…- Ака, ака, ака! - закричала Леночка.
- Да, Леночка, собака, она теперь у нас будет жить, - сказала Ирина.
Леночка разулыбалась и счастливо загулила.
Собака подошла и положила Леночке морду на колени. Девочка хлопнула ее по голове.
- Леночка, так нельзя. Собачке будет больно. Бо-бо. Надо гладить, вот так, - сказала Ирина.
Она взяла руку дочери и водила по собачьей голове и спине.
- Ну все, хватит, - сказала она.
- Ака, ака, ака! - заплакала Леночка.
- Собачка спать хочет, Леночка! А тебе кушать пора, - говорила дочери Ирина.
- Ака, ака! - плакала Леночка.
- Ладно, сиди сколько хочешь. Надо ее помыть, вдруг блохи? - сказала она сама себе. - Как же мы теперь уедем?
За билетами она так и не поехала. По утрам открывала дверь и выпускала собаку. Вечером псина возвращалась - ужинать и спать. Она укладывалась на свой коврик и не делала попыток зайти в комнаты. Ирина уважала такое дистанцированное поведение. Они были как давние расположенные друг к другу знакомые, которые спустя много лет остаются на вы.
Зато Леночка была просто счастлива. Она тянула в рот собачьи игрушки, которые купила Ирина, и смеялась, когда собака подходила и лизала ей руку.
- Мы все равно уедем на море, - сообщала Ирина собаке и Леночке, - весной. Тебя, - Ирина обращалась к собаке, - я куда-нибудь пристрою.
Леночка тоже мечтала увидеть море. Ирина купила настенный календарь, повесила над кроватью. «Смотри, Леночка, это море», - показывала она девочке. А когда ее купала, делала «волны». Леночка замирала от восторга и шлепала по воде ладошками.
Ирина купила Леночке мягкую игрушку - дельфина. Дочка только с ним засыпала.
И вот все-таки получилось. За собакой обещал присмотреть тот мужчина из парка. Он развелся с женой, или жена развелась с ним, что в общем-то не важно, и купил себе новую собаку. Такую же мерзлявую. Назвал ее Лорой. Лора-вторая жалась к его шее, а он целовал ее дрожащую мордочку…
…Он продолжал приходить в парк после работы, не переодеваясь, но уже без собаки. Только Ирине он рассказал о том, что случилось с Лорой.
- Я выгляжу странно? - спросил он. - Без собаки? Сижу здесь, в костюме…
- Кому какое дело? Все люди немного сумасшедшие, - ответила Ирина.
- Не могу решиться завести другую собаку, - признался он.
- А вы заведите другой породы.
- Не знаю… Дело не в породе. Они ведь, как люди, - все разные…
- Вам нельзя быть одному…
- Да, нельзя.
Вдруг к лавочке подошла собака из оврага и уткнулась носом в Ирины колени.
- Тебе чего? - спросила Ирина.
Собака смотрела не мигая. Один глаз начал гноиться и «плакал».
- Знаете, что меня особенно потрясает, - сказал мужчина, - как они смотрят. Глазами ребенка.
- Да, действительно, - согласилась Ирина.
- А вы не хотите завести собаку?
- Нет, что вы, у меня же Леночка.
- Да, я понимаю.
Собака слушала их разговор и не уходила.
- По-моему, она хочет, чтобы вы ее взяли, - сказал мужчина.
- Я бы с радостью, но не могу… Всего хорошего. Нам пора.
Ирина повезла Леночку домой. Собака шла следом не отставая. Уже на выходе из парка - собака только на миг замешкалась - Ирина остановилась.
- Ну чего тебе? - обратилась она к собаке.
Псина стояла и смотрела.
«Точно, глаза ребенка, - подумала Ирина, - как у Леночки».
- Давай сделаем так, - предложила она, - я буду брать тебя на ночь, а днем выпускать. Так и ты не замерзнешь, а то скоро заморозки начнутся, и мне удобно. А если захочешь, останешься. Ну как? Согласна?
Собака поднялась и пошла. Оглянулась, мол, ты идешь?
Ирина привела собаку в квартиру, но дальше прихожей та не пошла.
- Иди, что ты застыла? - сказала Ирина.
Собака не двигалась.
- Ты хочешь сказать, что будешь жить в прихожей? Хорошо. Я поняла. Сейчас принесу тебе поесть.
Ирина принесла старое одеяло, детское, Леночкино, и бросила рядом с вешалкой. Собака легла на него и закрыла глаза…
…В овраге жила стая бродячих собак. Жила своей обособленной овражьей жизнью - умирали старые собаки, появлялись щенки. Казалось, так было всегда. Ирина выросла в этом парке и помнила этих собак с детства. Иногда собаки выходили из оврага. Стояли на дороге, уходили.
- Ой! - На тропинке замерла молодая женщина с коляской и боялась пройти.
- Не бойтесь, они не кусаются, - сказала Ирина.
- Страшно, я боюсь собак, - сказала женщина, - почему их не ловят? А вдруг они бешеные?
Ирина пожала плечами. Видимо, женщина только недавно переехала в этот район.
- Они никогда никого не кусали, - сказала она, - идите спокойно. Они отбегут.
- А вы можете меня проводить? - попросила женщина. - Пожалуйста. Меня в детстве собака укусила, вот я с тех пор боюсь. Все равно их должны ловить и отправлять в питомники. Тут же дети гуляют… Надо позвонить в райисполком.
- Пойдемте, - сказала Ирина. Она не в первый раз слышала жалобы. Но ни разу в парке не появлялась машина по отлову собак. Как будто где-то наверху, у большого начальства с собаками был заключен договор - люди не спускаются в овраг, а собаки никого не кусают.
