…Гоша появился на пороге пьяный и счастливый - Наташа родила мальчика. Маленького, недоношенного.
- Не могу быть один, - как бы извиняясь, сказал он, - вот, к вам пришел, у меня больше никого нет.
- Правильно сделал! - сказала мама, доставая коньяк.
Они сидели за столом и молчали. Гоша был уже совсем пьяный, хотя выпил немного.
- Как назовете? - спросила мама.
- Сашей, - даже удивился вопросу Гоша.
Гоша оказался таким же сумасшедшим папашей, каким был Александр Маркович. Даже Наташа отошла для него на второй план. Мир замкнулся на маленьком Саше.
Наташа так и не восстановилась до конца - ходила с палкой Александра Марковича, приволакивая ногу.
Они пришли к нам в гости, когда малышу было уже пять месяцев. До этого Гоша боялся даже дышать на него. Мальчик был похож на маму - сбитенький, ширококостный, чересчур упитанный младенец. Наташа ходила так, как любила, - в безразмерной кофте с вырезом на груди. Сели пить чай. Наташа достала из выреза грудь и начала кормить.
Она рассказывала, как Саша хорошо ест, как спит, как улыбается. Мама кивала. Гоша улыбался…
…На следующий день Наташе сделали прививку. Вечером Гоша отвез ее в больницу в тяжелом состоянии.
- Что с ней? Почему? - спрашивал Гоша врача.
- Аллергическая реакция. Всякое бывает, - пожал плечами врач.
Месяц Наташа лежала в больнице. Была человеком наполовину - правую часть тела не чувствовала.
- Я же ничего не знала. Гоша не говорил… - сказала мама.
- За мной Гоша ухаживал…
Наташа сказала это так радостно, так ласково…
- А что говорят врачи? - спросила мама.
Наташа пожала плечами и улыбнулась.
- Говорят, что нужно восстановиться.
- А вы что решили?
Наташа опять улыбнулась.
- А можно мне ее взять? - спросила она и показала в угол.
В просвете между дверью и шкафом стояла палка. Александра Марковича. Мама давно про нее забыла. Палка была добротная, с широким набалдашником, почти новая.
- Да, конечно, - ответила мама.
Наташа доковыляла до угла и взяла палку. Подержала в руке, прошлась по комнате.
- Спасибо.
- А как ты? Сможешь? - вспомнила мама, зачем ее звала.
- С Машкой? Да, я побуду. Я же уже почти все могу делать.
Делать Наташа толком ничего не могла. За эти три дня, пока не было мамы, Наташа научила меня жарить картошку, варить гороховый суп и делать уколы.
Вечером у Наташи начинались боли. Ногу прихватывало так сильно, что она не могла встать с кровати.
- Шприц прокипятить, ампулу отломать, набрать… - Наташа терпела из последних сил.
Тогда были обычные стеклянные шприцы и большие иглы, в железном контейнере, их нужно было кипятить в кастрюльке. А ампулу срезать специальной пилкой.
- Сделай мне укол. Я не могу, - попросила Наташа.
- Я не умею, - чуть не заплакала я.
- Ничего. Хуже уже не будет.
Наташа подняла край халата. Бедро было черным и страшным.
- Я боюсь, - всхлипнула я.
- Пожалуйста, Машенька, - заплакала Наташа, - мне очень больно.
Трясущимися руками я воткнула иглу. Ввела лекарство.
- У тебя легкая рука, - сказала Наташа.
Под конец третьего дня я могла колоть с закрытыми глазами.
- Ну, как вы тут? - спросила мама, когда вернулась.
- Очень хорошо, - радостно ответила я.
Мне правда было хорошо с Наташей. Она говорила, а я делала - наливала воду в кастрюлю, замешивала тесто - Наташа по привычке пекла булочки вместо хлеба. Это была такая игра. Как будто я совсем взрослая.
- Мамочка, я столько всего научилась делать!
Мама посмотрела на Наташу и все поняла. Но промолчала. Я иногда думаю, а вдруг она специально так все устроила? И специально оставила с Наташей? Чтобы научить меня заботиться о больном человеке и заодно о себе…
…Наташа приехала в тот же вечер. Мама ее даже не узнала - впалые щеки, огромные глаза с синими кругами, изможденность, бледность - Наташа похудела килограммов на десять.
- Наташка! - обрадовалась мама. - Заходи!
И только тут заметила, что девушка опирается на палочку.
- Что случилось? - ахнула мама.
- Я же говорила - примета плохая, - тихо ответила Наташа.
Наташа сразу после свадьбы решила родить маленького и мысленно уже представляла, как будет ходить беременная.
- Наташ, привет, как дела? - окликнула ее соседка.
- Хорошо, - улыбнулась Наташа, - а вы чего дома, а не на работе?
- Да мой Ромка с краснухой дома валяется. Из сада принес.
