Встреча первая. Январь 1978 г.
Северодонецк. Ледовый Дворец.
В пять тысяч зал
Заполнен до отказа.
Ты в плен нас брал
Навечно, прочно, сразу.
Не ликовал,
Не бил на чувства тонко.
Но зал внимал
С послушностью ребёнка.
Ты пел и был
То дерзок, то отчаян.
Летел, спешил
От радостей к печалям.
Володя, как
Ты достигал успеха?
В стране - аншлаг,
В политике - помеха.
Бежали дни,
Но ты не изменялся.
Хрипел, бранил,
С обманом не смирялся.
А сердце жгло,
Но ты играл в беспечность.
Всё привело
К дороге в бесконечность.
Что рай, что ад -
Теперь не всё равно ли?
Ни спеть, ни встать -
Сражён давнишней болью.
Таков конец
Всех истинных поэтов.
Тяжёл венец
Свинцовостью кастета.
Не чопорно и не по-светски,
По-человечески меня
Встречали в Северодонецке
Семнадцать раз в четыре дня.
…Переслушивала Высоцкого… Строчка: - «Я икрою ей булки намазывал…» сейчас звучит как-то гм…, ну более шаловливо что ли…)))
25 января исполняется 77 лет со дня рождения Владимира Высоцкого. Впервые свои песни на экране он исполнил в фильме «Вертикаль», посвящённом альпинистам. А песню «Скалолазка» он посвятил своему инструктору на съёмках в горах - Марии Готовцевой.
«Лагерь съёмочной группы находился в горах Кавказа, - рассказывает «АиФ» Мария Фроловна Готовцева. - Работа над фильмом совпала с гибелью Георгия Живлюка - одного из лучших альпинистов Вооружённых сил. Виной тому был камнепад. Юра увидел, что на него сверху движется многотонная каменная плита, как мог, вжался в скалу. Плита проскользнула вниз. На теле Юры не было видимых повреждений, но, будучи врачом, он понимал, что у него травмированы внутренние органы, и сказал своему напарнику Аскольду Битному: «Мне осталось жить 5 минут». Так и случилось. Аскольд сообщил о трагедии по рации. У подножия собралось человек двадцать спортсменов, готовых помочь. Однако руководитель спасательного отряда сказал: «Ребята, спасибо, но много народу наверху не нужно. А вот Машу мы с собой возьмём».
Удивлённый Высоцкий воскликнул: «Неужели она стоит 20 ребят?!» Три дня на высоте нескольких тысяч метров под угрозой нового камнепада Маша участвовала в спасательной операции.
Вершина - мечта
Ей было не привыкать к трудностям - самая младшая в многодетной семье, она стала сиротой в 11 лет, когда в 1941 г. под бомбёжкой погибла мама, а вскоре не стало отца. А сами они - шестеро детей, включая троих воевавших на фронте старших братьев, - остались живы. Словно родители взяли на себя весь смертельный груз войны… После Победы 16-летняя Маша пошла работать на московский завод «Прожектор», а в свободное время занималась сразу в нескольких спортивных секциях. Когда на завод пришла путёвка на Кавказ для обучения азам альпинизма, начальство отправило её в горы. «К концу занятий отсеялось больше половины людей. Ушли неуживчивые и те, кто неспособен помочь другому в критический момент. В горах люди сильно зависят друг от друга, ведь в связке, на одной верёвке, идут два-три человека».
Звание мастера спорта СССР по альпинизму Маша получила в 27 лет после восхождения на Ушбу - одну из вершин Кавказского хребта: «Эта гора - мечта спортсменов со всего мира. Она хотя и ниже Эвереста, но по сложности почти не уступает ему». Когда Маша с командой прибыли к подножию горы летом 1957 г., то услышали, что накануне здесь погибли два альпиниста: сорвались с ледника. «Ещё на Ушбе мы встретились с грузинской альпинисткой Александрой Джапаридзе, которая 11 лет подряд разыскивала останки погибшего брата Алёши, чью палатку при восхождении снесло снежной лавиной. На этот раз поиски увенчались успехом, и траурный груз самолётом отправили в Тбилиси, где по альпинисту объявили трёхдневный траур - таким уважением пользовались погибший и его семья».
