Давным-давно жил царь. И был он таким злым, что все называли его Злющим. Народ молил Бога, чтобы этот царь умер, а на его место пришёл бы другой, подобрее.
Однажды царь приказал всем прийти во дворец. Люди дрожали от страха, не зная, что ещё он придумал. Когда все собрались, царь встал и сказал:
- Я знаю, что причинил вам много зла, мои подданные, и поэтому вы меня не любите. Но обещаю вам отныне стать добрым. Хочу жить с моим народом в мире и согласии!
И стал он добрым, как и обещал. Послал в каждый город, в каждую деревню новых наместников, которые пеклись о нуждах народа. Велел починить дороги, навести мосты, уменьшил подати, а разбирая тяжбу, выслушивал обе стороны, не отдавая предпочтение богатому или сильному, как делал раньше.
Все стали любить царя и восхищаться им. Наконец один из царедворцев набрался смелости и спросил:
- Дорогой царь, скажи нам, пожалуйста, почему раньше ты был таким злым, а теперь стал таким добрым? Что заставило тебя так резко перемениться?
И царь сказал:
- Вопрос твой - разумный, и я на него отвечу. Шёл я однажды по лесу и увидел, как пёс за лисицей гонится. Поймал он свою жертву, впился ей в ногу и рвал зубами до тех пор, пока не отгрыз. Лиса выла от боли. Так она и осталась хромой до конца своей недолгой жизни. А пёс вернулся к себе в деревню. По дороге проезжал всадник. Увидев свирепого пса, перепачканного кровью, он швырнул в него камень и перебил ему спину. Пополз пёс на обочину, а всадник во весь опор помчался дальше, безжалостно пришпоривая коня и нисколько не считаясь с тем, что дорога неровная и каменистая. Вдруг конь оступился и, падая, сбросил с себя седока. Тот отлетел в сторону и сломал ногу. И вот, увидев всё это, сказал я себе: «Бог каждому воздаёт по заслугам. На добро отвечает добром, на зло - злом».
- Я так несчастен… Наверное, я - плохой человек, - жаловался ученик учителю.
- Ты - не плохой человек, но тебе нужно измениться.
- Как же так? Если я - не плохой, то зачем мне меняться?
- Давай-ка лучше я тебе покажу, - посоветовал учитель.
Он дал ученику свирель с просьбой сыграть любую мелодию. Ученик играть на свирели не умел, но поднес инструмент к губам, стал в него дуть и попеременно закрывать отверстия. Ничего, кроме свистящих и хрипящих звуков, из свирели не выходило.
- Видишь, что получается, - сказал Учитель. - А если ты выучишься на ней играть, музыка станет совсем иной. Что же изменится? Играть будешь тот же ты, и свирель будет той же, и руки, и воздух, но… Это будет совершенно другая музыка, которая будет успокаивать, лечить и возносить душу.
Мораль: в тебе есть всё, что необходимо. Оно может казаться плохим, но лишь потому, что ты ещё не умеешь извлекать из него гармонию. Когда ты научишься гармонично управлять мыслями и волей, тогда в руках твоей души эти инструменты станут послушными. Тогда ты поймешь, что недостатки - не что иное, как твои самые яркие добродетели, которыми ты пока не научился пользоваться.
В больнице в одной палате лежали два тяжело больных человека. Один лежал у окна, а кровать другого располагалась у двери.
- Что там видно в окне? - как-то спросил тот, что лежал у двери.
- О! - оживился первый. - Я вижу небо, облака, напоминающие зверюшек, озеро и лес вдалеке.
Каждый день лежащий у окна рассказывал своему соседу о том, что происходит за окном. Он видел лодку, рыбаков с огромным уловом, детей, играющих на берегу, юных любовников, держащихся за руки и не сводящих друг с друга сияющих глаз.
В то время как он наблюдал все эти удивительные события за окном, его соседа мучила глухая злоба. «Это несправедливо, - думал он. - За какие такие заслуги его уложили у окна, а не меня, и я могу лицезреть только дверь с облупившейся краской, в то время как он любуется видом из окна?»
Однажды, лежащий у окна сильно закашлялся и стал задыхаться. Он пытался дотянуться до кнопки вызова медсестры, но у него не было сил, потому что он содрогался от кашля. Сосед наблюдал за происходящим. Ему ничего не стоило нажать на свою кнопку, но он этого не сделал.
Через некоторое время первый затих и вытянулся на своей постели.
Когда его унесли, сосед попросил медсестру, чтобы его переложили к окну. Медсестра выполнила просьбу больного, перестелила его постель, помогла ему перелечь на противоположную кровать и, убедившись, что больному удобно, направилась к двери. Вдруг её остановил удивлённый возглас больного:
- Как же так! Это окно выходит на глухую серую стену! Но тот, кто умер, рассказывал мне, что видел лес, озеро, облака, людей… Как же он мог всё это видеть из этого окна?
Медсестра печально улыбнулась:
- Он вообще не мог ничего видеть; он был слепым.
На кладбище старом заросшем,
где вечное горе лежит.
В пальтишке оборванном старом,
маленький мальчик стоит.
Он каждое утро с цветами,
пораньше, сюда приходил.
К мертвой, но все-таки, маме
цветочки он ей приносил.
Сядет на землю и скажет:
«Цветочки я сам тебе рвал».
