А как по мне, то все довольно просто:
В сообществе, толпе, в людской горсти
Процентов девяносто
Не склонны хорошо себя вести.
А бонусы, Господь меня прости, -
От храбрости до творческого роста, -
Положены процентам десяти.
Такой процент, златосеченья вроде,
Имеет место при любой погоде,
В любом народе,
При Цезаре, Пилате, Нессельроде,
При диктатуре, хаосе, свободе, -
И не имеет шансов возрасти.
Пусть гуманисты губы раскатали
В последние четыре сотни лет, -
Но девяносто склонны быть скотами,
А десять нет.
Но десяти настолько неохота
Дожить свой век под властью идиота,
Им так претит всеобщая зевота
И ворожба,
Им до того не хочется в болото,
Что силы их усемеряет кто-то
И направляет поперек рожна;
В итоге смерть, тупа и криворота,
Стучится лбом в закрытые ворота,
А жизнь идет туда, куда должна.
У Лема есть такая теорема -
Точнее, лемма, -
Изложенная в книге «Божий глас»:
Она сложна и несколько занудна,
Но говорить стихами мне нетрудно,
И я сейчас.
Там люди по космической шифровке
Воссоздали такое вещество,
Которое, при некоей сноровке,
От мира не оставит ничего;
Однако Бог устроил так красиво,
Что точность выстрела от силы взрыва
Зависит, так сказать, наоборот:
Когда стреляешь по конкретной цели -
Взрывается бесшумно, еле-еле,
А если хочешь бенц на самом деле -
То неизвестно будет, где рванет.
У Бога, покровителя фантазий,
Строителя земного очага,
Тут применен закон причинных связей
И рычага.
Он меньшинства возможности повысил,
А большинству амбиций недоклал.
Тут виден не закон случайных чисел,
А хитрый план.
Итак, закон:
Когда нас половина,
То все еще спокойно и невинно.
Когда нас треть,
То нам уже не страшно умереть.
Когда нас четверть,
Никто уже не сможет нас умертвить,
А если нас всего седьмая часть,
То нам уже дана такая власть,
Что мы легко способны всем накласть
И не пропасть.
Когда нас стиснут до одной десятой,
То мы уже гоняем всех взашей,
Как может кот усатый-полосатый
Гонять мышей.
Крутую сотню три бессильных старца
Раскидывают запросто, как блох,
А если кто один на всех остался,
То это Бог.
Однополосное
Вот говорят - в Кремле переворот, над ним уже летает вертолет, уже Илларионов дни считает! Ведь это колоссальный перелом, раз вертолет летает над Кремлем. Там ничего обычно не летает. Верховного, как пишет немчура, не видели уже с позавчера, и лишь Песков, томящийся от скуки, поскольку он по десять раз по дню замучался опровергать фигню, всем говорит, что он ломает руки. Как не ломать?! Не выпить триста грамм?! Уже Кадыров пишет в инстаграм, навязчивые слухи отвергая, что Путина готов прикрыть собой в любой момент, на должности любой, как будто должность может быть другая!
Пронесся слух - и тот уже не нов, - что Путина заменит Иванов, войска не спят, назначена и дата: он ястребов возвысит и скинов. Неясно, почему же Иванов? А тоже, говорят, исчез куда-то…
Вот вся стабильность ваша, ваша жесть, процентов ваши восемьдесят шесть, родной менталитет, святой и грешный: весь ваш антимайданный монолит при первом дуновении валит соль закупать и запасаться гречкой. Все знают: заслужили, и давно. Все валится, как фишки домино: пронесся слух, что даже Сечин спекся. И все за власть, казалось бы, горой - но воздух марта нюхают сырой и ловят в нем дыхание Чайн-Стокса. Все ждут беду и ныкают еду, а услыхав любую ерунду, спешат распространить ее стозевно. Ждет вся страна, держась за волоса, что вот пойдет другая полоса… Ведь жизнь, как нас учили, - это зебра! Жестокий мир меняться не готов. У этой зебры нет других цветов. Проклятый март, коварная погода, - он вечно обещает переход, однако эта зебра тоже врет: она не означает перехода.
А тут еще Муратов, местный зав, дегенератов радует, сказав, что «Новая» бумажный вид утратит и вообще корабль идет ко дну: нам разве что на полосу одну рекламных средств имеющихся хватит. Все зажужжали, как заведено. Все тоже ждали этого давно. «Эх, Лебедев!» - как говорил Полонский. Что денег нет - мы знаем по себе, газета не сидела на трубе и вынуждена стать однополосной. Сочувствием взорвался интернет.
