Бывает дождик нудно моросящий,
Бывает дождик ливневый,
С грозой и громом, настоящий
В нём поначалу запах пыли,
Потом прохлада освежающая.
Бывает дождик даже веселящий
Грибной при небе солнечном,
Такой вот несерьёзный, казусный
Идёт как будто понарошку,
Серьёзности ни капельки.
Ещё бывает дождь обманный
Надежд и чаяний не оправдавший,
Вокруг и около хитро ходящий,
Но обещаний не сдержавший.
Дождь быть любым имеет право
Жил-был фонтан. Он был еще совсем маленький и жил один год. И спал он зиму, и думал, что так будет всегда. Он не знал, как это — жить на полную мощь.
Вот наступило лето, и он увидел и услышал птичек, и пение вдохновляло к действию. Зелень кругом, яркая и сочная, звала к действию.
И фонтанчик пробудился, хотя и не знал сперва, что делать. Он пробовал петь — получалось бурчание. Пробовал действовать — он выстрелил водой и запугал прохожих.
Когда он вдохнул жизнь, царящую вокруг, от души и от сердца. Он дышал, радуясь жизни, и не заметил, как очистил внутри себя достаточно пространства, чтобы наполнить. И все произошло радостно, легко, будто само собой — он пустил струю вверх. И это были уже не вымученные плевки, а гармоничная, чистая, переливающаяся всеми цветами радуги на солнце, струя. Потом этих струй стало много, и фонтанчик теперь мог петь. Сперва сбиваясь, а потом уже чисто и легко, добавляя голосов.
Он радовался Лету и Солнцу, Птичкам и Людям. И они, глядя на него, радовались и слушали его голоса, и удивлялись, как один фонтанчик может так петь.
А потом он услышал музыку и придумал подпевать и танцевать. Он так сиял от счастья, что у него все получается, что его все хвалят, что и музыке он подпевал бодрой, радостной и веселящей.
Птички стали подпевать ему — и все это многоголосье было так радостно и необычно, так придавало сил, что стали ездить к нему наслаждаться со всех стран мира.
И это зрелище и пение восхищало, комплименты сыпались во множестве и ему, и птичкам, и музыканту, который стал приходить с инструментом почти ежедневно.
Не просто воду лил фонтан, он дарил хорошее настроение и жажду жизни. И с каждым днем все больше приходящих наслаждались, успокаивались, радовались и эта радость вдохновляла на еще большую отдачу.
Занятно наблюдать за котом, который наблюдает за голубем, но делает вид, что голубь его нисколько не интересует.
По сладкому чтоб не страдать,
То вольно, то невольно этот вкус припоминая,
Запретный вкус желательно не знать,
Лишь только так возможно избежать страданий,
Не пробуя того, чего нельзя.
Хочу я прочные корни пустить
в твоё плодородное сердце.
Ветвями хочу твою душу обвить,
позволяя под кроной согреться.
Хочу расцвести и отдать плоды,
чтобы голод не знали чувства.
Только помни: беречь сады —
кропотливое очень искусство.
Аллегория — это иное сказание, доступное не каждому смертному, только избранным.
И сильный ветер вовсе ни при чём,
Ромашки сами мне приветливо кивали
Так низко, будто били мне челом,
К земле чуть лепестками прикасаясь.
И я в ответ махнула им рукой.
Согласитесь, друзья, что иногда нам снится откровенная ахинея.
И, проснувшись, мы поражаемся чудовищности и масштабу всего того идиотизма, который мы видели ночью. Иной раз, после таких снов полдня ходишь, как чумной, и никак не можешь прийти в себя.
Вот и мне этой ночью приснился такой сон.
Вчера вечером я решил откупорить подаренную мне на День рождения бутылку дешёвого шотландского виски. Не скажу, что я выпил много, хотя виски я очень люблю. И пусть вкус у вискаря оказался какой-то странный, но мне быстро похорошело, и я принял горизонтальное положение.
Уснул я быстро. И приснилось мне, друзья, что гуляю я по славному городу Эдинбургу, столице Шотландии. Красота, скажу я вам, необыкновенная! Старинные улицы, величественные здания, башни со шпилями… От всего этого захватывало дух!
Но тут я увидел толпу людей, которые шли достаточно большой колонной. Странные это были люди. Они шли и громко орали по-гэльски.
