Не нужно плакать об умерших, дело сделано, жизнь прожита.
Нужно жалеть живых, пока есть время.
А оно обманчиво, течет незаметно, и заканчивается внезапно.
А ТАМ времени нет, там - вечность…
Случилось это в годы Второй мировой войны в одной из стран Западной Европы, оккупированной немцами. В воскресный день на службу в лютеранскую кирху собрался народ. Во время богослужения неожиданно в храм зашли несколько пьяных эсэсовцев.
Мы знаем, что немцы на захваченных территориях вновь открывали закрытые большевиками православные храмы, но на самом деле это был чисто пропагандистский трюк. Гитлер ненавидел христиан и планировал вместо традиционных христианских церквей создать некое свое национал-социалистическое подобие Церкви, но в нее записалось всего пять тысяч человек, и план провалился, тогда он стал мстить. У себя в Германии нацисты расправлялись со священниками, ни в чем не уступая энкавэдэшникам. А войска СС, те больше напоминали оккультную секту. Потому их приход в кирху не сулил верующим ничего хорошего.
Один из немцев выстрелил в потолок и прервал службу. Лютеране не почитают икон, потому в их храмах нет изображений. Но на стене в этой церкви висела картина на евангельский сюжет, а может, изображение Спасителя - не как икона, а как украшение.
Желая развлечься, один из эсэсовцев снял со стены картину и бросил ее на пол.
- Слушайте, христиане, сейчас все вы пойдете на выход, и каждый, прежде чем выйти, подойдет к этому портрету и плюнет на Христа. Имейте в виду, кто откажется плевать, тот получит пулю.
Можно себе представить, о чем думали люди, стоявшие под дулом пистолета. Мы протестанты, говорили они себе, а всякое изображение Бога есть идол, которого никто почитать не обязан. С другой стороны, как ни верти, а на портрете-то изображен Христос. Ведь они и собрались сюда в кирху, чтобы Ему помолиться. Еще минуту назад они просили у Него милости, уверяли Его в бесконечной своей благодарности и любви. А сейчас, чтобы остаться в живых, им предлагают плюнуть на Того, Кого еще так недавно любили.
Но пистолет в руках пьяного эсэсовца был слишком весомым аргументом в пользу того, чтобы все-таки плюнуть. Ну, не умирать же, на самом-то деле! И они пошли.
Я часто возвращаюсь к этой истории и пытаюсь поставить себя на место тех несчастных, и даже представляю, как они это делали. Кто-то плевал только лишь для того, чтобы обозначить плевок, и немедленно убегал из храма, презирая себя за малодушие. А кто-то, опасаясь, что его усердие не будет замечено, угодливо улыбаясь, плевал обильно, и тоже уходил, но оправдывая себя. Ничего страшного - Бог милостив, а я плевал не в Него, а на идола.
Среди тех, кто в то утро молился в храме, была девочка двенадцати лет. Вместе со всеми она шла на выход. Когда подошла ее очередь, ребенок встал на колени, вытер плевки и поцеловал Христа в лик. Она была еще маленькой и не научилась языку компромиссов с совестью. В тот же миг немец выстрелил, и дитя, заливая портрет своей кровью, осталось лежать на полу кирхи.
Немцы точно очнулись, пришли в себя и быстро ушли. А в храме остались стоять взрослые люди, избавленные от необходимости сделать, наверное, самый главный выбор в их жизни. Маленькая девочка, коротенькая жизнь, но для того, чтобы стать святым, совсем не обязательно доживать до старости.
Подлинное чудо случилось во время моей поездки в Краснодарский край. Ехал в разгар купального сезона, это то самое время, которое кормит в крае всех, в том числе и бойцов «невидимого фронта». На самом деле невидимого. Дорога незнакомая, я в одном месте запутался и нарушил правило рядности. И вот они, откуда ни возьмись, - словно из воздуха материализовавшиеся гаишники в белых форменных рубашках. Приглашают к себе в автомобиль:
- Ну что же вы, батюшка, не хотите уважать нашу разметку? Мы ведь для вас старались, а вы вот так, обидно. Что-то нужно делать, Александр Ильич. Вы, как мы понимаем, едете к морю, ещё не поистратились, давайте решим этот вопрос полюбовно.