Ирина знала, что собак кормят две женщины. Молодая и пожилая. Они каждый день по очереди спускались вниз и вытряхивали на землю еду из целлофановых пакетов. Всегда две женщины. И всегда одна молодая, другая в возрасте. Так было и в Ирином детстве, так было сейчас, и так, казалось, будет всегда. Были ли это женщины одной семьи, передающие из поколения в поколение обязанность кормить бродячих собак из парка, или разные, не знакомые друг с другом, никто не знал.
Ирина сидела на своей любимой лавочке, когда к ней подошел старый знакомый по прогулкам. Она даже не знала, как зовут этого странного высокого «костюмного», как называла его Ирина, мужчину с маленькой собачонкой под мышкой. Каждый день он спешил с работы домой и, не переодеваясь, выводил собаку гулять. Она, совершенно крохотуличная, практически голая, бегала вокруг хозяина и еле слышно тявкала. Ему казалось, что она умеет говорить. Он различал ее «няф» - когда она просилась гулять, «ваф» - когда хотела есть, «а-а-ав» - когда ей было скучно. Собака, видимо, мерзла уже при плюс двадцати градусах и, сделав свои дела, «просилась на ручки». Он подхватывал ее и нес домой.
Собаку звали совсем не собачьим именем Лора. И разговаривал он с ней, не как с собакой. «Лора, не стоит, поверь мне», - говорил он, когда Лора подбирала с земли какую-нибудь гадость. «Лора, будь добра, имей терпение», - просил он, выпутывая собаку из замотавшегося поводка.
Ирине он нравился, потому что был умным и очень несчастным…
На самом деле мужчина был женат. Детей Бог не дал, а дал Лору. Дома жена медленно сходила с ума - от одиночества, невостребованности и тоски - и сводила с ума его. Лору она не любила. Не конкретно ее, а в принципе всех домашних животных - кошек, собак, попугайчиков, рыбок. Но терпела - ради мужа. Мужа она потерять не могла. Кроме него, у нее вообще никого не было.
А он знал, что только Лора его держит. Чтобы не спиться и не послать всю свою жизнь под откос. В каком бы состоянии он ни был, в шесть утра Лора залезет в кровать и будет гипнотизировать его взглядом - пора гулять. И он должен встать и выйти. Даже если давно ничего не хочется. Даже жить.
Однажды он всю ночь ходил по парку - Лора потерялась. Он спустил ее с поводка, она убежала. Всю ночь он кричал, свистел и опять кричал. В пять утра он подошел к своему подъезду, около которого сидела дрожащая Лора. Еще неделю после этого он не спускал ее с рук.
Когда Лора умерла, он думал, что сорвется. Не переживет. Собака умерла глупо - попала под машину во дворе. Непонятно, почему она сорвалась с поводка, почему убежала от него - никогда же не бегала. Умерла не сразу - мужчина довез ее до ветеринарной клиники. Врач сказал, что нужно усыпить, чтобы не мучилась. Мужчина посмотрел на собаку. «Ы-ы-ыф», - сказала она. Мужчина кивнул врачу - Лора согласна…
…Ирина сколько себя помнила представляла перед сном именно эту картину - чтобы успокоиться, побыстрее уснуть. Уехать далеко-далеко, только не на неделю или две, а навсегда. Кто-то ей давно рассказывал, что таким образом - переехав, сменив имя и внешность, можно изменить судьбу. Но стоило ей настроиться на поездку - подумать о числах, о том, что надо идти к начальству и писать заявление на отпуск, как дома что-то случалось, и уезжать было никак нельзя. Ей оставалось только мечтать о том, как она однажды соберет чемодан, сядет на самолет и улетит. В мечтах она очень хорошо представляла себя в новом доме, в новой одежде, с новой прической. Со временем Ирина поверила - если представить себе желаемое в деталях, оно обязательно исполнится.
В мечтах Ирина была молода и красива, а дом - чист и светел. Она изо всех сил пыталась помочь мыслям материализоваться. Для начала пошла в салон, она ведь представляла себя с короткой стрижкой и непослушной челкой - именно так она выглядела в тот недолгий счастливый период, когда поступила в вуз и уехала на картошку.
В реальности Ирина вышла из салона подстриженной под горшок и выглядела как после тяжелой продолжительной болезни. Мастер честно пыталась ее отговорить, но та была упряма. Вместо непослушной густой лошадиной челки висели три волосины, прилипшие ко лбу, и даже с помощью фена никак гуще не становились.
Но Ирина упорно готовилась к «новой жизни». Покупала купальник, большие пляжные полотенца, вместительную сумку, открытый летний сарафан. Она складывала вещи в шкаф на специально отведенную полку и, когда становилось совсем тоскливо, доставала и рассматривала их. Иногда примеряла, подолгу стоя перед зеркалом.
Особенно хорошо ей мечталось на прогулке с Леночкой. Ирина медленно шла, толкала коляску и мечтала - о том, что, наверное, нужно будет побелить стены дома и подмести двор. Почему-то ей казалось, что это важно. Или что придется заново покупать мясорубку и пылесос - не повезешь же с собой. Она представляла, куда именно поставит фотографии, и гадала - будет ли там таз для стирки белья. За этими размышлениями время проходило быстро. Даже Леночка, видя, что мама молчит и о чем-то думает, притихала.
Она должна была приехать за билетами. Уже договорилась. Чтобы поезд и две нижние полки обязательно. Гуляла с Леночкой и думала, что вот уже надо ехать за билетами, вот уже скоро они уедут…
…Ирина с Леночкой были такими же попутчицами. Ехали вместе на море. Всего сутки в поезде, а в памяти остались на всю жизнь.
- А мы в первый раз на море едем! - восклицала Ирина. - Да, Леночка? Даже не верится, что уже в поезде сидим. И сейчас поедем. Чух-чух-чух. Чух-чух.
Я с недовольным стоном, который должен был показать, что нам дико не повезло с попутчицами, уткнулась в вязанье.
- Что ты вяжешь? - спросила радостно Ирина. Она мне показалась совершенно чокнутой. Все время улыбалась, подпрыгивала и радовалась ерунде. - Можно посмотреть?
