«Русский снайпер - это что-то ужасное. От него не скроешься нигде! В траншеях нельзя поднять голову. Малейшая неосторожность - и сразу получишь пулю между глаз…»
«Снайперы часто часами лежат на одном месте в засаде и берут на мушку всякого, кто покажется. Только в темноте можно чувствовать себя в безопасности», - так писали своим родным в Германию немецкие солдаты.
И это оказалось чистой правдой. Итоги Великой Отечественной войны показали, что самыми подготовленными и результативными на всех фронтах оказались снайперы Красной Армии. Что было закономерным, поскольку Советский Союз, как никакая другая страна в мире (вероятно, в предчувствии грядущей войны) обучение подрастающего поколения стрелковому делу поставила буквально на поток. Свидетельством тому было, например, широчайшее движение, проводимое в качестве предпризывной подготовки под названием «Ворошиловский стрелок».
И когда грянула Великая Отечественная война, первые же ее дни показали, что наши снайперы - лучше немецких, результативнее. А лучшими среди советских стрелков по праву считались сибиряки, среди которых было много охотников.
Одним из таких мастеров своего дела оказался уроженец Красноярского края Михаил Сурков. Он родился в 1921 году в посёлке Большая Салырь нынешнего Ачинского района, рос и воспитывался в семье потомственных охотников. В Красной армии - с 1941 года. Служил в 1-м батальоне 39-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии, которая до 1 августа 1942 года входила в состав 12-й армии Южного фронта.
Его умение передвигаться бесшумно, стрелять белке в глаз, чтобы не попортить шкурку - все эти качества как нельзя лучше подходили для воинской специальности «снайпер». Им Михаил и стал. Так, как он «промышлял» врага, удавалось мало кому. И к началу 1942 года на счету Суркова было уже более 220 убитых гитлеровских солдат и офицеров.
Порой этот отважный воин-сибиряк совершал немыслимые вещи. Так, он остановил продвижение двух немецких танков, убив механиков-водителей прицельными выстрелами в глаз через смотровые люки. Он с группой снайперов заставил залечь целый наступающий вражеский полк! И, наконец, Михаил Сурков, участвуя в атаке своего подразделения, одним из первых ворвался в немецкий окоп и кинжалом (!) уничтожил троих противников.
Когда счет убитых им врагов достиг в 1944 году 700, на очередную охоту со снайпером отправилась специальная бригада фронтовых кинооператоров. И Михаил Сурков довел число уничтоженных им врагов «на камеру» до 702. Это практически два батальона! После чего командование перевело отважного сибиряка на должность снайпера-инструктора, и он стал делиться своим боевым опытом с молодыми стрелками (нередко, опять же, с выходом на передовую.
Михаилу Ильичу Суркову удалось дожить до счастливого дня Победы. Правда, мирной жизни отмерено ему было совсем немного - умер бывший воин в 1953 году у себя на родине, в Красноярском крае, прожив всего 32 года. Он ведь был неоднократно ранен, контужен, а кто подсчитал причиненный его организму вред от перенесенных стрессов?
Михаил Сурков, со своими официально зарегистрированными 702 убитыми врагами (а неофициально ему приписывают даже свыше 1000!) на сегодняшний день считается самым результативным снайпером СССР, а возможно, и в мире. По крайней мере, результаты лучших вражеских снайперов таковы: немец Маттиас Хетценауэр - 345 подтверждённых убитых, Йозеф Аллербергер - 257, у воевавшего за немцев литовца Бруно Суткуса - 209 убитых. Прославился также и финн Симо Хяюхя, которому приписывают 504 убитых красноармейца, но из которых лишь 219 удалось подтвердить документально.
Ну и, к теме разговора, еще несколько показателей, теперь уже других наших прославленных стрелков-снайперов:
Василий Шалвович Квачантирадзе -534 убитых врага;
Ахат Абдулхакович Ахметьянов -
Иван Михайлович Сидоренко - 500 чел., 1 танк, 3 тягача;
Николай Яковлевич Ильич -
Иван Николаевич Кульбертинов -
Владимир Николаевич Пчелинцев - 456 (в т.ч. 14 снайперов);
Николай Евдокимович Казюк -
Петр Алексеевич Гончаров - 441 застреленных им неприятельских солдат и офицеров.
И, конечно же, как тут не упомянуть о наших замечательных, героических снайперах-женщинах
Только на счету Людмилы Михайловны Павличенко - 309 застреленных врагов; Наталья Венедииктовна Ковшова уничтожила 200 вражеских солдат и офицеров, Алия Нурмухамбетовна Молдагулова до своей гибели успела застрелить свыше 70 немцев.