Муратов говорит уже, что нет, что не дождетесь, золотая рота, что выстоим и на одной ноге… Короче, прекращения «НГ» не будет так же, как переворота.
Ужасный мир, забывший честь свою, колеблемый, повисший на краю, застынет ночью - днем капелью плачет. Однополярный тоже нехорош - но он однополосный, плоский сплошь, как заклеймил его покойный Пратчетт. О месяц март, несносный, плутовской, всегда слегка беременный весной, скрывающий ручьи под коркой наста, чередованье солнца и соплей… Но он в конце концов родит апрель - а мы всегда беременны, и баста!
Дмитрий Быков.
Страшна не сама по себе хренотень
В российских редеющих кущах,
Но то, что ложится зловонная тень
На восемь веков предыдущих,
С их русской идеей про русский Эдем,
С их вечной Вандеей, владеющей всем,
Со всеми мечтами и снами,
Которые кончились нами.
На карту поставлены реки, леса,
Просторы с ветрами, полями,
История вся и поэзия вся -
Никак не уйти в пополаме!
Под знамя поставлены Пушкин, Колчак,
Романовы, Сталин и старший Собчак,
И жертвы, и те, что пытали,
Скрываются в общем портале.
Не сам ли Державин, державен и хвор,
Был предан престолу без лести?
Не Пушкин ли молвил, что все это спор
Славян меж собой - и не лезьте?
Не Сталин ли нам возвратил РПЦ?
Не Жуков ли с нами во вражьем кольце?
Под ними трещащая льдина,
На ней они все заедино.
…У нации тоже случается рак -
Поистине худший из раков;
Стоял у истоков его не дурак,
А чинный мыслитель Аксаков.
Языков, Самарин, Попов, Хомяков
Писали на лучшем из всех языков -
Не их ли ветвистые фразы
Пустили в него метастазы?
Все было - и Грозный, и глад, и Бирон,
И пытки, и бунты с коммуной,
Но вызовы, лезшие с разных сторон,
Сжирались системой иммунной.
Но время себя ухватило за хвост,
А клетки решили, что рак - это рост,
И все накрывается крепкой,
Рехнувшейся раковой клеткой.
Историю русскую, выскажем вслух,
Венчает не птица, а крыса.
Так дух нибелунгов и Шиллера дух
Когда-то нацизмом накрылся,
Легенда о Фаусте так умерла
В тени хакенкройца, под сенью орла,
И фюрером кончился Дюрер,
И Лютер от этого умер.
Ужасен злодей, но ужасней дебил,
Парашливый пафос острожный.
Хоть Пушкина Сталин еще не добил -
Теперь его шансы ничтожны.
Чего там - и Тютчев, и Блок, и Толстой
По полной вложились в текущий отстой,
А Федор Михалыч особо -
Такая в нем буйствует злоба.
Тут все состояло из двух половин -
Из ангелов и негодяев;
Читались, допустим, не только Ильин,
Но также и Франк, и Бердяев;
Однако в процессе стремленья на дно
Все эти тенденции слиплись в одно,
А жажда покоя и воли
Сегодня свелась к «Мотороле».
Глядишь ли в окно на весенний пейзаж:
Он скалится алчно и подло.
Сквозь крымскую даль проступает «крымнаш»,
И море предательством полно.
Услышу ли поезд в ночи, например, -
А поезд стучит: ДНР! ЛНР!
Вот так побеседуешь с немцем -
А в нем проступает Освенцим.
Люблю амфибрахий, державный разбег!
Сама набегает цитата:
Как ныне сбирается вещий Олег -
Та-та-та, та-та-та, та-та-та.
- Куда ты ведешь нас? Не видно ни зги!
Шибанов молчал из пронзенной ноги.
Случайно средь шумного бала
Шипя между тем выползала…
Пространство, родство, большинство, торжество,
Горючая жидкость и рухлядь…
Но что нам останется после того,
Как эта конструкция рухнет?
Как только эпоха свершит самосуд,
Название «русский» к чему отнесут?
Ведь все эти рожи, о Боже, -
Развитье традиции тоже?
…Как только рассеялся черный туман,
Тогда, в назиданье внучатам,
Остатки спасти вознамерился Манн,
И «Фаустус» был напечатан.
По правде сказать - ничего он не спас:
Остался от фауста ржавый каркас.