Наташа стояла, слушала соседку и вспоминала - она ведь не переболела в детстве краснухой. Ветрянка была, скарлатина была, даже желтуха была, а краснухи не было. А у нее с детства остались два страха - молоко и краснуха.
Сын их соседей - мальчик Наташиного возраста - выпил парного молока. Всего кружку. Бабушка купила на станции. Наташу тоже угощали, но она отказалась - просто постеснялась. Молоко оказалось от больной коровы. Бруцеллез. Мальчик долго и тяжело болел, а потом умер.
Наташа никогда не пила молоко. Даже в пакетах. Ни стерилизованное, ни пастеризованное. Никакое. Даже запах не переносила. Когда Гоша доставал из холодильника бутылку и пил из горла, не наливая в стакан, Наташа смотрела на него с ужасом, как будто ждала, что он сейчас допьет и упадет замертво.
- Да оно из порошка, - убеждал ее Гоша. Но она отказывалась наотрез.
Страх заболеть краснухой был сильнее. Их соседка тетя Валя переболела краснухой во время беременности. Ее сын - Валерка - родился умственно отсталым. Наташа хорошо помнила один момент - как тетя Валя разжимает Валеркин кулачок, отгибая по одному пальчику. Валерка кричит от боли и дергается всем тельцем. А тетя Валя разгибает и разгибает. Наташа с тех пор и потешку про сороку, которая кашу варила, не могла слышать. Сразу Валеркин крик в ушах звенел.
- Так вот я и говорю - прививки-то уже делают. Вот чего бы не сделать? А у меня план. Еще не знаю, оплатят мне больничный или нет… - продолжала соседка.
- А где делают? - спросила Наташа.
- Что?
- Прививку. От краснухи.
- Так в поликлинике, наверное.
- Я пойду, мне пора…
…Для Гоши она готова была на все. Он вставал в семь - Наташа поднималась в шесть, чтобы приготовить завтрак. Гоша был приучен завтракать плотно, и она варила ему молочные каши и делала творожные запеканки. На вечер пекла булочки и ватрушки. Гоша ел, а она сидела напротив. Так же, как когда-то сидел Александр Маркович. И в этот момент ее гримаса превращалась в улыбку.
- Ты такой умный, такой красивый, такой замечательный, - шептала Наташа и действительно в это верила. Гоша ее не одергивал.
Она говорила с ним на понятном только ей языке, используя уменьшительно-ласкательные суффиксы: «Любимчики мои, я соскучалки», «приятненько аппетитики», «головка болитка?» «Хорошо» у нее превращалось в «кошеро», а «пока» в «покапку».
- Наташа, ты можешь нормально говорить? - раздражался Гоша.
- Могу. Но я тебя так люблю, что не могу!
- Пожалуйста, перестань сюсюкаться.
У Наташи были две любимые присказки: «Извините за мой французский, но я немножко попердю» и «Хочу чаю, аж кончаю».
- Наташа, тут же ребенок, - одергивал ее Гоша.
- Вы поженитесь? - спросила я.
- Не знаю, - ответила Наташа.
- А это обязательно? - испугался Гоша, который унаследовал от отца страх перед официальными учреждениями.
Вернулась мама.
- Вы жениться собираетесь? - спросила она чуть ли не с порога.
Наташа с Гошей переглянулись.
Свадьба Гоши и Наташи была тихой. Из гостей были только мы с мамой. Наташа сшила себе свадебное платье и весь вечер молчала.
- Ты что такая? - спросила мама.
- Да думаю, оставить платье или перешить? Надо оставить, а материал жалко. Ну что оно будет в шкафу пыль собирать? А если резать и перешивать, то примета плохая.
- Даже не знаю… - сказала мама. - Вот, кстати, заберите, это принадлежит вашей семье. - Мама отдала Гоше коробочку, подаренную Александром Марковичем, - серебряные вилочку и ложечку.
- Ой, а что они черные? - ахнула Наташа.
- Они не черные, а серебряные, - сказал Гоша, - спасибо, теть Оль, спасибо.
- Не бери, - дернула его Наташа, - примета плохая. Надо на первый зубик дарить.
- Наташа! Ну какие приметы? - возмутился он.
А еще через некоторое время маме опять нужно было уехать, и она опять не знала, с кем меня оставить.
- С Гошей и Наташей останешься? - спросила она.
- Останусь, - согласилась я…
…- Тебе понравилась мысль? - спросил Гоша, увидев, как Наташа потянулась за карандашом.
- А? Нет. Хочу рецепт записать. Соседка рассказала, а я боюсь забыть. Булочек завтра вам напеку.
- А ну-ка дай сюда книгу! - подскочил Гоша.
Наташа использовала книгу, как записную книжку. На полупустых листах, там, где обычно указываются тираж и прочие технические данные, она записывала рецепты пирогов, способы выведения масляных пятен и лечения головной боли…
- Это же вандализм, - пытался вразумить ее Гоша.