Восхождение на Ушбу Марии и её коллег завершилось удачно, и во время экспедиции сняли документальный фильм, взявший на фестивале спортивных картин в Италии Гран-при. Увидев картину, с Машей захотел познакомиться лорд Джон Хант - всемирно известный английский альпинист. Однажды в альплагере Машу разбудили поздно вечером со словами: «Внизу тебя ждёт Хант». Англичанин лично высказал альпинистке своё восхищение, а вот подняться на Ушбу, к чему он так стремился, ему не позволила погода.
Приказ Сталина
Всё это время Маша продолжала работать на заводе, но раз в году обязательно ездила на сборы: «Благодаря приказу Сталина инструкторы по альпинизму ежегодно имели право на три месяца за свой счёт. В лагере был полувоенный режим: три раза в день построение. Был памятен опыт Великой Отечественной войны, когда для боёв за Эльбрус пришлось срочно со всех фронтов собирать альпинистов, в то время как у немцев был специально подготовленный отряд горных стрелков «Эдельвейс».
Лагерь съёмочной группы фильма «Вертикаль» находился недалеко от того места, где наши воины героически сражались с немцами. К нам в гости приходили те, кто принимал участие в этих сражениях. Тогда и родилась песня Высоцкого «Баллада об альпийских стрелках».
Кольцо в ручье
«Песни, которые звучат в „Вертикали“, Высоцкий написал в горах, опираясь на рассказы альпинистов. Часто выспрашивал детали, старался проникнуться духом гор, - продолжает Мария Готовцева. - Знаете, чем он прежде всего поражал? Он потрясающе слушал! И учеником был удивительным. Когда я что-то объясняла Высоцкому, например, что на леднике ногу надо ставить так, а не иначе, он всегда просил объяснить почему. Володе тогда было 28 лет, мне - 36, а второму инструктору, Толе Сысоеву, - 42. И вот с Толей они сблизились больше всего. Да, у Высоцкого было много друзей, но все они чего-то хотели от него, а Толя стал тем, кому он мог открыть душу. Толя передал мне, что, со слов Высоцкого, „Скалолазка“ написана в мою честь. Толи уже нет с нами, но его воспоминания о Высоцком хранятся в музее на Таганке».
В Москве Высоцкий приглашал альпинистов на свои спектакли. «Был у нас инструктор Саша, который жил на Таганке. Он с собой приводил в театр ещё несколько десятков человек, - вспоминает Мария Фроловна. - Любимов хватался за голову: почему народ сидит в проходах и на люстрах висит, ведь мы не даём столько контрамарок! И вот однажды уборщица увидела, как из мужского туалета выходит девица. Неужто перепутала? А через минуту из этой же двери - вторая, третья, четвёртая… Заходит уборщица в туалет, а там наш Саша через окошко впускает поклонниц. Любимов тут же распорядился поставить в туалете решётки».
Мария Готовцева водила группы на восхождение вплоть до 55 лет, а потом одновременно ушла на пенсию и из большого спорта, и с завода, после чего многие годы проработала сестрой-хозяйкой в альплагере. Она и по сей день раз в год старается бывать на Кавказе. В 84 года поднимается на четвёртый этаж без лифта, говорит: горы обновляют кровь и помогают жить. Вспоминает мужа, который в молодости на рабочем месте был сильно облучён. Все его друзья по несчастью ушли в 40−50 лет, а он благодаря альпинизму дожил до 60. А вот дочка и внучка Марии Фроловны альпинизмом не увлеклись.
Когда Готовцева рассказывает о горах, то никогда не говорит «покорила гору», только «поднялась на вершину», потому что: «Гору нельзя покорить - она стоит и будет стоять. Альпинизм - это не поединок с горой, а поединок с самим собой. А горы… они прежде всего невероятно прекрасны».
Мария Фроловна по сей день живёт интересами горного братства: раз в месяц ветераны обязательно собираются, вот и Новый год в ресторане отпраздновали - пришли 72 человека. «Конечно, вспоминаем песни Высоцкого и слова его персонажа из «Вертикали»: «В горах у человека появляются новые, неизвестные черты характера, души. Он живёт как бы в ином измерении - по вертикали…» Высоцкий ведь тоже жил по вертикали, пусть и не в горах. Наверное, поэтому горы его и приняли. И не просто приняли, а обручились. Как-то он поделился: «Умывался водой из ручья и потерял обручальное кольцо». Я тогда ответила: «Володя, его обязательно кто-нибудь когда-нибудь найдёт».