В преддверьи последнего часа
У нас уже нет и каркаса.
Вот в это уперлись слова и дела
Искателей правды и света.
Победа - их общей победой была,
И общим вот этим - вот это.
Меня утешает лишь то, что иду
Ко дну в этом общем бескрайнем ряду,
Где все как в наброске любимом -
Россия кончается Крымом.
Дмитрий Быков
.
Собираюсь мучительно с духом, не могу уложить в голове
Анатоль Кашпировский по слухам возвращается на НТВ.
Неподкупного этого взгляда, что, бывало, пронзал как стилет
Иль, напротив, ласкал, если надо, я не видел четырнадцать лет.
Так глядят исподлобья бараны, чьи кровавые зенки страшны…
Он не только залечивал раны - он глазами рассасывал швы!
Так и ввел эту новую моду, покоряя останкинский зал, -
И Чумак, заряжающий воду, с ним сравниться уже не дерзал.
Так я помню, и в письмах писалось - их к нему приходил миллион:
Как и что у кого рассосалось, аккуратно зачитывал он.
Инвалиды, сидевшие дома, потирали больные места:
У одной рассосалась миома, у другой рассосалась киста.
Начинанья были неплохи, а последствия очень горьки,
Но ведь все это знаки эпохи как варенка, Мавроди, ларьки.
Непокорное время кусалось, начинался крутой передел.
О, как много всего рассосалось! Слишком часто он, видно, глядел.
Шло последнее действие драмы. Почему, объяснить не берусь -
От его ежедневной программы рассосался Советский Союз.
Телезрители были не рады, что расцвел Кашпировского дар:
Рассосались советские вклады и обрушивший вклады Гайдар…
Кровь лилась, континент сотрясался, потянулась такая байда,
Что и сам Анатоль рассосался и, пропал неизвестно куда.
На какой упоительный берег ты приплыл гениальный изгой?
Был как будто в одной из Америк, через год объявился в другой…
Но не помнила об Анатоле соблазненная им же страна.
Да и сам посуди, до того ли, если так рассосалась она.
Не осталось ни мяса, ни сала, оборонка - и та уплыла.
Лет за восемь нас так засосало, что торчали одни купола.
Всю страну соблазнил лжемессия. Ничего нас спасти не могло.
Без стыда рассосалась Россия: кто нефтянку сосал, кто бабло.
Супостаты в затылках чесали от испуга белее белил:
Все в стране непрерывно сосали, даже те, кто при этом рулил.
Производство стояло на месте, энтропия брала города.
Рассосалось понятье о чести, ум, свобода, остатки стыда.
Брак, культура, поэзия, проза - все, что было еще на Руси.
И никто не придумал наркоза, чтобы крикнуть: «Уймись, не соси»!
Потому, с неуклонностью близясь, над страною послышался SOS
Для приличия названный «кризис», чтоб прервать коллективный засос.
И тогда, на последнем развале, после всех переделок и драк
Кашпировского снова призвали: без него оказалось никак.
Налетела такая зараза - пострашнее, чем вши и лишай:
Ты при помощи третьего глаза, хоть какой позитив повнушай!
Что стоит незакатное солнце, что не надо бояться химер…
Может быть, как-нибудь рассосется? Ты же это когда-то умел!
И, прищур, устремляя шпионский на последствия собственных дел
Вновь с экрана глядит Кашпировский, как еще в перестройку глядел.
Он глядит, презирая усталость из-под шапки упрямых волос.
Видно надо, чтоб все рассосалось, унеслось и с нуля началось.
Россия, Украйну на время забыв, войну отложив на потом, вовсю обсуждает едальный прорыв, устроенный рыжим котом. К чему нам валюта, и крах биржевой, и санкций припадок второй, - когда перед нами успешный, живой, пушистый народный герой? Не вождь евразийцев, не Дэ Киселев, не злой игровик-генерал… Его не поймал никакой кисолов, когда он публично пожрал! С каким облегченьем, замечу всерьез, - устав задыхаться в поту, от евро, от нефти и ядерных гроз страна обратилась к коту! Так, помню, в «Дубровском» могучий Архип - о, русской души широта! - в горящей усадьбе едва не погиб, спасая оттуда кота; он только что эту усадьбу поджег, устроил там огненный ад, - но это же котик, пушистый дружок, и разве он в чем виноват? Российская жизнь начала тяжелеть, Отчизна висит в пустоте.