Вот от слова «полюбовно» я и оттолкнулся.
- Как это правильно, братья, на самом деле между нами должна царить любовь, мы же все верующие, православные. Знаете, давайте я о вас помолюсь. Ребята, будто под гипнозом, называют мне свои имена, а я начинаю читать наше обычное молитвенное начало. Смотрю, снимают они фуражки, крестятся. Короче, расставались мы лучшими друзьями, а всё благодаря молитве. Вот такое маленькое чудо.
Разговор с громадным кошаком.
История сродни сказкам. Но ведь все так и было!
А дело было так. Пригласили меня в дом к тяжело больному человеку, исповедать его и причастить. Уже собрался уходить, да чувствую, - в доме их от страданий очень уж тягостно. Достал я крещенской водички и думаю: «Пройдусь немного по квартире, окроплю, нужно эту тугу в доме хоть немножко ослабить».
Я многократно замечал, что после окропления помещения святой водой, воздух в нем свежеет, словно легкий морозец по дому прошел, и на душе становится светлее.
Только начал кропить, смотрю, а на диване в другом конце комнаты спит здоровенный котяра. Прежде я такого гиганта только один раз и видел, - в московском метро мальчишка на коленях держал. Вот уж, действительно - кот Бегемот… Вот на этого-то кота я взял, да и ливанул водичкой. И явлено мне было чудо.
Кот поднял голову, посмотрел на меня недоуменно и русским языком спрашивает:
-Ты чего, поп, совсем с ума сошел? Тебе что, больше делать нечего?
Встал, спрыгнул с дивана и направился к хозяйке.
- Мать, что в нашем доме творится? Что это за хулиган? Ладно, если бы я его трогал, а то ведь ни за что ни про что взял и водой облил!
Хозяйка ему отвечает (я не шучу!):
- Ну ладно, ладно! Он не со зла, случайно, видать, получилось. Больше не будет.
Котище нехотя вернулся на прежнее место, внимательно посмотрел на меня своими глазами-плошками и протянул:
- Больше так не делай! - и снова задремал.
Я остолбенел. Язык мой «прильпни гортани моему».
Вспоминая сейчас этот разговор кота с хозяйкой, думаю, что наверно он все-таки мяукал по-кошачьи, но я почему-то все понимал, а уж хозяйка - тем более.
Мы привыкаем, что кто-то живёт рядом, для нас становится нормой быть любимым кем-то, что о нас кто-то заботится постоянно и на него можно свалить все рутинные домашние дела! И кажется, что так будет всегда, но в том-то и дело, что всегда не бывает в нашем конечном мире. Можно так и не успеть научиться быть благодарным, а потом ненавидеть себя за то, что не целовал эти руки и глаза.
«Аленький цветочек»
Рассказы сельского батюшки (Первоначальный вариант рассказа)
По соседству с нашим храмом уже лет шестьдесят стоит небольшой посёлок, состоящий из нескольких дощатых бараков на две или четыре квартиры. Во время войны там находилась воинская часть, потом военные ушли, а их землянки и бараки остались. В них поселились люди, потерявшие в годы войны своё жильё. Селились сначала временно, но, как оказалось, навсегда. Так возник посёлок Снегирёвка, по фамилии командира стоявшей там некогда воинской части.
В одном из этих бараков жила молодая женщина с красивым именем Алёна. В жилах её текла кровь южных славян, поэтому и внешность у неё тоже была яркой. Но, как это нередко бывает с симпатичными девчонками, не всё у неё ладилось в личной жизни. К тому времени ей уже перевалило за тридцать, а изменений к лучшему не предвиделось.
Алена была не только красивой женщиной, но ещё и доброй, способной прийти на помощь. Однажды летом, уже за полночь, один молодой мотоциклист из соседнего городка на большой скорости решил промчаться по Снегирёвке, но, не справившись с управлением, вылетел из седла и разбился. Придя в сознание, ещё долго ползал грязный, в крови и с перебитым позвоночником, от одного барака к другому, но никто на его призывы не отозвался. Только Алёна, будучи дома одна, не побоялась так поздно открыть дверь незнакомому человеку. Не открой она тогда, мотоциклист вряд ли бы выжил. А сейчас у него уже свои дети.