- Нельзя, - огрызнулась я, - еще не готово.
- Маргарита, пойдем-ка руки помоем, - сказала мне мама.
- Зачем, - удивилась я, - что я сказала?
«Маргарита» было сказано неспроста. Так она меня называла только в случае крайнего недовольства.
Мы вышли в коридор. Мама встала ногой на батарею и смотрела в окно. Я присела на откидное сиденье и продолжила вязание.
- Ну чё? - спросила я, когда молчание затянулось.
- Не чё, а что, - поправила меня мама, выхватила спицу, распустив все вязанье, и воткнула мне в руку.
- А-а-а-а-а! - заорала я на весь вагон.
- Рот закрой немедленно! - приказала мама.
Я тут же замолчала.
- Значит, слушай меня внимательно. Тебе больно вот так?
Я молчала.
- Больно? - Мама надавила спицей посильнее.
- А-а-а-а! Конечно, больно. Ты с ума сошла?! - заорала я опять.
- Так вот этой женщине, которой ты хамила, раз в сто больнее. И если ты позволишь себе еще хоть слово вякнуть не тем тоном, я тебе не знаю, что сделаю. Ты меня поняла? Не слышу!
- Поняла я, поняла.
Остаток пути я вела себя прекрасно.
- Какая у вас девочка, - шептала моей маме Ирина, думая, что я не слышу, - какая тактичная, воспитанная, тонко чувствующая…
- Да, что есть, то есть, - отвечала мама, - с полуслова понимает.
- Ой, даже не верится, что мы едем, что завтра увидим море… - без конца повторяла Ирина.
Они собирались в эту поездку три года. Уложив Леночку, Ирина ложилась сама, закрывала глаза и видела море. Как она поплывет далеко-далеко, пока силы будут. А потом ляжет на спину и будет долго смотреть в небо. А вода будет теплая-теплая. И ее будет качать на волнах. А над ней поплывут облака - большие, пушистые…
…Случайные попутчики по купейному вагону, самолетному ряду, пароходу. Соседи по снятой на летний месяц комнатке, по лежакам на пляже, по столу в столовой пансионата. Все они так же неожиданно появлялись в нашей жизни, как и пропадали. Одни пропадали на несколько лет, другие напоминали о себе достаточно регулярно. На Новый год, Восьмое марта наш ящик ломился от поздравительных открыток - на небольшом свободном куске картона надо было успеть поздравить, рассказать последние новости о себе, что-то спросить, пожелать счастья… Точно так же мама шла на почту и долго выбирала на крутящемся стеллаже открытки - гвоздики и розы, перевязанные красной лентой.
- Тебе какие больше нравятся? - спрашивала она.
- Какая разница? Все равно же в разные места пошлешь! Можно было накупить штук двадцать с гвоздиками, и все!
- Так неинтересно, - пожимала плечами мама, и мы продолжали выбирать, какая открытка лучше - со снеговиком или с Дедом Морозом. Или взять две с елкой?
Ни одна записная книжка не выдержала бы такого количества информации - адресов, имен, телефонов, дат дней рождений и прочего. Мама хранила открытки, как квитанции об оплате квартиры. Сохраняла все пришедшие в минувшем году - чтобы списать оттуда адреса, когда понадобится. А когда наступал следующий год, место старых занимали новые.
- Кто звонил? - спрашивала я после очередного междугородного звонка, раздававшегося у нас достаточно часто.
- Помнишь тетю Иру из Адлера?
- Нет.
- Ну, у нее еще дочка Анечка была, тебя года на четыре постарше! Как не помнишь? Не важно. Она приезжает. Остановится у нас на пару дней.
- А больше негде?
- Значит, негде.
- Ты же потом сама будешь ругаться! Говорить, что у нас не дом, а караван-сарай! Ты же не любишь гостей!
- Не люблю.
- Тогда зачем она у нас будет жить?
Мама не отвечала. Ей и в голову не могло прийти, что можно отказать. Как, впрочем, и ее многочисленным приятелям и приятельницам, разбросанным по всему Советскому Союзу. В какой бы город она ни приехала в командировку, никогда не останавливалась в гостинице - обязательно находилась очередная тетя Тамара с дядей Валерой или Игорь с Катькой, которые радовались нежданной встрече, кидались на шею, накрывали на стол, долго говорили на кухне, как будто только вчера расстались, и только под утро укладывались спать.
Мы, дети этих случайных друзей на всю жизнь, редко находили общий язык друг с другом.
- Напишешь что-нибудь Наталке? - спрашивала мама.
- Не-а, - отвечала я.
- Ну, две строчки. Вы ведь так дружили летом. Не разлей вода, - удивлялась мама.
Я честно писала бессмысленные фразы: «Наталка, привет. Как у тебя дела? У меня все хорошо». Тот же разговор наверняка происходил и у Наталки, которую мама просила написать что-нибудь для меня.
Но мы всегда знали, что если судьба занесет в город Н, то всегда можно позвонить некой тете Л. и сказать, что ты Маша, дочка Ольги из Москвы. И тетя Л. будет кричать в трубку, звать в гости, накормит, напоит и спать уложит. Потому что года два назад сын тети Л. точно так же звонил нам, и передавал привет, и был накормлен, и оставлен ночевать, будучи проездом откуда-то куда-то…
…Мама пришла за куклой и столкнулась в дверях с мужчиной, который предложил поиграть. Другой попутчик сидел, обхватив голову руками, и раскачивался как китайский болванчик.
- Что случилось? - спросила мама.
- Проиграл, - весело ответил картежник, - повезет в любви, как говорится.
- Все деньги, все… верни хоть половину… Как хоронить буду? - выдавил мужик.
- Вот все они так говорят, когда проиграют, - возмутился картежник, - еду на похороны любимой тетки, деньги всей семьей собирали… Ты кого едешь хоронить?
