ДОМОЙ
Уезжаю туда, где туманы
По неделе висят над рекой,
Не в заморские чудные страны,
А в деревню, где глушь и покой.
Только шорох березовых листьев,
Только шепот смолистой сосны,
Только горечь рябиновой кисти,
Только свет августОвской луны.
Только дождика капли узором
На ладошках черемух лежат,
Только где-то за мокрым забором
Воробьиный задиристый гвалт.
Только облако дыма печного
Зацепилось за ветхий конек,
Только двери у дома родного
Не закрыты на старый замок.
Плача, землю свою обнимаю
В белый мох на колени упав.
И прошу журавлиную стаю
Взять меня в небеса на крылах…
Гламурная фифа приехала в деревню, погостить у бабушки. Побродила, походила по местности, заскучала и спрашивает у бабули: «Ну и куда тут можно сходить после 10 вечера?» Далее шикарный бабкин ответ: «В ведро!»
Бабушка! Сразу приходит на память, деревенское беззаботное детство, запах свежеиспеченных, в русской печке, зажаристых шанежек и пирожков, вкус парного молока и толченного, со метаной, зеленого лука, неразделимый с образом деда, аппетитно облизывающего луковую толкушку, гудение, большого, медного самовара, дурмяный аромат, свежескошенной травы, стрекотание кузнечиков, скрип колодезного ворота, жужжание назойливых мух и оводов, пронизывающий писк комариков… Бабушка! Добрая, заботливая, трудолюбивая и в отличии от многих деревенских женщин - немногословная. Вспомнилось. Как-то раз взяла она на руки соседского кота. То ли настроение у кота было паршивое, то ли поругался с кошкой, но кот зашипел и слегка выпустил когти.
Ну-ко. - весело вымолвила бабушка. Замотав хвостом из стороны в сторону, кот предупредительно царапнул бабушкину руку. Ну- ко! - уже громко, с удивлением выкрикнула бабуля, но кота не отпустила. Не желая терпеть насилия и ощущая угрозу своей свободе, кот вцепился зубами в бабушкин палец. На-ко! - только и вымолвила старушка, отпустив агрессора на все четыре стороны. Не болтливая, чего уж тут сказать. Лишь только в песнях - давала волю словам, по вечерам, сидя за прялкой, или вязанием… Бабушка! - как давно это было…
Деревня умирала. На трухлявом чурбане сидел дед. Он был похож на вырезанного из дерева идола то ли Перуна, то ли Сварога. Черты лица исчезли под оползнем морщин, взгляд застыл, увяз в раздолье сорной травы, которая вставала лесом с человеческой рост на брошенной земле, удобряемой годами. Дед сидел, настраивая тональность души на прозрачное звонкое утро, на покосившиеся пустые избы, на сгоревшие остовы домов.
Когда-то тут было много людей, двадцать восемь семей вели свое хозяйство. Жили не богато, но в мире: если нужно подсобить, всегда помогали друг дугу. Родился дед тут, седьмым ребенком в семье, тут же вырос и состарился. Работать пошел не в поле, устроился учителем в местную школу, преподавал грамоту младшим классам. Тихо жил и смотрел, как умирает его деревня. Первой уехала молодежь: большие города, красивая жизнь и легкие деньги были куда перспективней танцевального зала в конюшне и инструментов в сарае. С развалом совхоза появился дефицит работы, не было тракторов, на всех жителей осталось тридцать голов скота, хозяйство пришло в упадок. Новых детей не появлялось, прежних увезли и школа закрылась. Чтобы как-то прожить, дед разбил огород, выращивал овощи, разводил птицу, этим и держался.
Уезжали по одному, кто побогаче подался в Москву, другие бежали из деревни в ближайшие поселки. Уживались как могли, но все же не до конца смешались с городскими. Выделялись не только и не столько говором, сколько иным: из окон маленьких квартирок этих людей, привыкших к земле, сроднившихся с нею, рвались наружу целые сады. Не смогли расстаться с привычным укладом, сажали дома, в горшках, хоть как-то воссоздавая близкие душе условия. Последние люди уходили зимой, на лыжах - дорог к тому времени уже не осталось. Какое-то время после этого на останки деревни еще приезжали странные люди, залезали в опустевшие дома, пели, пили, а потом дома горели. Тушить их не было ни сил, ни возможности. Но потом перестали появляться и пришлые.
