Если больной выздоровел раньше времени, чем ожидали врачи, значит они допустили какую-то ошибку в лечении.
Нас ругают сейчас повсюду.
Мол, купили свои дипломы!
Денег нету — лечить не будут.
Не спешат и не бьют поклоны!
Долго «Скорая» ваша едет!
Два часа вас ждала на кашель!
В грязной обуви?! Здесь же дети!
Разберется начальство ваше…
Будут жалобы, брань и склоки.
Словно битый идешь к машине.
В карту вызова лягут строки.
Чай, с утра недопитый, стынет…
Новый вызов, газель помчится.
Снова жалобы, ахи, вздохи.
Нас встречает, слегка за тридцать,
«Дама» с воплями «Как мне плохо!»
Театральны слова и жесты.
И амбре на весь дом витает…
Не находит, бедняжка, места.
-Выпиваете?
-Да, бывает.
Чертыхнешься, не очень звонко.
Примешь тысячу злых укоров.
Новый вызов- уже к ребенку.
Плачет мама, что нету «Скорой»…
Телефон разорвется басом…
«Присылайте быстрей бригаду!»
Маяки и- вперед по трассе.
Здесь минуты подобны аду…
Там нас ждут. Там нужны мы очень.
Там ребенок уже не дышит.
Этот вызов из группы «срочных».
Только разве же нас услышат…
Мы мотались сперва на кашель,
На АД и на «плохо пил».
Нам не сложно… Но как же страшно!
Как же хочется, чтоб он жил!
Мама нам не дает бахилы,
Не тревожась за блеск паласа.
Громкий крик: «Где же вас носило?!».
Градом слёзы. Сирена. Трасса…
…
Мы привыкли давно к укорам.
Но привыкнуть к беде не можем.
Не звоните от скуки «Скорой»!
Где-то ждут нас, пока возможно…
Врачи позволяют умереть, шарлатаны — убивают.
Нет плохих врачей, есть неизлечимые болезни!
Однажды во вьетнамском городке Вунгтау, когда я вечером скинул у кровати тапочки и собрался лечь, у самых ног, откуда ни возьмись, появился огромный таракан. Я не промахнулся, и удовлетворённый лёг спать.
Видимо, вьетнамскому богу это не понравилось, и утром, когда я выходил из ванной, он заставил меня растянуться на мокром скользком полу так, что я с сильным ушибом кисти оказался в больнице.
Врач к моей руке даже не притронулся. Он что-то сказал медсестре, и та, уложив меня на кушетку, стала измерять давление и пульс.
Потом он спросил, откуда я приехал. Узнав, что из Армении, коверкая слова, стал петь «Миллион алых роз». Несмотря на дикую боль в руке, я с вежливой улыбкой выслушал доктора до конца. Допев, он взял с меня 40 долларов и отпустил.
Это была самая высокая цена, когда-либо заплаченная мною за концертное выступление.
Очень приятно читать, что помнят врачей, которые беззаветно служили людям.