- А что такого? - искренне не поняла она. - Читать же не мешает.
- Это книга… понимаешь? У каждой свой запах. Вот, понюхай…
- Фу, гадость…
- Это не гадость, а типографская краска, время, пыль…
- Я и говорю - гадость.
Чтобы окончить спор, Гоша забрал книгу.
- А я знаешь, какой запах люблю? - спросила Наташа у меня.
- Какой?
- Вареной колбасы. Хочешь, сделаю? - обрадовалась она.
Наташа взяла колбасу, нарезала кубиками и сварила, как сосиски.
- А знаешь, как еще вкусно? Сверху сметаной намазать. Будет бутерброд. Мы в детстве всегда так ели. Попробуй!
Наташина мать работала учительницей в райцентре и растила троих детей. У Наташи была старшая, давно и несчастливо замужняя, сестра. Брат умер - выпив лишнего, полез в трансформаторную будку, где его шарахнуло током. Отец умер от цирроза печени. Мать преподавала в школе детям алкоголиков, которые начинали пить раньше, чем выучивали алфавит. Родной Наташин райцентр жил от бутылки до бутылки.
К нам она переехала с электрической швейной машинкой и набором вязальных спиц - своим приданым. Сшить и связать Наташа могла все, что угодно. Чертила выкройки, наметывала, подкалывала.
Она никак не могла привыкнуть к готовым вещам и в магазине все время высчитывала их себестоимость: ткань стоит столько-то, работа - столько-то, пуговицы - столько-то. Получалось в два раза дешевле. Даже если и покупала вещь, носила без удовольствия.
Она хранила все, что хоть как-то годилось для перешивания или перевязывания. Пуговицы, старый свитер, нитки, кусок ленты…
…Как-то у Гоши разболелся правый бок. Сначала болел несильно, но уже через час боль стала невыносимой. Он чуть не плакал. До приезда «скорой», которая в тот раз не спешила, Наташа сидела рядом и гладила ему спину. Вверх-вниз. Сорок минут без остановки.
- Так легче? - спрашивала она.
- Да, - врал он.
От этой заботы - простой, бестолковой, на животном уровне - ему хотелось прижаться к ней и зарыдать, уткнувшись в ее волосатый живот.
Гоша знал, что Наташа его любит. Так, как любил только отец. Так, как никто любить больше не будет.
Она собирала ему обед, разложив по кулечкам мясо и картошку. Переутюживала все рубашки, загладив намертво рукава.
- А мама говорит, что нельзя стрелки на рукавах гладить, - сказала я.
- Да? - удивилась Наташа и погладила один рукав без стрелки. Придирчиво осмотрела и заявила:
- Да ну, так некрасиво. Со стрелкой наряднее!
Наташа мне нравилась. Она была не такая, как все.
Наташа готовила еду, стирала, мыла полы. Потом ложилась на диван - отдыхать. Она лежала, водила рукой по обоям и рассматривала потек на потолке или трещину на стене. Это занятие ей не надоедало.
- О чем ты думаешь? - спросила я.
- Ни о чем, - удивленно ответила Наташа, - просто лежу и отдыхаю.
- А так можно делать? Просто лежать?
- Конечно. А почему нет?
- Мне мама не разрешает…
- А что нужно делать?
- Читать, например.
- Хорошо, - легко согласилась Наташа, - дай мне книгу почитать.
- А какую?
- Не знаю. Любую. Какую твоя мама читает?
- Мама читает детективы, где много убийств и никто не знает, кто преступник.
- Нет, про трупаков я не люблю, - поморщилась Наташа, - чё про них писать? Их и в жизни хватает.
- Тогда надо дядю Гошу спросить, - пожала плечами я.
- Не надо, - попросила Наташа, - я про любовь бы почитала, но он, наверное, не знает таких книг.
Вечером я не выдержала:
- Дядя Гоша, а Наташа хочет про любовь почитать. Только я не знаю, какие книги про любовь.
- Хм, это же замечательно. - Гоша подошел к книжному шкафу. - Что тут у тети Оли есть? А как насчет Цвейга? Нет, лучше Чехов. Надо начинать с классики.
- Спасибо, - ответила Наташа.
Она взяла старую газету и начала ее складывать.
- Что ты делаешь? - удивился Гоша.
- Обложку, - ответила Наташа, - вдруг испачкаю? Жалко же.
- Ну как? - спросил на следующий день Гоша.
- Мне нравится. Только сразу спать хочу.
Наташа с книгой не расставалась. Даже карандашом что-то подчеркивала…
* * *
…Гошина Наташа была тоже удивительной девушкой. Маленького роста, всего метр пятьдесят. Коренастая, с перевязочками на руках и пухлыми щечками, как откормленный младенец. Ей можно было дать и восемнадцать, и тридцать. Было двадцать пять. Наташа все время улыбалась. Даже тогда, когда говорила. На самом деле это была не улыбка, а гримаса - особенность строения челюсти, когда уголки губ все время вздернуты вверх.
