачут без причин, почему?»
И Бог ответил:
«Задумав женщину я пожелал создать её особенной. Я дал ей руки столь сильные, чтобы держать целый мир. Столь нежные, чтобы поддерживать детскую головку. Я дал ей терпение настолько сильное, чтобы вынести роды. Я дал ей волю настолько сильную, чтобы идти вперёд когда все падают. Я создал её из ребра мужчины, чтобы она знала как защитить его сердце. Я дал ей мудрость понимать что хороший муж никогда не причинит жене боль намеренно. Поддерживать мужа и вставать за ним без сомнений. И наконец-то… Я дал ей слёзы… И право проливать их где и когда ей это необходимо.
Пойми сын мой: Красота женщины заключается НЕ в её одежде, волосах или маникюре… Красота женщины заключается в её глазах… Которые открывают дверь в её сердце… место где обитает Любовь…»
Собаки
Расскажу вам историю очень печальную. Жила у нас в подъезде одна женщина - Светлана Сергеевна. Весь дом знал о ее трагичной судьбе. И я тоже была в курсе.
Женщина обыкновенная, в 30 лет вышла замуж за бизнесмена, родила дочку.
Жили в достатке, в любви. Доченька росла на глазах у родителей, умная, смышленая. Были они счастливы. Но все начало рушиться. Причиной тому, как потом говорили, стал весьма нелепый случай. Светлана ехала ночью на машине, ехала одна, с дачи. Ну, сами понимаете - ночь, темно, спать охота. Ехала на большой скорости. Тут откуда не возьмись, вылетает на дорогу собака - дворняга. Светлана ее не заметила, а потом почувствовала, удар и резкий вопль. На стекле были капли крови… Тут она поняла, что кого-то сбила. На дорогу выбежала женщина, вся в слезах подбежала к машине, и начала стучать в окно. Светлана вышла. На дороге лежала едва дышавшая собака.
- Что же вы стоите!!! Скорее, поехали в больницу, он же умирает! - истошно кричала незнакомка. Светлана слегка оправилась от шока:
- В больницу?! Женщина, вы в своем уме?! Это же собака. Тут до больницы пару километров ехать! В конце концов, я же не человека сбила!
Тогда неизвестная взяла тело любимца, и пристально посмотрела на Светлану: «Собака, значит. Ничего, вы еще встретитесь. На том свете. Все твои родные умрут, как и он». Она указала пса, который прижался к хозяйке и уже почти не двигался. И громко рассмеялась, диким, нечеловеческим хохотом.
Вернувшись домой, Светлана долго не могла уснуть. В ушах стоял смех той ненормальной. Но вскоре история забылась.
Спустя месяц на нее обрушилась страшная беда - погибла дочка. Девочке всего 5 лет было. Ее растерзали собаки прямо на глазах у матери. Случаи редкие, но случаются. Я много слышала подобных историй. Светлана замкнулась в себе, перестала выходить на улицу. Муж души не чаял в дочурке, начал выпивать.
С каждым днем он чаще плакал, из приветливого мужика превращался в молчаливую тень.
Но беда не приходит одна. Через 3 месяца после потери дочери, Светлана потеряла мужа. Он умер дома, всего за пару часов. Случилось это ночью, у него резко поднялась температура под сорок, он начал бредить. Светлана перепугалась, вызвала скорую, но было поздно. Диагноз - бешенство.
Светлана не могла поверить в диагноз врачей, ведь ее муж не контактировал с животным, у него на шерсть аллергия. Потеряв двух самых родных людей, Светлана угасала на глазах.
Прошло три года, все было ничего, она начала чаще улыбаться, выходить на улицу. Ей к тому времени было 38 лет. О новых отношениях она не задумывалась.
Из родных осталась только мать. Отец умер, когда Свете было 10. Разбился на машине. С мамой она почти не общалась, они вообще не были близки. Мать жила в деревне, и Светлана ее лет 10 уже не навещала.
Тут все изменилось. Из деревни ей приходит телеграмма, что мать ее совсем плоха. Недолго ей осталось. Светлана сразу выехала. Но она не успела. У матери было больное сердце, и любой стресс, даже маленький, мог привести к смерти.
Она не успела всего на полчаса. По словам очевидцев, ее мать облаял соседский пес, да так, что женщина скончалась на месте. Многие думают, что это не из-за этого, но Светлана была уверена - причина именно в собаке.
У Светланы больше ни осталось родных. Никого. Вообще никого. Вскоре выяснилось, что ее муж когда-то занял у кого-то очень крупную сумму. Ей начали приходить угрозы, что если она не расплатится, то ее квартиру отнимут. У Светланы не было таких денег. Вскоре и не стало квартиры.
Она уже не сопротивлялась. Зачем ей квартира? Да, дорогая, да, красивая. Но ей хотелось повернуть время вспять. Вернуться и отвезти ту собаку в больницу. Последние месяцы она жила как в тумане, нечего не замечала. Если вообще можно сказать, что она жила. Ночевала она в подвале. Многие ей предлагали помощь, но она наотрез отказывалась. Она была уверена, что все беды из-за той женщины с псом.
Последний раз я ее видела у старой помойки, где она вместе с дворнягами искала пищу. Замученная, бледная, худая. Трудно было узнать в этой женщине Светлану.
Пару месяцев назад я узнала, что ее тело нашли в подвале. Ее загрызли псы…
Редкий великопостный звон разбивает скованное морозом солнечное утро, и оно будто бы рассыпается от колокольных ударов на мелкие снежные крупинки. Под ногами скрипит снег, как новые сапоги, которые я обуваю по праздникам.
Чистый Понедельник. Мать послала меня в церковь «к часам» и сказала с тихой строгостью:
- Пост да молитва небо отворяют!
Иду через базар. Он пахнет Великим постом: редька, капуста, огурцы, сушеные грибы, баранки, снитки, постный сахар… Из деревень привезли много веников (в Чистый Понедельник была баня). Торговцы не ругаются, не зубоскалят, не бегают в казенку за сотками и говорят с покупателями тихо и деликатно:
- Грибки монастырские!
- Венечки для очищения!
- Огурчики печорские!
- Сниточки причудские!
От мороза голубой дым стоит над базаром. Увидел в руке проходившего мальчишки прутик вербы, и сердце охватила знобкая радость: скоро весна, скоро Пасха и от мороза только ручейки останутся!
В церкви прохладно и голубовато, как в снежном утреннем лесу. Из алтаря вышел священник в черной епитрахили и произнес никогда не слыханные слова:
«Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом Твоим низпославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся…»
Все опустились на колени, и лица молящихся, как у предстоящих перед Господом на картине «Страшный суд». И даже у купца Бабкина, который побоями вогнал жену в гроб и никому не отпускает товар в долг, губы дрожат от молитвы и на выпуклых глазах слезы. Около распятия стоит чиновник Остряков и тоже крестится, а на масленице похвалялся моему отцу, что он, как образованный, не имеет права верить в Бога. Все молятся, и только церковный староста звенит медяками у свечного ящика.
За окнами снежной пылью осыпались деревья, розовые от солнца.
После долгой службы идешь домой и слушаешь внутри себя шепот: «Обнови нас, молящих Ти ся… даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего…»
А кругом солнце. Оно уже сожгло утренние морозы. Улица звенит от ледяных сосулек, падающих с крыш.
Обед в этот день был необычайный: редька, грибная похлебка, гречневая каша без масла и чай яблочный. Перед тем как сесть за стол, долго крестились перед иконами. Обедал у нас нищий старичок Яков, и он сказывал:
- В монастырях по правилам святых отцов на Великий пост положено сухоястие, хлеб да вода… А святой Ерм со своими учениками вкушали пищу единожды в день и только вечером…
Я задумался над словами Якова и перестал есть.
- Ты что не ешь? - спросила мать.
Я нахмурился и ответил басом, исподлобья:
- Хочу быть святым Ермом!
Все улыбнулись, а дедушка Яков погладил меня по голове и сказал:
- Ишь ты, какой восприемный!
Постная похлебка так хорошо пахла, что я не сдержался и стал есть; дохлебал ее до конца и попросил еще тарелку, да погуще.
Наступил вечер. Сумерки колыхнулись от звона к великому повечерию. Всей семьей мы пошли к чтению канона Андрея Критского. В храме полумрак. На середине стоит аналой в черной ризе, и на нем большая старая книга. Много богомольцев, но их почти не слышно, и все похожи на тихие деревца в вечернем саду. От скудного освещения лики святых стали глубже и строже.