но у меня своя история, которую я слышала от мамы, пока она была с нами. И считаю, что я должна рассказать её. Моя покойная мамочка, мир праху её, в 1934 году окончила медицинский техникум в Симферополе, работала по специальности, сначала в институте физических методов лечения в Севастополе, затем вышла замуж и работала в Симферополе и училась в медицинском институте, но началась война, и с учебой, да и со всей прежней жизнью было покончено — наступила оккупация, а затем, когда все радовались, что их освободили от фашистов, весь народ стал вдруг «предателем» и был депортирован (а если употреблять нормальное слово, то — выслан) из Крыма. Во время пересылки мама заболела сыпным тифом и отстала от своего эшелона, её вынесли на носилках и определили в сыпнотифозную больницу на станцию Поворино, по ходу эшелона. Я не буду писать о мытарствах моей мамочки, может быть, хватит у меня когда-нибудь духу написать об этом своим детям и внукам. Сейчас не об этом. С большими мытарствами мама добралась до Ташкента, куда, по данным коменданта станции Поворина, ушел эшелон. Молодая женщина, 32-х лет, попадает в июне месяце в Ташкент, где никого не знает, и где никто не знает из должностных лиц вокзала, куда отправили эшелон. У неё нет денег, нет вещей, она в пальто, потому что высылали их из Крыма, где в это время прохладно, в больничной рубашке и тапочках!!! Никто не знает, что делать, и никто не особо озадачился. чтобы помочь. Сидит на вокзале, не знает, что делать, голодная, холодная, несмотря на июньскую жару. И вдруг к ней подходит проходивший мимо Батюшка и спрашивает, что случилось. Мама объяснила свою ситуацию, и батюшка сказал ей: Дочь моя, езжай на станцию Кауфманскую, там много ваших, не пропадешь. Мама объяснила, что нет денег. Он дает ей три рубля, на которые она купила лепешку, и горсточку урюка и доехала до Кауфманскую (Янгиюль, как я всю жизнь его называю). Я пропущу дальнейшие события, но сейчас о самом главном, из-за чего я так пространно пишу. Маме подсказали, что есть в Кауфманской больница, главным врачом которой был доктор Ниязов (Да святится имя его). Мама обратилась к нему. Представьте себе — приходит молодая женщина, стриженная наголо после сыпного тифа), одежда вся собрана по таким же страдалицам-подругам, и обращается к главврачу с заявлением, что она фельшер-акушерка, студентка медицинского института, но у неё нет ничего — ни паспорта, ни диплома — ничего. Только вот такое голое заявление. В конце беседы главный врач попросил маму написать несколько рецептом и отправил её работать акушеркой в роддом. С этого началось её возвращение в профессию, а значит, и в нормальную жизнь. Всю свою жизнь мама говорила об этом враче Ниязове, к моему стыду, все дела-дела-дела, и все было некогда. Сейчас я осознала, какой грех взяла на душу, надо было найти этого чудесного человека, и выразить свою благодарность. Конечно сейчас уже нет доктора Ниязова, но остались может быть, его дети, конечно же, сейчас есть внуки, правнуки — Пусть они знают о подвиге своего великого деда, отца гордятся им!
Провожают в поликлинике на пенсию врача-окулиста. Подарили памятный подарок — мраморный глаз, малахитовая радужная оболочка, а в зрачке — фотография виновника торжества.
— Ох, спасибо… все же хорошо, что я не проктолог!
— Здравствуйте. Есть жалобы?
— Так сразу? Впрочем, я впервые на подобном сеансе. Может, это ваш метод. Я-то не оригинален: мне жена надоела, стерва она.
— Правда?
— Да. Вот у нас на днях пёсик любимый умер, то есть любил его я, а она даже не всплакнула. Даже вид не сделала, что ей жалко пёсика.
— То есть вы хотели, чтобы она притворилась ради вашего эмоционального комфорта, или вы в принципе не удовлетворены уровнем эмпатии, и сейчас особенно остро ощутили кумулированное недовольство?
— Доктор, вы очень сложно выражаетесь. Я так устаю на работе…
— Работа у вас сидячая?
— Да.
— У вас болит жопа?
— Я вас не понял.
— Я говорю, жопа болит? Я видел вас сзади, когда вы закрывали дверь. Она у вас такая понурая.
— Извините, я не знаю, может быть, это ваш метод, но к разговору в подобном духе я не готов.
— Но вы были готовы к разговору о вашей личной жизни и душевных проблемах, однако противитесь обсуждению жопы. Я уже почти уверен, что дело в ней.
— Ради бога, всё с моей жопой в порядке. Да, как сказал, я много сижу, и иногда она устаёт…
— Вот видите. Усталость жопы. Апатия. Крайне тревожный симптом.
— Извините, вы это серьёзно вообще?