И все по порядку расскажет,
что видел, где был, что узнал.
На следущий день тихо скажет:
«МАМА, ведь скоро зима».
И босые ножки покажет,
как-будто поможет она.
Однажды под вечер
в слезах весь мальчишка сюда
прибежал: «Кто жизнь мне мою
покалечил, я зла никому не желал.
Верните мне маму, верните. Так в чем же я виноват, меня лучше
счастья лишите, а маму отдайте
назад. Хочу материнскую ласку,
хочу я домашний уют, хотел бы услышать я сказку где мертвые
мамы встают»
В дверь позвонили. Марина, вытирая руки о фартук, поспешила в прихожую. Распахнув дверь, впустила в квартиру брата и его жену.
- Поздравляем! - радостно произнес Михаил, вручая Марине букет цветов. - О, как у тебя вкусно пахнет! Я голодный, как волк!
Ангелина недовольно покосилась на мужа. Она сама готовила редко, поэтому слова мужа, обращенные с сестре, были ей неприятны.
- Нуу… в общем, мы не знали, что тебе подарить… поэтому вот! - Ангелина достала подарок из сумки и протянула Марине. - Шуточный подарок.
Марина собралась было убрать подарок на полку, но Ангелина ее остановила:
- Давай, развяжи… посмотри!
Марина развязала тесемки, раскрыла коробку и… улыбка медленно начала сползать с ее лица. В коробке лежала дешевая медалька (цена ей была медный грош) с надписью «Лучшей маме»…Замечательный подарок на день рождения. Неужели на тридцатилетие она не заслужила лучшего подарка?
С трудом вернув улыбку на место, Марина выдавила из себя:
- Спасибо! Может зайдете?
- Нет, мы пойдем… нам еще сына от бабушки забирать, - сказала Ангелина и, схватив мужа за рукав (тот немного замешкался, уж очень ему хотелось отведать пиццы, приготовленной сестрой), стрелой вылетела из квартиры.
Марине было обидно до слез. Она всегда старалась делать хорошие подарки родственникам. Еще в детстве мама ее научила, что дарить надо то, что хотела бы иметь сама. А тут… Естественно, букет и «подарок» тут же отправились туда, где им и было место… в мусорное ведро. Цветы Марина не то чтобы не любила, просто предпочитала получать их в довесок к подарку, а не в место него, а раз подарка как такового не была, то и букет ей был не нужен.
- Ничего, когда-нибудь и тебе будет тридцать, - подумала Марина, с ненавистью вспоминая лицо невестки. - Месть - это блюдо, которое подают холодным… А я терпеливая. Я умею ждать.
Улыбнувшись, Марина вернулась на кухню - пора было доставать пиццу из духовки…
Снег. Блажь
Зимой сидел во дворе на скамейке с одной сокурсницей. Мы целовались, я обнимал ее сквозь шубку. Потом она сказала:
- Давай поедем ко мне.
- Давай, - радостно сказал я, обняв ее теснее.
- То есть не совсем ко мне, - сказала она, - а к моей тете. Вернее, двоюродной бабушке. Она живет одна. Ей почти девяносто лет. Она совсем почти глухая. Мы приедем, и она скоро ляжет спать. а?
- О! - сказал я. - Просто чудо.
- Но только ты скажи мне честно, - сказала она. - Ты на самом деле, действительно хочешь поехать со мной? Или…
- Или что? - спросил я.
- Или это блажь?
- В каком смысле? - спросил я.
- В обыкновенном, - сказала она, высвобождаясь из-под моей руки, лежащей у нее на плече.
И села, сложив руки на коленях. Мы сидели, как это бывает зимой, на спинке заснеженной скамейки.
Я тоже сложил руки на коленях. Мы так просидели минуты три. Или дольше.
- Холодно так сидеть, - сказал я.
- Ты не ответил, - сказала она.
- Честно? - спросил я.
- Да, - сказала она.
- Это просто блажь. К сожалению. Прости.
Она соскочила со скамейки. Я тоже.
- Ничего, - сказала она. - Ничего, пожалуйста. Тогда пошли.
И мы пошли. Она к метро, я - пешком. То есть в разные стороны.
- Ты ни в чем не виноват…- она сидела на краешке дивана. - Но я тоже не виновата. Я не виновата, что у нас никогда нет денег. Что я донашиваю мамино пальто. Что ты не можешь закончить диссертацию.
- Уже совсем скоро закончу, - сказал он.
- Верю, - сказала она. - Ну и что? Сколько тебе прибавят? И прибавят ли вообще?
- Должны, - сказал он.
- Господи боже мой, - она сжала кулаки, - да стань ты хоть трижды профессор! Сколько тебе заплатят? Мы сможем купить машину? Сделать ремонт? Поехать отдыхать, как приличные люди?
- Ну извини, - сказал он, продолжая лежать. - Значит, я неприличный.
- Не огрызайся, - сказала она. - Я все решила. Я устала. Я хорошо к тебе отношусь. Да, вот что… Я тебе не изменяла, я ненавижу эту гадость. Он сделал мне предложение, и я ухожу к нему. Мы даже не целовались! Он сделал мне предложение, и я согласна!
- Какой, однако, кавалер, - сказал он. - Молод, красив, богат?