Все они, разумеется, были удостоены за свои подвиги и достижения боевых наград, как при жизни, так и, к сожалению, посмертно. Только Героями Советского Союза за годы войны стали 87 снайперов, а 39 - полными кавалерами ордена Славы.
Немало наград и у снайпера Михаила Суркова. Но, как выяснилось впоследствии, не всегда командование обходилось справедливо с одним из лучших своих воинов. Так, было затеряно представление к награждению Суркова медалью «За отвагу» за первые 100 убитых фашистов. Эту особо почитаемую среди солдат медаль он все же получил, когда счет убитых им врагов достиг 220 человек. Но вместо ордена Красной Звезды, к которой его представил командир полка.
В следующий раз командование представило Михаила Суркова к ордену «Боевого Красного Знамени», но вместо него он получил, выходит, уже второй орден Красной Звезды.
Конечно, внешне старшина Михаил Сурков по поводу этой чехарды с представлениями и награждением своего недовольства не проявлял.
Главное, считал он, бить врага, и как можно больше. А награды - дело десятое. И даже когда вместо заслуженной Золотой Звезды Героя Советского Союза самый результативный снайпер советских войск получил орден Ленина, он не сетовал, а продолжал исправно нести свою опасную службу. Ведь за ним, как за отличным снайпером, доставлявшим немало хлопот вражеской стороне, с той самой стороны тоже охотились. Но, к счастью, безрезультатно.
Как отмечали боевые товарищи Суркова, «он мог часами лежать в лютый мороз в глубоком снегу, поджидая зазевавшегося фрица, или так замаскироваться в кроне дерева, что его невозможно было заметить. А ещё он каким-то особым чутьём улавливал малейшее движение врага, посылая в ответ меткую пулю».
Как тут не произнести сакраментальное: если бы все воевали так, как сибиряк Сурков, победы над фашистской Германией наверняка удалось бы добиться куда раньше. А впрочем, так оно и есть - вклад снайпера в Великую Отечественную войну, в виде 702 уничтоженных им противников, хоть ненамного, да приблизил ее, желанную Победу…
Кто с мечом к нам придёт - тот Конкретно отстал в гонке вооружений…
Накануне 66-й годовщины Великой Победы считаю нужным сказать, что грязная ложь, которую льют на неё зарубежные фашисты и отечественные власовцы, никогда не уничтожит память нашего народа.
У меня в руках - красноармейская книжка моего отца. При обмене воинских документов он попросил оставить ее на память. Это, конечно, вторая книжка, выданная в 1945 году, но туда перешла запись из первой: «Галунов Иван Кузьмич 1921 года рождения, призван 15 сентября 1942 г. Рыбинским ГВК».
Я записал его рассказ о том, как это было.
14 сентября 1942 года. Дмитрлаг в г. Рыбинске. Заключенные строят водохранилище. Утром, как обычно, - развоз на работы. Зашагали бригады в промзону. Собаки лают, натягивают поводки. Конвой читает свою «молитву»: «шаг вправо, шаг влево - попытка к бегству, конвой стреляет без предупреждения».
Пришли на свой объект. Приступили к работе. Работали не более часа. Но прибежал посыльный - срочно возвращаться в лагерь. Зачем? Мы ведь только что из лагеря? Что за два часа могло там произойти из ряда вон выходящее?
Во время войны даже начальник лагеря не мог остановить работу. Он мог в случае какого-либо ЧП (например, побега) поднять весь лагерь и держать на морозе или под проливным дождем. Но днем работы никогда не прекращались. В войну отменили выходные дни. Работали 7 дней в неделю. Исключение составляли заключенные-евреи. Они не работали по субботам. До войны у них было 2 выходных дня. А в войну только один - суббота. Кричим конвою: «Что случилось? Зачем в лагерь? "
Конвой не знает, сами нервничают, торопят. Собаки не лают, скулят. Это вечером они обычно рвались с поводков, подгоняли нас, потому что привыкли вовремя возвращаться к своей миске. Идём в строю, переговариваемся, конвой не пресекает. Они, видно, сами напуганы.
Что же ожидает в лагере? Только нашу бригаду возвращают, или других тоже? Подходим к лагерю. И видим, как в гору, где на территории бывшего монастыря располагался лагерь, со всех сторон тянутся колонны «зэков». Всех сняли с работы?! Что случилось? Немцы Москву взяли? Умер Сталин?
Пришли в лагерь, построились на лагерном плацу. Такого построения никогда не было. Обычно так называемые «придурки», то есть те, кто не работал на общих работах (кухня и др.), в строй не становились. А сейчас все стоят. Даже евреи встали отдельным строем.