— Поверьте. Всё начинается с жопы. Здесь неуместны ханжество и пренебрежительные усмешки. Мы не привыкли смотреть на жопу заботливо и с уважением, а ведь есть ключевой факт: мать держит младенца на руках, положив ему ладони под голову и под жопу. Этот период формирует в его сознании две равнозначные точки опоры: гарант безопасности, устойчивости и любви. Лишь впоследствии, в период взросления и индивидуации эти точки разделяются, и жопа стыдливо отторгается, подобно юнгианской тени беря на себя всё срамное и отхожее в метафизическом организме. В результате внутренний конфликт, — врата к неврозу, депрессии, психопатии. Для раздробленного духа любая мелочь становится проблемой. Но если вы решитесь на исцеление, инициируйтесь с физического уровня: держа свою плотскую жопу в тонусе, вы обретёте психическую энергию для приятия стыда, бессилия, чувства вины, отвращения, всего, что лишает вас воли к преодолению. Данная практика согласуется и с тривиальной мыслью, что жизнь — это движение, бег, охота, игра, танец, достижение и развитие. Подумайте.
— Доктор, да я прямо сейчас хочу бежать! Я так воодушевлён. Вы удивительный психоаналитик.
— Ну что вы, я проктолог, а психоаналитик, он выше этажом.
Не занимайтесь лечением сами. Предоставьте это плохим врачам.
Скорая медицинская помощь. Еду после суток в автобусе. Впереди сидит очень жирная тётка. А я что? А я сижу и флегматично думаю, как же ей накладывать манжету тонометра, и тащить по лестнице, если вдруг госпитализация. Вторая мысль - как же у*бутся хирурги и патанатомы, если что. А главное вены! Где искать вены?!
Доверие к врачу падает, если он чем-то напоминает больного.
Я шла в медицину спасать от болезней и бед.
И верила свято, что нет подостойнее дела.
Я годы учебы- тяжелые ровно семь лет
Стать доктором просто, по глупости, видно, хотела…
Потом- ординатор. (Добавьте-ка годика два).
Родные твердят про престиж белоснежных халатов.
А мне вот, представьте, хватает-то только едва
С молитвами жить от зарплаты, блин, и до зарплаты.
Не думайте, нет, я не ною… зачем это мне.
Мы знали, когда выбирали такую работу…
Сейчас медицина, простите, по носик в г**не.
И вера пропала, что вскоре изменится что-то…
Я всё пополняю число бесконечных дежурств…
А мне пациенты кричат про тюремные нары…
Нормально. Привыкла. И очень спокойно держусь.
Такое везде: и на «Скорой», и в стационарах…
И, вроде бы, бросить. Бежать от упреков и фраз…
Не пить валидол и не знать про чужие заботы.
Но мысль, что смогла… И кого-то спасла в этот раз,
Меня заставляет с надеждой шагать на работу…
Все хоть раз да были в очереди к участковому педиатру… А кто не был, просто почитайте - тут список основных типов женщин-мам, которых далее зовём бабой для юмора:
1. Итак, открывает наш хит-парад: баба босс. - Кто последний? Вы? А где ваш грудничок? В смысле? Это лось 5 летний! Вы вообще в курсе какой сегодня день? Вторник! Вы за кем? За ней? Теперь я за ней. Да потому что нехер своего лба сопливого приводить в единственно отведенный для грудничков день! Всё, я сказала, всё-оо!
2. Следом за ней идёт (и как бы противоречит) бл@-буду-баба, у неё на все есть 100% гарантия: - Да Я тебе говорю, да мне сама заведующая говорила, да у меня мать педиатр, да я это проходила, да у меня 4 мед образования.
3. Потом баба-мышка-нарушка - сидит, никого не трогает, чё то там печеньки точит, перед ней уже сотня мам зашла без очереди, а она и не возникает: - Я пройду? Тороплюсь? - Нуу как бы не желательно вроде, но если надо, пи-пи-пи-пи…
4. - Мне-только-спросить! - баба без комментариев.