Полумрак вздрогнул от возгласа священника, тоже какого-то далекого, окутанного глубиной. На клиросе запели тихо-тихо и до того печально, что защемило в сердце:
«Помощник и Покровитель бысть мне во спасение; Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог отца моего, и вознесу Его, славно бо прославися…»
К аналою подошел священник, зажег свечу и начал читать великий канон Андрея Критского:
«Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? Но яко благоутробен, даждь ми прегрешений оставление».
После каждого прочитанного стиха хор вторит батюшке: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя».
Долгая-долгая, монастырски строгая служба. За погасшими окнами ходит темный вечер, осыпанный звездами. Подошла ко мне мать и шепнула на ухо:
- Сядь на скамейку и отдохни малость…
Я сел, и охватила меня от усталости сладкая дрема, но на клиросе запели: «Душе моя, душе моя, возстани, что спиши?»
Я смахнул дрему, встал со скамейки и стал креститься.
Батюшка читает: «Согреших, беззаконновах, и отвергох заповедь Твою…»
Эти слова заставляют меня задуматься. Я начинаю думать о своих грехах. На масленице стянул у отца из кармана гривенник и купил себе пряников; недавно запустил комом снега в спину извозчика; приятеля своего Гришку обозвал «рыжим бесом», хотя он совсем не рыжий; тетку Федосью прозвал «грызлой»; утаил от матери сдачу, когда покупал керосин в лавке, и при встрече с батюшкой не снял шапку.
Я становлюсь на колени и с сокрушением повторяю за хором: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя…»
Когда шли из церкви домой, дорогою я сказал отцу, понурив голову:
- Папка! Прости меня, я у тебя стянул гривенник!
Отец ответил:
- Бог простит, сынок.
После некоторого молчания обратился я и к матери:
- Мама, и ты прости меня. Я сдачу за керосин на пряниках проел.
И мать тоже ответила:
- Бог простит.
Засыпая в постели, я подумал:
- Как хорошо быть безгрешным!
Никифоров-Волгин. Рассказы
Каждый из верующих людей не один раз видел руку Господню, спасающую и избавляющую из тесноты, в том числе и у меня это было не один раз. Но то, что произошло со мною несколько дней тому назад, имеет слишком большое значение, чтоб об этом промолчать.
Я работаю в фермерском хозяйстве комбайнёром. 23 июля 2008 года, как обычно, поехал на работу - мне нужно было снять переднее колесо на комбайне «Дон 1500Б», потому что была проколота камера. Делал я это, как обычно, соблюдая все правила безопасности, так же, как делал это уже не один десяток раз. Мой помощник залез под комбайн, чтобы подставить домкрат и приподнять, но у него это долго не получалось. Тогда я полез спереди, переставил домкрат в другое место, чтобы перехватиться, но когда стал опускать на бревно, комбайн покатился назад, съехал с бревна (из шины воздух уже почти вышел) и придавил меня к земле. Я стоял на четвереньках, и наклонная камера оказалась у меня на туловище в районе таза, и естественно, что я не мог освободиться. Комбайн продолжал опускаться с треском, так как выходил остаток воздуха из шины, и согнулся гидроцилиндр подъёма жатки. Бревно перекрутилось и как раз оказалось под гидроцилиндром.
Время, в которое я был зажат, показалось мне вечностью, от удара лицом об монтировку, которая торчала в домкрате, согнуло зубы и разрезало бороду, но это было мелочью по сравнению со спиной. Хочу обратиться ко всем, кто служит Господу, кто любит Его всем сердцем: «Братья и сёстры, Бог дал нам эту жизнь, она так коротка, что неразумно прожить её в праздности, не имея сильной нужды в тесном общении с Ним. Мы должны стоять в проломе, молиться друг за друга, за себя тогда, когда мы можем это делать». Я просто делюсь своими переживаниями, мы все, в том числе и я, молимся, когда встаём утром, просим благословение на предстоящий день, я имею привычку молиться, когда сажусь за руль автомобиля, даже тогда, когда просто выгоняю машину из гаража - молюсь, чтобы Господь хранил меня и руководил моими действиями. Но в тот момент, когда меня придавило (вес комбайна 13 тонн), я прекрасно понял, что не могу произнести ни слова, только внутри звучало слово: «Господь!»
Было такое ощущение, что все мои внутренности вывалились на землю. Вокруг все засуетились, хотели как-то освободить меня, но это было невозможно. Кто-то кричал, чтобы пригнали кун и приподняли. Я хотел сказать, что это безполезно, ведь у него грузоподъёмность всего 800 кг, а здесь 13 тонн, но не мог говорить. Я не терял сознание от боли, мозг чётко работал, и вдруг я понял, что такое жизнь наша - какое-то мгновенье мы живы, а в следующее мгновение нас уже нет на этой земле. И в эти минуты мне стало ясно, что наступает конец, так как скоро комбайн меня раздавит окончательно.
Подбежал один парень, ухватился за мою левую ногу, которая была согнута подо мной и попытался её вытащить, чтобы я выпрямился. Хочу ему сказать: «Ты правильно делаешь, продолжай!», но у него ничего не получалось, и я понял, что это конец. Но тут он упёрся и изо всех сил потянул ещё раз и вытянул ногу, после чего я перевернулся и оказался на спине. В этот момент комбайн рухнул ещё ниже, согнув в дугу гидроцилиндр, и я мгновенно понял, что на том месте был Ангел-Хранитель, который поддерживал комбайн, чтобы он меня не раздавил. Слава Богу!
Меня быстро погрузили в машину и отвезли в больницу. Первым делом послали на рентген, и каково было удивление всех, когда увидели, что позвоночник целый, а УЗИ показало, что и внутренности тоже невредимы. Врачи сказали, что я под счастливой звездой родился, а я ответил, что действительно под счастливой звездой, которая есть Иисус Христос. Слава, честь, хвала и благодарность Ему во веки веков. Из уст моих непрестанно идут только слова благодарности и хвалы. Великое счастье осознавать, что ты Божье дитя и служишь Господу.
Если кто-то отчаялся и думает, что Господь не слышит молитвы, хочу такому сказать: «Будьте верны и непоколебимы, стойте твёрдо в Господе, ибо Он верен, не изменяется и никогда не опаздывает с ответом и помощью».
А может быть, кто-то думает, что он не грешен и ему нет необходимости идти к Богу? Пусть такой знает, что жизнь наша настолько коротка, что просто безумно растрачивать её на какие-то повседневные удовольствия или мелочи, потому что жизнь - безценный дар Творца. Жизнь нам дана, чтобы приготовиться к вечности. Есть ещё время для того, чтобы исправить свою жизнь, придя к Иисусу с искренним раскаянием. Ныне ещё время благоприятное, ныне ещё день спасения (2 Кор 6:2). Пусть Господь благословит всех вас обильно, а Ему слава во веки. Аминь.
Иван Ш.
Источник: «Истории православных.
Помощь Божия от чудотворных икон и молитв»
Рассказ Лехи:
Однажды на рождество я пригласил друзей в гости посидеть, поп" деть, попить пивка. Дело близилось к ночи. Надо было укладывать гостей спать. Часть народа поместилось в нашей с женой квартире, двоим оставшимся пришлось пи" юхать в соседний дом к брату Ване, который в это время находился в другом городе. В общем, выдали им белье, наказали утром убрать постель в шкаф, закрыть за собой дверь и приходить завтракать.
Утром, точнее уже днем, мы успели пообедать и начать готовиться к ужину, а вестей от Макса и Андрея не было. Более того, никаких признаков жизни они не подавали и на телефонные звонки отвечать отказывались, хотя ночью звонили не раз и п" дели что-то про снеговиков и бенгальские огни. Пришлось собирать делегацию. Всем было ужасно любопытно, что же могло произойти. В том, что что-то все же произошло, никто не сомневался, поэтому делегировались всей толпой.
Картина перед нами предстала следующая: открытая настежь входная дверь, Ваня, братец мой (напомню, что он должен был быть в другом городе), лежал связанный в ванной комнате. Наши же товарищи сидели в креслах в обгоревшей одежде перед включенным телевизором и дружно храпели. На полу валялись две пустые бутылки водки и початая пачка барбарисок. Венцом картины была кровать, наполовину упиханная в порядком развороченный шкаф-купе.
Рассказ Вани (начало):
Я, как вы знаете, был в Москве со своей девушкой и имел радужные планы. Вдруг ей позвонили предки, после чего мы в срочном порядке понеслись домой. Я ее проводил и поехал ставить машину в гараж. Возле поворота стояли двое мужиков и голосовали. Настроение у меня было более чем паршивое и я неожиданно для себя затормозил. Нетрезвая парочка чуть ли не пальцами начала показывать, что им просто позарез необходим бензин, и что они без него сейчас жить не смогут, и поэтому мне надо отвезти их на заправку
По доброте душевной, вместо того чтобы послать их на" й, я отлил им в банку литра два и посоветовал за руль не садиться. Вообще никогда. На что они не очень связно ответили, что бензин им совсем для другого. С вожделением глядя на мутное содержимое банки, они удалились, громко переговариваясь о чем-то своем.