- Немолод. Обеспечен. Красиво ухаживает. Ты мне когда в последний раз цветочек подарил? - Она нагнулась к нему. - Ты умный. Ты талантливый. Ты когда-нибудь станешь знаменитым и богатым. Лет через двадцать. А я всего лишь красивая. Больше у меня ничего нет. Я хочу жить сейчас.
- Ты что несешь? - поморщился он.
- Я хочу ребенка родить, - прошептала она. Даже двух. Чтоб у них была большая детская. Игрушки, кроватки. Новенькие. Доктор хороший. Хорошая платная школа. Понял? Ты меня понял?
- Счастливо, - сказал он и отвернулся к стенке.
- Учти, - сказала она, вставая с дивана. - Мы остаемся друзьями.
- Ладно, - просипел он, не поворачиваясь.
Стыдные слезы текли по его лицу. Она, слышно было, возилась в коридоре. Что-то доставала из шкафа. Зазвонил телефон. Он схватил трубку.
- Да! - откашлявшись, сказал он.
- Простите, - раздалось в трубке. - Могу я поговорить с мужем Наташи?
- Да, это я, - сказал он.
- Наташа сказала, что уходит от вас? Голубчик, умоляю, удержите ее! Глупейшая история, - говорил невидимый собеседник. - Мне за пятьдесят, я глубоко женатый человек, не такой уж богатый, в сущности. Это было вроде пари, я ляпнул, что любая девчонка убежит ко мне… Да, и вот что. Заверяю вас, между нами ничего не было! Мы даже не целовались!
Она вошла. Он громко повесил трубку, перевернулся на спину.
- Кто звонил?
- Так, - сказал он. - Не туда попали.
Много лет назад они начали встречаться. Она любила его как Бога. посвящала ему стихи, и сердце, и саму себя, мечтала быть всегда вместе. Она жила каждым моментом, проведенным с ним, каждым разговором по межгороду. Казалось, он был с ней каждое мгновение ее жизни. Она верила, что между ними есть некая особенная связь, которую нельзы разорвать, никогда. Все остальное было только фоном для его сияющего образа, который, сказать по правде, она сама и создала в своем воображении. Ему было хорошо с ней. Но… жениться на ней он не собирался: она не вписывалась в картину его многочисленной родни. Однажды он исчез из ее жизни, без комментариев и прощальной записки. Она не верила, что так может случиться, ведь он так искренне говорил, что любит ее и незримая нить между ними все еще позволяла ей чувствовать его эмоции на любом расстоянии. Он еще кое-что говорил, только она это слышала и не слышала. Её родня давила на нее, чтобы она заводила семью. жила как все люди. Однажды она согласилась. Это было нечто вроде жертвоприношения. До последнего момента она ждала, что ее любимый вдруг появится и заберет ее из этого пошлого спектакля. Ждала утром перед свадьбой, ждала, не спеша сесть в разукрашенную машину, ждала в ЗАГСе, ждала на пьяном свадебном застолье, ждала еще 13 лет. Она искала его. Все время думала, как встретит его наконец-то, что скажет. а может. не скажет.
Он все-таки на самом деле любил ее. Только боялся пойти против родственников. Единственный протест, который он смог себе позволить: он женился не на той, кого ему прочили, а на другой, против которой не могли сильно возражать. Та была слабенькой, с больным сердцем, бледным листочком, который того и гляди сорвется с ветки. Он никогда не жалел ее, мстя ей за свою трусость, порой даже бил ее дома и при посторонних. Его жена прожила не долго, скоро ее слезы закончились. А он вскоре женился снова. Родились дети.
По прошествии 13 лет она сожгла его фотографии и письма. Она так решила. Потом, вспоминая его, она уже не чувствовала ничего. Однажды она добралась до одной из социальных сете и наобум напечатала в поисковике его имя, просто так, из любопытства. Он тут же нашелся. Ей было интересно взглянуть на его фотографии. Там был он сам, его дети, его жены там не нашлось, впрочем как и счастья в его глазах. Она не стала писать ему. Он тоже. Только много раз заходит в ее профайл под разными именами. Она знала, что это был он.
Он очень изменился за все то прошедшее время. Уже нет того гордого и веселого полубога, он весь как-то подобрюзг, волосы уже не прикрывали его макушку как прежде, его франтоватость исчезла, тот прежний он и сам исчез. Он это понимал.
Она на удивление изменилась мало, даже похорошела. Ее улыбка стала смелой, а взгляд уверенным. Она второй раз вышла замуж, на этот раз за того, о ком мечтала всю жизнь. И, молясь за мужа и детей, постоянно благодарила бога, что он не позволил ей связать свою судьбу с ее иллюзией любви, а подарил ей истинную любовь, и что она смогла это понять и принять.
Знаешь, я давно хотела поговорить с тобой. Да только времени, вот, всё как-то не было. А, может, и было. Только к разговору я была не готова.