5. Моя любимая баба-одышка. Забегает: - Я за вами, побегу пока на 2 м займу. Через 3 минуты прибегает с одышкой: - Так вы ещё не прошли? Я тогда сбегаю ещё мочу отнесу. Потом опять дышит как лошадь: - Следующая я? Хорошо, успею сбегать талон к ЛОРу взять.
6. Просто-понт-баба сидит модная, ребёнок модный, айфон 6, трындит: - Оооой, сижу, прикинь чё в бесплатной поликлинике, да ащщще пипец, я ж платно обычно, а тут чёрт дернул сюда припереться, прикинь я в шоке ащщще.
7. Есть ещё злая-мать-баба, которая только и орёт: - Лёоооша! Твою мать! Я убью тебя! Домой придём - выпорю нахер! Я щас по башке тебе надаю! Щас ты получишь у меня!!! Ноги вырву, так бегать будешь!!!
8. Противостоит ей мне-пох-баба, ребёнок только об стену не долбиться, а она сидит книжку читает.
9. Шептун-баба, общаются еле слышным шепотом - и она, и ребёнок, он уже на ухо ей шепчет, а она всё равно: - Тщщщщ, не кричи, мы в больнице.
10. Ах, да… Есть такой экземпляр, как чёткая-баба, сама красивая, ребёнок красивый, сидит у мамы на коленях, не рыпается, она ему тихо голову гладит, вот и очередь их быстро подошла, и они довольные выходят из кабинета, и она такая: - Роберт, а пошли в парк, я тебе мороженку куплю. Ведьма походу.
11. Есть ещё бабенка-зае@ёнка: - Ой, а Богданова же щас принимает… А вы давно к ней ходите… А вам нравится… А вот ещё вопрос, вы прививки ставите… А спит щас хорошо ночью… А вы не знаете как через интернет талончик взять? А вы, а у вас что?
12. До финала добралась ещё и гопник-баба: - Ой, а одолжите салфетку, свои забыли. А пелёнки нет с собой одноразовой? А ватный диск не одолжите? А дайте вашу карту посмотреть.
13. Ну, и в завершении ой-не-нах-надо-баба: - Кто последний? А вы за кем? А она за кем? Так это все сюда? Ой-неее-нахрен-надо, я домой!
14. Есть ещё такие без-папы-никуда-баба. - Серёжа, займи очередь. Серёжа, возьми карту. Серёжа, раздень ребёнка. Сережа, иди с ним сам на прививку, я боюсь. Ну Серёжааа…
Это стоит прочитать…
Я дописывала последнюю историю, когда раздался звонок: мужской голос сообщил, что мой номер ему дал друг, жена которого рожала у меня в прошлом году. А теперь и его жена ждет первого ребенка. Обычный звонок. Ничего нового. Назначила время для приема. Бывает так, что клиенты сразу вызывают отторжение. Женщина сидела молча, а ее супруг продолжал на меня налегать: вызов на роды в любое время, без всяких там «заболела, устала», присутствие мужа: «а то еще введете ей что-нибудь», совместное пребывание: «ребенка подмените!», никаких прививок: «задолбали опыты на людях ставить». И самое главное - никакого кесарева. Я спокойно сказала, что не смогу приехать к ним на роды. Отказ совершенно обескуражил мужчину, он тут же выложил на стол несколько крупных купюр. - Вы не думайте, мы богатые люди. - Меня не интересуют деньги. Я не могу гарантировать все ваши условия. Извините! «Господи, зачем ты мне послал этих людей? Не повезет тому, кто встретится с ними в родах.» - думала я, удаляясь из приемного покоя… Я долго перемалывала этот диалог, но через несколько дней и думать про них забыла. Было воскресное дежурство, куча работы, кроме родов и операций, большая выписка. В общем, как всегда по выходным. И тут вызывают меня в родовое отделение, где некий муж требует, чтобы к его жене пришел главный врач, «а то все остальные шибко молодые». Формулировка мне что-то напомнила, но я еще не осознавала, кто ждет меня внизу. В родовом боксе, словно лев в