Во второй половине 50-х годов из лагерного архипелага в прежнюю жизнь хлынула огромная масса освобожденных. Причем это были не только жертвы 58-й статьи, но и представители уголовного мира, освобожденные по амнистии. Завязанные в лагерях между блатными и политическими знакомства часто не прерывались и на воле. Осужденная в сталинское время интеллигенция не только творила свою, иную культуру в ГУЛАГе и после него, но и испытала воздействие культуры исконных обитателей каторги. Дети военного и непосредственно послевоенного времени вырастали под сильнейшим влиянием улицы, на которой зачастую царил блатной или полублатной закон. Все это объясняет готовность общества принять имитацию и блатной или полублатной романтики, и ее иронической интерпретации - не только на дворовом (т.к. это скорее эрзацкультура, хотя и очень интересная, однако распространенная в локальных социальных объединениях), но и на элитарном (вначале) и «стадионном», «бобинном» и «кассетном» (позже) уровне. Эту лакуну и стал заполнять Высоцкий в начале 60-х годов. По словам
Но есть и другое объяснение того, почему юноша (Высоцкий) из хорошей культурной московской семьи, из компании одаренных и образованных молодых людей, наконец, ученик школы-студии МХАТа и молодой талантливый актер обратился в начале своего творчества именно к блатной тематике. Оно возвращает нас к понятию литературного этикета, к процессу его изменения.
Литературный этикет может изменяться постепенно, поступательно, но он может и взламываться изнутри. Часто оба эти способа взаимосвязаны. Первый обусловлен, прежде всего, изменениями эпохи, второй, революционный, - теми представителями культуры эпохи, которые своим творчеством не могут или не желают вписываться в литературный этикет. В. Высоцкий с самого начала был не в состоянии в него вписаться. Даже его песни о войне, песни из одобренных цензурой кинофильмов противоречили канонам официальной советской культуры. Совсем не случайно он оказался актером полуопальной Таганки и позже мужем представительницы капиталистической страны. Думается, его культурный протест был не демонстративным (как, например, у писателей диссидентов), Высоцкий не ставил перед собой конкретные задачи борьбы с режимом и с режимным искусством. Он просто не мог писать и жить, как настоящий примерный советский писатель и гражданин. Поэтому в самом начале он и выбирает блатную тематику, поэтому первыми героями его песен становятся представители воровского мира. Да, Высоцкий зачастую над этим миром и над своими героями иронизирует, иногда это обличительная ирония (вспомним «Что же ты, шалава, бровь себе подбрила…», «У тебя глаза - как нож», «Позабыв про дела и тревоги…», «Городской романс»
Часто в блатных песнях Высоцкого актуализируется противопоставление я - вы (они), где вы (они) - общество: граждане обыватели, граждане начальники:
Когда город уснул, когда город затих -
Для меня лишь начало работы.
Спите, граждане, в теплых квартирках своих -
Спокойной ночи, до будущей субботы! (Т. 1. С.23)
Это противопоставление навсегда сохранится в поэзии Высоцкого, но позже «не такая» сущность его героя будет по преимуществу проявляться в какой-то частности, из которой и будет вырастать инаковость: конь, но иноходец; спортсмен, но прыгает не с той ноги. В ранних песнях герой является антиподом примерного гражданина и только в этом противопоставлении находит себя:
Вот - главный вход, но только вот
Упрашивать - я лучше сдохну, -
Вхожу я через черный ход,
А выходить стараюсь в окна. (Т. 1. С.156)
Его приблатненная сущность - способ уйти в другой мир, который лучше окружающего уже тем, что в нем нет вранья. В более позднем (совсем не блатном) стихотворении Высоцкого читаем:
Подымайте руки,
в урны суйте
Бюллетени, даже не читав, -
Помереть от скуки!
Голосуйте:
Только, чур, меня не приплюсуйте -
Я не разделяю ваш устав! (Т. 2. С.22)
В сущности, блатные песни Высоцкого - это своего рода свободолюбивая лирика, написанная вне литературного этикета социалистического реализма. Свободным оказывается изгой. Причем у Высоцкого герои сами выбирают долю изгоя, так как подобная свобода выбора, быть может, единственно возможная в подобном обществе форма свободы вообще. И в традициях русской литературы духовная свобода героя оборачивается его физической несвободой.