И вдруг случилась у Алёны любовь. Страстная и взаимная. Любовь, о которой любая женщина может только мечтать.
В соседнем городе открылось иностранное предприятие. Тогда это было у нас ещё в новинку. Приехали немцы, привезли необходимое оборудование и монтировали его. Одним из тех, кто там работал, оказался швейцарец Питер. Потом на фабрику стали набирать местных, и Алёна тоже устроилась туда. Так они и встретились.
Через какое-то время Питер переехал в барак, где жила Алёна. Он научился ладить с будущей тёщей, перезнакомился со всеми снегирёвцами. Как они находили общий язык? Ведь Питер мог говорить только по-немецки, а с Алёнкой они объяснялись на странной смеси из нескольких языков и множества жестов.
Вскоре молодые решили повенчаться, Питер принял нашу веру. Крестившись, швейцарец стал русским и, более того, снегирёвцем. После командировки в Россию Питер должен был возвращаться в Европу, но Алёна не захотела уезжать, и Питер остался постоянно работать в нашем городе.
Так они прожили около года. Потом Питер уехал за границу по делам фирмы, жена осталась его ждать. И вдруг перед Новым годом пропала…
Её искали везде, но только через неделю мать нашла её в морге в одном из ближайших к нам городов Московской области. Оказалось, несчастный случай. Никому ничего не сказав, Алёна уехала за подарками. Дороги были скользкими, она поскользнулась и упала на спину, ударившись головой о бордюр. Смерть наступила мгновенно.
До Питера не дозвонились. Никто, как оказалось, толком не знал ни его координат, ни срока командировки. Алёну похоронили без него.
Питер спешил на Рождество к жене, а нашёл её могилу. Не буду описывать его тоску, я всё равно не смогу этого сделать. Он приходил в храм, молился, как мог. Всё время, свободное от работы, пропадал на кладбище. Долго так продолжаться не могло, и, видя его страдания, близкие Алёны стали уговаривать его уехать из России. Питер понимал, что те правы, и стал готовиться к отъезду. Он получил новое назначение и паковал чемоданы. Был уже куплен авиабилет. И вот накануне отъезда Питер вдруг не пришёл ночевать. Утром снегирёвцы вышли прочёсывать заснеженные окрестности, и первым делом пошли на Алёнкину могилку. Там его и нашли.
Я ещё с детства помню картинки к сказке Аксакова «Аленький цветочек». На одной из них было изображено чудище лохматое, сердце которого не выдержало тоски по купеческой дочке. Мне всегда было жалко смотреть на него, лежащего бездыханно и обнимающего огромными лапами ненаглядный цветочек. Вот точно так же лежал и Питер на могиле своей жены. Руки обнимали дорогой его сердцу бугорок ледяной земли, а самого его уже почти занесло снегом. Как потом установили, у него остановилось сердце.
Отпевали Питера в доме, где они жили вместе с Алёнкой. Наши русские женщины плакали, как плачут по близкому человеку. Родственники Питера приехали из Швейцарии, но на их лицах за всё время молитвы - а я украдкой наблюдал за ними - не дрогнул ни один мускул. Когда потом, по окончании отпевания, я через переводчика выразил соболезнования его матери, она только кивнула мне в ответ, ничего не сказав. Хотя кто знает, что творилось в это время в её сердце? Может быть, швейцарцы в отличие от нас просто умеют хорошо скрывать свои чувства?
Тело Питера так и не увезли на родину, он так и остался навечно в нашей земле и в нашей памяти. Сейчас на их с Алёнкой могиле стоит камень с православным крестом, один на двоих. Бывая в тех местах по делам службы, я частенько захожу к ним здороваюсь, словно с живыми.
Иван.
Помню, как он впервые пришел к нам в храм: такой забавный мужичок-лесовичок. Небольшого роста, полный. Робко подошел ко мне и попросил поговорить с ним.