клетке, метался мужчина. Я его сразу узнала по массивному затылку. «А, это вы! Где главный врач?» «Сегодня я за него», - устало сказала я. И это чистейшая правда. В выходной день все функции администрации возлагаются на старшего врача смены. Мужчина еще больше завелся: - Мне главный нужен! - Его сейчас нет, он не сидит по выходным на работе. Если вы с ним договаривались - позвоните. - Ни о чем я не договаривался! Бардак тут у вас! Я не спорю. Осматриваю женщину. В прошлый раз до осмотра не дошло, но я про себя отметила: живот выглядит крупноватым относительно самой беременной. Она спокойная тихая женщина. Когда я склоняюсь, чтобы послушать ребенка стетоскопом, тихо шепчет: - Простите его, он хороший. Я просто киваю. И про себя думаю: так бывает - мужчина слишком беспокоится и выражает это в грубости к врачу. Но в душе скребут кошки: ребенок, как мне и показалось, большой, слишком большой. Вероятно, не сможет родиться сам. Или - серьезная травма. «Ну вот, начинается! Никакого кесарева!» - возмущается мужчина. - Я не говорю, что это будет обязательно, но мальчик очень большой, и есть такая вероятность. - Ничего, родит! Я просто ухожу из бокса. Разбирает злость: мной пытаются манипулировать в угоду своим взглядам, а главное, во вред своей жене и ребенку. В соседний бокс привезли женщину в потугах. Крик просто душераздирающий. Выясняю: вторые роды, первый ребенок умер в родах. Слушаю живот, в ожидаемом месте ничего нет, перемещаю трубку чуть ниже - опять ничего. «Тише!» Все замирают. Беру доптон, но аппарат только трещит - ничего похожего на сердцебиение. «Что-то не так?» - спрашивает между криками женщина. Тут начинается очередная потуга, и на стол выплескиваются черные воды. Все становится ясно. Последняя потуга, и безжизненное тельце лежит на пеленке: ребенок погиб несколько дней назад. Женщина кричит в ужасе: - Он же утром шевелился! Сделайте что-нибудь! Оживите его! - Это невозможно. Нам очень жаль. Сердце обливается кровью: неужели так бывает - что первый, что второй ребенок…"Вам надо обследоваться, чтобы понять, почему дети погибают". И тут женщина сквозь слёзы: «Я сама виновата! Не умирал у меня первый, я его оставила в роддоме. Мне 16 было. Это меня Бог наказал!» Тем временем в первом боксе роды идут своим чередом. Дело движется к полуночи, а раскрытие к полному. Пробуем тужиться, ребенок не движется совсем. И неудивительно! Он не меньше 4,5 кг. Муж опять заводится. «От вашего крика ничего не изменится, вы только пугаете жену. Хорошо, давайте поменяем положение. Возможно, ребенок сможет развернуться и опуститься». Не успеваю выйти из бокса - звонок из палаты беременных: отошли воды, схватки у тройни, срок 28 недель. Через 25 минут три крошечных малыша пищат на обогреваемом столе. Их мама плачет от счастья, не обращая внимания на продолжающуюся операцию: у нее за спиной бесплодие 10 лет, три неудачных попытки ЭКО, это четвертое. Всю беременность лежала в больнице, теперь вот - два мальчика и девочка: 1020, 980 и 860 граммов. Им предстоит долгий тяжелый путь к полноценной жизни. Шансы есть, но есть и много рисков. Пока мама этого не понимает. Она просто рада их рождению, их крошечным ручкам и ножкам, выразительным глазкам на фоне непропорционально большой головки. Через 30 минут педиатры уже сообщают, что двое на ИВЛ, а девочка пока справляется. Но и она пойдет на аппарат через 5 часов. Но это уже другая история. Я возвращаюсь в первый бокс. Женщина нехорошо