И не было никогда такого, чтобы одновременно перед строем было все лагерное начальство. Начальник лагеря вообще перед нами появлялся редко. Если только не выполнялся план строительства, то выкрикивал перед строем угрозы, типа: «Я вас на Колыму отправлю! Там вас расстреляют». Перед войной на Колыме расстреливали без суда. Мы об этом знали. Правда, тех организаторов расстрелов тоже расстреляли, и об этом мы тоже узнали. Лагерная почта всегда работала лучше государственной…
Дальше смотрим.
Начальник со всей своей свитой отошёл достаточно далеко. Перед строем осталось пять офицеров. Офицеры не лагерные, незнакомые. Своих всех мы знаем в лицо. Знаки отличия другие. Но главное - у них на ремнях пистолетные кобуры, и видно, что не пустые. А лагерные офицеры оружия не носили - по крайней мере, в открытую. Гости разошлись вдоль строя.
И Я услышал слова, которые помню до сих пор. Когда они говорили, выделяли каждое слово.
- Мы - офицеры Рыбинского городского военкомата. Ваши братья на фронте истекают кровью. Они ждут вашей помощи. Кто хочет воевать за Родину? Выйти из строя! Добровольцы! Шаг вперёд!
Стали выходить по одному. Меня как кипятком ошпарило. Четверо моих братьев там, а я, самый младший, - здесь?! И тоже вышел. Сзади кричат: «Куда вы, дураки?! Здесь пайку дают, а там пулю получите! «В то время в лагере было немало таких «зэков», кто не скрывал, что в заключении они спасались от фронта.
Нас построили в отдельную колонну. Открылись центральные ворота лагеря (монастыря). За весь срок я ни разу не видел эти ворота открытыми. В монастыре были другие входы. А тут центральные ворота - широкие, красивые - распахнулись перед нами.
- За ворота, шагом марш!
Никто не сдвинулся с места.
- Что, команду не слышали? Команда была: «Шагом марш!»
Тут все закричали: «Нам в бараки надо! "
- Зачем?
- Вещи забрать.
- Вам ничего не нужно. Все необходимое вам выдадут в Армии. Слушай мою команду! Смирно! Шагом марш!
И зашагали мы вперёд. Куда? Не знаем. Сколько нас было? По моей оценке, 220−230 человек. Больше 250 человек не было. Но и меньше 200 не было. Получается больше половины батальона. А если по-фронтовому, то батальон. На передовой полных батальонов никогда не было.
Один офицер идёт впереди, ведёт строй. Четверо идут вдоль строя, с одной стороны. Пистолеты в кобурах, собак нет. Это же не конвой. Что тогда в наших душах творилось, тебе, сынок, не понять. Что, мы на свободе? Кто разрешил? И офицеры, видимо, были в большом напряжении, не знали, как мы себя поведем. Разбежимся? Их разоружим?
Один офицер достал пачку папирос и закурил. Ты видел когда-нибудь такое, чтобы в строю курили? И я не видел. Ни в лагере, ни в армии.
Конечно, сразу голос из строя: «Гражданин начальник, угостите папироской! "
Отвечает: «Я не гражданин начальник, а товарищ капитан. Вы не в лагере. Привыкайте к армии, как положено обращаться к старшему по званию. Вообще-то курить в строю не положено. Но я первый нарушил. И вам на первый раз прощаю». Скомандовал: «Папиросы в строй! «Все офицеры передали свои пачки в строй. Идем, курим, передаем друг другу. Я не курю. Мне дают, я дальше передаю. Вот это жизнь!!!
Шли часа полтора, километров семь-восемь. Пришли. Железнодорожная ветка. Стоят бараки - такие же, как в лагере. Только нет вышек и колючей проволоки. Бараки недавно построенные, пахнут свежей древесиной. Дымят полевые кухни. Обед. Обедать нам рано, но мы всегда голодные. Хлеба выдали такую же пайку, как в лагере. И хлеб такой же плохой. В войну нигде хорошего хлеба не было. На фронте доводилось обедать с офицерами. И у них хлеб был ненамного лучше. Хороший хлеб можно было только где-то достать - купить. А вот каша!!! На настоящем масле. В лагере масла в каше не бывало. Продукты разворовывались. И лагерное начальство тогда этими продуктами не брезговало. А здесь каша настоящая. И накладывали миску до краев. За добавкой можно было подходить сколько угодно, и каждый раз - миска до краев. Мне до сих пор кажется, что вкуснее этой каши я ничего не ел. Настолько врезалось в память.