Я поставил машину, зашел в магазин купить сигарет и чего-нибудь пожрать.
Несмотря на поздний час (я специально глянул на часы было 15 минут третьего), во дворе заметил странное шевеление. Подходя ближе с удивлением обнаружил уже знакомых мужиков, которые тяжело отдуваясь и пыхтя катали огромный снежный ком.
Я не останавливаясь шел мимо них. Однако пройти незамеченным мне не удалось. Они меня узнали, еще раз поблагодарили за горючее, а кроме того случайно поинтересовались на предмет лишней морковки. Я им сказал: сейчас дома гляну. С балкона я скинул им не морковь, а картошку (другого не нашел). Однако для них это, видимо, не имело принципиального значения. Я закурил и стал наблюдать за психическими. Их ненормальность подтверждалась с каждой минутой. Они докатали три шара, поставили друг на друга, в верхний запихнули мою картошку. Отряхнули получившегося снеговика до видимой гладкости и отошли в сторону полюбоваться своим творением. Что-то их, по всей видимости, не устроило, и после короткого совещания один подошел к урне, вытащил старое ведро и с гордостью водрузил его на макушку снежной бабы. Раздался смех. Я закрыл окно с намерением немедленно уткнуться в подушку, но действие на улице начинало приобретать другую окраску. Мужики вылили мою (опять же) банку бензина на бедного снеговика, чиркнули зажигалкой и двор мгновенно осветился голубоватым светом.
Потом они дружно исполнили некое подобие танца. Далее последовало варварское уничтожение горящего снега с беспощадным втаптыванием последнего в землю. Окончив свое злостное действо, они удовлетворенные отправились прочь со двора. Все это мне напомнило какой-то таинственный обряд сектантов, понятный только им и никому из непосвященных. Со странным ощущением на душе я лег на диван и включил телевизор, есть пока не хотелось.
Художественный рассказ Андрея:
После того, как хозяева удалились, мы немного посидели. Просто так сидеть было скучно, и мы вышли на улицу. Зайдя в первый попавшийся открытый магазин, приобрели средство от скуки в виде одной бутылки. Макс зачем-то взял барбарисок. «Для баб» мотивировал он, хотя никаких баб с нами не было. В принципе, не стоило тратить денег на конфеты, лучше бы еще водки взяли, но тогда я почему-то не возразил.
Мы выползли на свежий воздух и стали курить. Причем Макс, который по жизни не курит, курил вместе со мной. В результате чего его понесло в область философствования и он начал мне рассказывать, как надо жить, кого посылать на"!й и кому как краситься (это в смысле баб). Неожиданно он спросил меня: «Андрей, а не знаешь ли ты, горит ли снег?». Я даже немного при" ел, потому что в глазах его заблестел до боли знакомый сумасшедший огонек. Но я ответил, что только если полить его бензином, то тогда да. Бл!"ь, наверное, не стоило этого говорить, потому что в течение следующего часа мы пытались добыть бензин. Безрезультатно. Бензин не валялся в помойках и в магазине не продавался. Тогда мы вышли на какую-то дорогу и стали ловить машину, чтобы доехать до автозаправки. Нам повезло. Вскоре остановился какой-то мужик и очень даже вежливо отлил нам в банку два литра нужной нам жидкости. Мы с ним о чем-то поговорили. И заторопились уладить свое дельце. Просто так поджигать снег даже мне показалось нехорошо. А Макс так вообще предложил организовать снежную бабу. Я помню, что подумал: «бабы это хорошо». И мы принялись за работу. Снег лепился удивительно быстро. Когда основание было почти готово, мимо прошел наш знакомый мужик. Мы снова сказали ему спасибо, а предусмотрительный Макс спросил его про морковку. Хотя, на мой взгляд, морковка бабе совсем не нужна. Мужик зашел домой и через некоторое время сбросил морковку с балкона, она показалась мне немного странной, больше похожей на картошку, но Макс заверил, что это самая п" ;атая морковь в мире и он покупает только такую.
В общем, слепили мы бабищу. Отгладили ее, подровняли. Я даже залюбовался - красавица получилась. Однако Макс имел на совершенство свой взгляд. Он откуда-то достал ведро, я не уследил, и за" ярил его прямо на голову нашей бабе. Не скажу, что это ее очень обезобразило, но украшение было явно сомнительное. Однако ему самому шутка показалась очень удачной, и он засмеялся.
Да, горела она здорово. Снег шипел и искрился. Большой бенгальский факел. Захотелось даже попрыгать. Это, конечно, не солидно, но, кажется, я тоже прыгал. У нас и тосты пошли один краше другого. Что говорить, момент счастья. Остановись, ты прекрасно. И оно остановилось, средство от скуки закончилось, поблескивая в лунном свете безобразной пустотой стеклянной бутылки. Макс нанес удар первым. Я его поддержал. Мы вкладывали всю силу разочарования, утраты прекрасного. Горящие куски снежной бабы разлетались в разные стороны. Через пару минут все было кончено, а мы со спокойной совестью отправились в магазин.
Приобретя все, что нужно, мы вернулись домой. Стоя перед входной дверью, я поторопил Макса, чтобы он побыстрее открывал, а то уже хочется сесть и по-человечески выпить. На что Макс выдал коронную фразу: "; твою мать, ключи же у тебя". И тут я при"!ел второй раз, потому что я точно помню, что он сам закрывал дверь, но смотрел на меня так, что мне начало казаться, что это я такой пи" !ас, про"ал ключи.
Рассказ Вани (продолжение):
Я повалялся на диване, покемарил немного, и тут меня проперло перекусить. Я увеличил громкость телевизора и пошел на кухню. Варганя бутерброд, я выглянул на улицу. Во дворе никого не было. Вдруг сзади зашуршало, я не успел обернуться мне е"!ули по голове чем-то довольно мягким. И тут же на меня кто-то накинулся, подмял под себя и довольно болезненно стал тыкать под ребра. Во-первых, от неожиданности я чуть не обос. ался, а во-вторых, может, и обос. ался, потому что меня резко связали бельевой веревкой, так некстати оказавшейся под рукой у бандитов, и отволокли в ванную, наказав при этом сидеть тихо. Я вам скажу, это был полный п" ;ец. Чтобы ночью ко мне вламывались грабители. У меня лишь одна мысль вертелась в голове, неужели я забыл запереть дверь. Надо сказать, связали меня грамотно я так и не сумел распутаться. Это были явные профессионалы и они знали, что делать. Однако они не стеснялись шуметь. А под конец и вовсе начали что-то выламывать. Я кричал этим у".кам, что у меня ничего ценного нет, но им, похоже, все было по честному до п" ды.
Короткий рассказ Макса:
Я вообще ни"!я не помню. Отвалите, за".ли.
Но, если честно, то х"!и говорить, поискали мы ключи на улице не нашли. Вернулись домой с намерением выломать дверь не спать же, в конце концов, в подъезде. О том, что, в крайнем случае, можно было пойти назад к Лехе, мы не подумали. У нас определилась цель, и ее необходимо было осуществить. Но дверь ломать не пришлось она оказалась незапертой. Андрей логически умозаключил: в квартиру залезли воры. И точно, из комнаты раздавались громкие голоса. «Значит, их несколько!» прошептал Андрей, готовясь к достойному сопротивлению. Мы вооружились взятыми в коридоре тапками. Почему именно тапками? А х" его знает. Быстро оглядев комнаты, мы убедились, что в квартире только один вор и он на кухне. Его мы и повязали. Потом выпили за победу, за рождество, за снежную бабу, за отличный день, за дружбу.
Кстати, воровская рожа мне тоже, показалась знакомой, но мы загнали на" й всякие ассоциации.
