Я в память деда не плюю, -
Погибшего под Сталинградом.
Кто провонял фашистским смрадом -
Тому руки не подаю.
Я в память деда не плюю -
Который, Киев защищая,
Погиб, ещё того не зная,
Что вновь в его родном краю
Нацисты будут зиговать,
Ублюдки с батальонов смерти -
Спустя лишь семь десятилетий,
И на Крещатике скакать.
Я в память деда не плюю -
Пришедшего с войны проклятой
С осколком в лёгком, в сорок пятом,
Героем, раненным в бою.
Отродья тех, кто в них стрелял, -
Вовеки нерукопожатны,
Их отношу к врагам заклятым,
И тех, кто руку им пожал.
Я в память дедов не плюю…
БАЛЛАДА ОБ ИНВАЛИДАХ
На Валааме-острове славна природа видами:
Желаешь - в лес по ягоды, а хочешь - песни пой -
Запрятала там Родина бараки с инвалидами-
Героями, распятыми Второю Мировой.
В мешках на чудо-дереве на Валааме-острове
Тела на ветках вешали с абрисами лица,
И боль пронзала ярая, как жало кобры, острая
Обидой не добитые и души, и сердца.
Конечно, вызывающе, и глазу отвратительно,
Чтоб средь державной чинности, нарушив суть вещей,
Под синим небом ползали, как черви, в зале зрительном,
Безногие, безрукие с гирляндами из вшей.
В столице, на окраинах «никем непобедимая»
Искала их внимательно, как нищий медный грош,
А находя, румянилась, как женщина счастливая,
И отправляла пачками «за здорово живёшь».
О, знали пехотинцы бы, и лётчики с танкистами,
В последний бой идущие на праведную смерть,
Что подлость трижды подлая на судьбы наслоится и Намного лучше было б им не жить, а умереть!
О, ведали бы медики с их клятвой Гиппократовой,
Чьи совесть и умение сквозь горе проросли,
Что мастерство врачебное пошлёт в чертоги Адовы
Тех из тяжёлораненых, кого они спасли.
Для них, сгоревших заживо в костре бесчеловечности,
Страна, ты стала мачехой, но всё же, их мольба
К вселенской справедливости скитается по вечности.
Россия, в Б-жьей милости есть и твоя судьба.
О, люди, дорогие мне, далёкие и близкие!
Как часто забываем мы про честь, и страх, и стыд!
В любом из нас печалится, кто робко, а кто истово
Тот с Валаама-острова несчастный инвалид.
Янки лишили ее удовольствия пить настоящий кофе с сахаром и сливками, и одного этого было уже достаточно, чтобы она возненавидела их всей душой.
У каждого, увы, из нас
О той войне есть свой рассказ!
Мне рассказала мамина сестра
Уже смотря в глаза старушке смерти,
Быль, что меня так потрясла-
Да и любого потрясёт, поверьте!
Шёл страшный сорок третий год,
Шёл хлюпая по крови сапогами,
Но час пробил и был уж наш черёд
Расплачиваться с нашими врагами!
За смерть и боль, за тот кромешный ад,
Что зверь устроил в городах и сёлах,
За Бабий Яр, Хатынь и Ленинград,
За виселицы в храмах и костёлах!
Враг понимал: придётся дать ответ,
Он зря медведя русского обидел,
Страшней медведя в гневе зверя нет!
Фашист ведь не слепой;он это видел!
В бессильной злобе, он, глотая страх,
В агонии предчувствуя расплату,
Сжигал как инквизитор на кострах,
Пытаясь мстить советскому солдату…
Мой дед был настоящий коммунист,
Не то, что это, -нынешнее племя!
Простой солдат, лихой кавалерист
Тогда в стране другое было время!
Но началась Великая Война
И дед ушёл без страха на подмогу,
Пусть не на фронт, но смерть везде одна!
Он восстанавливал железную дорогу!