«Морские дороги Высоцкого» - так называется книга автором-составителем которой является житель деревни Лысцево (Волоколамский район) Феликс Петрович Сафронов. В былые годы Феликс Петрович занимался ремонтом морских судов, при этом он часто встречался с капитанами и моряками, знавшими Владимира Высоцкого. На основе этих бесед, а также личных встреч с поэтом родился замысел этого произведения. Это отрывок из книги «Морские дороги Высоцкого», в котором говорится о поездке Владимира Высоцкого в Северную Африку и на Канарские острова
17 апреля 1976 года, в субботу, Владимир Высоцкий со своей женой Мариной Влади прибыл из Франции в Геную, где на тот момент находился теплоход «Белоруссия». У Владимира было личное приглашение капитана Феликса Дашкова.
Из порта вышли в восемь часов вечера. Весь следующий день шли морем.
В испанский порт Малага лайнер зашел в понедельник, 19 апреля, в восемь утра. Капитан организовал поездку гостей в город Гранада. Здесь сохранились памятники времен Гранадского эмирата мавров (XIII-XV веков), а также знаменитый дворец-замок Альгамбра, недостроенный дворец Карла V, императора Священной Римской империи и короля Испании в первой половине XVI века.
Из Малаги ушли ровно в полночь. Прошли у Геркулесовых столбов Гибралтарского пролива между Европой и Африкой. Вышли из Средиземного моря в Атлантический океан.
На переходе Высоцкий выступил перед экипажем. Всего судно обслуживали 216 человек, но на концерте были только свободные от вахты. К сожалению, фонограмма этого концерта до сих пор не выявлена.
20 апреля в 18 часов лайнер зашел в порт Касабланка (Марокко). Там Высоцкий встретился с консулом Виталием Маргеловым и представителем Морфлота Валентином Куровым. Вечером Высоцкий пел для узкого круга в салоне капитана.
На другой день, 21 апреля, Куров пригласил капитана, Высоцкого и Влади поехать на его машине в столицу Марокко Рабат, в 90 км от Касабланки. Сначала заехали на большой базар в Касабланке и купили Высоцкому желтый кожаный пиджак. По дороге остановились, перекусили в ресторане. Владимир нигде не пил крепких напитков.
В Рабате посетили мавзолей короля Мохамеда V, были у колоннады старой мечети и в других интересных местах столицы Марокко.
Валентин Куров купил в Касабланке почтовую открытку с маркой. Высоцкий написал своей матери весточку в Москву. Куров опустил открытку в почтовый ящик…
…Затем Высоцкий посетил квартиру-офис Валентина Курова в Касабланке, откуда звонил Нине Максимовне в Москву, восхищался ярким базаром, работой чеканщиков по меди.
Вечером из Касабланки теплоход ушел на португальский остров Мадейра, в порт Фуншал. Здесь 22 апреля встретились с однотипным судном «Грузия». Капитаном на нем был Анатолий Гарагуля, старый друг Высоцкого и Влади. Неожиданную встречу в Атлантическом океане отметили в ресторане отеля Reeds. Далее «Грузия» пошла на Малагу, а «Белоруссия» - на Канарские острова.
Из Мадейры отправлена открытка для Нины Высоцкой, написанная Владимиром, а также еще одна открытка от Марины Влади, написанная в Малаге: «Дорогая Нина Максимовна. Мы отдыхаем и загораем. Тут очень красиво и спокойно. Я вас крепко целую. Ваша Марина» с припиской Высоцкого: «Целую Володя»…
…25 апреля путешественники прибыли в порт Санта-Круз де Тенерифе на острове Тенерифе. Здесь их ждал приятный сюрприз - встреча с прекрасным лайнером «Максим Горький». Известный черноморский капитан Сергей Дондуа пригласил Дашкова, Высоцкого и Влади на борт судна. С ними был также и заместитель начальника Управления пассажирского флота Черноморского пароходства Павел Пьянов… В этом круизе им была сделана запись песен Высоцкого на борту «Белоруссии». Эта фонограмма известна под условным названием «Прошу пока никому не давать…», так как Высоцкий спел для друзей совсем новые песни.
После осмотра Высоцким теплохода «Максим Горький» капитан Сергей Дондуа пригласил своих гостей в ресторан на берегу в городе Санта-Круз. После обеда Высоцкий и Влади снова вернулись на лайнер Дондуа. Капитан вручил им сувениры и проводил на «Белоруссию».
Весь день 26 апреля «Белоруссия» шла по Атлантике на север.