Из нас двоих самый исполнительный это Андрей. Он и предложил не ложиться спать (все равно уже светало), и убрать постель в шкаф, как и было велено. Где-то полчаса мы спорили, что имел в виду Леха, говоря убрать постель в шкаф. Андрей утверждал, что надо просто сложить постельное белье, а я настаивал на более серьезной уборке. В результате я его переубедил вся кровать была упакована в шкаф. Правда, для этого пришлось выкинуть оттуда все вещи и сложить полки. Но, в общем, мы справились. Сидя в креслах мы смотрели на экран телевизора и сосали барбариски. Лучшей закуси я в жизни не пробовал. О том, что завтра днем мы получим пм" ы от Лехи, мы еще не знали, поэтому сон наш был сладок и безмятежен. Даже вор в ванной успокоился и больше не орал
Валентина перешла на новое место работы, и сразу же поползли слухи, что новая сотрудница - верующая. Хотя она веру в Бога не афишировала, но и не скрывала. Как часто бывает в небольшом женском коллективе, каждый новый человек становится объектом пристального внимания. Не избежала этого и Валя. Над ней подшучивали, когда она не принимала участия в обсуждении сериалов и модных телевизионных шоу, и откровенно смеялись, когда та честно призналась, что не только не пользуется косметикой, но даже не имеет ее на какой-нибудь торжественный случай.
- Чем же ты занимаешься в свободное время? - недоумевали женщины. - У тебя, наверное, хозяйство - куры, свиньи, корова, - иронизировали они.
- Ну что вы, какое хозяйство?! - поддерживала их шутливый тон Валентина. - Одна собака, да и та старая. Нерасторопная я.
- А в субботу? - допытывались коллеги.
- Так в субботу на службу в церковь иду, - простодушно отвечала Валя.
- А в воскресенье? - не унимались сотрудницы.
- В воскресенье - еще и воскресная школа.
- Так ты не просто молиться ходишь, ты там пост занимаешь?
- Какой пост? - не поняла Валентина.
- Пусть не пост, а положение.
- Это «положение» называется послушание, - попыталась объяснить Валентина.
- Да ладно тебе, не скромничай.
После этого разговора авторитет Валентины среди коллег вырос. К ней стали приходить с вопросами - какую службу заказать, если муж заболел или ребенок плохо учится. Валя охотно отвечала. Смеяться над ней перестали, но всё равно она иногда вызывала раздражение у коллег.
- Ну что ты противопоставляешь себя коллективу! - укоряла Людмила, профорг, когда Валентина отказалась участвовать в праздновании 8 Марта.
- Понимаешь, - хотела объяснить Валя, - первая неделя Великого поста…
- Да постись ты себе на здоровье, - прервала ее Людмила, - мы же не гулянку устраиваем. Чай, торт, фрукты - посидим душевно.
- Нет, не могу, - как можно мягче ответила Валентина.
- Ну, как знаешь. Смотри, подруга, одна останешься.
«Не одна, а со Христом!» - подумала Валя, и всё-таки на душе было тяжело. Но волновалась она напрасно. После выходного никто ни о чем и не вспомнил, все были заняты своими делами. Жизнь текла привычным руслом. По-прежнему к Валентине приходили с вопросами, но ей было грустно оттого, что никто из ее коллег в храм так и не пошел. Она часто пыталась объяснить, что Господь - это цель, а не средство, но всё было напрасно. Для достижения земного благополучия люди готовы были использовать любые способы.
- Валюш, будь другом, отнеси записочку в церковь, - часто просили коллеги.
- Пойдем вместе, - радостно откликалась Валентина.
- Да времени нет, а ты всё равно идешь, - слышала она один и тот же ответ.
Как-то к Валентине зашла Анна Игнатьевна, пожилая женщина, вечно пребывающая в заботах о детях и внуках, всё время куда-то спешащая.
- Валюта, - начала она, едва закрыв за собой дверь, - вот послушай, что я тебе скажу. Я никого не убивала, не грабила - у меня нет грехов.
Валентина от неожиданности встала со своего места. Анна Игнатьевна взяла ее за руку и взволнованно продолжала:
- Я прожила нелегкую жизнь, но никогда не воровала, не убивала, доносов ни на кого не писала - значит, у меня нет грехов.
Зная вспыльчивый характер Анны Игнатьевны, Валентина осторожно ответила:
- Неужели вы никогда не обижались, не осуждали в мыслях…
- Причем здесь мысли? - не дала договорить Анна Игнатьевна. - Да, я могу сказать правду, но это же не осуждение.
- Понимаете, - начала объяснять Валентина, - есть правда человеческая, а есть высшая - Божия.
- Валюта, я всю жизнь по правде живу, нет у меня грехов! - пытаясь сдерживаться, выкрикнула Анна Игнатьевна.
«Вот привязалась!» - с досадой подумала Валя и резко сказала:
- Значит, вы святая.
- Нет, ну что ты, - растерянно пробормотала Анна Игнатьевна.
- Ну у вас же нет грехов?
- Нет, - уже не так уверенно подтвердила она.
- У кого нет грехов, тот святой, - сделала вывод Валентина. Анна Игнатьевна в недоумении пожала плечами и молча вышла.
«Наверное, не надо было так резко, - подумала Валентина и тут же попыталась найти себе оправдание: - А как надо было?» Так до вечера и боролась сама с собой: то укоряла, то оправдывала, то мысленно разговаривала с Анной Игнатьевной.
«Всё-таки нужно извиниться!» - приняла решение Валентина.
Назавтра она зашла к Анне Игнатьевне.
- Вы меня извините, я не смогла вчера ответить на ваш вопрос, но вот почитайте, - и она протянула книгу Иоанна Крестьянкина «Опыт построения исповеди» и добавила: - Здесь всё понятно.
- Некогда мне читать книги, - холодно ответила Анна Игнатьевна и поджала губы.
- Ну, может быть, в обеденный перерыв, - и Валя, положив на стол книгу, вышла из комнаты.
Прошло несколько дней. И снова к ней пришла Анна Игнатьевна. Она подошла к столу, за которым сидела Валентина, и взмахнула листом бумаги, исписанным мелким почерком.
- Что мне с этим делать? - прошептала она.
- А что? - почему-то тоже шепотом спросила Валя.
- Это грехи, - еще тише ответила женщина и покраснела.
- Какие грехи? - удивилась Валентина.
- Мои, - ответила Анна Игнатьевна, опустив глаза вниз, - ну, помнишь, ты мне книжку приносила.
- Да-да, - закивала головой Валя.
- Так что мне с ними делать?
- Как что? На исповедь, к батюшке.
- Валечка, и ты думаешь, он всё это будет слушать? - с сомнением спросила Анна Игнатьевна и опять помахала листом бумаги.
- Конечно, конечно будет, - убежденно ответила Валентина.
- Трудно это, очень трудно, - медленно произнесла Анна Игнатьевна, думая о чем-то своем, и, посмотрев на Валю, тихо сказала: - А как теперь с этим жить? Эх, Валюша, ты всю мою жизнь перевернула… - и она направилась к выходу. Но вдруг остановилась, постояла и, обернувшись, попросила: - Ты никому не рассказывай, ладно? А книгу я позже верну - муж читать начал.
Она сидела в сыром, пустом, холодном подвале заброшенной новостройке. Этот подвал как никогда передал ее ощущение души. В ее душе то же было холодно и пусто. Как он мог, так ее придать, обмануть. Она впервые в жизни, в свои 16 лет, испытала на себе предательство друзей и любимого человека. А все так начиналось красиво.
Она встретила его, и мир наполнился красками, а ее жизнь смыслом. Она впервые в жизни влюбилась и чувствовала, что она любима. Она сидела, вспоминала все это, и слезы струились по ее щекам. Как он мог скрыть от нее, что он женат и у него двое детей. А куда смотрели ее друзья. Ведь ни один не подошел и не сказал, Катя не влюбляйся в него, не верь ему, беги от него, от тебя обманет. Все молчали и наблюдали за развитием ее романа с ним.
А ведь и вправду ей было хорошо с ним и ему с ней. Для них двоих в этом мире больше никого не существовало, только он и она. Они ходили, гуляли. Она вспоминала, как они ночью ходили на пляж, чтоб побыть там вдвоем, смотрели на полную луну, поплавать в прохладной воде. А как он ее ревновал, это было не описуемое чувство. Ей так нравилось это, когда он запрещал ей надевать короткую юбку, открытую кофточку. А как он устроил ей скандал, когда она поехала с парнями и девчонками купаться на машине. Как потом встретил ее в магазине и при всех пропустил ее вперед, сказав, что девушка устала, она же только что приехала с купания. Как она была счастлива. Она все это испытывала впервые, и ей нравились эти чувства.
А как он пытался резать вены из нее, там в дубровой роще, когда они впервые поругались. Как он потом бежал за ней до самого дома, стоял на коленях и просил прощения. Как он драл с Женькой из нее, а они ведь с Женькой были просто хорошими друзьями. Но даже он, предал ее, не сказал, промолчал, о том, что ее любовь не возможна с этим человеком, что он женат
Почему ее все предали, почему никто ничего не сказал…
В тот день, когда все открылось, ее мир рухнул, разбился вдребезги. Как же это больно. Ее душа болела, и она не знала, как ей все это пережить. Она не может простить друзей за то, что они молчали, не может простить его за то, что он утаил от нее, что не свободен. Почему он не дал ей право выбора быть с ним или нет.