Вместе с хлебом выдали пайку махорки. Сразу вопрос:
- Товарищ капитан, пока шли, папиросы курили, а теперь махорку выдаете?
- Папиросы будете курить в Берлине. Курить в строго отведенных местах. Располагайтесь в казармах.
(Ого, это не бараки уже, а казармы!) Зашли. Такие же двухъярусные нары, такие же постели без белья, как в лагере. Но постели чистые и набиты сухой соломой. В лагере всегда набивали гнилой, и постели вшами просто кишели. Какой бы усталый ни пришел с работы, пока не убьешь определенное количество этих тварей - не уснешь. Кто-то упал на постель со словами: «Ребята, посплю ночь на сухой соломе - и умирать не страшно! "
Расположились. Через короткое время команда: «Выходи строиться! «. Построили в шеренги. Перед строем человек, одетый в полувоенную одежду. Но явно не военный. Нет знаков отличия. Без оружия. Пожилой, в очках. Представляется:
«Я - прокурор города Рыбинска. Я уполномочен вам заявить…» Для меня слово «уполномочен» было новым словом. Я прокрутил в голове: значит, он не сам это решил, а ему кто-то дал «мочь».
- Я уполномочен вам заявить: как только вы вышли за пределы лагеря, вы являетесь несудимыми. Судимость с вас снимается, документы о судимости уничтожаются. Вы нигде, никогда не должны говорить о том, что были судимы. Потом он долго говорил, какие мы герои, какие патриоты, и несколько раз предупреждал, чтобы нигде не говорить о своей судимости: «Запомните: вы - не-су-ди-мы! «В конце своей речи прокурор сказал: «Я вместе с вами буду находиться здесь, в том помещении (показал рукой). Спать не буду. Любой из вас в любое время может придти ко мне и сделать заявление, если против вас или ваших родных совершены незаконные действия. Я гарантирую: прокуратура разберется по каждому факту».
Я, конечно, к нему не ходил. Хоть я и не совершал никакого преступления, но сам себя оговорил, чтобы спасти товарища. Мне жаловаться не на что. А парень, который расположился рядом со мной, ходил. По лагерю я этого парня не знал. Познакомился здесь. Я его не спрашивал ничего. По лагерным законам лишние вопросы задавать не принято. Он сам сказал, что брат у него несправедливо сидит.
- Ну, и что прокурор?
- Я написал заявление, прокурор убрал в папку. Сказал, что если всё так, как я говорю, брата освободят.
Уснуть не могли долго. Что дальше будет? Где воевать? Какое оружие дадут? Из оружия-то вблизи мы видели только винтовки «вохры».
Подъём, завтрак той же кашей. Баня. Ну, какая баня? Барак, земляной пол, на которых котлы, вода кипит. Ребята быстро сообразили, нагрели камни, нагнали пару. Мыло выдали как в лагере, на один сустав пальца. Но воды горячей - сколько хочешь. В лагере давали только одну шайку. Шайка большая, деревянная, ведра на 2−3. Заменить воду было нельзя. Моешься постоянно в одной воде. К концу помывки она холодная. Выйдешь из бани и дрожишь от холода. А здесь - лей, сколько хочешь. И время не ограничивали. Команды на выход никто не давал. Последних сами выгоняли - надоело ждать. Вышли из бани - нашей одежды нет. Лежат тюки военной формы. Форма б/у, но чистая и штопка сделана явно женскими руками. Выбирай, что подходит. В лагере бросят на два размера больше или меньше - ходи, ищи обмен. А здесь никто не торопил: выбирай, примеряй. Нашлись щёголи, никак выбрать не могут - зеркала-то нет. Крутится: посмотрите, как у меня там. Смеемся: «Ты что, на свадьбу собрался? Здесь невест нет, одни женихи».
Далее медицинская комиссия. Осмотр всеми врачами. Вес, рост, объем груди, объем легких и так далее. Годен, годен, годен. Четвертых признали негодными.
- Ребята! Нас не берут!
- Как так? Мы же все вместе!
- Не волнуйтесь, они идут в госпиталь. Они догонят вас на фронте. Если после госпиталя будут признаны негодными, будут работать на оборону. В лагерь никого не возвратят.
Выдали красноармейские книжки. Ты когда, сынок, получил военный билет? В день присяги. А мы - в день призыва, потому что из заключенных надо было быстро сделать солдат, выбить лагерь из наших голов.