Сказал, что тяжело болен, и жить ему осталось недолго. «Если сделать операцию, врачи говорят, проживу еще шесть месяцев, а если не сделать, то полгода», невесело пошутил он. «За свои 66 лет, я как-то никогда не задумывался ни о жизни, ни о смерти, а вот сейчас хочешь, не хочешь, а нужно готовиться. Помоги мне, батюшка!».
Он стал часто приходить на службы, читал Евангелие. Регулярно причащался, но одного я никак не мог от него добиться. Очень уж мне хотелось, чтобы он покаялся.
Не так, как часто говорят люди, приходя на исповедь. «Грешен». Спросишь: «В чем». Ответ: «Во всем». И молчок, «зубы на крючок». И как ты его не раскачивай, - ну не видит человек в себе греха, хоть ты его палкой бей.
Мы каждый день молимся молитвами святых. А они себя самыми грешными считали.
Читаешь: «Я хуже всех людей».
Думаешь: «Что, даже хуже моих соседей»?
Не понимаем, что чем выше поднимается в духовном плане человек, тем больше ему открывается его несовершенство, греховность натуры. Это как взять листок белой бумаги и поднести его к источнику света. С виду листок весь белый, а в свете чего только не увидишь: и вкрапления какие-то, палочки.
Вот и человек, чем ближе к Христу, тем больше видит себя дрянью.
Никак я не мог этой мысли Ивану донести. Нет у него грехов, и все тут. Вроде искренний человек, старается, молится, а ничего в себе увидеть не может.
Долго мы с ним боролись, может, и дальше бы продолжали, да срок поджимал. Начались у Ивана боли. Стал он в храм приходить реже. По человечески мне его было жалко, но ничего не поделаешь. Бог его больше моего пожалел, - дал такую язву в плоть. Неужто было бы хорошо, если бы он умер внезапно, - во сне, например? Пришел из пивной, или гаража, лег подремать - и не проснулся. Болезнь дана была Ивану во спасение, и мы обязаны были успеть.
Однажды звонок: «Батюшка, Иван разум потерял. Можно его еще хоть разочек причастить»? Всякий раз после причастия ему становилось легче. Поехали в его деревеньку. Дом их стоит на отшибе, метров за сто от всех остальных. Захожу и вижу Ивана.
Сидит Иван на кровати, он уже не мог вставать, доволен жизнью, улыбается. Увидел меня, обрадовался, а потом задумался и спрашивает: «А ты как попал сюда? Ведь тебя же здесь не было».
Оказывается метастазы, проникнув в головной мозг и нарушив органику, вернули его сознание по времени лет на тридцать назад:
Он сидел у себя на кровати, а вокруг него шумел своей жизнью большой сибирский город, в котором он когда-то жил. Он видел себя на зеленом газоне в самом его центре, кругом неслись и гудели машины, сновал поток людей. Все были заняты своим делом, и никто не обращал внимания на Ивана.
И вдруг он увидел напротив себя на этом же газоне священника, к которому он подойдет только через тридцать лет: «Неужели и ты был тогда в моей жизни»? Я решил немного подыграть ему и сказал: «Да, я всегда был рядом. А сейчас давай будем собороваться, и я тебя причащу». Он охотно согласился. За эти полгода Иван полюбил молиться.
Через два дня, утром в воскресение перед самой Литургией я увидел его, входящим в храм. Он был в полном разуме, шел ко мне и улыбался:
«Батюшка, я все понял, я понял, чего ты от меня добиваешься».
И я, наконец, услышал исповедь, настоящую, ту самую, которую так ждал. Я его разрешил, он смог еще быть на службе, причастился, и только после этого уехал. Перед тем, как уехать, он сказал: «Приди ко мне, когда буду умирать». Я обещал.
Наверное, через день мне позвонила его дочь:
- Вы просили сообщить, - отец умирает. Он периодически теряет сознание.
Я вошел к нему в комнату. Иван лежал на спине и тихо стонал. Его голова раскалывалась от боли. Я сел рядом с ним и тихонько позвал:
- Иван, ты слышишь меня? Это я. Я пришел к тебе, как обещал. Если ты меня слышишь, открой глаза.