Она сидела в пустом подвале заброшенной новостройки и плакала, тихо, беззвучно. На душе была большая рана, и она очень болела и что ей делать с этой болью, она не знала…
Продолжение следует…
САМОЛЕТИК
- Взлетаем?
- Взлетаем! - разрешает Витька и смеется, чувствуя твердость моих ладоней, прочно состыковавшихся с его ребрами, а затем, после твердости, - страх. Яркий, но не обжигающий.
- Здорово, Витька?
- Здорово!
В горле бьется упругий комок, руки - раскинуты… Впрочем, это и не руки вовсе, я неправильно сказал. Безусловно, это не руки, это - крылья.
- Правда, Витька?
- Ага!
- Может, приземлимся? А?
Витька не против. Я сажаю его на плечи, инструктируя:
- Ладно, теперь держись. Только покрепче, слышишь?
- Пап, а тебе не больно? А так? - беспокоится Витька. И попутно - делает что-то с моими волосами. Кажется, пробует их выдергивать.
- Нисколечко!
Если честно, то у меня в глазах пощипывает, но не скажешь же Витьке об этом. Лучше потерпеть. И я терплю: стиснул челюсти, как когда-то, на приеме у зубного, которому не хотел даваться, и, постанывая тихо, ускоряю шаг. Бегу.
- Папа, на нас все смотрят! - снова смеется Витька.
- Пусть смотрят!
Пусть смотрят, пусть видят, что Витька - выше всех. Он и должен быть выше всех, выше и достойней, потому что у него детство. Я-то, к слову, и не в курсе, сознает ли ребенок, вознесенный над теми, кто много его взрослее, что он - самый-самый. Не только для родителей, но и вообще. Видимо, не совсем - дети плохо анализируют свои чувства, им поэтому легче. В то же время… Нет, не знаю. Мой отец, по причине весьма стандартной - своего отсутствия, в жизни меня на плечах не катал. Да и речь не обо мне, а о Витьке.
Витька - отличное имя, да? Его выбрал я, чем горжусь до сих пор. Хоть Наташа и кочевряжилась, говорила, что лучше б назвали в мою честь, но я пресек. Слишком много мне было б чести.
А Виктор - имя победителей, славное имя. Сын оправдает его уже скоро, в пять с половиной лет, когда выиграет конкурс детских рисунков на асфальте. Тема - «Моя семья». Он нарисует нас. Понимаете, только нас - вдвоем, себя и меня? Вот уж отпразднуем Витькин дебют как художника! Я, весь дурашливый от счастья, притащу из кондитерской торт, который впоследствии будет слопан с Витькой пополам, а Наташа, стойко продержавшись целый день, ночью не вытерпит, отвернется к стенке и проплачет до рассвета. Мне не захочется ее утешать.
Витька… Витька будет лучшим и в школе, куда - возмущусь, разумеется, я - не пристало ему топать пешком, поднимаясь черт знает во сколько и завтракая впопыхах. Нетушки, не дождетесь! Я специально куплю машину, чтоб потом, по дороге на работу (я, как и Ната, вкалываю авиаконструктором: «папа и мама делают самолетики», выразится Витька позже), забрасывать сына на занятия. Каждое утро. Пусть смотрят, пусть видят, что Витька - выше всех. Выше и достойней.
А однажды Ната заболеет. То есть не заболеет, это Витьке я так объясню, но, в общем, с работой придется расстаться. На несколько месяцев. В итоге, мы - я и Витюшка, вечно боящийся припоздниться к первому уроку - поедем одни, без Наты, и, конечно, скроем друг от друга, что ужасно этому рады. Попытаемся скрыть.
- Папа! - Витька сунется справа. - Можно, я вперед сяду? Рядом с тобой?
- Отчего бы и нет?
- Мама ж запрещает…
- Ерунда! Мама много чего запрещает, на то она и мама! - весело вскинусь я. - Лезь скорее! Главное - пристегнуться.
Прямо так и скажу… И Витька сядет и, пристегнувшись, будет о чем-то спрашивать, наваливаясь грудью на портфель. А я - что-то отвечать, поглядывая искоса.
Вот, в принципе, и все. Потом случится то, в чем, как хором меня заверят (все: друзья, родные, которых я б к таковым не отнес, знакомые и не шибко… Даже - совсем незнакомые), виноват был не я, а тот, другой. В смысле, другой водитель. Но это будет уже неважно.
Ната, прискакав ко мне в больницу, примет соответствующую позу (очень, кстати, похоже на вдову Грибоедова с надгробия последнего), станет разоряться насчет моей бессовестности, и, в конце концов, в пафосном надрыве заключит, что простить меня можно. Виноват ведь был не я, а тот, другой… И я подумаю, что, наверно, придушил бы ее, если б сумел встать, а еще - если б у нее внутри, в очертившемся животике, не ворочался ребенок. Брат Витьки, которого он никогда не увидит.
Ну, а пока - Витька счастлив. Руки раскинуты, уши будто набили ватой… Впрочем, это и не Витька вовсе, это - самолет. Настоящий, с широкими крыльями. Самый что ни на есть. Правда, Витька?
Навстречу мне двигался босой, несмотря на октябрь, высокий лохматый человек. На нем прямо на голое тело был надет двубортный изрядно поношенный пиджак, явно короткие, в полоску брюки, вместо ремня подпоясанные бечевкой. Но озадачил меня в нем не столько его гардероб, сколько то, что он на ходу читал книгу, уткнувшись в нее почти носом. При этом он шел очень быстро, широко расставляя ноги. Я подумал: «Вот ненормальный, споткнется и упадет».
Поравнявшись со мной, он остановился. Не поворачивая ко мне головы, широко перекрестившись, громко воскликнул: «Верую двенадцатому стиху псалма». Потом повернулся ко мне, осклабившись в какой-то дурацкой улыбке, сквозь зубы засмеялся: «Гы-гы-гы», - и, уткнувшись опять в свою книгу, быстро зашагал дальше. Растерявшись от такой выходки, я с недоумением долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся за поворотом. «Сумасшедший какой-то», - подумал я и направился домой. Дома рассказал об этом случае жене. Она подробно расспросила, как выглядел тот странный человек, и сказала:
- Это наверняка Гришка юродивый. Три года назад он исчез из нашего города, поговаривали, что его посадили за тунеядство и бродяжничество, вот, наверное, вновь объявился.
- А что он имел в виду, говоря: «Верую в двенадцатый стих псалма»? - допытывался я у супруги.
Та пожала плечами:
- Господь его знает, юродивые и блаженные часто говорят загадками, но раз сказал, значит, что-то обозначает. Посмотри сам в Псалтыри.
- Что же я там найду? Сто пятьдесят псалмов - и половина из них имеет двенадцатый стих, - и, махнув рукой, я направился в церковь ко всенощной.
По дороге в храм я размышлял:
- Ну какие юродивые в наше время? Просто больные люди. Да и раньше шарлатанов и ненормальных немало было.
Мой разум отказывался воспринимать подвиг юродства. Казалось, что этот вид святости - вне учения Нового Завета. Преподобные, святители, мученики, на мой взгляд, несомненно, являлись ярким свидетельcтвом исполнения заповедей Господа и подражанием какой-то стороне Его служения, а юродство - что?
Придя на балкон, я стал раскладывать ноты по пюпитрам, готовиться к службе. Народ потихоньку заполнял храм. В это время я с высоты хоров увидел, как в храм зашел тот ненормальный босоногий человек. Он подошел к ближайшему подсвечнику, взяв с него только что поставленную горящую свечу, стал обходить с ней по периметру храма все иконы. Перед каждой иконой он останавливался по стойке «смирно», правой рукой с горящей свечой крестом осенял икону, затем четко, как солдат, поворачивался кругом и осенял горящей свечой пространство перед собой. Такие манипуляции он проделал перед каждой иконой, затем затушил свечу, сунул в карман своего пиджака. Эти странные действия со свечой подтвердили мое мнение о том, что передо мной - больной человек. Я пошел в алтарь, чтобы получить благословение у отца настоятеля перед службой и, не удержавшись, спросил его о юродивом Григории.
- А, Гришка опять появился, - как-то обрадованно воскликнул он, - мой сын когда-то у него учился.
- Как - учился? - опешил я.
