Смотрю на себя,
я похожа на позднюю зиму,
Белизна в волосах, да холодные плети из вен,
Но я, видишь, дышу, не боюсь новых встреч, перемен,
Поубавилось в общем то после разрыва проблем,
Но сначала терпеть было невыносимо.
Ну, а что там с тобой,
говорят, что все стало плохо:
Алкоголь - лучший друг, наркота - покоритель времен -
Проводник в день знакомства и вырезанных имен,
Что хранит на коре полусохшей заснувший клен.
Возле самой тяжелой ветки под самым боком
Я тебе напишу -
«Прекращай простужаться и кашлять,
Хватит всюду дымить, заполняя пустое нутро
Едким дымом табачным и второсортным гашем.
Мы давно далеки, но мне часто бывает страшно
От того, что ты новую жизнь отложил на потом.
Я хочу, чтобы ты прекратил предаваться забытью,
Оценил ситуацию трезво -
зачем тоска?
Сколько можно в себе эту боль таскать,
Если можно клин клином, убить ее,
А не в сердце с вином полоскать.
Возвращайся в себя и прости меня за разбитые
Мечты о волшебном будущем и семье,
Между мной и тобой глубина -
много тысяч лье,
Не стучись в мою дверь для тебя навсегда закрытую,
Я ее с каждым стуком твоим запираю сильней. "
Люди не умеют просто расставаться, просто уйти навсегда, без лишних слов, закрыть двери и все. Люди всегда при расставании причиняют боль, они знают куда бить, потому бьют всегда точно и сильно. Людям свойственно напоследок сказать что-то горькое, что-то такое, что заденет человека за живое и оставит на сердце тяжелую рану, которая будет еще сильно и долго болеть, которую временем не залечишь.
Мы ищем лучших, но в итоге теряем и тех кто есть.
Отделяя зерна от плевел вспоминай только Хорошее!
Мой друг, в сердце нашем другие сидят,
И так безжалостно чего-то хотят.
Не прошли все фантомные боли.
Мы в ловушке, они конечно на воле.
Порой кажется это никогда не пройдет.
И мы не влюбимся. Только боль в сердце живет.
Но этой ночью, я снова жила.
С тобою рядом тепло я нашла.
Это странное чувство, безумная легкость.
Я легка и нежна. Ты мой антибиотик.
Дай мне свою руку, почувствуй пульс.
Отпусти боль, она не бесконечна.
Мой друг, что-то новое быть может внутри оживет.
Мы полюби конечно, полюбим еще.
Что-то теплое в новом человеке найдем,
И снова полюбим и боль наша пройдет.
Дотерпи до лучей восходящего дня,
Обратят всю печаль в свежевыпавший снег.
Ночью кажется тонкой любая броня,
И от тьмы полуночной, тоскливой, грустней.
В зимнем кружеве ночи рождается боль,
И в бессонных мольбах прошлогодний туман
Белой дымкой ложится на черную смоль
Потускневших волос и затянутых ран,
Проникает до нервов и в самую суть
Тычет острой иголкой ушедшей любви,
Тут не то что кричать, невозможно вздохнуть,
Горло так и стараются слезы сдавить.
Но к утру все развеет, спасая, восход,
Приступ прошлого он превратит в пустоту.
И обнимет тебя, еще сонный, не тот,
И ты вмиг обернешься в другую, не ту.
На ветру задрожит уходящее время,
Вырываясь с дыханием в полость зимы,
Я хочу, чтобы ты наконец мне поверил -
Вместе с днями уходим в прошедшее мы.
На ветру развивается волос, и звезды
Расчертили фейерверками темную гладь.
Ты пойми, нам когда-нибудь (лучше бы поздно.),
Но придется ведь умерших нас забывать.
Разговор оборвется на стыке мгновений,
Где-то между последним и первым ударом,
Стрелки тихо коснутся секундных делений -
Не потрать желание на меня/даром.
Никогда не нужно возвращаться:
- туда, где был счастлив,
- туда, где был несчастлив,
- в прошлое.
Пусть всё это остается только в воспоминаниях…
И когда ты утешишься (в конце концов всегда утешаешься), ты будешь рад, что знал меня когда-то.
Новый год - желанный праздник,
был когда-то помню я,
дни считали и мечтали,
встретить весело тебя.
-
Вечер день сменил внезапно
все боялись что уснут,
поздравления президента,
надвигалось на страну.
-
На часах, двенадцать ровно,
дети все бегут во двор,
посмотреть на фейерверки
встретить первым Новый Год.
-
Дни прошли, летели годы
день желанный помутнел
вечер скучный, одинокий, настроение украл
Новый Год - желанный праздник,
быть, счастливым перестал.