Гэльский язык, конечно, не английский, и на нём в Соединённом королевстве говорят не так уж и много людей, но это, всё-таки, язык шотландцев, и я ничуть не удивился тому, что толпа орала на гэльском. Удивляло то, что я всё понимал. Хотя, что удивительного, это же сон, и в нём возможно всё. В реальной жизни я и в английском-то не силён, а уж по-гэльски я вообще не знаю ни одного слова. Но во сне всё было чётко: толпа орала по-гэльски, я понимал, что толпа орёт по-гэльски, и я понимал каждое слово, как будто толпа орала на русском.
Мужчины, коих было подавляющее большинство в толпе, шли исключительно в национальной одежде — килтах, эдаких клетчатых юбках. Лица их были разрисованы под цвет национального флага, то есть были полностью синими и перечёркнутые белым крестом. Ветер периодически задирал килты вверх, и я с ужасом заметил, что их пятые точки, а также их мужские достоинства были расписаны в той же цветовой гамме.
Женщины не отставали от мужчин. Их лица были раскрашены в те же цвета. Некоторые шли с обнажённой грудью, и каждая грудь была раскрашена синим цветом и перечёркнута белым крестом.
— Вот дела! Может, сегодня какой национальный праздник, а я и не знаю! — подумал я, и пошёл вслед за процессией.
Тем временем, толпа заводила сама себя. Мужчины с волынками и барабанами играли всё громче и громче, остальные же стали кричать «кричалки».
Первая «кричалка» состояла из двух слов. Первое слово состояло из четырёх букв. Это было слово «Лиза». Второе слово означало женский половой орган, но кричалось в его нецензурной интерпретации. Повторюсь, что я всё понимал, как будто всё кричалось по-русски. А по-русски второе слово состояло из пяти букв.
Прокричав несколько раз эту пару слов, толпа перешла на другие «кричалки».
Впереди толпы шёл особо инициативный шотландец с мегафоном и подзадоривал массы. На нём был только килт. Всё его тело было раскрашено в синий цвет, и если бы не белые кресты на спине, груди, руках и ногах, то его бы легко можно было спутать с аватаром.
— Шотландия превыше всего! — орал в мегафон особо инициативный шотландец.
Толпа тут же подхватывала эту «кричалку» и хор голосов разносил её неприятным эхом по улочкам Эдинбурга.
— Англичанина на сук! — орал аватар, и людская масса вторила ему, заливаясь в диком групповом экстазе.
По ходу действия, толпа вышла на площадь и стала прыгать. Прыгали все, но не очень синхронно. Поэтому издали толпа напоминала волну.
Волна закричала новую «кричалку»: «Кто не скачет, тот англичанин!»
Надо сказать, что проходящие мимо люди, большинство из которых были местными жителями, достаточно вяло взирали на эту громкую процессию.
— Скажите, а вы шотландец? — спросил я первого проходящего мимо меня молодого парня.
— Да, я коренной эдинбуржец — спокойно ответил тот.
— А почему вы тогда не скачете, вы же шотландец?
— Потому что я умный — невозмутимо ответил парень.
— А все эти люди кто, по-вашему?
На этот вопрос парень ответил мне, не моргнув глазом, двумя короткими словами. Первым словом было слово «дебилы», а второе слово так же состояло из пяти букв, как и в случае с «кричалкой» про Лизу. Только в первом случае речь шла о женском половом органе, а в случае парня это слово означало всю женщину, которая весьма легкомысленно распоряжалась этим самым органом.
Парень вздохнул, посмотрел на меня удручённым взглядом и пошёл дальше.
А толпа, тем временем, буйствовала по полной.
Несколько ловких молодых людей забрались на памятник основателю классической школы политической экономии Адаму Смиту, и каким-то чудом нацепили на него килт. Потом они стали его красить, и через несколько минут один из основоположников экономической теории как науки, почти не отличался от аватара.
В какой-то момент мне показалось, что даже взгляд у памятника изменился.
— Где-то совсем недавно я уже видел этот взгляд. — подумал я, и вспомнил взгляд того молодого парня. У Адама Смита теперь был точно такой же взгляд. И мысли, видимо, те же.