- Мать, - выдавил мужик.
- Вот, не тетка, так мать! Нечего было за стол садиться. Я ж тебя за уши не тащил. Сам согласился.
- Давай еще раз. Я отыграюсь…
- Не, мужик, извини, - махнул рукой картежник.
- Давай я за него отыграюсь. И вот, свою сотню ставлю, - сказала мама.
- Ты, - картежник оглядел маму, - чё, смелая такая или везучая? Или в любви не везет? Не боишься проиграть?
- Хватит трепаться, играешь?
- Ну давай.
Мама его обыграла. Картежник нервно поглядывал на дверь. Как будто ждал кого-то.
- Пойдем покурим.
- Ну пойдем.
- Деньги верни мужику, и я не сообщу, куда надо.
- А если я тебе сейчас башку проломлю?
- Не пугай, пуганая.
- Где так играть научилась?
- Практику после юрфака проходила. У твоего коллеги. Только ты ему в подметки не годишься.
- Давай вместе работать.
- Ага, щас. У меня ребенок маленький. Давай так - я тебя не видела, ты в этом вагоне больше не появляешься. Понял? И твой напарник тоже. А то на следующей станции тебя встретят.
- На понт меня не бери! У тебя доказательств для ментов нет.
- А кто тебе про ментов говорит? Меня ведь мой «учитель» не только в карты научил играть, но и порассказал много.
- Ладно, ладно, угомонись. На, забери бабки.
Мама отдала деньги мужику. Тот смотрел на заваленный купюрами стол и плакал.
- Адрес напиши, - сказал он.
- Зачем?
- Я тебе рыбу пришлю.
Он сдержал слово и каждый год передавал нам рыбу - вяленую, копченую…
- Выиграла? - спросила я, когда мама вернулась.
- Да.
- Сколько?
- Нисколько.
- А почему ты сразу не села играть?
- Потому что он шулер. Плохой к тому же. Карты подрезал и думает, что все вокруг идиоты. Ты почему не спишь?
Правда была только в том, что мама действительно проходила практику - защитником карточного шулера, который ради смеха показал молоденькой симпатичной девушке пару-тройку фокусов. Девушка оказалась талантливой, с легкими быстрыми пальцами, трезвой головой и неплохим знанием психологии…
…Летом на отдыхе спокойными были первые два дня. Мы ходили на пляж, плавали. Я никогда не могла понять, как игроки «вычисляют» друг друга. Но к вечеру второго дня у мамы уже была компания.
- Я буду в тридцать втором номере, придешь ровно в одиннадцать, сделаешь брови «домиком» и скажешь: «Мамочка, я не могу уснуть».
- Я и так не могу уснуть, пока тебя нет.
- Вот, значит, не придется врать, скажешь правду.
- А на дискотеку можно?
- Можно.
- А на взрослую?
- Да.
- А вина выпить?
- «Не пей, вина, Гертруда, пьянство не красит дам… ла-ла, ла-ла… и будет обидно… ла-ла-ла-лала… ла-ла», - поет мама, крася губы помадой. Она меня даже не слышит - мыслями она в тридцать втором номере.
Я, сонная, в одиннадцать стучусь в дверь, произношу текст, мама вскакивает, забирает выигрыш и с извинениями уходит.
- Ну как? - спрашиваю я.
- Вот! - Мама машет купюрой в пять рублей. - Любители…
- А тебе за это ничего не будет? - спрашивала я.
- Не волнуйся. Я по-крупному не играю.
Только однажды я испугалась за нее по-настоящему.
Мы ехали в поезде. Купе попалось неудачное. Мы с мамой и двое мужчин. Мама бегала к проводнице - просила поменять нас, чтобы ехать с женщинами. Проводница обещала, но уже поздним вечером, когда сойдут пассажиры на станции.
Мама читала, я смотрела в окно. Вдруг в дверь постучали, вошел мужчина.
- Здрасте, простите, я ошибся купе, - сказал он.
Этот же мужчина зашел снова где-то еще через полчаса.
- Слушайте, мужики, давайте в картишки перебросимся! - предложил он, тасуя колоду. - Дама, вы не против? Хотя можете тоже присоединиться.
Мама отказалась. Я даже своим глазам не поверила!
Мужчины сели играть. Мама делала вид, что читает. Тут зашла проводница, и мы перебрались в другое купе.
Я забыла там свою куклу.
- Мам, она там, в старом купе, на верхней полке, - чуть не плакала я.
- Ладно, сейчас принесу.
Мама принесла мне куклу.
- Я пойду покурю, а ты спать ложись, - велела она.
- Ты играть пошла? - обиделась я.
- Спи…
…Поздний вечер. На нашей московской кухне - дядя Леша, дядя Саша, тетя Света. Дверь закрыта, чтобы табачным дымом не тянуло в мою комнату. Я стучусь в стеклянную дверь, захожу.
- О, привет, малыш, как ты выросла! - говорит дядя Леша, старый мамин друг. - Как дела? Как в школе?
- Нормально, - отвечаю я.
- Ты чего не спишь? - спрашивает мама.
- Еще восемь вечера, я пластинку слушаю.
Через два часа я опять стучусь в дверь.
- О, привет, малыш, как ты выросла! - говорит дядя Леша. - Как дела? Как в школе?
- Виделись… - бурчу я.
- Ты чего не спишь? - так же, не отрываясь от игры и глубоко затягиваясь сигаретой, спрашивает мама.
- Пришла сказать «спокойной ночи».
- Угу, - в унисон говорят дядя Леша и мама.
Часов в десять звонила новая жена дяди Леши, тетя Марина.
- Марусь, они играют? - спрашивала она.
- Ага.
- Можешь его позвать?
- Попробую. Ничего обещать не могу.
Я шлепала на кухню.
- Дядь Леш, вам тетя Марина звонит.
- Скажи ей, что я ее люблю.
- Теть Марин, он вас любит, - передавала я.