Похоже, что в нашей жизни всё перевёрнуто с ног на голову, как будто нам недавно вытерли память, и на освободившееся место записали всё новое, не очень для нас подходящее. Вот и с новогодней ёлкой получается не очень понятно…
Ёлка - немка и Дед Мороз из Турции
Традиция праздновать Новый год с ёлкой, в компании с непременными Дедом Морозом и Снегурочкой, так прочно укоренилась сегодня во всех республиках бывшего Союза, что кажется, будто существовала эта традиция всегда. Ещё сто десять лет назад, в вышедшей в Петербурге книге «Рождественская ёлка», говорилось: «Все так уже привыкли к этому обычаю, что без ёлки святки - не святки, рождественские праздники - не праздники».
В 1906 году философ Василий Розанов писал: «Много лет назад я с удивлением узнал, что обычай рождественской ёлки не принадлежит к числу коренных русских обыкновений. Ёлка в настоящее время так твёрдо привилась в русском обществе, что никому в голову не придёт, что она не русская…»
Действительно, деревья восточные славяне почитали всегда, но главнымкультовым деревом в Древней Руси всегда была берёза, ель же считалась деревом смерти: неслучайно по сей день еловыми ветками принято устилать дорогу, по которой идёт похоронная процессия. На Руси произошедшее от ели слово «ёлс» даже стало одним из имён лешего, чёрта: «А коего тебе ёлса надо?», а «еловой головой» принято называть глупого и бестолкового человека.
Существовал также обычай: удавившихся и вообще самоубийц зарывать между двумя ёлками, поворачивая их ничком. В некоторых местах был распространён запрет на посадку ели около дома из опасения смерти члена семьи мужского пола. Из ели, как и из осины, запрещалось строить дома. Еловые ветви использовались и до сих пор широко используются во время похорон. Их кладут на пол в помещении, где лежит покойник. Смертная символика ели нашла отражение в пословицах, поговорках, фразеологизмах:
«смотреть под ёлку» - тяжело болеть;
«угодить под ёлку» - умереть;
«еловая деревня», «еловая домовина» - гроб;
«пойти или прогуляться по еловой дорожке» - умереть и др.
«Праздничное» значение ёлка-смерть получила в России по возвращении Петра I домой после своего первого путешествия в Европу (1698−1699). Своим указом от 20 декабря 1699 года, в котором «по примеру всех иудео-христианских народов» день «новолетия» (до этого отмечавшийся 1 сентября) переносился на 1 января, Пётр I «устроил, - по словам
Примечательно, что первыми перед навязанным нам иудо-христианским «Новым Годом» начали «украшать» крыши питейных заведений. Поэтому кабаки получили в народе название «ёлки». Примечательно, что в Западной Европе в XVIII веке обычая устанавливать новогодние ёлки в домах ещё не было, исключение составляла лишь Германия XVI века. Только в начале XIX века новогодняя ёлка стала завоёвывать Европу (но в России Дерево Смерти уже появилось, и это существенно проясняет неизменные сефардские цели), оставаясь при этом, выражаясь словами Диккенса, «милой немецкой затеей» (отметим сразу, что именно в Германии и Франции столетиями проживали именно сефарды).
В России ёлки первыми начали ставить в своих домах петербургские «немцы» (то есть это, как мы уже знаем, были сефарды, коих было не менее третьей части населения Петербурга. Приток немцев в Петербург, где их было много с самого его основания, продолжался и в начале XIX века). Этот обычай у них переняла столичная знать (мимикрирующие под русских сефарды). Остальное население столицы до поры до времени относилось к ней либо равнодушно (в русских деревнях по понятной причине ёлка также не прижилась), либо вообще не знало о существовании такого обычая.
Однако мало-помалу (а вялотекущая последовательная тактика против нас сефардами применяется постоянно) рождественская перверсия (или извращение, являющееся любимой тактикой сефардских иудеев), завоёвывала и другие социальные слои Петербурга. В середине 1840-х годов (благодаря незаметно-последовательному достижению своих целей) произошёл взрыв - «немецкое обыкновение» начинает стремительно распространяться. Петербург был буквально охвачен «ёлочным ажиотажем»: о ёлке заговорили в печати (кто ей владел на тот момент?), началась продажа смерто-ёлок перед Рождеством (иудея Иисуса, кстати, Новый Год празднуется в день обрезания иудоиисуса и это, как и полагается по иудейским законам, восьмой день после его рождения), её стали устраивать во многих домах северной столицы.
Обычай вошёл в моду, и уже к концу 1840-х годов рождественская перверсия становится в столице хорошо знакомым и привычным предметом «рождественского интерьера». «В Петербурге все помешаны на ёлках, - иронизировал по этому поводу
И действительно, странен народ, ежегодно празднующий собственное уничтожение, не правда ли?..