- Да он не всегда такой был, раньше он был учителем литературы Григорием Александровичем Загориным. Но потом что-то с ним произошло, попал в «психушку». В школе поговаривали, что он на Достоевском свихнулся, стал ученикам на уроках о Боге, о бесах говорить. За уклонение от школьной программы его в гороно вызвали на разбор, а он и ляпнул им, что Гоголь с Достоевским беса гнали, а тот взял да во Льва Толстого вселился, а от него на Маяковского и других советских писателей перекинулся. Ну, ясное дело, его в «психушку» направили. Выйдя оттуда, он странничает по храмам.
- И что же, он босиком круглый год ходит?
- Нет, - засмеялся настоятель, но обувь надевает только тогда, когда выйдет приказ министра обороны о переходе на зимнюю форму одежды. Вычитает об этом в газете «Красная звезда» и обувается да одевается в какое-нибудь пальтишко.
Вечером, возвратившись от всенощной домой, я после ужина стал готовиться к воскресной Божественной литургии. Просматривая партитуры и раскладывая ноты по папкам, ловил себя на мысли, что из головы не выходит образ этого странного юродивого. Закончив разбираться с нотами, я открыл Псалтырь. В восьмидесяти пяти псалмах имелись двенадцатые стихи. Я прочитал их все, но так ничего и не понял.
- Да что же значит - веровать в двенадцатый стих псалма? Ерунда все это, - подумал я с раздражением и отложил Псалтырь.
Пока возился с Псалтырью, не заметил, как время перевалило за полночь. Так поздно ложиться я не привык, глаза уже слипались, поэтому не стал прочитывать «молитвы на сон грядущим», а перекрестившись, сразу лег в постель. Уже лежа в постели, я прочитал молитву: «Господи, неужели мне одр сей гроб будет…» - и сразу заснул.
После литургии, выйдя на церковный двор, я увидел Гришку, окруженного прихожанами, и подошел полюбопытствовать о чем они говорят. Гришка, который возвышался над прихожанами на целую голову, меня сразу заметил и осклабился в той же дурацкой улыбке.
- Гриша, - говорила ему одна пожилая женщина, - что мне делать? Сын пьет, с женой надумал разводиться. Помолись ты за него, может, Господь вразумит.
- Да как же я буду молиться, коли молитв не знаю? Мы с Лешкой только одну молитву знаем, - при этом он загадочно глянул на меня, - «Помилуй мя, Боже, на боку лежа», вот и все. Правда, Леха?
Все повернулись ко мне. Краска залила мое лицо, мне показалось, что не только Гришка, но все прихожане догадались, что я не читал вечерних молитв. В крайнем смущении, пробормотав что-то невнятное, я развернулся и быстро пошел к храму.
- Либо это чистая случайность, совпадение, - подумал я, - либо действительно Гришка обладает даром прозорливости, как о нем и говорят в народе.
На следующий день я решил повстречаться с Гришкой, чтобы выяснить для себя окончательно, кто он - больной психически человек или действительно юродивый, святой.
Но ни на следующий день, ни через неделю я Гришку не увидел. Сказали, что он куда-то ушел. Говорили, будто бы он имеет обыкновение проводить зиму в селе Образово у настоятеля отца Михаила Баженова. Этот приход у нас в епархии слыл самым бедным, в чем я вскоре и сам убедился. Как-то после Пасхи я поехал в Епархиальное управление за нотными сборниками и там вижу, стоит у дверей склада батюшка в пыльных кирзовых сапогах, в старом залатанном подряснике, поверх которого накинута вязаная серая безрукавка. Из-под выцветшей синей бархатной скуфьи выбивались неровные пряди темно-русых с проседью волос. Жиденькая бороденка обрамляла узкое, со впалыми щеками лицо, которое можно было бы назвать некрасивым, если бы не большие голубые глаза. За плечами висел обыкновенный мешок, перевязанный веревками по типу рюкзака. Батюшка стоял в сторонке, явно смущаясь своего вида и дожидаясь очереди на склад. Но только выходил один получивший товар, как подъезжал на машине какой-нибудь другой солидный протоиерей или церковный староста, и батюшка снова вжимался в стену, пропуская очередного получателя церковной утвари. Те проходили, даже не замечая его убогой фигуры. Меня это возмутило, и я, подойдя к батюшке, нарочито громко сказал, складывая руки: «Благослови, честной отче!»
Батюшка как-то испуганно глянул на меня и, быстро осенив крестным знамением, сунул мне для поцелуя свой нательный крест.
Я, поцеловав крестик, потянулся, чтобы взять его руку для поцелуя, как и полагается. Но он, спрятав ее за спину, смущенно улыбаясь, проговорил:
- Она у меня вся побитая и исцарапанная, я ведь крыши односельчанам крою, вот у меня руки и рабочие, не достойные, чтобы к ним прикладываться.
- Зачем же Вы крыши кроете, ведь Вы же священник? - удивился я.
- Приход у нас небогатый, а храм большой, его содержать трудно, да и прокормиться - деток-то у меня семеро.
Тут я, увидев, что на склад в это время хочет пройти другой священник, подойдя к нему под благословение, сказал:
- Простите, отче, сейчас очередь этого батюшки.
Тот, недовольно глянув на свои часы, пробормотал:
- Ради Бога, я не против, хотя очень спешу.
Батюшка на удивление очень быстро вышел со склада, неся только одну пачку свечей. Подойдя ко мне, он спросил:
- Как Ваше святое имя, чтобы помянуть в молитве?
- Меня зовут Алексием, а Вас, батюшка, как звать и где Вы служите?
- Недостойный иерей Михаил Баженов, а служу я в селе Образово, в трех днях ходьбы отсюда.
- Так Вы что же, туда пешком ходите? - воскликнул я. - Ну машины нет - это понятно, велосипед бы купили.
- Что Вы, на велосипед еще заработать надо, это мне не по карману. И на автобус билет надо купить, а это тоже денег немалых стоит.
- Да, кстати, отец Михаил, скажите мне, пожалуйста, юродивый Гришка у вас находится?
- Зимовал у меня, а сейчас, после Пасхи, ушел.
- А что, он действительно юродивый или притворяется?
- Что Вы, Алексий, как можно так думать! Григорий - святой человек, в этом даже сомневаться грех. Он у нас около храма источник с целительной водой открыл.
- Как-то есть открыл?
- Это давно было, лет десять назад. Я его тогда еще не знал, и он к нам первый раз пришел. Заходит ко мне во двор и говорит:
- Дай-ка мне, поп Мишка, воды попить.
Я сразу смекнул, что юродивый передо мной стоит: кто еще меня «поп Мишка» будет называть? Прихожане отцом Михаилом зовут, а нецерковные люди - Михаилом Степановичем. Я вынес ему ковшик воды и в дом на чай пригласил. Но он пить не стал:
- Плохая у тебя вода, - говорит, - а на чай тем более не годится. Давай лопату мне да поживей, я пить сильно хочу.
Я удивился, конечно, но лопату вынес. Он походил с лопатой вокруг храма, потом воткнул ее в одном месте и говорит:
- Копай, Мишка, здесь будем сокровище с тобой искать. Ты покопай, а я посижу рядом, а то пока искал, утомился очень.
Я даже и перечить не подумал, раз юродивый говорит, значит, что-нибудь там найдем. Пока я копал, он рядом на травке лежит, только подбадривает меня:
- Копай-копай, Мишка, найдешь золотишко.
Выкопал я больше своего роста, день уж к вечеру клонится. Матушка несколько раз подходила, беспокоится, чего это я делаю. Уж совсем стемнело. Гришка мне говорит:
- Хватит копать, уж пора спать.
Хотя я ничего не нашел, но, думаю, не зря копал, наверное, в этом какой-то смысл есть, мне еще не понятный. Пригласил с собой в дом Григория на ужин. Тот говорит:
- Ужин мне не нужен, дай краюху хлеба.
В дом тоже не пошел.
- Я, - говорит, - здесь, среди тварей бессловесных заночую.
Утром я проснулся, пошел к яме, а она - полная воды. Да такая вкусная вода, прямо сладкая, как мед. Стало быть, мы до источника святого с Григорием докопались. Теперь сами судите, Алексий, настоящий он юродивый или обманщик.
Мы распрощались с отцом Михаилом, я дал обещание приехать к нему летом, когда будет отпуск, на его престольный праздник - Казанской иконы Божией Матери.