Не наша привычка - сограждан жалеть, но любим мы няшных котэ. По рейтингу фактов он вышел в финал - не царь, не плебей, не еврей, - а все потому, что публично пожрал на семьдесят тысяч рублей!
Я помню, как вызвал такую же прыть в газетах и блогах у нас Роман Абрамович, сумевший пропить сто тысяч зеленых за час: какое-то редкое чудо-вино… Потом оказалось - брехня, но как-то он этим пленил все равно сограждан, включая меня. А котская трапеза суперкрута, и даже Роман умилен: ведь семьдесят тысяч в масштабах кота - в масштабах Романа мильен! Вот символ России, любимец страны, способный сплотить большинство, - и если бы были едросы умны, в эмблемы бы взяли его. Медвед устарел, угрожает, ревет, ярится у всех на виду, - насколько кавайнее выглядит кот, который ворует еду! «Коррупцию к ногтю!» - несется окрест над рухнувшей в бездну страной, а этот, естественно, слышит да ест. Какой вам эмблемы иной? И даже измучена, разорена, наживши врагов до чертА, - уставшая нюхать медведя страна вас вытерпит в виде кота.
Да ладно! Пускай себе жрет! Ничего! В витрину залез, не в карман… Мы все-таки склонны прощать воровство. Особенно если кальмар.
А что еще делать? Цена до небес, от выкладок сохнет во рту… Кому полагается деликатес? Богатым? Так лучше коту. Весь мир после ста запретительных мер (в итоге все это тщета) охотней бы с русскими дело имел, увидев такого кота. Обама - и тот бы прельстился котом, я с этим к нему подкачусь… Ведь это же Pussy, и Riot притом, - но только без всяких кощунств! К тому же он кошка, тоща и умна, вдобавок довольно юна. Ведь женского рода и наша страна, хоть яйцами бредит она!
Животное стихло, устроив аврал, нашедши надежный причал, поскольку поймал его клуб «Адмирал» и жирную жизнь обещал. Как звать это чудо - отдельный рассказ: предложено много словец, но я, безусловно, назвал бы «Кавказ» (мол, хватит кормить, наконец!). Животное моется, мявчит, растет, уже отрастило живот.
Полно у дьявола утех,
Но яростней всего его прислуга
Науськивает друг на друга тех,
Кто невозможен друг без друга.
Хоть мир имел один исток,
Его бесстыдно разметали
На лево-право, Запад и Восток,
На вертикали и горизонтали.
Подруга Вертикаль людей живыми ест,
Сестра Горизонталь грозит иной расплатой.
Давно разъяли бы и крест,
Когда бы не удерживал Распятый.
Вижу комнату твою - раз, должно быть, в сотый.
По притихшему жилью бродит морок сонный.
Свечка капает тепло, ни о чем не зная,
Да стучится о стекло бабочка ночная.
Тускло зеркальце твое. Сумрак лиловатый.
Переложено белье крымскою лавандой.
Липы черные в окне стынут, как на страже.
Акварели на стене - крымские пейзажи,
Да в блестящей, как змея, черной рамке узкой -
Фотография моя с надписью французской.
Помнишь, помнишь, в этот час, в сумерках осенних
Я шептал тебе не раз, стоя на коленях:
«Что за дело всем чужим? Меньше, чем прохожим:
Полно, хватит, убежим, дальше так не сможем!
Слово молви, знак подай - нынче ли, когда ли, -
Улетим в такую даль - только и видали!»
Шум колесный, конский бег - вот и укатили,
Вот и первый наш ночлег где-нибудь в трактире.
Ты войдешь - и все замрут, все поставят кружки:
Так лежал бы изумруд на гранитной крошке!
Кто-то голову пригнет, в ком-то кровь забродит,
А хозяин подмигнет и наверх проводит:
«Вот и комната для вас; не подать ли чаю?»
«Подавай, но не сейчас… после…»
«Понимаю».
«Что за узкая кровать, - вскрикнешь ты в испуге, -
На которой можно спать только друг на друге!»
А наутро - луч в окне сквозь косые ставни,
Ничего не скажешь мне, да и я не стану,
И, не зная ни о чем, ни о чем не помня,
Улыбаясь, вновь уснем - в этот раз до полдня.
Мы уедем вечерком, вслед глядит хозяин,
Машет клетчатым платком, после трет глаза им…
Только скроемся из глаз - выпьет два стакана,
Промечтает битый час, улыбаясь пьяно.
Ах, дорога вдоль межи в зное полуденном!