кричит. Это такой специфический крик, он от нестерпимой боли при перерастяжении матки: плод не может продвигаться, а матка продолжает сокращаться. «Срочно в операционную!» «Никаких операций! Мы согласны на капельницу!» - заявляет муж. «Причем тут капельница? Она ей не поможет!» - «Я напишу в прокуратуру!» - «Можете идти туда прямо сейчас. Не мешайте нам работать. И позвольте спасти вашего ребенка!» - теперь уже я повышаю голос. Обращаюсь к женщине: «Вы должны сказать, что делать. Вы и только вы! Не бойтесь никого и слушайте себя. Вы согласны на операцию?» - «Да». Через 10 минут в моих руках кричит Максим, 4700. Он вцепился в мой палец и пытается запихать его в свой мягкий пухлый ротик. Виден его загривок в складочку - точно такой же, как у стоящего за дверью отца. Мы уже забыли про папины выражения в наш адрес. В 4 утра меня вызвали во второе отделение. Там только что родила наркоманка. Роды не первые, но добиться ответа от нее какие - невозможно, все мысли о дозе. Ребенка отодвинула, отвернулась. «Она не хочет его брать», - сообщила акушерка. «Я домой ухожу», - сказала роженица. «Давай так: ты долежишь до утра, в 9 часов придет юрист, ты оформишь отказ, и свободна. Хорошо?» - молчит, нахохлилась. Наверное, ждала, что ее будут оскорблять и ругать. Акушерка что-то бормочет под нос. Я просто отвернулась. Что я ей должна сказать: забирай ребенка домой? Зачем? Все равно его опека отберет - если успеет. А то и просто погибнет ребеночек от холода или голода. Невольно начинаешь думать: и зачем ей только дан этот малыш! И вдруг мелькает мысль. А что если. Поднимаюсь на 4 этаж, в палате тихо. На кровати еле слышно плачет женщина. «Я понимаю, что не вовремя, - начинаю я. - Но у нас появился отказной ребенок. Правда, он ребенок наркоманки. Может, подумаете об усыновлении. Мы могли бы помочь с документами. Вы просто подумайте». - «Нет, это мой крест. Я не хочу чужих детей.» ПРОШЛО ПЯТЬ ЛЕТ… Интересно, это только у меня так бывает или со всеми? Внезапно события давно ушедших лет проявляются как-то одновременно и сливаются в полосу новых событий. Я сидела на приеме в частной клинике (подрабатывала там). Прием был длинным, я порядком устала. В соседнем кабинете принимал педиатр, и, казалось, сегодня здесь собрались самые горластые малыши округи. Я с тоской посмотрела на список пациенток: еще 5 человек, две новых фамилии. Дверь открылась, на пороге беременная, широко улыбается. «Не узнаете меня? Максим, 4700″. Я виновато пожала плечами. „Муж не хотел кесарево, помните?“ Тут меня кольнуло: „Помню! Как у вас дела?“ „Максим - чудесный мальчик, ходит на самбо и в музыкальную школу. Спасибо вам! А я за вторым собралась, - и тихо добавляет, - сама хочу попробовать. Понимаю, что рубец на матке, но хочу. Вы не беспокойтесь, Саша не будет ни на чём настаивать, он очень изменился“. Что ж - все складывается неплохо: ребенок некрупный, шов хороший. Вот ведь судьба, думаю я, родит, скорее всего, получится! Не успела закрыться дверь, как в кабинет вошли две женщины: мама 35 лет и дочка - 15 лет, беременная. Дочка наркоманит уже 2 года, гепатит В и С, две попытки суицида, лечение в психиатрической и наркологической больнице. Мама плачет. Договаривается со мной о родах. Будущая внучка - все ее надежды. С тяжелым сердцем выхожу в коридор. Вылетает педиатр из соседнего кабинета и протягивает фото: „Смотрите, ваша тройня, помните, Алена, Алексей и Александр? Ну, 28 недель“. С фото на меня смотрят три красивых ребенка. „У Алеши только немного зрение пострадало, а так - все хорошо“. Я улыбаюсь. На диванчике сидит женщина с мальчиком лет пяти. Ее лицо мне кажется смутно знакомым. Прохожу мимо, и вдруг она меня откликается: „Помните меня?