Я всегда представляла, что сяду я напротив тебя, и в глаза тебе смотреть не буду… Я к окошку отвернусь молча. И услышу за спиной щелчок зажигалки, и дымом запахнет сигаретным… Я тоже закурю. Я с шестнадцати лет курю, папа… Ты не знал? Догадывался, наверное. Ты у меня боксёр бывший, у тебя нос столько раз сломан-переломан, что ты и запахи давно различать разучился… А я пользовалась этим. Сколько раз я приходила домой с блестящими глазами, насквозь пропитанная табачным дымом, а ты не замечал… А замечал ли ты меня вообще, пап? Ты всегда мечтал о сыне, я знаю. Вы с мамой даже имя ему уже придумали - Максимка. А родилась я… Первый блин комом, да? Наверное. Поэтому через четыре с половиной года на свет появилась Машка. Ты думаешь, я маленькая тогда была, не помню ничего? Помню, пап. Не всё, конечно, а вот помню что-то. Помню, как плакал ты, положив на рычаги телефона трубку, сразу после звонка в роддом. Плакал, и пил водку. А потом ты молиться начал. По-настоящему. Вот как попы в церкви читают что-то такое, нараспев, так и ты… Я так не умею. Хотя всегда хотела научится. Вернее, хотела, чтобы ты меня научил, папа… Может, ты бы меня и научил, если бы я попросила. А я ведь так и не попросила. Просить не умею. Как и ты. Ты молился и плакал. А я смотрела на тебя, и думала, что, наверное, случилось что-то очень важное. И не ошиблась.
Машка стала для тебя сыном. Тем самым Максимкой… Твоим Максимкой. Ты возился с ней с пелёнок, ты воспитывал её как мальчика, и это ты водил её семь лет подряд в секцию карате. Ты ей кимоно шил сам. Не на машинке, нет. Я помню, как ты выкройки делал на бумаге-миллиметровке, а потом кроил, и шил. Руками. Своими руками…
Я завидовала Машке, папа. Очень завидовала. И вовсе не тому, что у неё было всё: лучшие игрушки, новая одежда… Нет, я завидовала тому, что у неё был ты. А у меня тебя не было. А ты мне был нужен, пап. Очень нужен. Мне тоже хотелось быть твоим сыном. Я и грушу эту твою самодельную ногами пинала, и на шпагат садилась со слезами - и всё только для того, чтобы быть как Максим. Или, хотя бы, как Машка… Не вышло из меня каратистки. Какая из меня каратистка, да, пап? Самому смешно, наверное… Зато я музыку любила. Хотела научиться играть на пианино. Маше тогда года три ведь было? С деньгами, помню, было туго. А я очень хотела играть на пианино… И ты купил мне инструмент. В долги влез, но купил. И сам пёр полутонную махину к нам на второй этаж… У тебя спина потом болела долго, помнишь? Нет? А я помню, вот. Сколько я в музыкальной школе проучилась? Года два? Или три? Совсем из памяти стёрлось. Мне так стыдно тогда было, пап… Так стыдно, что я была плохой ученицей, и у меня не было таланта, и пианино мне остопиздело уже на втором году учёбы… Прости меня.
Знаешь, мне тогда казалось, что ты совсем меня не любишь. Это я сейчас понимаю, что ты воспитывал меня так, как надо. И мне, спустя многие-многие годы, очень пригодилось оно, воспитание твоё. Ты учил меня не врать. Ты меня сильно и больно наказывал. Именно за враньё. А врать я любила, что скрывать-то? Ты никогда не ругал меня за плохие отметки, или за порванную куртку… Ты просто смотрел. Смотрел так, что я потом очень боялась получить в школе двойку. И ведь не наказывал ты меня за это никогда. Ты смотрел. И во взгляде твоём злости не было. И не было раздражения. Там было разочарование. Во мне. Как в дочери. Или как в сыне? Не знаешь? Молчишь? Ну, я не стану лезть к тебе в душу.
А помнишь, как мы с тобой клеили модель парусника? Ты давал мне в руки каждую деталь, и говорил: «Вот это, дочка, мидель шпангоут, а это - бимс.», а я запоминала всё, и мне очень интересно было вот так сидеть с тобой вечерами, и клеить наш парусник. Ты потом игру ещё такую придумал, помнишь? Будто бы в нашем с тобой кораблике живут маленькие человечки. И они выходят только по ночам. Мы с тобой крошили хлебушек на палубу, а утром я первым делом бежала проверять - всё ли съели человечки? Уж не знаю, во сколько ты вставал, чтобы убрать крошки, но я караулила парусник всю ночь, а к утру на палубе было чисто…
А ещё ты всегда учил меня быть сильной. Учил меня стоять за себя. Драться меня учил. И я научилась. Может, не совсем так, как ты объяснял, но научилась. Зато я разучилась плакать… Может, оно и к лучшему. Ведь мужчины не плачут, верно, пап? Вспомни-ка, сколько раз в жизни ты за меня заступался? Не помнишь? А я помню. Два раза. Первый раз, когда мне было десять лет, и меня побил мальчишка из моего класса. Может, я б и сдачи ему б дала, как ты меня учил, но он меня по животу ударил, а живот защищать ты меня не научил почему-то… И я впервые в жизни прибежала домой в слезах. И ты пошёл за меня заступаться. Помню, как отвёл ты в сторону этого, сразу зассавшего, мальчика, и сказал ему что-то коротко. А потом развернулся, и ушёл. Так я и не знаю до сих пор, что же такое ты ему сказал, что он до девятого класса со мной не разговаривал.