В порт Кадис зашли утром 27 апреля. Капитан Дашков организовал для дорогих друзей поездку по городу. Осмотрели крепостные стены XVII века с воротами Пуэрта де Тьерра XVIII века. В кафедральном соборе XVIII века постояли у могилы великого испанского композитора Мануэля де Фалья (1876−1946), уроженца Кадиса.
28 апреля утром прошли Гибралтар: по правому борту - Африка, по левому - Европа. Теплоход «Белоруссия» вошел в Средиземное море курсом на Барселону.
В главный порт Испании зашли 29 апреля в восемь утра. Снова выпала возможность проехаться по замечательному городу. Вечером теплоход покинул Испанию.
30 апреля были в море.
Утром 1 мая 1976 года закончилось это чудесное путешествие в итальянской Генуе. Высоцкий и Влади сердечно простились с капитаном Феликсом Дашковым. Попрощались со старым другом Павлом Пьяновым, который еще в 1967 году познакомил Высоцкого с Дашковым в Одессе. Пьянов поездом поехал в Рим, чтобы лететь в Москву и далее - в Одессу. А Владимир с Мариной отбыли в Париж.
Капитан Дашков готовил свой лайнер, чтобы вечером того же дня принять на борт новых пассажиров и отправиться по Марсельской линии в сторону Черного моря и родной Одессы.
Феликс САФРОНОВ
.
Поезд - один из самых магических предметов в этой вселенной. К тому же он еще и движется, падает очень редко, видимо из-за того, что внутри едут люди… и прочее живое и неживое барахло, и если его хорошенько разогнать, то попробуй еще потом останови, благо есть тормоза… Но тормозной путь все равно ужасно длинный, поэтому этот магический предмет хоть и быстрый, но немного тормознутый…
И едешь куда-то. Ту-дух ту-дух, ту-дух, ту-дух… смотришь в окно, будто впервые увидел все, что за ним - мелькающие поля, леса, машины, баба на велосипеде, собака на переезде на поезд гавкает, а как же, железнодорожник со странной круглой дощечкой на палочке, внимательно встречает поезд, который даже не останавливаясь, пролетает мимо, оставляя тому только длинный гудок. А тот и гудку рад, хотя наверное, хотел бы большего… и поезд мчится, как ракета… такая, не очень быстрая. Понимаешь вдруг, как широка твоя душа, и как ты это все любишь. Пойдешь покуришь в тамбур. Там особенно ту-дух ту-дух. В тамбуре, вонючем и прокуренном испытываешь особенные необъяснимые чувства, и когда возвращаешься на место, белой завистью завидуешь мужикам в соседнем плацкарте, что, расстелив газетку, уже разложили жаренную курочку, огурчики, лучок, пару вареных яиц и картошки… и конечно ее родимую, стройную, как невеста, и торжественную и обыденную, одним словом уникальную… и раскладной стаканчик.
Темнеет. Все стелятся… Тоже процесс - стелиться в поезде, толкаясь жопами и вылетая иногда в проход между плацкартами. Ту-дух ту-дух… Ну вот, лежишь. С верхней полки еще какое-то время пытаешься разглядеть в окне какие-то дальние незнакомые огоньки, кучками жмущиеся друг к другу в дали… Странно, днем были почти только леса и поля, а теперь откуда-то прилетели огни… Ту-дух ту-дух. Вот ведь ритм. Начинаешь засыпать. Вдруг слышишь, где-то в одном из соседних плацкартов какую-то странную возню, какое-то неясное мычание… ну, а потом тудух-тудух… Ну ничего себе - двойной ту-дух. Наверное к удаче… Хррр… Хррррр… Хрррррр
Высоцкий - ком в горле страха у власти
глаголящий правдой и словом бурлящим…
рыдающий мальчик за магазином…
увидевший запад… жизни «прогнившей»…
и как победители… «счастливо» жили…
Толка нет от мыслей и наук, когда повсюду - им опроверженье.
Коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет.
Вот уж действительно, все относительно - все, все, все…
Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал.
Маски равнодушья у иных - защита от плевков и пощечин.
Какие странные дела, у нас в России лепятся!
Нас всегда заменяют другими, чтобы мы не мешали вранью.
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Весь мир на ладони - ты счастлив и нем и только немного завидуешь тем, другим - у которых вершина еще впереди.
Мы успели: В гости к богу - не бывает опозданий. Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Даже падать свободно нельзя, потому, что мы падаем не в пустоте.