Красноармейские книжки заполняли с наших слов. Никаких других бумаг я не видел. Вопрос: гражданская специальность? А какая у меня в деревне специальность? Меня судили несовершеннолетним. Я вспомнил, что в колхозе уважаемым человеком был кладовщик. Я и ответил - кладовщик. Тот, кто записывал, видимо, был такой же «образованный», как я. Кладовщик же - это должность, а не специальность. Но так и записали.
Дальше. Принимают нас в комсомол. Если бы меня спросили: «Хочешь быть комсомольцем?» - я бы, скорее всего, в то время ответил: «Нет! "
Но задавали всем другой вопрос: «Будешь воевать?»
- А зачем я здесь?
- Ты настоящий комсомолец. Поздравляем!
Пожали руку, вручили комсомольский билет. Разве вчера утром, когда шел под конвоем, мог я себе представить такое?
Все эти дела заняли целый день. Конечно, обед еще был. К вечеру выдали сухой паек на трое суток. Подошел состав. Вагонов еще было немного. Часть вагонов занята. Оттуда нам кричат, шутят, смеются.
Ребята! Это такие же, как мы, тоже из лагеря. Значит, мы не одни. На душе еще светлее стало.
Загрузились, тронулись. Интересно, куда везут? Кто-то ориентировался. На Москву поехали. Значит, Москву защищать будем. Стали уже засыпать. Голос: «Ребята, на «горьковку» повернули, на восток везут, в Сибирь! "
- Обманули?! Зачем? Мы же добровольцы!
По вагону проходят сопровождающие офицеры. Уже другие, не военкоматские.
- Куда везете? Немцы - в другой стороне.
- Прежде чем с немцами воевать, надо научиться. Успеете, увидите немцев. Спите спокойно.
И пока ехали мы, прицепляли новые вагоны, загружались. Мы уже всё поняли: собирают из лагерей добровольцев.
Ночью слышали, пересчитывают нас.
Здесь все. Говорят, двое сбежали. Ну, всё, думаю, сейчас шмон начнется, как в лагере при побеге. Пусть побегают. Земля круглая. Прибегут туда, откуда убежали.
Прибыли мы в Гороховецкие Лагеря. Сколько вагонов в эшелоне было? Не скажу. Эшелон большой, конца не было видно. И все - «зэки». То есть уже не «зэки». Судимость снята, документы уничтожены. А в карманах гимнастерок у нас красноармейские книжки и комсомольские билеты. Затем курс молодого бойца. Присяга! И у каждого - своя фронтовая судьба. Ты, сынок, начитался, наслушался всякой ерунды о штрафниках, заградотрядах
Мы отрабатывали на соломенных чучелах приемы «бей штыком! «и «бей прикладом! «деревянными винтовками. Это очень надоело. Я что-то выполнил плохо, нехотя. Офицер сделал мне замечание. Я его и послал… Ты должен понять, что я был молодым, и лагерные замашки еще не выветрились. Он меня ударил по щеке. Я его в ответ ударил его по плечу деревянной винтовкой. Деревяшка сломалась. Я бросил на землю обломки и ушел.
Сел в землянке, зажал голову руками. Жду, когда за мной придут. О штрафной, разумеется, и не думал. Присягу я еще не принимал, поэтому военному трибуналу не подлежал.
Возбудят новое дело, получу новый срок. Сидел до вечера - никто не пришел. Пришли ребята с занятий. Говорят: «Не бойся, Ваня, тебе ничего не будет! Мы слышали, как полковник кричал этому офицеру: «Как ты посмел его ударить! Они же из заключения. С ними нужно бережно. Тебе же с ним в бой идти. Он же тебя в первом бою убьёт!»
Утром вышел на занятия, командовал уже другой офицер. Этого больше не встречал…
Я думаю, мало в живых осталось ребят из нашего эшелона. Я выжил совершенно случайно. Мы шли добровольно. И присягу свою все мы выполнили.
Грохочет в Сирии война,
Кромсают страну на части.
Сирийцам не нужна война,
Они мечтают о Счастье!
Хватит разрушать, убивать!
Разве не достаточно боли?
Плачет не одна сирийка мать,
Потерявшая детей от горя.
Десятки тысяч детей сирот
Останутся без родителей!
Не жалеют никого и вот
Убивают мирных жителей.
Мальчик глухонемой лежит,
У школы оторвало ноги.
Девочка от страха дрожит
Её нашли на дороге.
Пропиталась кровью земля,
Убивают невинных детей!
Много горя принесла война,
Хотят мира они скорей.
В безмолвном небе снова одна,
в бешеном танце пляшет луна.
Яркие звёзды гореть перестали,
Мы их так долго искали.
Тех войнов достойных медалей,
Погибших от крови страданий.