При своем росте Наташа не носила каблуки, что меня потрясло. Я привыкла, что у мамы даже домашние тапочки были на каблуках. Наташа же ходила по дому в разношенных туфлях, перекатываясь с ноги на ногу, как уточка. Стояла, уперев пухлые ручки в крутые бока, заломив кисть.
Она приходила с работы и переодевалась в мужские тренировочные штаны - ядрено-синие, синтетические, со штрипками и дутыми коленками. Она натягивала их на живот под грудь. Грудь уютно лежала на животе, отчего я тоже открыла рот - Наташа терпеть не могла носить бюстгальтер и при малейшей возможности избавлялась от белья.
- Сейчас сиськи распущу, - говорила она и вытягивала лифчик через рукав. Грудь перекатывалась с одной стороны на другую. Тяжело и внушительно.
Со мной, девочкой, она с радостью делилась «женскими проблемами».
- У меня же гипергидроз…
- Что? - не понимала я.
- Вот, - поднимала руку Наташа и показывала подмышки в потных разводах, - повышенная потливость.
Каждое утро и каждый вечер Наташа обильно посыпала себя детской присыпкой. Присыпка осыпалась на паркет. Пол в квартире все время был припорошен.
- Надо выщипать бороду, а то уже завивается, - сообщала Наташа, - и живот побрить, а то уже меховой стал.
- Что? - опять не понимала я.
- Ну, у меня этот, гипертрихоз, повышенная волосатость, - разъясняла Наташа и показывала бритый живот, на котором начинали расти волосы - «подлесок», как она выражалась. - Я что? Уродка? Нет. Есть и пострашнее. И ничего - живут себе, - уверенно заявляла она, - как говорится, пусть плачут те, кому мы не достались, пусть сдохнут те, кто нас не захотел!
Гошу привлекла в ней, конечно, не внешность. Наташу отличала детская подвижность души, что умиляло, восхищало и не переставало его удивлять. Она не могла, не умела пройти мимо. Подходила к пьяным, валяющимся около метро, - просила встать, сказать адрес, останавливала прохожих, чтобы помогли довести. Кидалась на помощь женщинам с колясками.
- Тебе больше всех надо? Пошли. Наверняка пьяный, - говорил ей Гоша, когда она кинулась к мужчине, лежащему рядом с автобусной остановкой.
- А если сердце?..
…- Теть Оль, можно я к вам приеду, - позвонил Гоша моей маме.
- Зачем? - Мама, как всегда, была завалена работой.
- Я это… хочу вам… девушку… в общем… показать… как она… вам… я… у меня же… папа…
Гоша привел Наташу.
Мама без особой радости накрыла на стол. Она держала слово, данное Александру Марковичу, - «присмотреть» за Гошей.
Все расселись.
- А Наташа ремонт начала делать, - сообщил Гоша, - обои вот решили поменять… И пол тоже…
Мама сидела, сдвинув брови. Гоша нервничал, не зная, как реагировать.
- Слушайте, - вдруг очнулась мама, - а поживите здесь неделю? А то мне Машку не с кем оставить. А у меня командировка.
С кем меня только не оставляли… У мамы были дежурства или командировки. А садик вечно был закрыт на карантин.
Чаще всего со мной сидела мамина знакомая - горбатая лилипутка Ирочка. Она была ненамного выше меня, и я любила кататься у нее на горбу. Она лихо забрасывала меня на спину, кричала «иго-го» и скакала по комнате. Только просила: «Отпусти горб, держись за шею». Кстати, я ее считала красивейшей из женщин и очень хотела быть на нее похожей.
Однажды я потеряла любимую игрушку - маленькую собачку. Искала везде. Плакала горько и безутешно.
- Не плачь, - сказала Ирочка, - сейчас найдем.
Она села в углу комнаты и прошептала:
- Поиграй, поиграй и отдай.
- А ты кому говоришь? - спросила я.
- Домовому, - ответила Ирочка.
Вечером я нашла свою собачку на своей кровати за подушкой, хотя днем переворошила все - ее там не было. После этого случая я специально прятала вещи, чтобы Ирочка опять позвала домового. Я думала, что увижу его.