Наше время иное, лихое, но счастье как встарь, ищи! И в погоню летим мы за ним, убегающим вслед. Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей, на скаку не заметив, что рядом - товарищей нет.
Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие - как часовые.
Но даже светлые умы все размещают между строк: у них расчет на долгий срок.
Спасибо вам светители, что плюнули да дунули, что вдруг мои родители зачать меня задумали…
С меня при цифре 37 в момент слетает хмель. Вот и сейчас как холодом подуло, под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль и Маяковский лег виском на дуло.
Украду, если кража тебе по душе - зря ли я столько сил разбазарил?! Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял!
Надо, надо сыпать соль на раны, чтоб лучше помнить, пусть они болят.
Ты, Зин, на грубость нарываешься,
Всё, Зин, обидеть норовишь!
Тут за день так накувыркаешься…
Придёшь домой - там ты сидишь!
Сколько слухов наши уши поражает, сколько сплетен разъедает, словно моль.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Здесь на зуб зуб не попадал, не грела телогреечка, здесь я доподленно узнал, по чём она копеечка.
Слухи по России верховодят и со сплетней в терции поют. Ну, а где-то рядом с ними ходит правда, на которую плюют.
Возвращаются все - кроме лучших друзей, кроме самых любимых и преданных женщин. Возвращаются все - кроме тех, кто нужней.
Я признаюсь вам, как на духу - такова вся спортивная жизнь: лишь мгновение ты наверху и стремительно падаешь вниз.
Мы многое из книжек узнаём, а истины передают изустно: «пророков нет в отечестве своём», - да и в других отечествах - не густо.
Купола в России кроют чистым золотом - чтобы чаще Господь замечал.
Ходу, думушки резвые, ходу, слово, строченьки милые, слово!
Словно мухи, тут и там, ходят слухи по домам, а беззубые старухи их разносят по умам.
Каждый волхвов покарать норовит, а нет бы - послушаться, правда?
Я думаю - ученые наврали, - прокол у них в теории, порез: развитие идет не по спирали, а вкривь и вкось, вразнос, наперерез.
Ясновидцев - впрочем, как и очевидцев - во все века сжигали люди на кострах.
И нас хотя расстрелы не косили, но жили мы поднять не смея глаз, - мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливало водку в нас.
Утро вечера мудренее, но и в вечере что-то есть.
Когда я вижу сломанные крылья, нет жалости во мне, и неспроста: я не люблю насилье и бессилье, вот только жаль распятого Христа.
У братских могил нет заплаканных вдов - сюда ходят люди покрепче, на братских могилах не ставят крестов. Но разве от этого легче?
Сыт я по горло, до подбородка - даже от песен стал уставать, - лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать!
Слова бегут им тесно - ну и что же! - Ты никогда не бойся опоздать. Их много - слов, но все же, если можешь - скажи, когда не можешь не сказать.
Я не люблю уверенности сытой, уж лучше пусть откажут тормоза. Досадно мне, коль слово «честь» забыто и коль в чести наветы за глаза.
Подымайте руки, в урны суйте бюллетени, даже не читав, - помереть от скуки! Голосуйте, только, чур, меня не приплюсуйте: Я не разделяю ваш Устав!
Если б водка была на одного - как чудесно бы было! Но всегда покурить - на двоих, но всегда распивать - на троих. Что же на одного? На одного - колыбель и могила.
Утро мудренее! Но и утром все не так, нет того веселья: или куришь натощак, или пьёшь с похмелья.
Ведь Земля - это наша душа, сапогами не вытоптать душу!
Будут с водкою дебаты, - отвечай: «Нет, ребята-демократы, - только чай!»
Не страшно без оружия - зубастой барракуде, большой и без оружия - большой, нам в утешенье,
а маленькие люди - без оружия не люди: Все маленькие люди без оружия - мишени.
Я дышу, и значит - я люблю!
Я люблю, и значит - я живу!
Проникновенье наше по планете особенно приятно вдалеке: в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке.
При власти, деньгах ли, при короне ли - судьба людей швыряет как котят.
Замедлили кони свой бешеный ход…
Морозом по коже июльский восход
И весть, что заставила сжаться сердца:
Ушел. Не дожил. Не допел до конца.
Рванулись к вокзалам, аэропортам:
-Билет до столицы. В ответ:
-В Москву посторонним сейчас нельзя.
Но кто посторонний в России,
Когда умирает Поэт.
