АРМАГЕДДОН
Дрожат основы каменных надгробий,
Смех Сатаны зовёт к последней драке.
Исчезли люди: справа воют зомби,
А слева точат зубы вурдалаки.
Мой город охрип от молитв,
Мой город оглох от бомбёжек,
Мой город сегодня безлик. ..
Прошу, защити его, Боже!
Голодный, как брошенный пёс,
И часто дрожит от озноба.
Мой город, уставший от слёз,
Ещё уповает на Бога.
Калека, бессильный на вид,
Но тлеет в нём дух поколений.
Мой город стоит на крови. ..
За то, что не стал на колени. .
Бог едет в маршрутке, больной и угрюмый, потертая куртка и вязаный шарф. в нем сотни сомнений и пять лишних рюмок. на карте - еще десять дней ни гроша. в замерзшее небо врезаются кроны облезлых деревьев, на улицах грязь. в далекой стране цветут анемоны, хорошие люди и честная власть.
Бог шаг ускоряет, идя мимо церкви - опять побирушки, калеки, трэшак. собака голодная, (бросил наверно, ее на помойке какой-то мудак). и что-то глаза раздражающе щиплет, а в глотке тяжелый и вяжущий ком. ''ты мог бы помочь'' - голос совести сипнет. ''дать бедным на хлеб, псу найти новый дом.'' но Бог продолжает шагать без оглядки: ''у всех жизнь тяжелая, это злой рок. мм небо поможет, все будет в порядке. а что я могу? ведь я вовсе не Бог.''
Бог хочет уехать в страну анемонов, он копит усердно и учит язык. под домом его расцветают пионы, но Богу, конечно, нет дела до них. газеты кричат о войне неизбежной, горит революции пламенный стяг. сезоны привычно меняют одежду. Бог думает: ''все что творится - пустяк.'' все больше бездомных, все меньше довольных. все чаще от боли сжимает виски. Бог шепчет устало: ''ну, хватит, довольно. ведь мне все равно никого не спасти.''
Бог вовсе не сволочь, он жаждет покоя, как каждый, живущий в потоке веков. он просто не знает, (и в этом-то горе), что каждый, рожденный на свете - есть Бог.
*
Бог вертит в руке самокрутку сырую, разбитые губы царапает дождь. свистят за поселком снаряды и пули. по телу - знакомая злобная дрожь. страна анемонов и красных деревьев лежит под ногами, разбитая в прах. здесь все одинаковы - немцы, евреи, нет разницы в расах, есть глупость в умах. ползут по костям бестолковые танки. рычит пулемет: ''тра-та-та, тра-та-та''. мир встал на дыбы, повернулся изнанкой, но как же его сердцевина пуста.
Бог курит и плачет, и сам не заметив, что вместо воды из глаз капает кровь. а душный июльский отравленный вечер, хоронит под небом погибших богов.
для гирлянды - плошки клея.
раз - бумаге, дважды - в рот.
приходи же к нам, скорее,
Дед Мороз и Новый год.
вместо писем мы, для Деда
рисовали, кто что смог:
маму, солнце и победу,
танки, елку, сахарок.
палки, черточки, спирали,
в центре - небольшой овал.
все чего-то рисовали.
кто что видел. Кто что знал.
воспитательница Зина:
шепчет «это про кого?»
«тут война, а в середине -
булка. Больше ничего."
Без плесени хлеб, широка кровать
И плоть не забыла прыть-
Но не за что гибнуть и убивать.
А значит, незачем жить.
Не ведают люди большой беды,
И в мире всевластен свет
Но тех, кто достоин моей вражды,
Под небом знакомым нет.
Империи воля нас в бой вела,
Нас верность и честь вели,
А братьев вставали на нас тела,
Из мертвой родной земли.
Но в сечу врезаясь, не знали мы Вопроса - «зачем живу?»
Мертвящая сила проклятий тьмы
Держала нас на плаву.
Как прежде, дорога бежит у ног,
И руки, как встарь, мощны
Но мне ль родовой обнажать клинок
Во имя тугой мошны?
И топчет скакун позабытый след,
Живые густы луга…
Но жду, что отыщет разящий свет
Слепящую тьму врага.
Годы в памяти воскресли,
Детство школа и война,
Девочка в глубоком кресле,
у раскрытого окна,
Маскировка, голод, лето,
Я восторженно стою,
Про транзитные билеты,
и про сердце говорю,
Три минуты остаётся,
остальные на войне,
а она в окно смеётся,
и рукою машет мне.
Мой дом уцелел под бомбежкой
Я мою родные углы
И только в разбитых окошках
Остатки недавней войны.
Мой дом устоял - сохранили
Иконы святые его
Ночные от сердца молитвы
Надежда вернуться в него.
Здесь каждая черточка - эра
Семьи что когда-то жила
Тут девочка бегала смело
Собака углы подрала.
Тут ссорились и мирились
А в праздники были друзья…
В той жизни хорошей и мирной
Пока не настала война.
Я мою родные пороги
Слезами - не просто водой
Мечтаю, что в дом мой вернется
Убитый войною покой.
Друзей проверяют годами, а моих друзей проверила война…
Могила Неизвестного солдата!
О, сколько их от Волги до Карпат!
В дыму сражений вырытых когда-то
Саперными лопатами солдат.
Зеленый горький холмик у дороги,
В котором навсегда погребены
Мечты, надежды, думы и тревоги
Безвестного защитника страны.
Кто был в боях и знает край передний,
Кто на войне товарища терял,
Тот боль и ярость полностью познал,
Когда копал «окоп» ему последний.
За маршем - марш, за боем - новый бой!
Когда же было строить обелиски?!
Доска да карандашные огрызки,
Ведь вот и все, что было под рукой!
Последний «послужной листок» солдата:
«Иван Фомин», и больше ничего.
А чуть пониже две коротких даты
Рождения и гибели его.
Но две недели ливневых дождей,
И остается только темно-серый
Кусок промокшей, вздувшейся фанеры,
И никакой фамилии на ней.
За сотни верст сражаются ребята.
А здесь, от речки в двадцати шагах,
Зеленый холмик в полевых цветах -
Могила Неизвестного солдата…
Легко быть пацифистом, когда нет войны, но сможешь ли ты не очернить свои руки, когда захотят убить того, кто тебе дорог?
Желая зла, добрее сам не станешь
Желать войны - сам в мире не умрешь…
Покуда бед желать не перестанешь
В своём ты «мире» МИР не обретёшь…
Импотенция - это когда женщина ездит на войну спасать детей, а мужчины поливают ее за это дерьмом.
«Займитесь боксом лучше, чтоб без спешки
решить, чей победителя престол!» -
с доски кричат неслышимые пешки
гроссмейстерам, усевшимся за стол.
Слепой старик, уже под 90, жена его, ей 85.
С надеждой каждый день глядят в окошко,
И тихо молят: перестаньте в нас стрелять.
И кушать нет, ведь пенсию не платят,
а помощи им неоткуда ждать…
Они за мир у бога тихо молят
и просят: Люди! Перестаньте воевать…
Излюбленное дело разумных - взаимное истребление.