А однажды мама отдала меня «напрокат» своему другу дяде Леше, а сама уехала. Дядя Леша делил имущество бабки-покойницы, на которое претендовали еще трое родственников. Дядя Леша хотел обойтись мировым соглашением и играл роль отца-одиночки, а меня демонстрировал в качестве «дочки». Я была симпатичной девочкой, с косичками, бантиками, большими влажными глазами, как у подбитой лани (выражение дяди Леши). Дядя Леша рассказывал родственницам о том, как умерла его (мифическая) жена и он остался один с дочкой на руках и как ему тяжело и как он меня любит и больше никогда не женится. У меня слезные каналы расположены близко, а воображение хорошее, и в этот момент я начинала вполне натурально рыдать, представляя себе умершую маму и дядю Лешу в роли папы. Родственницы кинулись меня успокаивать и отдали спорное имущество дяде Леше. Даже свое предлагали, но он благородно отказался.
- Слушай, Ольга, давай этот способ возьмем на вооружение, - кричал маме дядя Леша, - ты не представляешь! Пять минут, и все рыдают, все счастливы. Я до этого четыре месяца с ними бодягу разводил. Надо Машку использовать. Гениальная актриса. Комиссаржевская! Как она рыдала натурально!..
…- Вы не присмотрите за девочкой? - спросила мама у продавщицы кладбищенского магазинчика, в котором продавали цветы. Мама протянула ей три рубля. - Я ненадолго. Не хочу ее туда вести.
- Оставляйте, - разрешила продавщица.
Она выдала мне букет искусственных цветов и ушла к покупателям. Я пошла сажать цветы на могилы. Ведь не на всех могилах были цветы. Я решила, что это некрасиво. Ходила и втыкала пластмассовые розы в землю.
Мама вернулась. Продавщица уже успела про меня забыть.
- Маша! Маша! Маргарита! - кричала мама на все кладбище, бегая между могилами.
Навстречу ей шла похоронная процессия.
- Я дочь потеряла! - кинулась к ним мама. - Здесь!
«Бедная, бедная женщина», - думали люди.
- Все мы теряем близких, - сказала маме женщина в черном платке.
- Тьфу, я ее по-настоящему потеряла! - заплакала моя мама.
«Бедная, бедная женщина. Дочь потеряла», - думали люди.
Мама нашла меня у старых захоронений. Я сажала на могиле настоящие цветы. Рядом на кованой лавочке сидела бабушка и вытирала платком лицо. Потом тем же платком вытерла портрет мужчины на могильном камне. Я с увлечением рыла лопаткой ямки и поливала рассаду из большой лейки.
- Манечка! - охнула мама. - Что ж ты делаешь?
- За могилкой ухаживаю, - ответила я.
- Пойдем скорее, - позвала мама.
- До свидания, - сказала я бабушке.
- До свидания, девочка, - отозвалась бабушка. - Лешенька, я уже тоже пойду, хорошо? А то пока автобус, пока дойду… - обратилась она к портрету и начала собирать утварь…
…На следующие выходные мама приехала наводить порядок. Так, как она любила, - выбросить весь хлам, все отмыть с хлоркой и перестирать с синькой. Александр Маркович смотрел на нее и улыбался, как улыбаются маленькие дети, когда им хорошо - всем лицом сразу. И видно, что им хорошо.
Гоша пришел к вечеру.
- Гошенька, посмотри, кто у нас! Ольгуша с Машенькой. Я тебе о них рассказывал. Ольгуша тебя совсем маленьким помнит.
- Здравствуйте, - поздоровался Гоша.
Мама вытерла руки и посмотрела на него сверху вниз. Он оказался совсем не таким, каким она себе представляла. Самый обычный молодой человек.
Вечером мама вышла покурить на лестницу. Гоша вышел с ней.
- Ну, а вообще как у тебя дела? - спросила мама.
- Теть Оль, я не могу больше. Понимаете? Совсем не могу. - Гоша бросил сигарету. Он говорил, как будто хотел побыстрее выговориться. - Мне тяжело с ним. Знаете, что самое ужасное? Он ночью ходит в туалет. Встает, ищет тапочки, бурчит под нос, шаркает, когда идет по коридору, и не закрывает дверь в туалет. Я не могу слышать, как он справляет нужду. Не могу, и все. Я его просил закрывать дверь, а он все равно не закрывает. Я просил его не шаркать, а он шаркает. Я не могу потом уснуть. А в шесть утра он встает и начинает греметь на кухне посудой. Мне кажется, я сойду с ума. Что мне делать? Это ужасно? Он ведь мой отец…
- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
Мама привезла Александра Марковича в больницу. Когда врач, кандидат наук, говорил о возрасте, риске хирургического вмешательства и целесообразности проводить операцию, Александр Маркович улыбался и кивал. Мама сидела злая.
- Вы можете попробовать уколы, - сказал врач, - может быть некоторое улучшение.
- Да, - сказала мама.
- Нет, - сказал Александр Маркович.
Александра Марковича хоронили втроем - Гоша, моя мама и Первая Скрипка, которого мама с Гошей вели с двух сторон под руки.