Обычно я уходил в отпуск после Петрова дня, так как в это же время брал отпуск наш настоятель. Здоровье мое, несмотря на молодые годы, оставляло желать лучшего. Я с рождения страдал сердечной недостаточностью. Но в этом году как-то все обострилось, и супруга моя настоятельно потребовала, чтобы я поехал на курорт, в кардиолечебницу, укрепить свое здоровье. Мне же очень хотелось съездить в Питер, чтобы там в библиотеке семинарии переписать для хора новые партитуры да и повстречаться с друзьями времен моей студенческой юности. Но, уступая настоянию своей жены, я согласился ехать на курорт, взяв с нее обещание, что на следующий год, если будем живы, то поедем непременно в Питер. После службы на праздник первоверховных апостолов Петра и Павла я зашел в нашу церковную бухгалтерию, чтобы получить зарплату и отпускные деньги. А когда вышел из бухгалтерии, увидел во дворе Гришку, как всегда окруженного прихожанами. Увидев меня, он разулыбался и, бесцеремонно растолкав бабушек, направился ко мне:
- Ну, Леха, ты - человек грамотный, растолкуй мне про эту тетку, что все свое имение на врачей растратила, а вылечиться так и не вылечилась.
- Какую тетку? - удивился я.
- Ну ту самую, о которой в Евангелии написано.
- А-а, - протянул я, когда до меня дошло, о каком евангельском эпизоде говорит Гришка, - а что там растолковывать, у земных врачей вылечиться не смогла, а прикоснулась к Христовым одеждам - и вылечилась.
- Вот-вот, правильно говоришь, только прикоснулась; некоторым бы тоже не мешало прикоснуться. А этим, на которых мы имение тратим, Господь сказал: «Врачу, исцелися сам». Вот оно как получается, Леха. Так что айда с тобой вместе прикасаться.
Сердце мое радостно забилось, я сразу поверил, что никакие врачи и никакие курорты мне не нужны. При этом поверил: пойду с Гришкой - и обязательно исцелюсь. Даже не спрашивая, куда надо идти, я воскликнул:
- Пойдемте, Григорий Александрович.
Гришка стал испуганно оглядываться кругом:
- Это ты кого, Леха, кличешь? Какого Григория Александровича? Его здесь нет.
Потом, нагнувшись к моему уху, прошептал:
- Я тебе только, Леха, по большому секрету скажу: Григорий Александрович помер. Да не своей смертью, - он еще раз оглянулся кругом и опять зашептал мне на ухо: - это я его убил, только ты никому не говори, а то меня опять в милицию заберут и посадят.
Я с удивлением посмотрел на Гришку, подумав:
- Неужели действительно душевнобольной?
- Да-да, Леха, не сомневайся, заберут и посадят, у них за этим дело не станет, - он засмеялся, - гы-гы-гы.
Когда он смеялся, я внимательно смотрел на него, и меня поразило, что в его глазах я не увидел веселья, которое должно было, по сути, сопровождать смех. Нет, в глазах его была печаль, даже я бы сказал - какая-то скорбь. И тогда я вдруг понял, что это не смех слабоумного человека, а рыдания того, кто видит страшную наготу действительности, сокрытую от «мудрых века сего».
- Ну дак как теперь, Леха, когда ты узнал правду, пойдешь со мной или передумал? - и он, сощурив глаза, продолжая гыгыкать, смотрел на меня, ожидая ответа.
Я стоял в растерянности и не знал, что ответить. Но потом все же решительно сказал:
- Не передумал, пойду.
- Вот и хорошо, через пять деньков раненько приходи к церкви. Путь неблизок.
Тогда я вдруг решил спросить:
- А куда мы пойдем?
- Куда пойдем, говоришь? Сам ведь обещал, а теперь забыл, небось? К попу Мишке пойдем, он тебя ждет.
Тут я вспомнил про свое обещание отцу Михаилу посетить в отпуск его храм в селе Образово и устыдился: ведь действительно забыл. Узнав о том, что я не собираюсь ехать в санаторий, а еду с Гришкой в Образово, супруга вначале огорчилась, но, подумав, решила, что это даже лучше. Раз блаженный обещает исцеление, то так, наверное, и будет.
Встали рано, и жена собрала мне в дорогу вещи и продукты. Увидев меня, загруженного сумками, Гришка почесал затылок:
- Куда же ты, Леха, собрался, с таким скарбом? За Христом так не ходят. Он ведь налегке с апостолами ходил.
- Тут, Гриша, все самое необходимое в дорогу, ведь не на один же день едем.
- Кто тебе сказал, что едем? Мы туда, Леха, пешим ходом, три дня нам идти.
- Как, - удивился я, - мы разве пойдем пешком? Ведь это восемьдесят с лишним километров.
- Господь пешком ходил, и апостолы - пешком. Сказано ведь: «Идите в мир и научите все народы». Если бы Он сказал: «Поезжайте на колесницах,» - тогда другое дело. А раз сказал: «Идите», - значит, мы должны идти, а не ехать.
- Ладно, - сказал я, - раз такое дело, оставлю часть.
- Нет, Леха, часть за собою целое тащит. Надо все оставить и идти.
- А чем будем питаться в дороге? - недоумевал я.
- Сухарик - вот дорожная пища, он легкий, нести сподручно. А воды кругом много. Что еще нам надо? Поклажу свою вон человеку отдай, - указал он на подошедшего к калитке бомжа, который с утра пораньше пришел занять место для собирания милостыни.
Я безропотно исполнил совет Гришки и обе сумки отдал бомжу. Тот, обрадовавшись, схватил их и убежал, боясь, что могут снова отнять такой щедрый дар.
- Вот теперь пойдем все вчетвером, - обрадованно воскликнул Гришка и быстро зашагал по улице. Я последовал за ним. Когда вышли за город и двинулись по сельской грунтовой дороге, решил спросить Гришку напрямик, что он имел в виду, когда сказал: «Пойдем все вчетвером».
- Ну, а как же мы пойдем без самых близких своих друзей? Без них никуда.
- Каких друзей? - удивленно спросил я.
- Как - каких? Каждому дает Бог Ангела-Хранителя, это, Леха, друг на всю жизнь.
- Ах, вон оно что - тогда нас, значит, не четверо, а шестеро. Ведь сатана тоже приставляет к каждому человеку падшего ангела-искусителя.
- Нет, Леха, они любят не пешком ходить, а с комфортом ездить на автомобилях, особенно на дорогих, или в поездах - тут они больше уважают мягкие места в купе. А пешком они ходить не любят, быстро утомляются. А если человек к Богу идет, они этого вовсе не переносят. Потому я их все время мучаю тем, что пешком везде хожу.
Так, за разговором об ангелах и бесах, мы прошли километров пятнадцать, и я уже стал притомляться.
Когда мы вышли к небольшой речке, Гриша сказал:
- Вот, Леха, здесь отдохнем и пообедаем.
Мы присели на берегу, в тени раскидистой ивы. Гришка достал из своего заплечного мешка две кружки и велел мне принести воды из речки. Когда я вернулся, он уже разложил на чистую тряпку сухари. Мы пропели молитву «Отче наш» и стали есть, размачивая сухари в воде. Когда поели, Гришка аккуратно стряхнул крошки, оставшиеся на тряпке, себе в рот и, объявив сонный час, тут же лег на траву и захрапел. Я тоже пытался уснуть, но не мог: комары меня буквально заели. Гришка при этом спал совершенно спокойно, будто его и не кусали эти кровопийцы. Проснувшись через час, он, позевывая и мелко крестя рот, сказал:
- Ну что, Леха, спал ты, я вижу, плохо. К вечеру, даст Бог, дойдем до деревни, там поспишь.
Когда мы снова тронулись в путь, я его спросил:
- Гришка, ты не знаешь, чем комары в раю питались, до грехопадения человека? То, что животные друг друга не ели, это понятно. У нас дома кошка картошку за милую душу лопает. Так что я могу представить себе тигра, жующего какой-нибудь фрукт. Но вот чем комары питались, мне не понятно.
- Вижу, плохо вас, Леха, в семинариях духовных обучали, раз ты не знаешь, чем комары в раю питались.
- А ты знаешь?
- Конечно, знаю, - даже как бы удивляясь моему сомнению, ответил Гришка. - Комарик - эта тончайшая Божия тварь, подобно пчеле, питалась нектаром с райских цветов. Но не со всех, а только с тех, которые Господь посадил в раю специально для комаров и другой подобной мошкары. Это были дивные красные цветы, которые издавали чудный аромат, подобный ливанскому ладану, но еще более утонченный. Бутоны этих цветов были всегда наполнены божественным нектаром. И вся мошкара, напившись нектара, летала по райскому саду, издавая мелодичные звуки, которые сливались в общую комариную симфонию, воспевающую Бога и красоту созданного Им мира. Но после грехопадения человека райский сад был потерян не только для него, но и для всей твари. Бедные, несчастные, голодные комарики долго летали над землей в поисках райских цветов, но не находили их. Наконец они прилетели к тому месту, где Каин убил своего братца Авеля. А кругом на месте этого злодеяния были разбрызганы алые капли крови. И комарики подумали: «Вот они, эти райские цветы». И выпили эту кровь. Но через некоторое время они вновь жаждали пить кровь человеческую, и кинулись комарики на Каина, и стали его кусать и пить его кровь. И побежал Каин куда глаза глядят. Но не мог убежать от комаров и мошкары. И возненавидел Каин комаров, а комары и прочая мошкара возненавидели человека.