Он открыл глаза, уже мутные от боли, посмотрел на меня и улыбнулся. Не знаю, видел он меня или нет? Может, по голосу узнал. Улыбнувшись в ответ, я сказал ему: - Иван, сейчас ты причастишься, в последний раз. Сможешь? Он закрыл глаза в знак согласия. Я его причастил и умирающий ушел в забытье.
Уже потом его вдова сказала мне по телефону, что Иван пред кончиной пришел в себя. «У меня ничего не болит», сказал он, улыбнулся и почил.
Отпевал я его на дому, в той комнате, где он и умер. Почему-то на отпевании никого не было. Видимо время было неудобное. Когда пришел отпевать, посмотрел на лицо Ивана, и остановился в изумлении:
Вместо добродушного простоватого мужичка-лесовичка, в гробу лежал древний римлянин, и не просто римлянин, а римский патриций. Лицо изменилось и превратилось в Лик. Словно на привычных узнаваемых чертах лица, проступило новое внутреннее состояние его души. Мы успели, Иван…
О, великая тайна смерти, одновременно и пугающая, и завораживающая. Она все расставляет по своим местам. То, что еще вчера казалось таким важным и нужным, оказывается не имеющим никакой цены, а на то, что прежде и внимания не обращали, становится во главу угла всего нашего бытия - и прошлого и будущего.
Не нужно плакать об умерших, дело сделано, жизнь прожита. Нужно жалеть живых, пока есть время. А оно обманчиво, течет незаметно, и заканчивается внезапно. Там времени нет, там - вечность.
Родственники Ивана почти не заходят в храм. Никто не заказывает в его память панихид и поминальных служб. Но я поминаю его и без них, потому что мы с ним за те полгода стали друзьями, а друзей просто так не бросают.
Нас постоянно испытывают?
Я вспоминал случай, который произошел непосредственно со мной, когда моей дочурке было всего немногим больше года. Тогда шла война в Афгане. Незадолго до того я вернулся из армии. В армию попал уже по окончании института. Моя срочная служба представляла собой учебу в военном училище ускоренного выпуска.
Уже после моего возвращения, в действующей армии в связи с потерями потребовалось произвести экстренные замены. Кадровых офицеров из частей перебросили туда, а на их места призвали сроком на два года запасников. Я оказался среди этих «счастливчиков». Таким образом, мне пришлось отдать свой долг Родине дважды.
Но поскольку воинская часть, в которой я служил, находилась не очень далеко от моего дома, то все для нас сложилось благополучно. На выходные дни я часто приезжал домой. Жена не работала, а денежное содержание офицеров тогда было хорошее. Домой мне приходилось ездить электричками. Иногда в военной форме, когда в гражданке.
Однажды, это было осенью, я возвращался в часть. Приехал на станцию минут за тридцать до прихода электропоезда. Смеркалось, было прохладно. Большинство пассажиров сидело в помещении вокзала. Кто-то дремал, кто тихо разговаривал. Было много мужчин и молодых людей.
Вдруг, совершенно внезапно, дверь вокзала резко распахнулась и к нам забежала молоденькая девушка. Она прижалась спиной к стене возле кассы, и, протянув к нам руки, закричала:
- Помогите, они хотят нас убить!
Тут же за ней вбегают, как минимум, четверо молодых людей, и с криками:
- Не уйдешь! Конец тебе! - зажимают эту девчушку в угол и начинают душить.
Потом еще один парень, буквально за шиворот, заволакивает в зал ожидания еще одну такую же, и та орет душераздирающим голосом:
- Помогите!
Представьте себе картину…
Тогда еще обычно на вокзале дежурил милиционер, но в тот день его, как нарочно, не оказалось. Народ сидел, и, застывши, смотрел на весь этот ужас…
Среди всех, кто был в зале ожидания, только я единственный был в военной форме. Старшего лейтенанта авиации. Если бы я был тогда в гражданке, то вряд ли бы встал, но я был в форме.
Встаю и слышу, как рядом сидящая бабушка выдохнула:
- Сынок! Не ходи, убьют!
Но я уже встал, и сесть назад не мог. До сих пор задаю себе вопрос:
«Как это я решился? Почему»?