И второй раз помню. Мне тринадцать было. А в школу к нам новый учитель физики пришёл. Молодой, чуть за двадцать. Он у нас в подъезде на лестнице сидел, меня ждал, цветы мне дарил, и духи дорогие, французские… И я тогда сильно обиделась на тебя, папа, когда ты пришёл в школу, и на глазах у всего класса ударил Сергея Ивановича, и побелевшими губами процедил: «Ещё раз, хоть пальцем…» Не понимала я тогда ни-че-го… Вот и все два раза. А сколько потом этих раз могло бы быть, и не сосчитать… Только к тому времени я научилась защищать себя сама. Плохо, неумело, по-девчачьи… Но зато сама. А ты видел всё, и понимал. И синяки мои видел, и шрамы на моих запястьях. И никогда ничего не спрашивал. И я знаю, почему. Ты ждал, что я попрошу тебя о помощи. Наверное, ты очень этого ждал… А я, вот, так больше и не попросила… У тебя были дела поважнее, я же понимала. Ты растил Машку. Свою… Своего… Всё-таки, наверное, сына. А я растила своего сына. Одна, без мужа растила. И учила его не врать. И наказывала строго за враньё. Поэтому он у меня рано разучился плакать.
А потом Машка выросла. И я выросла. И даже твой внук - тоже вырос. И вот тебе, пап, уже пятьдесят четыре. И мне двадцать девять. И Машке двадцать пять. Только где она, Машка твоя? Максимка твоя? Где? Ты знаешь, что она стесняется тебя, знаешь? Ей стыдно, что её отец - простой мужик, без образования, чинов и наград. Ей стыдно за твои кроссовки, купленные на распродаже, стыдно за твои татуировки. А мне - мне не стыдно, ясно?! Мне похуй на образование твоё, на награды, которых тебе не дало государство, и на чины, которых ты никогда не выслужишь. И я люблю твои татуировки. Каждую из них знаю и люблю. И ты никогда не называл их «ошибками молодости», как любят говорить многие. Ты тоже их любишь.
Я не Машка. И я не Максим. И, наверное, мы с тобой когда-то давно просто упустили что-то очень важное… Зато я знаю о твоей мечте, папа. Я знаю о твоём слабом месте. Ты никогда не видел моря… Никогда. Помнишь, как в фильме «Достучаться до небес»? «Пойми, что на небесах только и говорят что о Море, как оно бесконечно прекрасно, о закате который они видели, о том, как солнце, погружаясь в волны, стало алым как кровь, и почувствовали, что Море впитало энергию светила в себя, и солнце было укрощено, и огонь догорал уже в глубине. А ты, что ты им скажешь, ведь ты ни разу не был на Море, там наверху тебя окрестят лохом…»
Ты никогда не был на море. А всё потому, что ты слишком, слишком его любишь… Мы с твоей племянницей хотели тебя отвезти туда, на песчаный берег, а ты не пошёл. Ты сказал нам: «Я там останусь. Я уже никогда не вернусь обратно. Я там умру…»
Знаешь, пап, а давай поедем на море вдвоём, а? Только ты и я… И никого больше не возьмём с собой. Пусть они все остануться там, не знаю где, но где-то за спиной… Машка, Максим этот ваш… Оставим их дома. И уедем, папа. Туда, где Море, Ты и Я… И, если захочешь, мы останемся там вместе. Навсегда. Я даже умру с тобой рядом, если тебе не захочется сделать это в одиночестве…
Я хочу придти с тобой на берег, вечером, на закате… Хочу на тёплый песок сесть, и к тебе прижаться крепко-крепко. И на ушко тебе сказать: «Папка, ты ещё будешь мной гордиться, правда-правда. Может, не прав ты был где-то, может, я где-то не права была, а всё-таки, у меня глаза твоей мамы…» И улыбнусь. И щекой мокрой, солёной, о бороду твою потрусь, жёсткую… Ты помнишь свою маму? Наверное, смутно. Тебе четыре года было, когда мамы твоей не стало… Только фотографии старые остались, чёрно-белые, почти жёлтые от старости… Там женщина. И у неё глаза мои. Хотя, скорее, это у меня - её… А ты только недавно это заметил… Да пустое это всё, пап. Глаза, волосы… Неважно это всё. Я ведь что сказать тебе хотела всегда, только так и не собралась с духом…
Я люблю тебя, папа.
И не отворачивайся, не нужно. Ты плачь, пап, не стесняйся. Я же видела как ты плачешь, тогда, давно, когда Маша родилась… И никому не рассказала. Значит, мне можно доверять. Ты… Ты просто достань свой большой коричневый носовой платок, и прижми его к глазам, как тогда…
И ещё…
Пап, научи меня молиться. По-настоящему. Как попы в церкви, нараспев. Только чтобы я плакала при этом, как ты…
А летом мы с тобой обязательно поедем на Море.
И тебе совсем необязательно умирать.