- Откуда ты взял эту историю? Об этом нигде не написано.
- Если бы, Леха, обо всем писали, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг.
- Ну, а все-таки, от кого ты слыхал об этом?
- Я не слыхал, Леха, я сам догадался, что так именно и было.
К вечеру мы дошли до какой-то деревни, и Гришка, подойдя к одной избе, уверенно постучал в окошко. Занавески приоткрылись, а вскоре нам навстречу выбежала пожилая женщина и радостно заголосила:
- Гришенька, Гришенька к нам пришел, ну наконец-то, мы уже заждались! Проходите, проходите, гости дорогие!
После ужина Гришка распорядился:
- Ты вот что, Анька, Лехе постели в горнице, он - человек измученный, ему культурный отдых нужен, нам завтра опять в путь. А мне здесь у тебя тесно, пойду на сеновал, послушаю, о чем звезды на небе сплетничают.
- Ой, Гришенька, послушай да нам, глупым, расскажи, - сказала на полном серьезе Анна Васильевна, хозяйка дома, где мы остановились.
- Коли бы я умней вас, глупых, был, то, может, что-то и рассказал. А то ведь я слышать-то слышу, а передать на словах не умею, ума не хватает.
Третий день пути оказался для меня самым тяжелым. Я натер ноги до кровавых мозолей. Снял ботинки, пошел босиком по пыльной сельской дороге - стало гораздо легче. Но бедное мое сердце: оно, по-видимому, не выдержало такой нагрузки. Воздух перед моим взором вдруг задрожал и сгустился. Голос Гришки стал каким-то далеким. Перед глазами поплыли круги, а затем вдруг все потемнело и я провалился в эту темноту. Очнувшись, открыл глаза и увидел, что лежу на траве. Невдалеке от меня я услышал Гришкин голос, который с кем-то спорил и о чем-то просил.
- Нет, возьми вместо него меня, - говорил Гришка, - ему еще рано, а я уж давно жду. Нет, так нельзя, Гришку возьми, а Леху оставь. Лешку оставь, а меня возьми вместо него.
Я понял, что разговор идет обо мне, и повернулся к Григорию. Тот стоял на коленях, крестился после каждой фразы, преклонялся лбом до земли. Я догадался, что это он так молится за меня.
- Гриша, - позвал я, - что со мной было?
- Спать разлегся так, что не добудишься тебя, и еще спрашиваешь, что было. Пойдем, хватит лежать, уже немного осталось.
Я поднялся с земли, и мы пошли дальше. Я шел в полной уверенности, что молитва Гришки спасла мне жизнь. Только вот что означает «Гришку возьми, а Леху оставь», я не мог сообразить.
К селу Образово подошли уже к вечеру третьего дня пути. Я видел, как вся семья отца Михаила искренне радуется Гришкиному приходу. Меня они тоже встретили с радушием и любовью. Поужинали картошкой в мундире с солеными огурцами и помидорами. Гришка с нами за стол не сел, а взяв только две картофелины, ушел.
- Он никогда с нами за стол не садится, - пояснил мне отец Михаил после его ухода, - сколько его ни уговаривал, у него один ответ: «За стол легко садиться, да трудно вставать, а я трудностей ой как боюсь».
Уложили меня спать в небольшой комнате на постель с целой горой мягких пуховых подушек. Утром я проснулся, когда солнце уже взошло высоко. Матушка предложила чаю. Когда я спросил, где отец Михаил, она сказала:
- Да Вы садитесь, его не ждите, он никогда не завтракает. Сейчас ушел в сарай - клетки для кроликов мастерить.
- А где Гришка ночевал? - спросил я.
- Он всегда на чердаке ночует, в своем гробу спит.
- Как это - в гробу? - удивился я.
- Да, видать, вычитал, что некоторые подвижники в гробах спали, чтобы постоянно помнить о своем смертном часе и быть к нему готовыми, вот сам выстругал себе гроб и спит в нем.
Вечером мы все пошли на всенощное бдение в честь праздника Казанской иконы Божией Матери. Я помогал матушке петь на клиросе, а Гришка стоял недалеко от входа в храм по стойке «смирно», лишь изредка осеняя себя крестным знамением. Делал он это очень медленно: приставит три пальца ко лбу и держит, что-то шепча про себя, потом - к животу в районе пупка и опять держит и шепчет, затем таким же образом на правое плечо и левое. Когда запели «Ныне отпущаеши», он встал на колени. На следующий день за Божественной литургией Гришка причастился. Когда после службы пришли домой, Гришка сел вместе с нами за стол, чему были немало удивлены и обрадованы отец Михаил с матушкой. Правда, ничего он есть не стал, кроме просфорки, и попил водички из источника. Гришка сидел за столом, радостно глядел на нас и улыбался:
- А у меня сегодня день рождения, - вдруг неожиданно заявил он.
Отец Михаил с матушкой растерянно переглянулись.
- У тебя же день рождения в январе, - робко заметил отец Михаил.
- Ну да, - согласился Гришка, - появился на свет я в январе, а сегодня у меня будет настоящий день рождения.
Все мы заулыбались и стали поздравлять Григория, поддерживая шутку, за которой, мы не сомневались, скрывается какой-то смысл.
- Ну я пойду полежу перед дальней дорогой, - сказал Гришка после обеда.
- Куда же ты, Гриша, уходишь? - спросил отец Михаил.
- Эх, Мишка, хороший ты человек, да уж больно любопытный. Ничего тебе не скажу, сам скоро узнаешь, куда я ушел.
Отца Михаила ответ вполне удовлетворил:
- Ну что ж, иди, Гриша, куда хочешь, только возвращайся, мы тебя ждать будем.
- Я тоже буду вас ждать, - сказал Гришка и ушел к себе на чердак.
До вечера он с чердака так и не явился. Но когда Гришка не пришел на следующий день, отец Михаил забеспокоился и решил проведать Григория. С чердака он спустился весь бледный и взволнованный:
- Ушел Гришка от нас навсегда, - сказал он упавшим голосом.
- С чего ты решил, что он навсегда ушел? - вопросила матушка. - Он что, записку оставил?
- Нет, матушка, он здесь свое тело оставил, а душа ушла в вечныя селения, - и отец Михаил широко перекрестился. - Царство ему Небесное и во блаженном успении вечный покой.
Гроб с его телом мы спустили с чердака и перенесли в храм.
Отец Михаил отслужил панихиду. На завтра наметили отпевание и погребение. А ночью решили попеременно читать Псалтырь над гробом.
Вечером с отцом Михаилом мы сидели у гроба Григория, а матушка готовила поминки дома. Григорий лежал в гробу в своем стареньком двубортном пиджаке на голое тело и в заплатанных коротких брюках, из которых торчали босые ноги. Перед тем как нести Григория в церковь, я предлагал отцу Михаилу переодеть его.
- Что ты, - замахал тот руками, - он мне сам наказывал, как помрет, чтобы его не переодевали: «Это, - говорит, - мои ризы драгоценные, в костюме я буду походить на покойника Григория Александровича». - А ведь, думаю, он знал о своей смерти, когда говорил за обедом, что пойдет далеко.
- Он знал об этом, еще когда к вам шел, это ведь он за меня умер. У меня сердце в дороге прихватило, а он молился: «Возьми лучше Гришку, а Лешку оставь». Я тогда не понял, о чем он просит.
- Вот оно, какое дерзновение имеют блаженные люди, - вздохнул отец Михаил, - а мы, грешные, все суетимся, все чего-то нам надо. А человеку на самом деле мало чего надо на этом свете.
Первым остался читать Псалтырь я. Когда стал произносить кафизмы, то почувствовал необыкновенную легкость. Голос мой радостно и звонко раздавался в храме. Ощущения смерти вовсе не было. Я чувствовал, что Гришка стоит рядом со мной и молится, широко и неторопливо осеняя себя крестным знамением. Мне вдруг припомнилось, как увидел Гришку в первый раз, читающего на ходу книгу. Эти воспоминания ворвались в мою душу, когда я читал девяностый псалом: «На руках возмут тя, да некогда преткнеши о камень ногу твою», - это был двенадцатый стих.