“ Ловлю себя на мысли, что за последний час уже второй раз ничего не помню. „Я от первого ребенка отказалась, а потом родился мертвый, вы мне предложили усыновить.“ Тут до меня доходит, кто это! Недоуменно смотрю на ее мальчика, видимо, в моих глазах все написано. Она отвечает: „Это Ваня, тот самый, которого вы предложили усыновить. Я тогда ушла из роддома, а ваши слова запали в душу. Ну вот и собрала документы, выяснила, где мальчик. Теперь это мой сынок. Он на танцы ходит и еще на хор. Все говорят, на меня похож.“ Она продолжает говорить, но я слушаю в пол-уха. Комок подкатывает к горлу, я понимаю, что сейчас потекут слезы. Мне хочется сказать что-то очень хорошее и доброе, но женщина перебивает: „Я вот к педиатру пришла, не знала, что вы здесь работаете. А можно я к вам ходить буду, у меня 24 недели. Только все очень сложно“. Ее беременность была действительно сложной: ушитая шейка, пессарий, уколы клексана. Как я и подумала, когда ее предыдущий ребенок умер, у нее было тромбофилия, которая замедляет теперь рост и этого малыша. Она ходила на консультацию в те же дни, что и девочка-наркоманка с мамой. У обеих задержка развития плода. Только у Кати из-за наркотиков, а у Юли из-за ее заболевания. … Прошло два месяца. На очередном дежурстве звезды сошлись: роды происходили как из рога изобилия. Сначала приехали Вика с Сашей. Рожали очень тихо. Вика мужественно терпела все схватки, а Саша шепотом спрашивал: - Может, все-таки кесарево? Боюсь я за ее рубец, вдруг разорвется. Я улыбалась и отрицательно качала головой: - Я тоже боюсь. Но это наша с вами тайна. Через три часа Вика родила дочку на 3700. Рубец выдержал. Саша сиял и раскачивал на руках девочку. У меня зазвонил сотовый: „Мы внизу, у Кати очень сильные схватки“. Катя и мама сидели в приемном покое. Катя очень бледная с легким желтоватым оттенком сцепила губы и выла. Мама в ужасе смотрела на нее, не зная, чем помочь. „Не переживайте, наркоманки всегда так реагируют на боль. Они ее не могут терпеть. Все нормально. Скоро родит“, - сообщила я, быстро осмотрев Катю. И действительно, вскоре маленькая, сморщенная девочка уже кричала на родовом столе. Катя безучастно блуждала глазами по стенам родовой, а мама заливалась слезами: „Спасибо, спасибо! У нее будет совсем другая жизнь, я обещаю, я буду ей заниматься, не дам ей связаться с наркотиками“, - словно слова клятвы произносила она. „Вам будет очень трудно, желаю вам сил!“ - говорю я и ухожу, чтобы больше их не видеть. Не знаю, хотела бы я такого обретения - замену или подмену дочери. В два часа ночи очередной звонок. Отошли воды у моей Юли, всего 32 недели, малыш совсем маленький, лежит поперечно. Надо оперировать. Еще и нет последнего мазка, придется во второе отделение определять. Юля огляделась: „Я здесь рожала свою первую девочку. Это было 6 февраля 199… года“. Мы с ней никогда не касались этой темы: „Вы бы хотели все изменить?“ - „Не знаю. Конечно, я бы сейчас не оставила ребенка. Но тогда это был единственный выход. Надеюсь, у нее все хорошо“. - „Вы бы хотели ее увидеть сейчас?