Случись бы это сегодня, то я наверно бы не встал. Но это я сегодня такой премудрый пескарь, а тогда? Ведь у самого был маленький ребенок. Кто бы его потом кормил? Да и что я мог сделать? Еще с одним хулиганом можно было бы подраться, но против пяти мне и минуты не простоять, они просто бы размазали меня в лепешку.
Подошел к ним и встал между ребятами и девушками. Помню, встал и стою, а что ещё я мог? И ещё помню, что больше никто из мужчин меня не поддержал.
К моему счастью, ребятки остановились и замолчали. Они ничего мне не сказали, и ни разу никто меня не ударил, только смотрели с каким-то то ли уважением, то ли удивлением.
Потом они, как по команде, повернулись ко мне спиной, и вышли из здания вокзала. Народ безмолвствовал. Незаметно испарились и девчушки. Наступила тишина, и я оказался в центре всеобщего внимания. Познав минуту славы, смутился, и тоже постарался быстренько уйти.
Хожу по перрону, и представьте моё удивление, когда вижу всю эту компанию молодых людей, но уже не дерущуюся, а идущую в обнимку!
И до меня дошло, - они нас разыграли! Может им делать было нечего и, ожидая электричку, они так развлекались, или может поспорили, - что никто не заступится. Не знаю.
Потом ехал в часть и думал:
«Но я же ведь не знал, что ребята над нами пошутили, я же по-настоящему встал».
Тогда я ещё далек был от Веры, от Церкви. Даже еще крещен не был. Но понял, что меня испытали…
Кто-то в меня тогда всматривался. Словно спрашивал, а как ты поведешь себя в таких обстоятельствах? Мне смоделировали ситуацию, при этом совершенно оградив от всякого риска, и смотрели…
В нас ведь постоянно всматриваются…
Это было в лихие 90-ые. На разборку с очередными конкурентами на «свой» московский участок, ехал Марат в то дождливое осеннее утро. «Стрелку забили» (т.е. договорились о встрече) за городом, так что добираться пришлось прилично.
Они мчались кортежем из трёх больших чёрных машин. Марат сидел и молча смотрел в окно, он уже привык к подобным встречам и не боялся разборок. Его окружали испытанные бойцы, хорошо вооружённые и закалённые в многочисленных стычках, до последнего вздоха преданные своему «крестному отцу». Редкие прохожие шли сутулясь, кутаясь в плащи, или держа над головами раскрытые зонтики. Но ни плащи, ни зонтики не спасали от промозглости хмурого утра и ещё от какого-то всепроникающего чувства осеннего неуюта и одиночества.
Среди спешащих людей и машин взгляд Марата выхватил на секунду одинокую фигурку человека в чёрном. Он стоял на обочине в надежде поймать машину, но никто не останавливался. Оно и понятно, кому охота в свой маленький тёплый мирок впускать вслед за случайным попутчиком вдобавок ещё и уличную мокрую слякоть. Тот человек в чёрном что-то держал в руках. Это что-то, завёрнутое в тряпицу и полиэтиленовую плёнку, одной рукой он бережно прижимал к себе, а другой устало взывал к сочувствию. А ещё у него не было ни зонтика, ни плаща.
Кортеж крестного отца по началу было пронёсся мимо одинокой просящей фигурки, и вдруг тому нестерпимо захотелось узнать что же такое ценное прижимает к себе этот человек, что даже не имея зонта, пытается собой защитить это что-то от дождя. И Марат, сам не ожидая, вдруг закричал:
- Остановка! Всем стоять. Потом дал команду сдать назад и его автомобиль поравнялся со странным незнакомцем.
- Садись, брат, - предложил ему Марат, - нам по пути.
Незнакомец, в длинной мокрой одежде скромно присел на самый краешек заднего сиденья. Было видно, как не по себе находиться ему в этом богато отделанном салоне. Он сидел, продолжая прижимать к себе всё тот же большой плоский свёрток. В нелепой чёрной одежде с небольшой седеющей бородой, человек резко отличался от хорошо одетого ухоженного хозяина автомобиля.
С нескрываемым любопытством неприлично долго рассматривая попутчика, Марат наконец спросил: - Ты кто?