- Марусь, как он… вообще?
- Проигрывает. Карты плохие. Останется до завтра.
- Спасибо, малыш. Как у тебя дела? Как в школе?
- Нормально.
- Ну пока.
- До свидания.
По утрам дядя Леша готовил мне роскошный завтрак - гренки, запеченные в духовке, горячий шоколад. Смотрел, как я ела, и отправлял в школу.
- Ну как, проиграли? - спрашивала я.
- Угу… - отвечал он.
- А мама? - Мама в этот ранний час уже стояла на платформе, чтобы на электричке добраться до работы.
- Три рубля выиграла! Ты же ее знаешь. Слушай, а тетя Марина вчера очень сердитая была, когда звонила?
- Не очень.
- А ты ей что сказала?
- Что вы ее любите, что карты плохие, что вернетесь утром.
- Молодец. Слушай, а она меня убьет?
- Нет, не убьет.
- У тебя в школе-то как дела?
- Нормально!!!
…Без двадцати двенадцать на пороге появились соседи - муж с женой, две дочери, сын, невестка и племянник. Жена поставила на стол традиционных три пирога. Мама по московской привычке сидела, как сидела. Сосед посмотрел на нее как на чумную или больную. Я вытаращила глаза и открыла рот. Мама, решив, что я опять начну орать, встала и, тяжело выдохнув, пошла ставить тарелки и подавать еду. Вернулся с зимней кухни дед, который, судя по виду, остался доволен произведенным продуктом.
Все послушали поздравления, бой курантов, выпили. Бабушка запела песню, которую всегда пела, когда выпивала: «Мы красные кавалеристы и про нас…» Куплет не допела. Ушла спать. Дед допел: «Про то, как ночи ясные, про то, как дни ненастные» и тоже уснул прямо на стуле. Соседи поднялись, раскланялись и ушли. Я еще раньше, схватив куклу, убежала к другим соседям, где жила моя подружка, и мы бегали по домам и колядовали.
Был час ночи. Мама сидела одна за разрушенным столом, уставленным грязными тарелками, перед стареньким черно-белым телевизором. Бабушка спала в спальне. Бабушкин муж всхрапывал рядом на стуле. Дочь была не пойми где, не пойми с кем. Мама, не спавшая последние двадцать часов, поняла, что если прямо сейчас не ляжет, то умрет.
Она проснулась рано утром. Рядом со мной. Обняла, прижалась и попыталась заснуть снова. Но в деревне она никогда не могла спать допоздна. В восемь утра мама встала. Бабушки с дедом не было дома.
Мама пошла мыть посуду, убирать. Надо было еще побелить дом - она всегда это делала, когда приезжала, и бабушка оставляла эту «повинность» ей.
Полгода пахоты, два дня с матерью и дочерью - и назад.
В тот Новый год я загадала два желания - самых сокровенных. Чтобы мама не уехала, а у бабушки появилось три, нет, пять флаконов с валокордином, который был страшным дефицитом.
Я загадала желания сначала искусственной елке, а потом на всякий случай лилии, растущей в нашем палисаднике. Бабушка говорила, что эта лилия, из которой она делала настойки и примочки, волшебная.
- Мама, я подготовила тебе сюрприз, - объявила я маме.
- Отлично, - ответила она.
- Мама, завтра обязательно будет сюрприз, - обещала я.
- Хорошо, - кивала она, видимо, думая, что речь идет о какой-нибудь поделке.
Я честно ждала, что желание исполнится и это будет моим сюрпризом маме. До последнего момента. Даже когда она собирала чемодан, я все еще надеялась, что вот сейчас что-нибудь случится и ей не придется уезжать. А я скажу, что это я попросила Деда Мороза, чтобы мама не уезжала. А она обрадуется.
Я заплакала.
- Не плачь, Манечка, я скоро приеду, - сказала мама.
- Я не из-за этого! - закричала я.
- А из-за чего? - удивилась мама.
- Желание не исполнилось! Все врут! Никого нет! Никакого Деда Мороза! И лилия не волшебная! - закричала я и убежала.
Мама села, тяжело опустив руки на колени.
А иногда случалось чудо. Я бежала со двора или из школы или от соседей и уже около ворот чувствовала - что-то случилось. Забегала с колотящимся сердцем в дом и видела свой чемодан - уже собранный.
- Мама? - оглядывалась я.
- Ну наконец-то, - врывалась в дом мама, - бегом собирайся.
Опять ни здрасте, ни как дела.
Я даже не знала, куда мы едем - в Москву или в другой город. И насколько. Мне было все равно. Главное, вот моя мама в смешных синих штанах - и как не стыдно в таких ходить, - и губы накрашены, позор просто. И платок она не носит. Значит, в ней есть что-то особенное, раз она не боится выглядеть не как все. Значит, у меня начнется совершенно другая жизнь…
…Мама с сумками ввалилась в дверь. В доме никого не было. В сарае тоже. Мы с дедом были у бабушки в редакции, где отмечали праздник с бабушкиным «трудовым коллективом».
Мама накрыла на стол. Положила приборы, расставила посуду, разложила московские угощения, нарядилась и села нас ждать.
- Бабушка, у нас свет горит, - сказала я, когда мы шли из редакции.
- Забыли выключить, наверное, - ответила бабушка.
Мы зашли в дом, и я закричала. От ужаса и восторга. За сверкающим столом сидела женщина с фиолетовыми волосами, серебряной короной на голове, в серебряных брюках, обмотанная чем-то блестящим. Вслед за мной закричала бабушка. Дед начал материться.
- Бабушка, кто это?! - кричала я.
- Тьфу, Ольга, твою мать, на смерть перепугаешь, - перестала орать бабушка. - Ты что тут делаешь?
- К вам на Новый год приехала! Целый день готовлю, убираю, а где вы ходите? Небось в редакции уже отметили? Манечка, доченька, иди сюда, смотри, что я тебе привезла.