- Старики уходят, - говорил он, - один за другим. Наше поколение. Я на кладбище хожу, как на работу. Провожаю, провожаю…
Нет, Александра Марковича провожали четверо. Мама взяла меня на кладбище, потому что опять некуда было деть…
…- Ольгуша, я хотел тебя попросить… мне недолго осталось…
- Ой, да перестаньте вы!
- Не перебивай. Я знаю, что говорю. Из ума еще не выжил. Я скоро умру… я тебя прошу, девочка, присмотри за Гошей. Он у меня такой… неприспособленный к жизни.
- Кстати, а где он? - спросила мама.
- Я его отправил в магазин и в аптеку. Хотел с тобой спокойно поговорить. У него же никого, кроме меня, нет. Я думал, он к матери поедет, а Гошенька… отказался. У него же даже девушки нет… Ольгуша, умоляю, смотри, чтобы он не наделал глупостей.
Александр Маркович сказал это так, как говорят мамы о своих малышах, - как будто он боялся, что Гоша потянет в рот какую-нибудь гадость.
- Да, и вот еще. Это тебе. - Старик протянул коробочку.
- Что это? - спросила мама.
- Подарок. Для Машеньки.
Мама открыла коробочку - в ней лежали ложечка и вилочка.
- Это еще мои, - сказал Александр Маркович, - хранил для внука или внучки, но теперь уже не дождусь.
- Лучше бы вы мне квартиру завещали, - буркнула мама, - у Машки уже давно все зубы вылезли.
- Не будь злюкой. Не верю, - улыбнулся Александр Маркович.
- А вы не говорите ерунды. Вам еще жить да жить, - рассердилась мама.
Александр Маркович улыбнулся.
- Все, в следующие выходные я приезжаю и навожу тут у вас порядок. Заодно и окна помою.
- Ольгуша, может, не надо? - сказал он. - Вдруг я увижу, что там, на улице, и расстроюсь? Я ведь почти ничего не вижу. Вот твой номер только с четвертого раза набрал.
- Тогда нужен врач. Вы когда были у врача?
- Если только патологоанатом… - улыбался он.
- Давайте съездим к окулисту. Наверняка можно что-то сделать.
- Я бы на твоем месте беспокоился о гробовщике и нотариусе…
- Я вас умоляю…
- Ольгуша, ты же и сама прекрасно знаешь - меня не возьмется никто оперировать. Мне много лет. И слабое сердце.
- Вы не врач. Когда мне это скажет врач, тогда я от вас отстану…
…- Алле! Ольга? Это Александр Маркович! Скажи мне одну вещь! У тебя есть совесть?
- Господи, Александр Маркович, здравствуйте! Как вы? - ахнула моя мама.
- И ты еще имеешь наглость спрашивать, как я? Ты знаешь, сколько мне лет? Почему я, старый больной еврей, должен тебя разыскивать?
- Простите, Александр Маркович, Бога ради. Я просто замоталась.
- Ага, на много лет. Короче, ты мне нужна. Приедешь завтра. И не говори мне, что ты не можешь. Я никогда ни о чем тебя не просил.
На следующий день мы поехали к Александру Марковичу. Меня девать было некуда.
Он открыл дверь и остался стоять на пороге. Смотрел на меня.
- Девочка, ты очень похожа на свою бабушку, - сказал наконец Александр Маркович. - Ольгуша, тебе нужно рожать девочек!
- Здравствуйте, Александр Маркович, я ужасно рада вас видеть, - сказала мама.
- Прекрати. Не надо рассказывать мне, как ты рада. Заходите, заходите…
Мама снимала пальто, раздевала меня и смотрела на старого друга бабушки. Он очень постарел - она действительно пропала на много лет.
- Ну что? Что ты на меня уставилась? Да, я старый и страшный, - прикрикнул он, - как там Мария?
- Замуж вышла, - ответила мама.
Александр Маркович сел на стульчик в прихожей.
- Судя по твоему тону, не за Георгия, - совсем по-бабьи ахнул он.
- Не за него, - кивнула мама.
- Ты знаешь, а я ее понимаю, - вздохнул старик.
- А я нет, - огрызнулась мама.
Они сидели на кухне и пили чай. Меня отправили гулять по квартире…
…Я лежала на верхней полке, якобы спала и подслушивала разговор Кати и мамы.
- Я ведь ничего не чувствовала. Никакого предчувствия беды, - рассказывала Катя, - знаешь, я ведь иногда думаю, а вдруг они ошиблись? Я ведь должна была почувствовать, что что-то не так. И это ведь я виновата, что так получилось. Я тогда таблеток наглоталась. Еще стояла и думала, как их пить. Сразу все или по нескольку. А когда воду допила, испугалась. Мне ведь чего было нужно? Чтобы муж меня просто пожалел. А он молчал и на работе задерживался. Я совсем одна была. Если бы он мне сказал, что я не виновата, что все будет нормально… Мне ж больше ничего не надо было. Короче, испугалась я. Побежала в ванную, потом назад в комнату - хотела «скорую» вызвать, потом опять в ванную. Нашла марганцовку, выхлебала целый ковш, два пальца в рот и… промывание желудка. Хорошо, что «скорую» не вызвала, а то бы меня в психушку забрали. Лежала я на полу в ванной, не помню сколько времени. Потом выползла. Тут и муж вернулся. Представляешь, он даже не заметил, что я зеленого цвета и еле двигаюсь. Сел телевизор смотреть. А я утром на развод подала. Он не стал возражать и даже не удивился.