Потому что…
«…Стоишь на берегу, и чувствуешь соленый запах ветра, что веет с Моря, и веришь, что свободен ты, и жизнь лишь началась…»
Вы когда-нибудь видели стаю хищников, в которой только самцы? Звучит как-то по-пидорски… Ха-ха! Просто неправильно сформулировал. Словно, если б у Казановы были друзья, которые были бы с ним на одной волне. Как будто прайдом правит не один лев, а несколько. Стая диких мартовских котов, которые хотят нанести максимальный ущерб… Смешно. А теперь серьезно. Просто четверо друзей. Подонки, сволочи, твари, сердцееды… Называйте как хотите. Вот мы! «Настоящие» мужчины! Которым завидуют ботаники и неудачники. Но ведь не все так просто на самом деле… Вот об этом и поговорим конкретнее…
Все как всегда. Раз в несколько месяцев мы собираемся именно тут. Небольшая, уютная кафешка, где готовят восхитительный кофе. И обсуждаем что и у кого приключилось. Хвастаемся «победами», делимся неудачами. Да и просто общаемся. Когда все началось? Где-то в середине первого курса. Столько лет уже прошло. А ничего не изменилось…
- Так вот, едем мы ко мне, значит… И тут я понимаю…
Это Толян. Человек, возомнивший себя чуть ли не вторым Казановой. Дамский угодник прям. А началось у него все банально и просто. Безответная любовь и так далее. Страдал он сколько? Пару лет точно. А потом переболел. И понеслась его жизнь по событиям. То ли мстил девушкам, то ли еще чего. Но от постоянных отношений он наотрез отказался.
- Так это все мелочи… Эта гимнасточка такое вытворяла…
Вот и Лешка начал рассказывать про свои будни. Наш моральный садист. Влюбляет в себя наивных девушек, а потом жестко бросает. Стараясь как можно сильнее втоптать в грязь. Вот он точно мстит. И, наверно, есть за что. Два года прожил с девушкой. Душа в душу. Любил её безумно. А потом поймал на измене. Причем, изменяла она ему часто и хаотично. Даже с его братом успела. Тогда-то его и понесло…
- Да ладно вам… Я тогда просто пьяный был… Откуда я мог знать, что она невеста?
Макс. По-моему, он такой с рождения… Трахать все, что движется - это про него. Думает про секс все 24 часа в сутках… И возможности ищет во всем. И неважно кого, лишь бы… Вот такой вот у нас Макс.
- А помните, как Кот ту певичку?
Кот - это я. Точнее Костя. Моя история тоже банальна. Маленький город. Все друг друга знают. И девушек на районе намного больше, чем парней. Привык к женскому вниманию и воспринимал его как должное. Поэтому разучился видеть в них людей. Только тела. И отучиться от этого очень трудно.
Но нас объединяет совсем не это. Не страсть, не похоть. Да, мы такие, какие мы есть. И мы изменимся, если будут подходящие обстоятельства. Наверно. Суть совсем в другом.
При всем обилии событий. При всем этом окружении. Я имею в виду женское окружение. При всем при этом мы невероятно одиноки. И от этого несчастны. Ночами, когда никто не видит и не слышит, мы тихо мечтаем о большой и любящей семье. Жена, дети, дом, машина. Мы хотим этого нежного уюта больше всего на свете. Хотим, но не можем достичь. По разным причинам. И мы несчастны.
Все эти мнимые победы… Разбитые сердца, зарубки на кровати… Это так, мишура. Мы живем этим до поры, до времени. Пытаясь отвлечься от своего горя. Мы одиноки. Мы никому не нужны. Поэтому топим это чувство в женских слезах… Делая себя еще более несчастными.
- Кот, ты чего притих? У тебя что нового? - Макс первым не выдержал моего молчания.
- У меня? Пацаны, я пас, в общем… Беру подписку о невыезде…
- Ты о чем? - мои друзья в явном недоумении.
- Я счастлив, пацаны. Я женюсь… На любимой мной и любящей меня потрясающей девушке…
С чего начинаются обычные сказки? В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были… Моя «сказочка» начинается примерно так же.
Жил-был я, студент автодорожного факультета Хабаровского гос. Универа, первокурсник Петров Антон. Жил и довольствовался тем, что имел. Не стремился к большим высотам, но и от остальных не отставал. Может, из-за этой посредственности успехи у меня были только в учёбе. Друзей и знакомых хватало, а вот серьёзных отношений не было. Обыденная жизнь. Единственным развлечением, помимо задушевных посиделок в весёлой компании, в которой все девчонки были уже заняты, для меня были книги. Разные, но в основном фантастика. И порой я представлял себя в роли паладина или принца. Но это были всё мечты, которыми я ни с кем не делился. Да и не с кем было… Зато как другие изливали мне душу! «Он меня не любит…», «Она мне изменяет…» или наоборот. «Дежурная жилетка» в своей компании. После очередного такого сочувствия разнесчастной знакомой на не помню чьей даче меня, наконец, «дёрнул псих» от всех этих слёз, и я пошёл прогуляться по пустым дачным проулкам.
Не заметил, как забрёл в лес. Но это ещё что! Вроде вечер, ещё светло, а я уже заблудился! В школьные годы мы с дедом каждое лето мы бродили по этим местам. А сейчас?! Не могло же за год всё настолько кардинально измениться! Вот за этой сопкой должна была быть наша дача, а её нет! Да где я вообще?! Деревья простирались на сотни километров вокруг.
Когда стемнело окончательно, я забрался на дерево и попытался определить дорогу по звёздам. И вот здесь меня начала охватывать тихая паника. В школе я был отличником по ОБЖ и астрономии, мои дед с отцом могли неделями пропадать в тайге и всегда возвращались домой. Надо ли говорить, что и меня, когда я стал постарше, брали на такие вылазки с собой?
Звёздное небо было абсолютно другим. Меня трясло больше от страха, чем от холода. Я вцепился в ствол мёртвой хваткой. Мысли пролетали в голове с бешеной скоростью, я ничего не понимал и молился, молился, молился. Пока не уснул.