А бабушка и снею пять детей,
Одни остались под фашистским игом,
Бомбёжки, голод, множество смертей-
Всё пронеслось, всё пролетело мигом…
И вот, шёл сорок третий год,
В разгаре этой страшной круговерти,
Фашист собрав испуганный народ
Всем объявил:-Готовтесь свиньи к смерти!
Все женщины, все дети, старики,
Все семьи коммунистов, офицеров,
Все кто в душе большевики,
Всем вам не избежать расстрелов!
Но мы гуманны-улыбнулся офицер!
Чтоб кровь не проливать напрасно,
Великий Рейх заменит вам расстрел:
Мы всех повесим, как бандитов красных!
Составте списки-не забудьте дать отчёт,
Где староста? Ответишь головою!
И если вдруг, не так что-то пойдёт,
Жена твоя останется вдовою…
Бежать? Куда?Зима, морозы!
И бабушка, глотая молча слёзы,
Всех вымыла и вымылась сама!
Одела в чистое, ведь их учили деды:
Всегда готовым к встрече с Богом быть,
Да! По Руси всегда гуляли беды,
Играя в страшную рулетку: жить-не жить!
День казни близился: во всю визжали пилы,
И руки виселиц тянулись в высоте!
А рядом страшные, безликие могилы,
Готовые сомкнуть всех в темноте…
Но есть Господь! Фронт дрогнул и лавиной
Катился к городу грохоча по пути!
Зверь побежал своей тропой зверинной,
Забыв про всё -лишь бы живым уйти…
Прошли года и нет уж той державы,
Но память нам, Создателем дана,
Чтоб не забыть дни ратной нашей славы,
И не забыть героев имена
Она заводит патефон,
и крутит, крутит грампластинки,
а он танцует вальс-бастон,
и слёзы льёт на вечеринке,
Любовь врасплох застала их,
между воронок и ухабов,
где красный вермут на двоих,
и белая коробка крабов.
Гниёт «Победа» в гараже,
стоят на пьедесталах танки,
в осыпавшемся блиндаже,
на бочке сушатся портянки.
БЛОКАДА
На окраинах где-то звучит канонада.
Двор похожий на узкую яму колодца.
В стенах, эхо подстреленной птицею бьётся,
Повторяя тревожно: «Блокада, блокада»…
Город славный, красивый - войною загублен.
Под горою тряпья, на кровати железной,
Тень ребёнка - девчушки почти бестелесной.
Стул последний, ещё на дрова не изрублен,
Сиротливо стоит, прислонившись к кровати.
А на стуле - помятая старая кружка,
Рядом с кружкою - чёрствая хлеба краюшка.
Дотянуться, наверное, сил уж не хватит.
Смотрит девочка вдаль сквозь промёрзшие стены.
Где-то там её папа с фашистами бьётся.
Он их всех победит, он с победой вернётся
И с подарком для дочки, для девочки Лены.
Ветер носит по городу страшные слухи:
Папу осенью немцы в плену расстреляли.
Только Лене о том ничего не сказали.
Дотянуться б рукою до чёрной краюхи.
Жалко нету бабуси: она заболела,
Мама утром на санки её положила,
Мама молча в больницу её потащила.
Жалко нету бабуси - она бы согрела.
Ничего, ничего, скоро мама вернётся
И расскажет, что бабушке легче в больнице.
Над домами - железные чёрные птицы,
Вой сирены с простуженным ветром сольётся…
В драной шубке, в поношенной шапке-ушанке,
Труп холодный по городу женщина тянет.
Кроме Лены, она никого не обманет,
Не один точно также тащил в город санки.
Не вернётся бабуля домой из больницы.
Лене скажут, когда-нибудь, правду, конечно.
Разбегаются люди в тревоге, поспешно -
Распластались над улицей страшные птицы.
Вой сирены под взрывами бомб захлебнётся…
В драной шубке, в поношенной шапке-ушанке,
На коленях в снегу, опираясь на санки,
Истерически женщина в небо смеётся…
Смолкнут взрывы и гул, птицы прочь унесутся.