Их могилы давно зарыты,
Но подвиги до сих пор не забыты.
Возможно, пуля и не дура,
Но как ей «умной» объяснить,
Что человек живёт так мало,
Что так легко его убить!
«Кому нужна война?» - спрошу у всех.
Ведь это самый страшный тяжкий грех.
Чтоб жизни без разбора всех лишать,
Дома, заводы, школы разрушать!
Спрошу: «Нужна война у матерей?»
«Зачем рожали вы своих детей?»
Ответят: «ЛЮДИ! ХВАТИТ УБИВАТЬ!
Не хотим мы похоронки получать!»
«Рожали мы для радости детей,
Своих любимых дочерей и сыновей».
Мы просим вас: «Не надо нам беды!
Хотим мы мира! Не хотим войны!
Скажите: «Так кому нужна война?
Чтоб в каждый дом нагрянула беда?»
Давайте же планету охранять,
Достаточно бомбить и убивать!
2.10.2016
70 шагов
- Скорее всего, прилетит точно по назначению, - буркнул себе под нос Михаил, наблюдая за тем, как пуля медленно выползает из ствола снайперской винтовки, вращаясь и, как-будто нехотя, подставляя свои блестящие бока яркому весеннему солнцу.
Михаил был ангелом. Не рядовым, а ангелом-хранителем снайпера, который несколькими мгновениями ранее, нажал на спусковой крючок. Чужие смерти конечно же не доставляли Михаилу радости, но на войне нет места сентиментальности, тем более, что каждый точный выстрел его подопечного на некоторое время продлевал и его собственную жизнь.
- Ну да… Вероятнее всего, в голову… - прищурив глаз и прикинув траекторию пули, негромко произнес Михаил, - кому-то сегодня не повезет… Пойти что-ли посмотреть - кто там?
Пуля уже отделилась от ствола и медленно продолжала свой первый и последний полет. Ангел еще раз взглянул на нее и уже собрался сделать шаг вслед за ней, как его внимание привлек крик со стороны будущей жертвы.
- Стойте! Подождите!!!
Из-за угла дома напротив появился молодой парень и, размахивая руками, побежал навстречу Михаилу.
- Пожалуйста, подождите!
Михаил прищурился, пытаясь разглядеть лицо бегущего парня. Нет, он был ему незнаком. Хотя, разве запомнишь всех своих коллег в этой дикой смертельной карусели?.. Война - она ведь и для ангелов война. Разве что, отношение к противнику получше. Делить особо нечего, а умирать никому не хочется.
Через несколько секунд, запыхавшийся молодой ангел уже стоял рядом с Михаилом.
- Дяденька, отведите пулю, пожалуйста! - с мольбой в глазах произнес он.
- Какой я тебе дяденька? - хмыкнул Михаил, - ты, вообще, кто такой?
- Я - ангел того парня, в которого вы выстрелили.
- Я ни в кого не стрелял вообще-то.
- Ну… В смысле… В которого он выстрелил, - поправился молодой ангел и указал на неподвижно лежащего снайпера.
- Так ему и говори. Пусть бежит и останавливает.
- Ну что вы издеваетесь? - захныкал мальчишка, - вы же понимаете, о чем я?
- Зовут-то тебя как?
- Алешка…
- Так вот что, Алешка… Слушай меня внимательно, - Михаил посерьезнел и нахмурил брови, - я понимаю, что ты очень хочешь, чтобы твой человек был жив, и ты вместе с ним, но ты, кажется забыл, где находишься. Сегодня я отведу пулю от твоего бойца, а завтра он всадит очередь в моего. А мне, знаешь ли, жить хочется не меньше, чем тебе. Так что извини, но, как говорится, кто первый встал - того и тапки.
- Но он же… Нам восемнадцать недавно исполнилось. Он же молодой совсем! И я тоже… - опустил глаза Алешка, - дяденька, не убивайте нас, пожалуйста!
Михаил посмотрел на пулю. Она медленно, но уверенно двигалась по своей траектории и отлетела уже метров на пять.
- А ты за кого больше переживаешь? За себя или за него? - хитро прищурившись, спросил он у парня.
- Как же так говорить-то можно? Он умрет и я тоже… Умру, - парень протер пыльным рукавом покрасневшие глаза, - дяденька, пожалуйста… Жить хочется очень… Не убивайте нас!