Ведь он не околицей наших судеб
Прошел, все поняв и вместив.
По душам наотмашь ударил струной
Его хриплозвучный мотив.
И вздрогнули души от песен его,
Омывшись слезами и смехом.
Поэт на себя принял общую боль,
И сердце, не выдержав ноши такой,
Затихло расстрелянным эхом.
Затихло… Поэт доиграл, долюбил,
Оставил ненужные споры.
И вечности тихо врата отворил,
И в звездные вышел просторы.
1980-е
…Он умер летом: мы с родителями путешествовали по каким-то северным озерам, костер дымил, приемник трещал, комары тянули свое, над водой стоял чад непонятного горя, и по БиБиСи Окуджава пел:
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
Но дрожала рука, и мотив со стихом не сходился,
Белый аист московский на белое небо взлетел…
Только что я поняла, что все эти тридцать пять лет слушала, а то и подмурлыкивала, «аист» - а слышала и даже видела «ангел»: белый ангел московский, черный ангел московский, взлетел, как у Лермонтова, и на черную землю спустился. Так Высоцкий у меня в уме стал и остался ангелом, а его смерть - событием из какого-то важного космологического ряда: то ли вознесением, то ли нисхождением во ад, не смертью, а торжественным и необратимым послесмертием, о котором вот уже и поют голоса, делая случившееся видимым и всеобщим.
…И выше всего в этой замкнутой и совершенно прозрачной системе ценится способность к несистемности: воля к трансгрессии, умение перевернуть страницу и расписаться на другой стороне. Не справедливость, а точность (и милость, часто сводящаяся к простой прихоти) управляют сюжетостроением; каждая рассказанная история - и судьба автора здесь не исключение - набирает инерцию, лишь катясь вниз по наклонной. То, что здесь завораживает, - высокие скорости: сверхпроводимость, дающая иллюзию независимости от законов физики и общежития. Обаяние блатняка, о котором с отвращением пишет Шаламов, имеет, кажется, объяснение в чем-то схожем: блатной мир, как опричнина, существует вне привычных причинно-следственных связей, в режиме исключения из правил. В логике народной песни Ванька-ключник и Ванька-каин - герои первого ряда, недосягаемые лица первой полосы. В этой же логике, в меловом круге исключенности и исключительности, говорят о себе герои Высоцкого. Но на смену есенинскому тенору приходит новый тембр, новая артикуляция. Тот, кто говорит словами Высоцкого, кем бы он ни был, человек авторитета.
.Это ни на что не похожий, твердый, как лестничные перила, голос человека, на которого можно положиться; мужской голос старшего брата, хозяина, отца - our master’s voice. Эта способность внушать уверенность и обещать защиту спустя тридцать пять лет после физической смерти того, кто поет, пожалуй, может стать источником тревоги. Голос Высоцкого - предельное воплощение чистой, нерассуждающей силы; на языке этой силы он говорит со страной, и стране такое нравится. В некотором смысле эти песни - озвучка, невидимый хор, обеспечивающий саундтрек для всего, что происходит в России вчера, сегодня, завтра, на земле, в небесах и на море. Это голос канала «Россия», каким он хотел бы стать, - глас народа и глас Божий, исходящий равно сверху и снизу, принадлежащий каждому. Нужно ли говорить, что вера, которую он внушает, никак не противоречит погибельной логике и этике этих - великих - песен.
Мир, где все совмещено на одной плоскости, где умирают и не могут умереть, где лукоморье накладывается на интерьер хрущевки, - точное описание реальности, не знающей ни небытия, ни воскресенья
Это свойство - бескомпромиссный, нерассуждающий демократизм, отказ делать выбор между «Таганкой» и «Большим Каретным», своим и чужим, персональным и имперсональным - то, что дает корпусу текстов Высоцкого такой размах. Странным образом, здесь исподволь реализовался советский проект, осуществилась мечта о праве голоса: о неизбирательной, равной для всех возможности быть услышанным, замеченным, принятым во внимание. Эта мечта (о хоре, в котором было бы видно и слышно каждого из поющих) - перешла от «150 000 000» Маяковского к Платонову и Зощенко и совсем уже истончилась к советским шестидесятым с их ритуальной легкостью самоотождествления (я гойя, я мэрлин, я бетонщица буртова нюшка). У Высоцкого она трансформируется в грандиозный памятник современному состоянию, во что-то вроде фотопроекта Августа Зандера с его людьми ХХ века, где студент, крестьянин, врач, циркач предстательствуют перед объективом за невидимые множества.