- Не пойду, - сказала я шепотом.
- Что? - переспросила мама.
- Ты не моя мама, ты - Снежная королева. Злая. Ты меня заберешь с собой и заморозишь.
Мама умоляюще посмотрела на бабушку.
- Манечка, это твоя мама, - сказала мне бабушка, - просто она у тебя с придурью, поэтому и выглядит так. Не может без своих фокусов.
- Манечка, ну какая я Снежная королева? Я твоя мама.
- А почему ты в короне и фиолетовая? - спросила я.
- Потому что краску для волос передержали, и вот что получилось. А корона тут лысину прикрывает. Ну, не лысину, а плешь. Волосы выпадают. На нервной почве.
Я опять закричала.
- Что? Что ты орешь? - не выдержала мама, которая чуть не плакала.
- Лысая Снежная королева! А-а-а-! - кричала я. - Бабушка, миленькая, не отдавай меня ей, пожалуйста. Она хочет меня забрать!
- Манечка, перестань, - пыталась успокоить меня моментально протрезвевшая бабушка. Она отрывала мои руки от своего платья, за которое я цеплялась.
- У нее штаны и на шее что-то! - орала я, из последних сил цепляясь за бабушкины ноги.
- Это мишура, обычная мишура! Вот, смотри, сняла, держи, потрогай! Господи, что ж это такое? - Мама совала мне в руки мишуру, которую я никогда раньше не видела. - Мама, она что, брюк никогда не видела? Я сюда еле доехала, а вы орете! Что ж, б…, за жизнь такая?
Дед при этой сцене не присутствовал. Он, когда начались крики, тихо ушел на зимнюю кухню, где стоял самогонный аппарат. Видимо, нужно было срочно снять пробу и проверить шланги.
- Манечка, Маргарита, смотри, кого я тебе привезла. - У мамы дрожали голос и руки.
Я выглянула из-за бабушкиной спины, потому что мама зашуршала пакетом и коробкой.
Она поставила на стол куклу - в русском сарафане, с кокошником на голове. Красивую настоящую куклу. Я медленно начала подходить к столу. Тут мама протянула руку к кукле, и та вдруг начала петь, танцевать и махать платочком.
- А-а-а-а-а! - заорала я, прячась за спину бабушки. - Она волшебница, точно Снежная королева! Она из людей кукол делает!
И тут я сделала то, чего даже бабушка не ожидала. Я подскочила к печке, схватила совок, набрала лежащие в углу угли и бросила в маму. Видимо, я решила, что холодного угля Снежные королевы тоже боятся.
Серебряная мама стала черная.
- Ну вы, б…, даете, - сказала мама, села за стол и заплакала. Сняла с себя корону, мишуру, стерла с губ помаду. Потом открыла бутылку шампанского, налила, положила на тарелку салат и стала есть.
Через полчаса я уже сидела у мамы на коленях, без конца заводила куклу и наворачивала колбасу с конфетами. Бабушка пила привезенную мамой любимую лимонную водку и занюхивала ее чаем со слоном. Мама начала улыбаться…
…- А помнишь, как ты к нам на Новый год приехала? - спросила я маму.
- Нет, не помню…
Все она помнит. Тяжелый был год. Мамин отдел лишили премии - проиграли дело. Пришлось брать сверхурочные. Уволилась подруга, которая работала в «столе заказов» и доставала колбасу, конфеты и чай. А с новой отношения как-то сразу не заладились. Билет тоже еле достала - только до Минвод, а оттуда на автобусе и машине.
Мама сидела у товароведа в «Детском мире» и кивала головой. Товаровед рассказывала про мужагада и его имущество, на которое она сильно рассчитывала в случае развода.
- Оль, ну что, - окликнула товаровед маму, - есть шанс?
- У тебя чеки сохранились? - устало спросила мама.
- Конечно, - обрадовалась товаровед, - совершенно случайно сложила все. Вот, тут все документы, на дом, на ремонт, на стройматериалы…
- Давай я дома спокойно посмотрю, подумаю, - сказала мама.
- Давай-давай, конечно. Ну, Олечка, я на тебя не знаю прям как рассчитываю. Пойдем, покажу тебе нашу новинку.
Товаровед отвела ее в отдел и поставила на прилавок механическую куклу, которая пела «Во поле березка стояла», махала платочком и покачивалась из стороны в сторону, как будто танцевала.
- Бери, не пожалеешь. Партия маленькая. Больше не будет, - сказала товаровед.
Мама смотрела на эту куклу и думала о том, где покупать продукты, где взять денег, да еще вернуться надо четвертого.
- Оль, ну что, берешь? - окликнула ее товаровед.
- Да, давай.
Тридцатого декабря маму вызвал к себе начальник и объявил о новогоднем подарке - всем вернули премию, но в следующий раз полетят головы…
В этот же день новая продавщица из «стола заказов» позвонила и сказала, что уже все - колбаса, конфеты, чай - готово, только приходите и забирайте. И она же не знала, что Ольга - та самая Ольга, которая может помочь с наследством, а то еще сестра есть и брат… ну и так далее… А так, если что надо - в любой момент. Конфеты, водочка, икра.
- Слушай, чем пахнет так? - спросил маму сосед в самолете.
- Колбасой, наверное, - ответила она.
- Хорошо пахнет, да! Как называется?
- Сервелат.
- Мармелад, сермелат… Слушай, продай одну. Детям привезу. Никогда не видели, - попросил он.
- Не могу, матери везу, - ответила мама.
- А, матери, тогда ладно… - Мама видела, что сосед расстроен, но настаивать не будет.
- Вот, возьми детям пакет ирисок, денег не надо, подарок на Новый год, - сказала она.
Она верит в знаки судьбы. Если кто-то попросил у нее колбасу, значит, это не просто так. Значит, надо хоть что-то отдать, чтобы потом что-то получить. Так надо.