Люди ушли из деревни, а дед остался. Местным старожилом, этаким лешим, потерянным среди когда-то жилых изб, сквозь полы которых прорастала трава. Хранителем воспоминаний о жизни, которая кипела когда-то на этих улицах, ныне превратившихся в нехоженое поле, усеянное ржавым железом, развалившейся утварью - следами прошлого. Некуда ему было идти. Некуда и незачем. Бабка, жена его, тоже из местных, почила с миром пару годков назад. Он тогда погоревал, взял лопату и сам закопал ее позади дома, в котором бок о бок прожили они столько лет. А теперь как-то не хотелось бросать ее тут одну, в этом запустении, где больше не звучит не то что смех детей - простой человеческий голос. Да и возраст уже не тот, чтобы привыкать к новому.
А давеча вот приезжал молодой парнишка, назвался журналистом, говорил, что пишет о состоянии деревень. От него дед узнал, что такая же участь у каждого четвертого поселения. Молодой человек спрашивал не страшно ли ему тут одному, а дед думал про себя, что боязно, но не пустых домов, не одиноких ночей, не кабанов, копающих по ночам остатки картошки с полей, и даже не волков, задравших последнюю дворняжку. Боязно ему понимать, что нет больше дома. И горько перед тем, как спокойно помереть, видеть деревенскую площадь с провалившейся внутрь себя часовенкой, да с лопухами по плечо. А еще знать, что никто не закопает тебя рядом с бабкой.
Потом довольный разговором журналист уехал, а старик замер, вглядываясь в горизонт. Пустота ползла к нему из выбитых окон, в которых он еще помнил лица его знакомых. Пустота сидела, свесив ноги, на завалившимися на бок, плохо видимым под плющом трактором и ждала. Пустота пела ветром в комнатах обезлюдевшей школы, играя с пылью на засыпанном землей полу. Пустота кралась по кладбищам опавших листьев, бывших когда-то фруктовыми садами. Деревня умирала, а старый дед, похожий на деревянного идола, из последних сил цеплялся за жизнь, потому что знал, что его дом, его деревня умрет вместе с ним.
Хочу я к бабушке в деревню.
Хочу парного молока.
Хочу поспать на русской печке.
Схватить корову за рога.
Когда-то так оно и было,
Да жаль, бурьяном поросло.
А в детстве ВСЁ - все сердцу мило,
ВСЁ это было и прошло…
.
«Сеновал работает до первой дойки», а вот задержавшиеся могут и вилы в задницу заполучить…
Деревня… Как много в этом слове… Природа, свежий воздух, пение птиц, колодец, огород, озеро, тишина, поля, лес, земляника, животные на пастбище, молоко парное, соседи улыбающиеся и всегда здоровающиеся, и небо… какое тут небо!!! И ещё много всего такого доброго и тёплого в одном всего лишь слове!!!
Чаще всего люди покидают деревню, чтобы мечтать туда вернуться, а другие остаются, чтобы мечтать оттуда уехать…
В общем несчастны все и везде!
На деревне конюх Вася
Фокусник известный -
Замочив портянки в квасе,
Получает «Пепси».
В деревне нашей жить-отрада.
В пруду-чистейшая вода.
А как гудят у нас цикады!
Почти совсем как поезда.
Какие карпы и селёдка!
Какой репей, какой лопух!
Хотя в сельпо торгуют водкой,
никто почти что не опух.
Какие бройлерные куры
пасутся утром у реки!
Сосредоточие гламура
коровы, овцы и быки.
И, чтоб не показалось мало,
я сообщить почту за честь,
что я почти что всё наврала.
Но приезжайте! Водка-есть!
Какое же беспамятство во мне
О тех делах, чем велика Россия,
Когда на вымор русских деревень
Смотрю, скорбя, величье вспомнить силясь…
Черны хатёнки, в темень, пред грозой
Они молчат, а после жалко мокнут…
И плачет небо, будто бы слезой
Стучит Господь по неумытым окнам…
Есть посёлки в нашем крае и большие города…
Я ж, однажды, деревеньку полюбила навсегда.
В ней уютно, пахнет сеном, свежескошенной травой,
Каждый день, я словно в детство окунаюсь с головой.
Если даже я уеду в Сочи - теплые края,
По тебе скучать я буду, знай, хорошая моя!
Если я все земли мира вдруг случайно обойду,
Знаю, мест, своей деревни, я роднее не найду!!!
Унадыся - накануне, недавно.
Жерёлок - ошейник.
Прохоный - пористый.
Гребую - брезгую.
Рукомойник - умывальник.
Брехушка - районная газета)))
Можно выгнать девку из ПТУ, но ПТУ из девки-никогда…
Ах, деревня…
Прекрасно твоё одиночество!
Только так затянулось, что скоро свихнусь.
От тоски на берёзе повеситься хочется,
Да пейзаж безупречный испортить боюсь!)))