В небе легкие стрижи, воздух полон звоном,
Воздух зыблется, дрожит, воздух полон зноя,
Путь неведомый лежит, а куда - не знаю.
Сколько верст еще и дней, временных пристанищ?
Не пытай судьбы своей. Впрочем, и не станешь.
…Август, август. Поздний час. Месяц в желтом блеске.
Путь скрывается из глаз, путь лежит неблизкий.
Еду к дому. До утра путь лежит полого.
Дым пастушьего костра стелется по лугу.
Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Невеселая пора странного итога:
Все сливается в одно, тонет, как в метели, -
Только помнится: окно, липы, акварели…
Как пытался губы сжать, а они дрожали,
Как хотели убежать, да не убежали.
Ночь в окне. Глухая мгла, пустота провала.
Встала. Пряди отвела. В лоб поцеловала.
Август, август! Дым костра! Поздняя дорога!
Девочка моя, сестра, птица, недотрога,
Что же это всякий раз на земле выходит,
Что сначала сводит нас, а потом изводит,
Что ни света, ни следа, ни вестей внезапных -
Только черная вода да осенний запах?
Ледяные вечера. Осень у порога.
Август, август. Дым костра. Поздняя дорога.
Век, и век, и Лев Камбек! Взмахи конской гривы.
Скоро, скоро ляжет снег на пустые нивы,
Ляжет осыпью, пластом - на лугу, в овраге,
Ветки на небе пустом - тушью на бумаге,
Остановит воды рек медленно и строго…
Век, и век, и Лев Камбек. Поздняя дорога.
Жизнь моя, не слушай их! Господи, куда там!
Я умру у ног твоих в час перед закатом -
У того ли шалаша, у того предела,
Где не думает душа, как оставит тело.
.
…И чего галдите, как на вокзале, повторяя свой антирусский бред? Безусловно, сбили. Но вам сказали: доказательств, что это Россия, нет. Заявили вслух, ничего не спрятав. Основной источник довольно крут, и хоть это как бы спецслужбы Штатов, иногда, представьте, они не врут. Там ведется пристальный счет потерям, цэрэушный вывод имеет вес; вообще, мы Штатам ни в чем не верим, но про «Боинг» правда, про «Боинг» йес. И чего бы пресс-секретарь Обамы против нашей власти ни ляпнул вдруг, - знают все, что сроду, что никогда мы, что не мы, не «Боинг», не наш, не «Бук». И хоть мы противны целому свету, мы привыкли к жизни в такой среде. Доказательств, что это Россия, нету. Если нету в Штатах, то нет нигде.
…А еще мерзавцы клевещут ныне, выполняя даллесовский завет, что от нас стреляют по Украине. Доказательств, что это Россия, нет. Аргументы зыбки, а факты утлы. Мы желаем мира, на том стоим. Это к нам, должно быть, прорвались укры и палят предательски по своим. Это их прорыв, а пиндосы рады городить вранье и смущать умы. Говорят, что мы передали «Грады». Не в Донецк, не «Грады», не им, не мы. Наш ответ доносится из-под санкций, из-под гор вранья и волны клевет. Отвечаем искренне, по-пацански: доказательств, что это Россия, нет. Да и прежний «Боинг», что сбил Андропов, ненавистный штатовцам искони, вероятно, жертвою был укропов, и Рейхстаг небось подожгли они. Опровергнув злобно шипящих змиев, заявляем гневно, Фоменко вслед, что и Жанна д’Арк - это тоже Киев. Доказательств, что это Россия, нет. А Россия - космос, Победа, кадры, Енисей, культура, добро, балет. Остальное - это соседи как бы. Доказательств, что это Россия, нет.
…Предо мной чумное лежит пространство, беспросветно, обло, стозевно, зло, непристойно, мстительно и пристрастно и зловонной тиною заросло. Голосит, бормочет, болит, недужит, поливает «Градом», лелеет «Бук», никому не верит, ни с кем не дружит, ни за что сажает, не помнит букв. Тут Христос бессилен, а свят Иуда, кровянист закат, упразднен рассвет. Я не знаю, что это и откуда. Доказательств, что это Россия, нет.
стихи Дмитрия Быкова
музыка и исполнение - Константин Куклин
Европы суетной отведав
И ей пресытившись вполне,
Я возвращен в именье дедов
Судьбою, ласковой ко мне.
Старик Ермил, открыв ворота,
Крестился мелко и рыдал:
Во мне прозрел он патриота!