- Я священник. Священников тогда ещё было немного, и пересекались с ними редко, потому Марат никак не мог сообразить кто это перед ним.
- Так, значит, ты поп?! Вот здорово, - удивился бандит. - Никогда ещё не общался с попами. Ага, ты поп, а я «крестный отец», так что мы с тобой, как говорится, из «одной оперы», - и заулыбался, довольный получившимся каламбуром.
- Быть настоящим крестным отцом нелегко, - не улавливая подвоха, отозвался батюшка.
- Это точно, - кивнул головой Марат, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.
- Слушай, поп, а что это у тебя в руках? Я смотрю, ты всё время к себе прижимаешь эту штуковину, наверно ценное что-то, а? Не жадничай, делись «опиумом» с народом, - и уже не в силах сдержаться расхохотался в голос.
Священник секунду было помедлил, словно сомневаясь, стоит ли ему это делать, но потом принялся распаковывать мокрый полиэтилен и достал из свёртка старинную икону. Вернее то, что от неё осталось.
На иконе почти не различались одежды, да и сама фигура терялась на общем тёмном фоне, но сохранилось прекрасное лицо молодой женщины и её глаза. В них было так много выстраданного покоя, сострадания и любви к мятущейся человеческой душе, что с лица Марата, в руки которому священник передал икону, сошла саркастическая ухмылка, и уже в его собственных глазах читались растерянность и даже страх.
- Кто это, поп? - только что и смог выговорить бандит.
- Это Пресвятая Богородица. Икона, что ты держишь в руках, в наших местах когда-то почиталась чудотворной. В годы гонений её долго скрывали в разных местах, образ пострадал и сейчас я везу икону в монастырь на реставрацию.
Бандитский эскорт на большой скорости за несколько минут домчал до развилки, после которой дороги попутчиков должны были разойтись, но Марат велел сворачивать и ехать к монастырю.
- Марат, - возмутился кто-то из его ближайшего окружения, - мы так на стрелку опоздаем.
- Плевать, подождут, - ответил тот, с видимым сожалением возвращая икону священнику, - да здесь и недалеко.
Батюшка вздрогнул: - На «стрелку» едете? Вы что же, разбойники?
- Разбойники? - рассмеялся Марат, - так меня никто ещё не называл. - Нет, я не разбойник, скорее пастух, которых пасёт жирных овец, и иногда их стрижёт.
Прошло время. После той мимолётной встречи со священником в душе Марата что-то как будто бы сдвинулось с давно устоявшегося фундамента. Он всё чаще и чаще вспоминал образ Пресвятой, Её глаза, такие пронзительные и всепрощающие. Татарин, человек другой культуры, укоренённой в иной вере, никогда раньше не задумывающийся о Боге, вдруг ощутил, что душа действительно существует и даже способна болеть. И эта боль может быть нестерпимой. Однажды ночью он не выдержал, сел в машину и помчался туда, где однажды уже пересекался с человеком в чёрном. Оттуда по инерции проехал в монастырь искать реставратора. Поднял человека ни свет, ни заря, а тот уже указал ему место, где служил знакомый Марату священник.
Рано утром Марат, наконец, подъехал к каким-то развалинам. Оказалось, когда-то, очень давно, здесь стоял величественный красавец храм, но сейчас от него сохранились только стены. Рядом с храмом крестный отец и отыскал избушку, в которой жил священник. Он подошёл к запертой двери и принялся стучать.
Батюшка испуганно выскочил из-под одеяла и поспешил открывать.
Марат вошёл, и даже не поздоровавшись, сразу потребовал:
- Поп, где Она? Покажи мне Её немедленно.
Священник не удивился и повёл того в храм. Он вёл себя так, будто с минуты на минуту ожидал появления бандита в своём доме.
- Вот она, уже поновлённая. Если хочешь, помолись, не стану тебе мешать.
- Я не умею молиться, и, вообще я из мусульман, хоть и неверующий.
- Тогда просто постой возле Пресвятой и помолчи.
Марат долго стоял и смотрел на лик Пречистой. Потом оторвал взгляд от иконы и огляделся вокруг:
- Нет, в развалинах ей не место. Вечером привезу деньги, и начнём восстанавливать твой храм.