Сильные удары по дереву разбудили меня мгновенно. Я с трудом разлепил веки. Солнце уже светило вовсю. Дерево трясло от гулких ударов. До меня не сразу дошло, что моё дерево пытаются срубить. Всё тело затекло и онемело. Только когда ствол начал со скрипом крениться, у меня прорезался голос:
- Ма-ама-а-а!!!
Мне повезло: ствол упал не на меня. Тряхнуло так, что душа чуть не выпрыгнула. Чьи-то руки аккуратно «отлепили» меня от ствола и положили на землю. Надо мной стоял мужик, коренастый, высокий, с длинной рыжей бородой, вся одежда грубо сшита из какой-то то ли шкуры, то ли мешковины, обувь вообще не поддаётся описанию. Я таких и не видел никогда… Старовер, что ли?
Он стоял и смотрел на меня, упёршись руками на огромный топор.
- Ты откуда, сынок?
- Из города, - охрипшим голосом едва смог произнести я.
- О-о, да ты, я смотрю, на этом дереве всю ночь проспал, волки что-ль загнали?
- Ага, - на более правдивую историю просто не было сил.
- Далеко же ты убежал, караван твой уже наверняка не стал тебя ждать и ушёл.
Я молча кивнул. Какой ещё караван? На цыгана я вроде не похож.
А старовер тем временем поднял меня с земли и поставил на ноги.
- Ну что, идти можешь?
На ногах я стоял более-менее, но чувствовал, если я сделаю шаг - упаду, и замотал головой.
- Обопрись на меня, сынок, наше селение недалеко.
Пока шли, я заметил, что незнакомо мне здесь не только звёздное небо, но и сам лес: деревья, кустарники, цветы, насекомые. Биолог из меня не очень хороший, а точнее, никакой, но таёжную живность-то я знаю! Где я? Куда забрёл?
- О чём задумался? Что, совсем плохо стало?
- Нет-нет, наоборот, прихожу в норму. Просто… Просто я не узнаю этих мест.
- Не мудрено. Ты же здесь ни разу не был. Или был?
- Да вроде нет…
- Ничего, потерпи. Сейчас на пригорочек взберёмся, а за ним и село. Мой дом недалеко.
Вид с пригорка открылся потрясающий! Под солнечными лучами расстелилась чудная долина, пересекаемая узкой речушкой с водопадом. Я ущипнул себя: нет, не сплю. Неужели схожу с ума?! В тайге нигде нет тких высоких водопадов! От него и ниже за мощным частоколом, среди мелких деревьев и кустарника, виднелись крыши старого села. Старого, необычного. У нас уже давно так никто не живёт.
- Сынок, а как звать-то тебя?
- Меня? Антон.
- Атон? Хм, а на южанина не похож.
- Да не Атон, а Антон.
- Ну хорошо, пусть будет Аантоон.
- Э-эх…
- Что, опять неправильно? Ну извини, наши имена попроще будут.
Мужичок немного помолчал и добавил:
- Для меня попроще. Я - Вухрован.
- Вух-ро-ван, - постарался как можно чётче произнести я. Руки-ноги уже отошли, но язык еще плохо слушался.
- А ты молодец, без искажения.
- Спасибо. Слушай, я вроде сам уже могу идти.
- Ну и хорошо. Кстати, вот мы почти и пришли.
Мы стояли перед высокими тяжёлыми деревянными воротами с маленькой калиткой посередине.
Когда я пошёл сам, то обратил внимание, что Вухрован ниже меня и уже в плечах, здоровым он только казался.
Ворота открылись, едва мы к ним подошли. Из них одна за другой потянулись телеги, в каждую из которых были впряжены то ли буйволы, то ли яки. Обвешанные деревянными щитками (видимо, для защиты от хищников: пули таких не остановят) животные тянули до предела забитые грузом повозки.
- На ярмарку, - мечтательным тоном произнёс Вухрован. Дровосек снял шапку и кивал каждой телеге. Все, кто ехал на ярмарку, кланялись ему в ответ.
- Я смотрю, тебя все знают? - спросил я.
- Конечно! - рассмеялся он. - Я лучший дровосек и плотник в нашей деревне.
Я еле держал себя в руках: то, что я попал непонятно куда, было ясно как день. Это сводило с ума, до боли в висках.
«Ничему не удивляться! Ничему не удивляться! Меня принимают за своего!» - повторял я себе, пока мы шли в сторону, противоположную ярмарочной колонне, вглубь деревни. Дома с земляными холмами вместо крыш, большое окно с одной стороны и массивная дверь с другой. Причём во всех домах двери и окна были распахнуты настежь.
Не смотря на то, что, как я понял, пол-деревни уехало с караваном, селян вокруг было ещё довольно много. На фоне всех строений особенно выделялись два дома. Один, длинный, широкий и высокий, стоял особняком от остальных и не имел своего огорода. Судя по всему, дом принадлежал местному представителю власти. Другой стоял на вершине высокого холма, из толстой печной трубы валил чёрный дым.
«Средневековая кузница?! Я ещё и в прошлом?! Мама! Где я?! Помогите!!» - меня не отпускала тихая паника. Хоть и находился я в мирном и дружелюбном на первый взгляд месте, меня одолевал страх от всего происходящего. Виду однако старательно не подавал, чего доброго примут ещё за сумасшедшего.