Михаил отвел от него взгляд и задумался. С одной стороны, конечно же, было жаль этого непутевого пацана, а с другой - за то время, пока он находился здесь, он уже достаточно насмотрелся на смерти людей, которые были друзьями его подопечного. Каждый раз он заглядывал в его глаза и видел, как они холодеют и покрываются коркой льда, которая с каждой новой смертью становится все толще и толще. Сам он был ангелом необщительным и друзей завести так и не смог, но все же понимал чувства своего протеже, когда наблюдал, как очередной его коллега растворяется в лучах солнца. Никто не хочет умирать. Ни ангелы, ни люди.
- Если хочешь, можешь прогуляться со мной. Я хочу посмотреть, куда попадет пуля, - холодно ответил Михаил и шагнул вслед за ней.
- Раз, - отсчитал он первый свой шаг.
Пройдя мимо молодого ангела, он услышал, как тот всхлипнул у него за спиной, но решил не оборачиваться.
- Не ной, парень. Все мы умрем рано или поздно. Вот, например, этот твой солдатик даже и не подозревает, что из-за его халатности погибнет не только он, но и ты. Как думаешь, если бы он об этом знал, он вел бы себя осторожнее и не высовывался бы в полный рост из-за укрытия? - Михаил помолчал, и не дождавшись ответа, продолжил, - я думаю, что вряд ли. А вот твоя работа в том и заключалась, чтобы подсказать ему об этом. Любыми путями. На ухо шепнуть, присниться, кирпич под ногу подложить, чтоб он споткнулся… В общем, сделать все, чтобы ему и в голову не пришло выглядывать из-за того угла, зная, что здесь работает снайпер. Понимаешь?
- А я откуда знаю, что тут можно, а что нельзя? - послышалось из-за спины, - что я ему подскажу, если сам ничего не знаю? Это вы, может быть, со своим человеком всю жизнь по войнам мотаетесь, а мы собирались в институт поступать медицинский. Он врачом хотел быть, людям помогать. Откуда он должен знать, как тут себя правильно вести?
- Шестнадцать, - тихо сказал Михаил и загнул еще один палец, - а я тебе и говорю, что это твоя работа - подсказать, научить, сделать так, чтобы он сумел в трудной ситуации без твоей помощи обойтись.
- Дяденька, ну не убивайте нас! Я обещаю, что научу его всему-всему!
Михаил уловил в голосе ангела небольшие изменения. Посмотрев в сторону жертвы и оценив примерное расстояние до него, он печально покачал головой.
- Двадцать четыре.
- Что вы сказали?
- Я говорю - поздно уже. Раньше надо было это все делать. Видишь, пуля уже летит? Куда мне ее деть? В карман что ли положить?.. Двадцать девять.
- Ну вы же все можете, я знаю!
- С чего это ты взял? Пуля - она ж почти как воробей. Или как там? Вылетит - ну ты понял…
Михаил посмотрел на нее. Она продолжала вращаться, медленно и неумолимо забирая последние метры жизни человека и его ангела. Большая часть пути уже осталась позади.
- Сорок один… Ты, Алешка, не бойся. Тебе больно не будет. Да и ему, видимо, тоже. Я уже отсюда вижу, что она прям между глаз влетит.
- Дядь, - раздался из-за спины еще один всхлип, но уже совсем не такой, как раньше, - ну что мне сделать, чтобы вы нас не убили, а?
- Ничего уже не сделать, друг мой. Не надо было приезжать сюда. Знал ведь он, куда попадет? Знал. Понимал, что или самому умереть придется, или других убивать? Понимал. Какие еще вопросы? Пятьдесят девять…
- Так ведь не по своей воле он сюда…
- Ой, - Михаил махнул рукой, - все они тут не по своей воле. Кого не спроси - все не по своей. Прям страдальцы одни. И вообще, меня это в последнюю очередь волнует. Подставился твой герой - это его проблемы. И твои. Шестьдесят три…
- Что-то мне так тяжело идти… Дядь! Прям ноги не несут. Это я уже умираю? - послышалось сзади.
До подопечного Алешки оставалось несколько шагов. Михаил взглянул в лицо этого молодого парня. Обычная внешность неопытного солдата, попавшего в передрягу - зрачки по пять копеек, испуганный и растерянный взгляд, слегка приоткрытый рот, раздувшиеся ноздри, бледная кожа.
Обойдя летящую пулю, Михаил вплотную подошел к бойцу.
- Семьдесят. Семьдесят шагов.
- Что это значит? - раздался из-за спины хриплый и скрипучий голос.
- Жалко мне тебя, Алешка. У моего человека сын на тебя больно похож. Хороший такой парень, веселый… - не оборачиваясь, ответил Михаил, - и возраст такой же. Сколько, говоришь, тебе лет?