И на самом деле, уже вечером бандиты привезли деньги, и Марат высыпал на стол перед изумлённым батюшкой целую гору зелёных долларов.
- Здесь много, должно хватить. Нужно будет, ещё привезу.
Послушник, рассказывавший мне историю про Марата, дойдя до слов «целую гору зелёных долларов» картинно расставил руки и закатил глаза. Глядя на него, легко представлялась сценка в лицах: батюшка подвижник сидит за столом и перед ним целая гора денег.
В тот момент я подумал, да, на такую сумму чего только ни сделаешь, и храм можно до ума довести, и часовню отстроить, да ещё, пожалуй, и на духовный центр останется. Только тот священник, к которому приехал Марат, был одним из тех первых «буиих Христа ради», «безумцев», оставляющих спокойную сытую жизнь в столице, и забирающихся в глухие спившиеся деревни, чтобы без всякой изначальной поддержки, уповая только на Господа, поднимать из руин осквернённые храмы и строить храмы собственной души.
- Откуда такие деньги, Марат? Это что же, шерсть, которую ты состриг с твоих жирных овечек? Думаешь Она, - он кивнул головой в сторону храма, где хранилась икона, - согласится принять такие деньги? Сомневаюсь, брат, Ей нужна чистая жертва.
Марат ожидал какой угодно реакции со стороны священника, представлял как тот обрадуется такой куче долларов, станет кланяться и благодарить. Он привык к тому, что власть денег в этом мире непререкаема, и представить, что найдётся человек, способный отказаться от такого сверхщедрого дара, не мог. Ладно, если бы им оказался кто-то состоятельный, но этот-то, нищета, голь перекатная, у него даже зонтика своего нет, он-то куда? И всё-таки отказывается.
Батюшка, видя, как Марат огорчился, предложил ему:
- Ладно, давай поступим так. Посчитаем, сколько за свою жизнь ты заработал честных денег, их и оставим.
После тщательного подсчёта с карандашом в руке, учитывая даже то, что было заработано Маратом в студенческих стройотрядах, и обмена бывших советских рублей по курсу один к одному, на столе осталась маленькая кучка долларов.
- Вот эти и возьмём, а остальные забирай назад. И впредь, если надумаешь жертвовать, прежде заработай.
Все знавшие Марата стали замечать, с ним что-то происходит, а что - он и сам бы не смог объяснить. Среди пацанов пошли слухи, что их шеф по ночам разгружает на станции вагоны. Причём разгружает сам, а охрана в это время привычно наблюдает по сторонам и прикрывает его от возможного нападения.
Время шло, Марат принял крещения в храме, который они теперь восстанавливали вместе с тем батюшкой. Невозможно описать привычными словами как меняется человек под влиянием Благодати, и что должно было в нём произойти чтобы то, что ещё вчера казалось ему смыслом жизни перестало вообще что-либо значить и превращалось в ничто. Бывший бандит уже откровенно тяготился тем, чем занимался со своими братками, но из этой среды, тем более, если ты «в авторитете», просто так не уйдёшь.
И Марат стал готовиться к побегу. Для начала он надёжно спрятал сына. Потом постепенно, отходя от дел, передал деньги и бразды правления своим помощникам. Он не хотел уходить от бывших друзей так, чтобы те потом плевали ему в спину, да и повода к мести тоже давать не хотелось.
А потом он исчез, чтобы объявиться в одном из северных монастырей. Может на Валааме, может на Соловках, или Конь-острове. Да это и неважно, где. Послушник рассказывал о каких-то забавных ситуациях, при которых Марату приходилось вспоминать своё бандитское прошлое и выручать монашествующих.
Я запомнил историю как на остров, где подвизались монахи, нагрянула толпа пьяных молодцов. Они приехали отдохнуть, немного расслабиться на природе, водочки попить, а тут монахи. А что им монахи, куда этим святошам против таких качков? Тогда к братве и подошёл Марат, скромный послушник в потёртом подрясничке со скудной растительностью на лице. Что он им сказал? Не знаю, только ребята, извиняясь, мгновенно убрались с острова.