“ - „Если только со стороны. Ей ведь уже за 20, возможно, свои дети“. Я кивнула. Малышка оказалась вполне активной, хотя и весила всего 1200 граммов - она отчаянно болтала в воздухе ножонками и пищала, лежа у меня на ладони. Я облегченно выдохнула. Не так уж все и плохо. Вот и сестрёнка теперь у Вани есть. Операция прошла спокойно. Только я наложила повязку, как в дверь просунулась голова акушерки из приемного покоя: „Нам кровотечение привезли, срок 34 недели“. „Не размывайтесь!“ - крикнула я операционным и побежала в приемный покой. На кушетке лежала молодая женщина: под ней не очень много темноватой крови. „Вот, встала в туалет, заболел живот, и потекло“, - извиняющимся голосом прошептала она. Давление высоченное, пульс частит. Дотрагиваюсь до живота - она морщится. „Вот тут“ - показывает она слева по ребру. Сердцебиение плода есть. „Вам надо срочно оперировать, иначе.“ „Там моя мама - скажите ей, пожалуйста, а то она волнуется“. Я помогаю погрузить женщину на каталку и выхожу в коридор. Немолодая пара, увидев меня, выскакивают: „Ну что там?“ - „Скорее всего, отслойка плаценты, надо срочно оперировать. Иначе все погибнут“. Женщина бледнеет: „Пожалуйста, это наша единственная дочка!“ „Все будет нормально, - я никогда не говорю хорошо, сама не знаю почему. - Вы сами рожали в срок? У вас все нормально было при беременности?“ Пара мнется, переглядывается. „Я не рожала, у нас бесплодие. Мы Машу совсем маленькую взяли из дома малютки. Она не знает, что неродная. Не говорите ей!“ Я чувствую всю неудобность ситуации: „Я лишь хотела узнать, не является ли то, что с ней происходит, наследственным. Конечно, я никому не скажу!“ „Про наследственность я не знаю, нам только сказали, что ее в этом роддоме родила молодая 16-летняя мамочка, наверное, здоровая“. В операционной все готово. Я как раз вовремя. Две минуты, и бледный мальчик повисает у меня на руке. „Что-то совсем плохой, отслойка плаценты почти полная, матка вся кровью пропитана. Караул.“ Мальчика интубирует педиатр и, завернув в пеленки, бегом уносит в ПИТ. Следующие 30 минут мы с ассистентом спасаем матку. Вообще, такую матку надо убирать. Она плохо сокращается, кровит. Но каким-то чудом после введения суперсовременных препаратов тромбы встают в сосудах, и кровотечение прекращается. „Тромбофилия, наверное“, - ворчит анестезиолог. До самого утра мы лечим еще патологическую свертываемость крови, переливаем плазму, кровь. Часов в 7 я заглядываю в детский ПИТ: девочка Юли лежит в кювезе, разглядывает меня через стекло, мальчик Маши в соседнем боксе в кювезе на ИВЛ. За стеклом в кроватке надрывается Катина девочка - у нее абстинентный синдром новорожденного…"Ничего, все будут жить долго и счастливо», - говорит уставшая педиатр. Наконец я сажусь оформлять истории. Юлину пишу быстро, я все про нее знаю. А вот Машину - долго, надо написать обоснование всех препаратов. Бессмысленно листаю страницы. Сколько ей лет, даже не посмотрела ведь. 21 год, родилась 6 февраля 199… февраля…199…Она у нас из дома малютки. молодая мать, 16 лет… рожала здесь в феврале 199… Меня словно облили холодной водой. Они ведь в одной палате лежат! Я навещала их каждый день. Юля учила Машу сцеживаться, Маша учила Юлю вязать пинетки. Они вместе перевелись в детскую больницу. Их дети ходят в одну группу садика. Женщины дружат, несмотря на разницу в возрасте, иногда вместе приходят ко мне на прием в консультацию. И никто не догадывается, какая тайна скрыта от них обеих…
Врач Панова Татьяна.
Диагноз поставить легче, если врачу удаётся заглянуть в кошелек пациента.