- Восемнадцать, - послышался почти не узнаваемый голос ангела.
- Ошибаешься, друг мой, - Михаил медленно обернулся.
На месте молодого парня Алешки стоял глубокий седой старик. Держась за бок, он пытался отдышаться. Видно было, что каждый шаг ему давался с трудом.
- Прибавляй к своим восемнадцати еще семьдесят. Вот тогда точно не ошибешься.
- Это почему? Как? - Алешка провел дряблой ладонью по своему морщинистому лицу и с ужасом посмотрел на Михаила.
- А вот так. Семьдесят шагов - семьдесят лет. Честно говоря, я очень переживал, что будет больше сотни.
- Но почему так?..
- А потому что мы в ответе за своих людей. И раз уж ты не хочешь, чтобы он погиб, то придется ответить за него своей шкурой. Теперь тебе придется очень постараться, чтобы везде за ним успеть. Если конечно, хочешь подольше прожить. Старость - она же, как известно, не очень-то и радость.
Михаил протянул руку и аккуратно, двумя пальцами, схватил пулю, которая уже смотрела своим острием прямо в лоб солдата.
- Держи, - протянул он ее Алешке, - я думаю, ты поймешь, как лучше ею распорядиться.
Постаревший ангел взял ее в руку и на несколько секунд задумался. Михаил с легкой усмешкой наблюдал за тем, что предпримет опекун молодого бойца.
- Спасибо вам, кажется, я знаю, что нужно сделать, - наконец сказал ангел, посмотрел на Михаила и, размахнувшись, бросил пулю прямо в солдата.
Звуки мгновенно заполнили тишину вокруг. Пуля, мерзко взвизгнув, ткнулась в плечо бойца, развернув его и бросив на землю.
- Ну, хирургом вряд ли станет, а, к примеру, окулистом - вполне может быть, - улыбнулся Михаил и, похлопав седого ангела по плечу, серьезно посмотрел ему в глаза, - не возвращайтесь больше сюда. Вас здесь больше никто не пожалеет. Да и мой снайпер стреляет обычно с гораздо большего расстояния…
Уходят, к сожаленью, ветераны -
Для них уже закончилась война.
И не горят на памятниках их награды -
Ни звёзды, ни медаль, ни ордена.
Стирает время в памяти их лица,
Фамилии исчезнут - давний срок.
И лишь свеча не позабудет помолиться
За тех, кто нам Отчизну уберёг.
Я этого никогда не видел, но мне об этом рассказывали… Над океаном вдруг растет большой «гриб», верхушка которого почти касается туч. Это значит, что далеко за горизонтом торпедирован транспорт. груженный взрывчаткой. Его разнесло буквально в атомы, но сила взрыва и гром его неслышно растворились под куполом неба. Проходит минута, вторая… вода вдруг на много миль покрывается неприятной рябью, и слышится тихий шелест, будто ты попал в парк, где опадают осенние листья. В этом шелесте невольно чудится шепот - ощущение такое, будто погибшие за горизонтом торопятся что-то договорить живым - свое последнее, очень важное. Так гибнут люди, везущие взрывчатку. И дьявол побери эту взрывчатку! - ведь даже взрыва не слыхать - только тихий шелест, только нежный шепот, только рябь на воде, тревожная и пугающая…
Любовь на войне… какая она на самом деле? Страсть граничащая с безумством. Между жизнью и смертью… что это? Адреналин будоражащий сознание или поиск своего причала? Неисповедимы пути Господни… стать ли мне тихой гаванью знать не дано… дано лишь гореть в порочном огне его сладострастия, сжигая раненную душу, чтоб на рассвете вновь возродится из пепла…
Гостями быть у жизни суждено,
но стать хозяином хотим мы непрестанно,
не от того ль война и люди словно раны,
а что-то важное утеряно давно?
на войне и враг чертом покажется, если душа в пятки ушла…
Реквием по нам
Многозначительно молчим…
под ругань закипевшей турки.
Искрят упреками в ночи
инопланетные окурки.
И мы с тобой! Как и они -
сорвемся поздно или рано,
последней каплей нелюбви
из незавернутого крана.
В обстрел.
Отрывисто и зло.
По неподнявшимся мишеням.
Плевком трассирующих слов -
в ответ на каждое движенье.
Роман дописанный навзрыд.
Наш странный быт, как поле брани -
изрыт воронками обид,
усыпан трупами желаний.
Когда закончится война,
мы, разбежавшись по кюветам,
исполним реквием по нам
несостоявшимся дуэтом.
Сняли порнофильм по роману «Война и мир».
Особенно поражают батальные сцены!