И я ему полтинник дал.
Родимый дом! Портреты предков
Умильно глянули со стен:
В родном имении Объедков!
Прощай, угрюмый Гёттинген!
Крестьяне встретили хлеб-солью:
Вернулся барин наконец!
Я увлекаюсь новой ролью:
Я им хозяин и отец.
Ярем я барщины старинной
Оброком легким заменю:
Овчинный дух Руси общинной
Мне должно вывесть на корню!
Я просвещенным либералом
Вернулся в отчие края.
В моем Отечестве отсталом,
Как никогда, потребен я.
стихи Дмитрия Быкова
музыка и исполнение - Константин Куклин
1
Устал от комплекса вины
За то, что отдал без войны
И Трою, и Елену,
Устал искать замену.
Устал от общества пустот,
В глазах которых я не тот,
Устал искать критерий
Республик и империй.
Пр:
Устал постель себе стелить,
В подушку бедную скулить…
О времена, о нравы:
Все перед нами правы.
Устал стирать свои носки,
Страшиться старческой тоски,
И немощи недужной,
И помощи натужной.
2
Устал скрываться и таить,
Устал спиваться и поить,
Читая даже в тостах
Похмелье девяностых.
Устал казаться силачом,
Мостить болото кирпичом
И песни о болоте
Кончать на звонкой ноте.
Пр:
стихи Дмитрия Быкова
музыка и исполнение - Константин Куклин
Сначала дом, потом дорога.
Обнимет друг, и враг простит.
Как подведение итога,
Снежинка первая слетит.
Сперва пруды, а после взгляды
Начнут подергиваться льдом,
Но перепады, перепады
Давайте с вами переждем.
Сначала яблоки поспели
И выше стали небеса,
А после у реки запели
Неведомые голоса.
Сперва дыхание прохлады,
Потом скамейки под дождем,
Но листопады, листопады
Давайте с вами переждем.
Сначала жар, а после холод,
Сперва хула, потом почет,
Сначала стар, а после молод,
А иногда наоборот.
И дни беды, и дни отрады
Своим проходят чередом,
Но перепады, перепады
Давайте с вами переждем.
Сначала - новая примета -
Светлее станет синева,
Потом закружится планета
А вслед за нею - голова.
Айда меж трех знакомых сосен
Бродить без цели допоздна!
Сперва зима, а после осень,
А там, глядишь, придет весна.
стихи Дмитрия Быкова
музыка и исполнение - Константин Куклин
Юность смотрит в телескоп.
Ей смешон разбор детальный.
Бьет восторженный озноб
От тотальности фатальной.
И поскольку бытиё
Постигается впервые,
То проблемы у нее
Большей частью мировые,
Так что как ни назови -
Получается в итоге
Все о дружбе и любви,
Одиночестве и Боге.
Юность пробует парить
И от этого чумеет,
Любит много говорить,
Потому что не умеет.
Зрелость смотрит в микроскоп.
Мимо Бога, мимо черта,
Ибо это - между строк.
В окуляре - мелочовка:
Со стиральным порошком,
Черным хлебом, черствым бытом,
И не кистью, а мелком,
Не гуашью, а графитом.
Побеждая тяжесть век,
Приопущенных устало,
Зрелость смотрит снизу вверх,
Словно из полуподвала, -
И вмещает свой итог,
Взгляд прицельный, микроскопный, -
В беглый штрих, короткий вздох
И в хорей четырехстопный.
Ничего не может быть иначе.
Начинается гроза.
Чувство, будто в детстве, в дождь, на даче:
Делать нечего, гулять нельзя.
У окна стою, как в детстве,
К потному стеклу прижав чело.
Чувствую себя в соседстве
Не могу пока сказать чего.
Лужа от забора до сарая.
Тучи в виде двух клешней.
Зелень ядовитая сырая
Пахнет гуще и душней.
Как по взмаху царственного жезла -
Или царского жезлА, -
Дружно нечисть разная полезла,
Закипела, приползла.
Мох на камне, плесень на заборе,
Розовые черви на гряде…
Под землей таящееся море
Проступило кое-где.
Всюду где трясина, где траншея,
А не твердая земля.
Вся поверхность мира не прочнее
Дождевого пузыря.
Все растет на бездне, на могиле,
Все дожди уютны и грозны,
Всюду запах свежести и гнили,
Гибели и новизны.