Они некоторое время молчали.
- Ну что, спать будем? - сказала мама.
- Ложись, я не могу. У меня давно бессонница. Она ведь - доченька моя нерожденная - каждую ночь мне снилась. Один и тот же сон. Маленькая девочка, лет трех. В красивом сарафане. Стояла и смотрела на меня, не отводя взгляда. У нее кудрявые волосы до плеч, губки такие бантиком. Девочка не улыбалась, а смотрела строго и внимательно.
Она приходила каждую ночь и стояла не двигаясь. Давала себя рассмотреть. Я видела, что она скрестила пальчики на одной ручке. Видела, что босоножки уже стоптаны и один гольф спущен чуть ниже другого. Однажды девочка поправила волосы - привычным уверенным жестом заколола заколку-бабочку. А в следующую ночь подтянула гольф. А потом плакала и вытирала кулачками глаза. Самое страшное - я не могла подойти к ней. Не могла взять ее за руку. Потрогать. Только приближусь, а она отходит. А потом она сама ко мне подошла и взяла за руку. Я проснулась утром вся в слезах.
Теперь вот бессонница. Не могу ее видеть. Боюсь, что сердце во сне остановится. Каждый вечер, часов в одиннадцать, спать хочу, умираю. На диване задремываю. Еле заставляю себя встать, переодеться, лечь нормально. И сон тут же уходит. Лежу, кручусь с боку на бок. Задремываю, а расслабиться и уснуть глубоко все равно не получается. Лежу и прислушиваюсь - кран капает, соседи выключателями щелкают. Потом совершенно неожиданно проваливаюсь в бездну - нездоровую, без сновидений. А в четыре утра просыпаюсь и больше уснуть не могу. В полседьмого, когда уже надо вставать, я засыпаю. И так сладко! В семь - звонит будильник. Всех хочется убить…
…Маме было проще достать билеты на поезд - приятельница работала в железнодорожной кассе. Обычно боятся летать на самолетах, а я до сих пор боюсь ездить в поезде.
Купе. Я на верхней полке смотрю в окно. Мы едем на юг. С нами женщина и одно место - верхняя полка - свободно. Я рада и прыгаю с полки на полку.
- Манечка, прекрати, пыль летит на стол, - одергивает меня мама, - слезай, поешь.
- Не хочу, - отвечаю я.
Женщина, которая едет с нами - Катя, - очень странно на меня смотрит, и мне не по себе от ее взгляда. Уже вечером мама выбегает на одной из станций и возвращается с вином, пирожками, мороженым… Сваливает все на стол и выходит на перрон покурить. Я притулилась у окна и ем.
- Я не хотела тебя пугать, - говорит Катя, - просто у меня должна была тоже быть девочка. Мне кажется, она была бы очень на тебя похожа. Такая же хорошенькая. Вот я на тебя и уставилась.
- А что с ней случилось?
- Девочка не захотела расти. Я не знаю почему. Росла, росла в животике и перестала. У нее сердечко перестало биться.
- А у взрослых детей так бывает? - испуганно спросила я.
- Нет, - улыбнулась Катя. - Ты вырастешь большая и красивая.
- Точно?
- Конечно.
- А куда ее дели? Из живота? - спросила я.
- Мне сделали операцию и девочку достали.
- И похоронили?
- Можно и так сказать…
Катя плакала.
- А потом у тебя может быть еще девочка? Другая, - не замечая ее слез, допытывалась я.
- Не знаю. Надеюсь.
- А у тебя был большой живот или еще маленький?
- Средний.
- Значит, не считается, - уверенно заявила я. Катя рассмеялась. - Она же не умела улыбаться, сосать соску, плакать… Значит, у тебя точно будет другая девочка.
- Значит, будет…
- А какая она будет?
- Красивая, как ты.
- А как ты ее назовешь?
- Пока не знаю. А ты как хочешь?
- Машей.
- Ну, Маша - это ты. Надо другое имя.
- Катя?
- Нет, Катя - это я. И вообще мне это имя не очень нравится.
- Тогда Олей. Как мою маму.
- Не надо Олей, - сказала моя мама. Оказывается, она стояла в дверях купе и все слышала, - у всех Оль тяжелая женская доля. Не очень-то они счастливы.