Люди выползут в мёрзлые улиц тоннели
И, в изъеденной взрывами мертвенной бели,
Молчаливо, зловеще в кружок соберутся.
Кто-то скажет: «Гляди-ка, как будто уснула.
Вон, чему-то во сне улыбается даже».
Шапка наземь скатилась и к страшной поклаже
Бездыханная женщина нежно прильнула.
Словно спит: улыбается в ворот шубейки,
Будто что-то хорошее вправду ей снится.
Русый волос с сединкой по снегу струится…
Лишь под прядью засохли кровавые змейки…
На окраинах смолкла давно канонада.
В старом доме старушка всё смотрит сквозь стены.
В ней лишь память от выжившей девочки Лены.
Память бьётся в висках страшным словом - блокада.
- Что такое война?
- Услада глупых поэтов, но мерзость для глаз.
Не будите спящего дракона,
Сон его - спокойный сладкий.
Разве мало вам земного стона
Там, где смерть играет в прятки.
Пришел чешский кризис, семья по вечерам вновь вслушивалась в голоса западных радиостанций. Гуля думала, что войны все же не миновать. Она уже не выключала, как в раннем детстве, радио, чтобы война не пришла, это было бесполезно: в шкафу висела полевая форма отца с подшитым воротничком и стоял вещмешок с продуктами, упакованными согласно предписанию. Мобилизацию ожидали каждый день. «Бабуля и деда пережили две войны, мама с папой - одну, - размышляла Гуля по ночам. - В этой стране всегда войны… С другой стороны, их каждый раз как-то переживают, и мы переживем… Ведь не может быть, чтобы так все враз и кончилось».
Если война целей не содержит, так это не война, а дурацкая драка.
Порой от борьбы не убежишь и сражаться нужно, несмотря на значительно превосходящего в силах противника, бывает начинают пугаться «рыжие собаки» вот такого бесстрашия, им - шакалам такое чувство неведомо, они только в своре воюют, а если их разделить похожи больше на вшей.
Это - не гражданская война.
Та, в которой брат идёт на брата.
Брат - не подожжёт с людьми дома.
Жгут живьём лишь только супостаты.
Ну какой же это, к чёрту, брат?
Даже сумасшедший не поверит.
Маленьких детей они бомбят!
А такое могут только звери.
Брат - он в рукопашную идёт.
И тебя сразит на поле боя.
А стреляет в женщин только тот,
Кто уж потерял лицо людское.
Говорят, зомбировали их…
Знать, прочли какое-то проклятье?
Зомби - оправданье для любых
Преступлений этих странных братьев…
Истина, по-моему, одна,
Ни к чему здесь термины иные:
Меж Добром и Злом идёт война,
А не братья ссорятся родные…
Настанет день, когда не будет войн,
Когда не будут больше плакать дети.
И небо разольется синевой,
И мирной будет жизнь на всей планете.
И будет значить злое слово «град»
Досадное явление природы.
Но и она останется добра
И улыбнется ласковой погодой.
Настанет день, в нем знание и труд
Ценнее будут всех богатств на свете.
И заструятся флаги на ветру,
А цвет их, безусловно, будет светел.
Пусть в этом дне уже не будет нас.
Пусть до него дойти не сможет каждый.
Но мы живем и боремся сейчас,
Чтоб на Земле настал тот день однажды.
Самое человечное, что можно сделать на войне, - быстро довести ее до конца.
Не отвечай ударом на удар,
пощёчине подставь другую щёку,
чтоб злобы опьяняющий угар
в войну не превратил пустую склоку.
Кто первый бьёт, конечно, виноват,
и пусть он остаётся виноватым.
Не тронь его, а бей скорей в набат,
пусть станет он для всех врагом заклятым.
А в драку вступишь, часть его вины
за всё потом тебе падёт на плечи.
И те, кому истоки не видны,
не станут оправданий слушать речи.
В войне всегда нужны две стороны.
Не будь вторым - не будет и войны.