- Слушай, спасибо тебе, сестра, - обрадовался мужчина, - московские конфеты, вот дети удивятся! А как их есть? - Мужчина рассматривал ириски. - Грызть надо или что?
Мама улыбнулась.
- Они разберутся, - сказала она.
- Слушай, сестра, тебе куда надо-то? Ты скажи, меня брат встретит, я тебя отвезу, куда скажешь. Ты вроде наша, я не пойму?!
- Ваша, ваша, мне еще далеко.
- Ой, что значит далеко? Не дальше, чем в Москву! Обижаешь. У брата «Волга»!
Этот случайный попутчик за пакет ирисок довез маму до самого бабушкиного дома…
…Моя кровать - высокая, с фигурной железной спинкой - стояла у той стены, где печка. Бабушка стелила на сетку два матраса, перину, несколько подушек и огромное тяжелое одеяло. Я проваливалась в кровать, с которой невозможно было встать. Хотелось спать, спать, спать… Бабушка работала за секретером. Не признавала письменный стол, хотя он у нее тоже был - вечно заваленный бумагами, ни одну из которых нельзя было выбросить. Самые «важные» тексты бабушка писала на улице в самых неподходящих местах - на разделочном столе, где обычно ощипывали и потрошили кур. На подставке рядом с курятником, где стояли миски с комбикормом…
В деревянном туалете висел портрет Юрия Антонова. А прямо за туалетом пышно цвел розарий. Розы - огромные, на толстых стеблях с мощными шипами, невероятной красоты, нигде не приживались, только там. Ничего не могу с собой поделать - запах роз ассоциируется с запахом компоста.
Дед связал мне персональный веник, которым я мела по утрам двор. Еще я гладила постельное белье в зимней кухне, носила воду, убирала в доме, кормила курей, кошек, которых было штук десять, и старую собаку. Она мучилась кошмарами, по ночам отгоняя лаем одной ей ведомых призраков.
Мыть полы - два раза в день. Промывать землю между половицами. Застилать постель без единой складочки. А сверху обязательно положить кружевную салфетку, связанную Лялей. И на огромный черно-белый телевизор - тоже салфетку. И подмести улицу перед воротами, иначе соседи скажут бабушке, что я неряха. И перемыть всю обувь, которая через пять минут станет грязной. По меркам села я - десятилетняя - вообще ничего не делала.
По выходным бабушка готовила для меня и деда.
Запах и последний забег по двору свежезарубленной курицы забыть невозможно. Тогда же бабушка решила, что пора и меня приучать к готовке. Она совала мне в руки топор и приговаривала: «А если завтра война? Что ты будешь делать? Ходить вокруг нее?» Я должна была поймать курицу и тяпнуть ее топориком. Не смогла. Курицы, оказывается, клюются очень больно. Я дула на палец и ныла. Этого я никогда не забуду: моя бабушка - творческая натура, тонкая, нервная - отобрала у меня топор, взмахнула, и - раз - безголовая курица побежала по двору.
- Бабушка! - закричала я.
- На войне и не такое было. Я тебе потом расскажу, что надо делать при ранении осколком, - хмыкнула она и пошла за чайником.
Я помню, как пахнет ошпаренная кипятком курица. Бабушка сажала меня перед большим эмалированным тазом и учила правильно и быстро ощипывать. Удалить желчь, опалить над газом. И этот запах подгоревшей кожи и волос я тоже помню.
У нас никогда ничего не выбрасывалось. Из куриных ног - главное, снять с них желтую рифленую кожицу - и головы (куриный глаз становится белым, каждый раз страшно смотреть) можно сварить невероятно вкусный бульон. Вкуснее только из петуха. А еще вкуснее - желудок и сердце, которые всегда отдавались детям. А дед любил мозги. Рукояткой своего ножичка он разбивал косточку и шумно высасывал содержимое. Бабушка сидела и смотрела на нас. Она вообще любила смотреть на едящих с аппетитом людей.
Это очень странное ощущение - жить в доме своей бывшей учительницы. С бабушкой, которая совершенно не изменила своим привычкам и образу жизни после замужества. И дедом, который всегда молчал и не расставался с тем ножом, которым располосовал щеку Ляли. Нож, похожий на маленький изогнутый кинжал, висел у деда на поясе.
Да, портрет Ляли висел на стене у меня над кроватью…
…Вот за этого мужчину вышла замуж моя бабушка, когда ей было уже под шестьдесят.
- Бабушка, почему ты за него вышла замуж? - спросила я.
- Нельзя стареть в одиночестве, - ответила бабушка.
- Какая разница? - удивилась я. - Ты же не одна. У тебя мы есть.
- Подрастешь, поймешь… Женщине рядом нужен мужчина. Алик меня любит.
- Ты умнее его.
- Да, умнее.
- Ты его не любишь.
- Не люблю.
- Тогда зачем?
- Он любит меня. И тебя тоже. Он позволяет мне заниматься любимым делом и относится ко мне с уважением. Это уже немало. Самое страшное - остаться одной в моем возрасте.
- Бабушка, ты же не одна! У тебя я есть! И мама!
- Дай Бог тебе не узнать, что я имею в виду, - прошептала бабушка.
Алик, которого я называла дедом, и бабушка совсем не плохо жили вместе. Дед и ко мне очень хорошо относился - учил вязать веники.
Он сидел в своем сарае почти безвылазно. Иногда надевал чистую рубашку, застегивал ее до последней пуговицы и шел к соседям. Он появлялся на пороге домов, где жили бывшие ученицы жены, чтобы вручить подарок с того света - от Ляли. Ниночке - на свадьбу, Неле - на рождение девочки, а Наташеньке - с первенцем. Все сбылось.