Лиловеет небо и клубится,
Лишь восток прозрачно-сер
И просторен, словно там граница
Океана, например.
Гул прилива, близость океанья
На последнем берегу,
На котором, кроме любованья,
Ничего я сделать не могу.
Никакого пафоса дешевого -
Мол, блажен, кто посетил сей сад, -
Только волны лиственного шороха,
Полусонный, сумрачный распад,
Затяжная горечь грозовая,
Отсыревшая кора,
Неумолчный шелест размыванья -
Да и то сказать, пора.
Думая о руской арфографии, прежде всего преходит мысель отом што она усложнена. Это во многом прослабило рускую государственость. Четатель слишком много времени тратит на чтение книг и изучение правил, а так же заучивание стихов, а если-бы он посвятил это время совсем не такому безполезному делу, то мы давно мы уже жыли как люди".
Реформа русской орфографии, о необходимости которой так много говорили сначала при Хрущеве, а потом в 90-е, совершилась. При этом законодательно она пока никак не оформлена. Орфография начинает постепенно упраздняться сама собою. Она размывается. Ее уже почти не видно.
Любая газета пестрит ошибками на «тся - ться», «н - нн», на слитное и раздельное написание «не» с прилагательными и наречиями. С деепричастиями вообще творится нечто катастрофическое. «Наблюдая за прыжком, у вас возникнет вопрос» - это бы ладно, это спортивные комментаторы, которых называют прапорщиками телевидения. Но ведь и телеведущий Николай Николаев говаривал: «Посулив ему 50 000, договоренность была достигнута». С пунктуацией творится что-то невообразимое: запятыми обрастают даже такие невинные наречия, как «вчера». «Тем не менее» или «вообще» - это уж обязательно. Эта пунктуационная избыточность - черта нового времени, позднепутинского: при Ельцине запятые игнорировали вообще, свобода! Теперь их ставят везде где надо и не надо: страхуются от гнева незримого начальства. Стараются наставить как можно больше запятых, чтобы уж никто не подкопался. Это же касается страшной русской коллизии «н - нн»: в порядке перестраховки предпочитают удваивать это несчастное «н» повсюду. В нескольких сочинениях мне уже встретилось «воспитанн» и «прочитанн». И так во всем.
Орфография, ситуация с грамотностью в обществе - лучшее зеркало истинного состояния страны. Еще Достоевский предсказывал, что с упразднением «ятей» и «еров» все пойдет к черту. С упрощения русской орфографии началась послереволюционная культурная деградация; революции и оттепели вообще часто приносят с собой упрощения - и потому при Хрущеве мы чуть не получили написание «заец», максимально приближенное к фонетическому.
…предыдущее двадцатилетие расслабухи и триумфального невежества привело к тому, что культурная преемственность утрачена. Дети продолжают изучать в школах русскую литературу, но уже не понимают, зачем это надо. Им успели внушить, что знания - не залог совершенствования личности, но способ получить диплом или откосить от армии, а для жизни будет лучше, если ты быстрее забудешь все, чему учился.
«Хлестаков заводит шаржни с женой городничего». «Из-под стола вылезла помесь дворянки с таксой, спавшая на стручках». «Коробочка разводит птиц и разных домашних утварей».
Дети путают утварей с тварями, шашни с шаржнями, понятия не имеют о том, что такое стружки и чем дворянка отличается от дворняжки. Забвение правил - отнюдь не самое страшное: страшен распад языка, в котором половина слов уже незнакома, а другая - помесь жаргонизмов с англицизмами.
Я провел как-то опрос среди студентов - попросил прочитать хоть одно стихотворение наизусть. Некоторые помнили Хармса. Девочки начинали декламировать «Письмо Татьяны» и сбивались на десятой строчке. Почти все помнят по пять-шесть строчек из школьной программы, но это именно обрывки, обмылки, плавающие в вязкой среде современного подросткового сознания. Та же ситуация с орфографическими правилами: все помнят, что «не» с прилагательными пишется вместе в каких-то определенных случаях, но в каких, толком не помнит уже никто. Да и перечислить части речи, общим числом 10, могут далеко не все. Почему-то обязательно забывают местоимение и междометие, да вдобавок путают их.
Я вижу вокруг явное и катастрофическое падение грамотности, но не знаю, хорошо это или плохо. Для меня - плохо, но, может, это потому, что я привык уважать себя за грамотность, а тут вдруг уважать себя стало не за что? Тоже мне добродетель.