Теперь обратимся к фактам - вот откуда выползло иудейское извращение… Ясно, что к иудоиисусу, родившемуся на Ближнем Востоке, ель не имеет никакого отношения, но нам они её несут… устилая ею с совершенно определённым смыслом нашу землю. Родословная так называемого «Деда Мороза» (появился в наших городах только к концу XIX века) тоже совсем не простая, и имеет корни далеко на юге, там, где теперь расположена Турция. Высосана она была из вот этой сефардской басни.
В III веке в Малой Азии (территория Лидийской Империи, захваченная под руководством сефардов у наших предков - этрусков), на берегу Средиземного моря, в городе Патара, в богатой семье родился сын Николай. Он был совсем молодым человеком, когда получил сан епископа (то есть, пошёл по чисто сефардской линии и стал руководящей единицей в иерархии сефардской сектыиудо-христиан) в городе Миры (сейчас он называется Демре), в южной части Ликии.
Сефардский епископ Николай, унаследовавший огромное состояние (то есть, был он из очень богатой семьи), помогал «бедным и несчастным» (субсидированием подпольной сефардской деятельности, так как несвоим сефарды денег не дают никогда). Сефардская легенда по понятной причине связывает с ним разные «чудеса». Однажды, например, этот епископ отправился в паломничество к «святым» местам в Иерусалим (столица сефардской Иудеи). Корабль попал в шторм, люди потеряли надежду спастись, но Николай «укротил» бурю, и все остались живы. После смерти этот Николай из Мир Ликийских был признан святым. В Демре и по сей день сохранилась церковь, где покоились останки сефардского епископа Николая. Якобы турки назвали эту (сефардскую) церковь «Баба Ноэль Килизе» - «Церковь Рождественского Деда».
Однако в 1087 году пираты (а пиратами были исключительно сефарды) из Баривыкрали его останки и перевезли к себе в Италию (то есть бывшую Римскую империю, выстроенную нашими предками этрусками и разрушенную сефардской сектой иудо-христиан). Вот так сефардо-Николай из «святого местного масштаба» превратился в объект поклонения всех западных иудо-христиан (после разрушения выстроенного этрусками Рима, сефардская секта иудо-христиан заполонила всю Европу), которые стали отмечать день смерти епископа, 6 декабря, как праздник.
В России труп сефардского пирата, усилиями иудо-христианской секты, непрерывно занимающейся нашим уничтожением с разрешения властей, превратился в Николая Чудотворца, или Николая Мирликийского, ну, а затем просто в Николая Угодника. Впоследствии, претерпев очередные метаморфозы, трупоHиколай был «экспортирован» и в Америку, куда его привезли с собой немецкие и голландские (то есть, снова сефарды) эмигранты. В Новом Амстердаме, голландской (сефардской) колонии, расположенной на том месте, где сегодня стоит Нью-Йорк, одна из первых церквей была названа Синтер Клаас, или Синт Николаас. Когда город перешел так называемым англичанам (просто другое сефардское племя), эту церковь стали называть Санта Клаус. Так труп сефардониколая (сефардо-голландского Синтер Клоакиса) превратился на новой земле в культ несущего смерть Санта Клауса. С тех пор он расцвёл и в США пышным коммерческим цветом.
Кстати, вот он, этот сефардский Клоакис, которого нам втирают за Деда Мороза… Совершенно очевидно, что русского в этом уродце нет абсолютно НИЧЕГО, и тащит он нам всё тот же набор с ёлкой-смертью. Сколько же мы ещё будем терпеть этот сектантский бред?!.
Бродить по паркам не уставал,
Когда ты рядом со мною была.
По полям и лесам бодро шагал
Если вдруг на прогулку звала.
Тропинки вьются меж деревьев
Сходясь иль разбегаясь вновь,
Птиц в кустах заливистое пение
Приблизили тогда ко мне любовь.
Заветная где наша скамейка,
Не вспомнить? Нет не в силах…
Хотя… ах да, вон та аллейка…
За ней, там целовались с милой.
Сейчас гуляю лишь в памяти моей,
Все наши вспоминая треволнения.
Как дикий зверь один брожу теперь
И нет и не предвидится прощение.
Я боюсь прошлого и проклинаю прошлое.
И, паникуя, молчу, как последний трус.
Прошлое в дом мой приходит гостем непрошенным,
Грубо касается бледных холодных уст.
Я от него бегу, спотыкаясь и падая,
Слышу дыханье тяжелое за спиной.
Я перед ним открываю жестокую правду,
Но. Оно не желает прощаться со мной.
Прошлое мне опротивело, опостылило,
Я ненавижу его остатком души,
Оно мне с улыбкой в глазах веревку намылило
И говорит: «ты пиши обо мне, пиши.»
Все к лучшему, но лишь ретроспективно.
В который раз ошибок бремя
Мы с плеч снимаем, торопясь,
Наверно, думаем, что -
время,
И с прошлым -
обрываем связь…
Теперь мы будем осторожны…
Но как узнать, где рай, где ад?
Я возвращаю шпагу в ножны,
«Я сам обманываться рад!»…