Я хорошо помню этот дом. Маленький жилой домишко, летняя кухня, зимняя кухня, курятник, огород. Мне там очень нравилось. Я говорила, что хочу к маме, но на самом деле не хотела. Я и представить себе не могла, что когда-нибудь отсюда уеду. До сих пор помню запах дома, какой он на ощупь, какая в комнатах стояла мебель. Помню каждое дерево - две яблони во дворе с побеленными стволами, роскошные черешни - белая и красная - за летней кухней и маленькое хилое деревце, которое бабушка особенно любила, вишня. Под белой черешней всегда насыпали стог сена. Я прыгала с ветки в этот стог. Небольшой по местным меркам огород - картошка, трава. Зато целая «стена» кизиловых кустов. Бабушка не любила готовить простую каждодневную еду. Зато варенья и компоты могла закручивать сотнями банок. Кизиловое варенье мы с ней любили больше всего. И персиковый компот.
Банки сушились на заборе. Машинка для закрутки была самой ценной вещью на кухне. Песок - так называли сахар - мерился мешками. За пенку от варенья можно было отдать жизнь…
…Ляля, именно так ее звали, без отчества, вела в нашей сельской школе кружок рукоделия. Она сидела во главе большого стола, вязала кружевную салфетку и с любовью поглядывала на своих подопечных - склонившихся над пяльцами, крючками и спицами девочек. Муж Ляли Алик плел веники и делал это мастерски - к нему из других деревень приезжали.
Это была странная пара. Он - широкоплечий красавец с огромными ручищами. Она - маленькая, худющая, с огромным шрамом, рассекающим щеку, и навсегда закрытым одним глазом. Если смотреть справа, от Ляли невозможно было оторвать взгляда - такая она была красивая. Но стоило ей повернуть голову - левым боком, - магия тут же исчезала. Оторвать взгляд от уродливого шрама было тоже невозможно.
Дом у них был удивительный - мы туда приходили с девочками, когда Ляля хотела показать нам узор, - подушки, телевизор, стол, тумбочки, вообще любое свободное пространство украшали салфетки, связанные Лялей. Ни одна салфетка не была похожа на другую. Большие и совсем маленькие, круглые и квадратные - Ляля шла по дому и поправляла каждую, поглаживая рукой нитку. Она плохо видела оставшимся «живым» глазом и привыкала «смотреть» руками. Мы этого не знали. Она и наши работы оценивала руками.
- Посмотри, я тут правильно сделала? - подходила к ней одна из нас.
Ляля брала в руки салфетку, ощупывала ее и тогда говорила - что не так.
Больше всего она любила нитки ирис. Белые или фиолетовые. Из них получались очень красивые салфетки. Белые с фиолетовыми цветами. Фиолетовые с белыми цветами.
Как-то мама привезла мне из Москвы настоящую мохеровую шерсть. Я отнесла моток Ляле. Она держала пальцами нитку, медленно сматывала клубок и улыбалась.
- Очень хорошая шерсть, - сказала она.
- А что из нее можно связать? - спросила я.
- Не знаю…
Ляля даже испугалась, что я испорчу эту замечательную шерсть…
Алик тоже вязал. Веники. Они хранились в сарае рядом с домом. Большие, как метла, - для двора, маленькие, но на длинной ручке - смахивать паутину с потолка, широкие и узкие, пушистые и куцые. Алик был знаменитостью - веники Алика служили нескольким поколениям женщин одной семьи. Его секрет был в том, что он плел веники «под заказчицу», по ее мерке - как швея или сапожник. Договариваясь о цене, он разглядывал руку женщины, строение кисти, рост и особенности походки. Веник становился продолжением руки.
Друг с другом супруги не разговаривали. Никто никогда не слышал, чтобы они хоть слово друг другу сказали. Детей у них не было.
Много лет назад, когда они были молодыми, случилась трагедия. Ляля полюбила другого. Она пришла к Алику в сарай, где тот плел очередной веник, и сказала, что уходит. Возлюбленный в это время ожидал во дворе. Алик держал в руках маленький ножик, которым обрезал колоски. Этим ножом он ударил жену, распоров ей щеку и задев глаз. Потом взял ее на руки и понес в больницу. Щеку зашили, глаз спасти не удалось. Возлюбленный Ляли пришел в больницу, когда она спала, накачанная снотворным. Посмотрел и уехал. Ей потом медсестры рассказали, что он сбежал.
После больницы Ляля стала слаба рассудком - так все думали. Она начинала шить лоскутное одеяло и вывязывать половик.
- Ляля, что ты делаешь? - спрашивали ученицы.
- Подарок на свадьбу Ниночки, - отвечала Ляля.
Ниночка, ученица восьмого класса, в этот момент сидела за длинным столом и вязала салфетку. Или вдруг Ляля бралась за детское приданое - вывязывала чепчики, кофточки. Розовыми или белыми нитками.
- Неля родит девочку, - объясняла Ляля, - а у Наташеньки будет мальчик.
- Откуда ты знаешь? - спросила я однажды.
- Марго? Так тебя Георгий зовет? - посмотрела на меня Ляля, хотя прекрасно знала, кто я и как меня зовут. - Тебе я ничего не свяжу.
Она как будто рассердилась, а я не понимала за что. Только испугалась, что у меня детей не будет.
Ляля ушла из кружка. Директор сказал, чтобы она больше не приходила - напугала своими предсказаниями уже всю школу.
Дома она неожиданно перестала вязать салфетки и стала вязать кукол. С длинными черными косами, голубыми или черными глазами, в платьях. Она рассаживала их на кровати и часами могла с ними разговаривать.
Ляля умерла очень тихо и незаметно даже для Алика. Она ни чем не болела, ни на что не жаловалась. Он проснулся утром оттого, что в доме было холодно. «Опять печь не растопила, - подумал он, - что за женщина?» Холодно было не только от не растопленной печи, но и оттого, что Ляля была часов десять как мертва. Алик зашел к ней в комнату - они давно спали отдельно - и замер. Жена лежала в кровати бледная и очень красивая. Шрама было не видно. Совсем. Как будто исчез. Алик заплакал…