Помимо Смита, подобной участи не избежали и другие памятники города. Некоторые из них толпа просто свалила, подогнав спецтехнику, а памятник Шерлоку Холмсу теперь мог тоже похвастаться клетчатым килтом и синим загаром.
— Простите! — поинтересовался я у одного из демонстрантов. — А что, мистер Холмс тоже был шотландцем?
— А ты не знал? — изумлённо «тыкнул» мне демонстрант, мужчина лет пятидесяти с синим лицом и белыми крестами на обеих щеках. Выглядел он очень экстравагантно. Его голова была увенчала медным конусом от самогонного аппарата, из верхушки которого, как большая кудряшка, свисал медный змеевик.
— Шотландцы, вообще, самая древняя нация на Земле! — продолжал демонстрант. — А собака Баскервилей — это шотландский колли! Учи историю, школота! И вообще, не вздумай больше со мной заговаривать на английском! Говори на гэльском! Это самый древний язык мира! — с превосходством в голосе добавил демонстрант, и стал кидать камни в окна какого-то английского банка.
Следует отметить, что центр города довольно быстро был превращён демонстрантами в руины, уцелевшие здания были покрашены в синий цвет, а на окнах были нарисованы белые кресты.
— Как во время войны! — заметил я уже по-гэльски всё тому же демонстранту, который в поисках очередного камня пытался расковырять мощёную мостовую.
- Это точно! Мы, шотландцы, самые великие воины! Мы развалили и уничтожили Советский Союз, разгромив Сталина в сорок пятом. И теперь весь покорённый русский флот ходит под нашим флагом, только цветом наоборот, синий крест на белом фоне. Учи историю, школота! — с невероятным пафосом повторил демонстрант, сидя на мостовой и ловко орудуя монтировкой.
— Дурь какая-то! — подумал я, но возражать ему не стал даже по-гэльски.
Недалеко от толпы демонстрантов стоял полицейский, и с кислой миной наблюдал за происходящим.
— Прошу прощения, господин полисмен! — обратился я к нему. — Почему вы не арестуете этих людей? Они же вандалы! Они же разрушат весь город и, не дай бог, всю страну!
— Нельзя… — вяло ответил полисмен, медленно жуя жвачку.
— Но почему?! Ведь это же форменное безобразие!
— Безформенное! — сострил полисмен и безразлично посмотрел на меня своими мутными глазами. — Форму они себе ещё успеют пошить… Нельзя и всё.
— Господи, но почему же нельзя?! — возмутился я.
— Молодой человек, это же Европа! Европейские ценности, толерантность и всё такое…
Дослушать его я не успел. Кто-то из толпы кинул в полисмена достаточно крупный камень, но попал не в полисмена, а аккурат мне по голове…
Я зажмурился от боли и… проснулся.
Было шесть утра. Скоро уже вставать на работу.
— Фууух… — шумно выдохнул я, присев на кровати и потирая ушибленную во сне голову. — Приснится же… Морок какой-то! На дворе весна тринадцатого года! Двадцать первый век! Что за бред мне снился? Подобное, в принципе, не может произойти ни в одной стране мира!
Пройдя на кухню, я включил свет, и сел за стол.
— Похоже, вискарь левый… — умозаключил я, рассматривая стоящую на столе початую бутылку. Разлили его где-нибудь на Малой Арнаутской, набодяжили со спиртом какой-нибудь химии, вот меня и перекосило!
Другого объяснения своим абсурдным сновидениям я не нашёл.
***
По дороге на работу я решил:
— Сегодня вечером выпью за ужином простой горилки. Уж после чего, а после неё мне, наверняка, приснится что-нибудь очень хорошее…
Жениться нам легко
А трудно жить вдвоем !
Змеи кусают молча.
А я уже скучаю по снежку
И перечитываю снова строчки,
Где всё о нём и всё ему,
Снег часто дорог прошлогодний,
Не все поймут, но всё же…
Не держат в тесных клетках соколов,
А вдруг, то сокол к клетке привыкает?
Увы, неумолим природы зов
И не считается, что он в вольере полетает…
Где нет свободы, там и счастья не дано.
Гипнотическое состояния транса, опираються на прирднные противоречия процесса!!!
Вот и попробуй отыскать здесь здравое зерно, - вздохнул жук глядя на навозную кучу.
Злопамятность - бич огородников, сапающих хрен - сколько не сапай, а она все есть и есть