Здесь снова, как давным-давно, становится важной мелическая природа поэзии. Недостаточно дать слово другому, надо стать им - и дать ему стать тобой, поставить ему на службу собственный голосовой аппарат, говорить за него, позволить ему говорить за себя, стереть границы, стереть себя, уничтожиться во имя того, кто говорит. Так уничтожали собственную речь во имя новой, будущей Зощенко и Бабель, чревовещатели героического времени. У Высоцкого другая задача: он описывает/имперсонирует другую, оптовую эпоху, когда штучность стирается перед типовым, а будущее вызывает законное недоверие. Новая речь невозможна, еще невозможней - чужая: больше нет никакой разницы между тобой и мной, живыми и мертвыми, людьми и механизмами. Их голоса неотличимы и неотделимы от твоего. Хор набирает силу.
Так говорит Москва, разговаривает Россия - монолитные 86 процентов и непонятные 14 запевают одним голосом, снайпер, тапер, шофер, иноходец, ванька с зинкой, як-истребитель. Отсутствие разницы между одушевленным и неодушевленным здесь принципиально, потому что все эти монологи не знают износа - длятся и длятся, не кончаются никогда, как никогда не кончается для Высоцкого последняя война. Она единственная константа его мира, о которой даже не надо напоминать, настолько явно и настойчиво она присутствует даже в тех текстах, где о ней ни слова. Это, конечно, в природе поздней советской культуры, где к военному опыту обращаются как к единственно реальному, воспроизводят, как священный текст. Ноогромный очерк Высоцкого, его непреднамеренный опус магнум, выстроен как альтернатива советскому универсуму, новая сборка из старых комплектующих - где все временные пласты существуют одновременно, дополняя и перекрывая друг друга: «Я сидел, как в окопе под Курской дугой, / Там, где был капитан старшиною». Война здесь оказывается своего рода смысловым ядром, центром притяжения, неисполненным и неисполнимым обещанием смерти. В универсуме Высоцкого смерти нет: она длится бесконечно, и его главная строчка «Наши мертвые нас не оставят в беде» раздвигается еще шире, как поймешь, что речь идет о посмертии.
То, как Высоцкий настаивал на себе-поэте, только мешает понять, в чем дело, так же как его невероятный версификационный дар, сравнимый по степениуступчивости речи разве что с цветаевским. Километры песен, написанные им, имеют не двойную, а тройную природу: по замыслу и охвату это не стихи, а проза, ее задачи и ее способ иметь дело с реальностью; не Галич и Окуджава, а Шаламов и Даниил Андреев. Получилось что-то вроде «Розы Мира», написанной против собственной воли, вне визионерского жара - и поэтому с большей точностью и безысходностью, безо всяких небесных кремлей - и погруженной в реальность шаламовских рассказов.
.
«Поэты ходят пятками по лезвию ножа
и режут в кровь свои босые души»
В. Высоцкий
.
Он всегда презирал лицемерие, ложь,
Безрассудно ввязавшись в драку.
Его правда, как в сердце вонзённый нож.
Его песни - бойцы в атаке!
Неприглаженым, дерзким его стихам,
Непричесанным ямбам, хореям
Было тесно на гладких бумажных листках,
В бой рвались они поскорее!
Его голос - надрывно звенящий смычок
По израненным строчкам-струнам -
Разбудить, всколыхнуть, взбудоражить мог
Совесть всех - и седых, и юных.
В нем сидела щемящая боль за нас,
За нелёгкое наше время.
И метался Володин отчаянный глас,
Когда все оставались немы.
Но Высоцкий ни славы не ждал, ни наград,
Просто честно и жил, и пел он.
Много раньше того, как наш «электорат»
Говорить научился смело.
ПУСТЬ ЖЕ ВЕЧНО ГОРИТ ТВОЙ ОГОНЬ, «ПРОМЕТЕЙ»,
В СВЕТЛЫХ ДУШАХ ИДУЩИХ ВОСЛЕД БУНТАРЕЙ!
- иz -
Читаю в различных блогах и новостях радостные комментарии о санкциях против России типа: «это начало конца России», «рашке конец»
Нервы, распластанные по спине,
И, когда в спину, не холостые, осколки…
Хлещут по мне -
Вы… больше… не волки.