В поисках ответа я добрался до любимой кафедры практической стилистики русского языка на журфаке. И на любимой кафедре мне объяснили следующее.
Пункт первый. Грамотность в обществе, если судить по сочинениям и по уровню студенческих работ, не упала, а перераспределилась. Прежде более-менее грамотна была примерно половина населения, а то и две трети. Сегодня совершенно неграмотны процентов 70, а как следует умеют писать и говорить - процентов 30. То есть вместо среднего уровня появилась резкая поляризация - как, впрочем, и в материальной сфере. «Средний класс» в смысле орфографическом отсутствует так же, как и в имущественном. Причем самые безграмотные дети, как свидетельствуют репетиторы, - дети высокопоставленных и просто богатых родителей: их сведения о русской реальности стремятся к нулю, поскольку большую часть времени они проводят либо за границей, либо за заборами элитных коттеджных поселков. А не зная жизни своей страны, нельзя знать и ее язык: половина понятий остается для тебя абстракцией.
Пункт второй. Никакой врожденной грамотности не существует, это миф, а сама по себе грамотность формируется тремя факторами. Первый - зрительная память (человек много читает и запоминает образ слова). Второй - механическая память (рука запоминает, как слово пишется). И третий - знание правил, но это уже для сложных случаев, когда глаз и рука сомневаются. У тех, кто много читает и пишет, все виды памяти срабатывают механически, они не отдают себе отчета в этом и полагают, что грамотны от рождения. Тогда как наследуется только хорошая зрительная память (механическая - приобретается): вот почему так грамотны учительские дети… и дети разведчиков.
Так вот, вторая и главная составляющая - механическая память руки - сегодня решительно потеснена: компьютер, которым большинство детей владеет с детства, не предполагает начертания слова. Ударяя по клавишам, школьник не запомнит, как пишется слово «престидижитатор». Только долго и тщательно выводя его рукой, вы запомните все изгибы этих «е» и «и», «т» и «д». Кроме того, компьютер сам хорошо умеет исправлять орфографические ошибки: в большинстве текстовых редакторов эта функция осуществляется автоматически. Пользователю необязательно задумываться - в результате об истинном уровне собеседника можно судить только по его электронным письмам. Один из моих сравнительно молодых начальников умудрялся писать довольно грамотные статьи, но, заказывая мне тексты, присылал почту с такими ляпами, что я поначалу принимал это за утонченную шутку.
Пункт третий. «Безграмотность - плата за свободу», как сформулировала однажды Евгения Николаевна Вигилянская, автор лучшего на моей памяти учебника русского языка для абитуриентов. Раньше между автором и читателем стояла сплоченная армия научных редакторов, консультантов и корректоров. Иногда эти персонажи вторгались не в свою область, корежили стиль, лезли в авторское мировоззрение. Но когда они занимались своим делом, польза от них была огромная и несомненная. Сегодняшняя редакция чаще всего не может себе позволить содержать корректора. Оказаться без присмотра этой придирчивой публики оказалось еще страшней, чем внезапно лишиться патроната советской власти.
Даже в речениях и публикациях руководителей государства периодически встречаются конструкции «предпринять меры» (тогда как их надо принимать), «озвучить предложения» (тогда как озвучивают фильм, а предложения обнародуют или излагают вслух), «обсуждали о том, что» (ну, здесь понятно).
…
Мы озвучим, разрулим, выскажем. Что - не уточняется. Потому что все это - суета вокруг пустоты, утрата объекта, конец материи. Власть, обслуживающая сама себя. И орфография - истинное зеркало ее компетентности и тайная проговорка о задачах: по любимому толстовскому выражению, ДЕЛАТЬ НИЧЕГО. Это, подчеркивал Толстой, гораздо хуже, чем ничего не делать.
Дело даже не в том, что наша речь неправильна. Дело в том, что наша нынешняя речь не предполагает уважения к собеседнику [и к себе самому!]. То есть мы не хотим, чтобы он уважал нас за грамотность. Пусть уважает за что-то другое - за деньги, например, или за умение поставить этого собеседника на место. Знание орфографии, свободное владение цитатами, связная и богатая речь перестали быть критериями, по которым оценивается собеседник.
Впрочем, остались еще люди, для которых грамотность по-прежнему нечто вроде пароля, а знание наизусть тысячи стихов - вполне достаточный аргумент, чтобы влюбиться в этого знатока. Только количество этих людей вернулось к уровню, скажем, XVIII века - когда интеллигенция только-только начинала формироваться.