- А ты уже решила, где девочка будет жить? Колыбельку купила? - не отставала я.
- Нет…
- Тогда сначала подготовься хорошенько, а потом девочку жди. А куда же она рождаться будет? Вот она и не рождается, потому что у нее даже кровати своей нет…
…В поезде, когда только тронулись, Леночка плакала, испугавшись незнакомой обстановки и звуков. К тому же забыли дома игрушечного дельфина, и Леночка никак не могла уснуть - все искала игрушку и страдала.
- Леночка, а посмотри в окошко, - пыталась отвлечь дочь Ирина, - а смотри, что Машенька делает. Смотри, как интересно. А кушать хочешь? А попить?
- Поиграй с ней, - сказала мне мама.
- Во что? - Мамин тон не предполагал отказа, но я еще на что-то надеялась.
Мама не ответила. Только подняла одну бровь, как знак глубокого удивления и недовольства.
Я достала свою куклу и стала говорить смешным детским голосом, коверкая звуки. Леночка перестала плакать и заулыбалась.
Если честно, я увлеклась, разыгрывая перед Леночкой спектакль. Пела песню за мишку, говорила за куклу, изображала ветер… Леночка смотрела. В уголке рта, по подбородку, у нее стекала слюнка. Я не сразу заметила, что Ирина плачет. Точнее, заметила, когда Ирина плакала уже почти навзрыд - мы с Леночкой вместе на нее среагировали, как на посторонний звук.
- Спасибо тебе, - плакала Ирина, обращаясь к моей маме.
- Перестань, - отмахивалась мама.
Когда мы приехали - оказалось, что нам в одно место, - я следила за Леночкой уже по доброй воле. Она, только видя меня или маму, переставала плакать. А я? Не знаю. Не помню. Мне кажется, что я никогда не видела, чтобы так плакали. Так навзрыд, что мурашки по телу…
На море Ирина брала Леночку на руки и несла в воду. Леночка вырывалась, кричала.
- Что ты боишься, глупенькая, это же водичка, - уговаривала дочку Ирина.
Она купила надувной круг и нарукавники, заносила дочь поглубже, но Леночка извивалась и показывала рукой на берег. Ирина чуть не плакала - неужели девочка так и не поплавает?
- Это же так полезно…
Даже я не смогла заманить Леночку в море. Наконец Ирина купила надувной бассейн, в котором Леночка плескалась подолгу и с удовольствием.
Нас в тот день на пляже не было - поехали в город.
Вроде бы все было хорошо - Леночка, как обычно, плескалась в бассейне, и Ирина решила осуществить давнюю мечту - заплыть далеко. Она уплыла за буйки, легла на спину и смотрела в небо. Сколько прошло времени - не знала. Когда подплывала к берегу, услышала крик - кричала Леночка. Ирина плыла изо всех сил, а казалось, не двигается. Выползла из воды на ватных ногах. Дочь сидела в бассейне и кричала во весь голос. Рядом стояла перепуганная девочка, которая держала надувного дельфина с себя ростом.
- Все, все, тихо, - начала успокаивать дочь Ирина, у нее стучало сердце. Она все еще не могла поверить, что дочь цела и невредима. Что все в порядке. - Не плачь, Леночка, тихо.
Леночка продолжала кричать.
- Мы завтра поедем в дельфинарий, - выпалила Ирина. - Обещаю.
Леночка перестала кричать. Хотя не знала, ни что такое завтра, ни что такое дельфинарий.
В дельфинарии Леночка захлебывалась от радости. После представления всех приглашали сфотографироваться и поплавать, схватившись за плавник, с дельфинами. Леночка все поняла и начала кричать.
- Пойдем, нам домой пора, - уговаривала ее Ирина, но Леночка кричала так, что обрывалось сердце.
Моя мама в этот момент уговаривала меня поплавать с дельфином. Я стояла на бортике и упиралась - мне было страшно.
- Там можно с инструктором, в маленьком бассейне, рыбой их покормить, погладить, - подсказала Ирине женщина с мальчиком.
Ирину с Леночкой пропустили без очереди. Сеанс - пятнадцать минут. Инструктор взял девочку на руки и спустил в воду. Леночка зажмурилась от счастья. Ирина стояла на бортике бассейна, смотрела на свою больную детским церебральным параличом четырнадцатилетнюю дочь, которая вела себя как пятилетний ребенок, и плакала, как тогда в вагоне. На пятнадцать минут и она, и Леночка забыли о болезни.
В конце всем предлагали загадать желание дельфину. За Леночку желание загадала Ирина, зная, что оно не исполнится.
Я же так и не спустилась к дельфинам.
- Ты всегда будешь бояться, если не сможешь нащупать ногами дно, - сказала мне разочарованно мама, - глубина, неизвестность, фактор неожиданности выбьют тебя из колеи - учти, тебе с этим жить.
Она опять оказалась права…