Наконец мы вышли на окраину деревни, на берег реки.
- Вот и мой дом, - сказал Вухрован.
Ничего не скажешь, за так искусно вырезанной оградой мог стоять только дом лучшего плотника села. Издалека его дом не отличался от других, но вблизи становилось понятно: здесь знают толк в дереве. Разве что только огород оставался в плачевном состоянии, кроме травы да… яблони?! На них ничего не росло. Надо ли говорить, что яблоня была первым знакомым деревом, повстречавшимся мне в этом мире?!
- Жена! Жена! - позвал дровосек.
На крыльцо вышла видная, красивая лицом и богатая телом женщина. Я почему-то не удивился: у таких мужиков самый идеальный вариант жены именно такие женщины, причём для женщин соответственно именно такой тип мужа, как Вухрован.
- А чегой-то ты так рано? Где телега с Рыжаком? И Поль? И кто это с тобой? - уперев руки в бока как можно строже спросила она, только в глазах её всё равно было видно, насколько она была рада видеть своего благоверного. Наверняка не хочет никуда отпускать мужа от себя, а приходится.
- Это Атон, - я не стал поправлять его, понял, что это бесполезно.
- Он южанин, с города, отбился от своего каравана и заблудился в лесу, всю ночь на дереве просидел, которое я этим утром срубил.
- Бедненький! - всплеснула она руками. - Проходите же скорее в дом!
- Ты присмотри за нашим гостем. Он, верно, голоден, а я обратно в лес, за ребёнком вернусь. Ещё поработаем и придём домой. Да, тебя-то я представил, - обратился он уже ко мне, - а это моя жена, Солван. Поль, Заря и Росток наши дети.
- А Рыжак?
- Наш конь, - улыбнулся Вухрован и ушёл, когда мы вошли в дом.
За дверью был небольшой коридор, обвешанный шитыми шкурами, за которыми угадывалось какое-то пространство. «Сени скрывают от глаз гостей? А-а, чтобы не сглазили с порога.» Другой конец коридора был обвешан и обставлен какими-то фигурками, странными, не поддающимися описанию изделиями. «Амулеты и обереги», - догадался я.
И вот мы вошли в гостиную. Перед входом в неё на полу был начерчен круг с иероглифами. Солван оглянулась и посмотрела, как я спокойно прошёл по нему, так как обойти его было трудновато, улыбнулась и пригласила за стол.
Огромная зала для такого маленького дома с таким же большим столом освещалась огнём из каменной печи и светом из большого окна, возле которого были две комнаты по разные стороны от него. Из одной из этих комнат выглянула девушка со свисающей до самого пола рыжей косой. Точёное личико с маленькими губками, сильно вздёрнутым носиком, густые брови над карими глазами. Красавица, одним словом.
- Зорюшка, принеси воды гостю, я пока кашку поставлю.
Девушка вышла из комнаты. Худенькая-худенькая, это угадывалось даже сквозь плотное свободное платье из грубой ткани.
Я не мог оторвать от неё глаз. Эти глаза, походка были полны лёгкости и невинности. Мой взгляд не остался незамеченным.
- Откуда вы, молодой человек? - слегка посуровела хозяйка, дождавшись, когда я осушу кувшин.
- Из города, с юга, - как можно кротко произнёс я, и продолжал сочинять на ходу, дабы не показаться странным. - Мы ехали на север, ночью был привал, я отлучился в лес, напоролся на волка, забрался на дерево и … и дальше вы знаете.
- Испугался одного волка? - да, подумал я, такая женщина и стаи не испугается, да её наверняка и медведи стороной обходят.
- У меня оружия нет, не обучен, а волк «друзей» звать начал.
- Так ты раб?
- Нет, слуга, меня наняли, платили за службу.
Тут из печи пошёл дивный запах. Солван, с её-то формами, птицей подлетела к рогатине, вынула котелок и поставила его на каменную тумбу возле стола. Тут же подошла Заря с чашкой.
- А вы как же?
- А мы папу дождёмся, - уже более мягко ответила хозяйка.
- Но я не могу, простите, пахнет очень вкусно, и я очень голоден, но есть одному, в гостях, мне совесть не позволяет, - я же понятия не имел, как это едят и что перед этим делают, что в процессе и что после!!! В смысле, дома-то я ел и знаю, чем отличаются кухни разных народов. Но про этот народ я же абсолютно ничего не знаю. Хотя, почему бы не признаться, частично?
- Ну и я не знаю местных традиций и боюсь их нарушить.
- Зорюшка, иди пригляди за Ростком, а вы не стесняйтесь. Вы ведь сами сказали, что голодны. Приятного аппетита.
Передо мной встала с горкой наполненная чашка и деревянная палочка с широким плоским концом, похоже на ложку, и я приступил.
Не знаю, из какой крупы, но вкус, нежность и сытность этого блюда были потрясающими. Распробовав, я поначалу набросился на неё, как голодный зверь, но вовремя вспомнил, что бывает, если с голодухи набивать полный желудок, и решил растянуть удовольствие. К тому же, пока я ел, хозяйка меня более ни о чём не спрашивала, а значит, у меня было время подготовиться к сочинению своей наиболее правдоподобной для этих мест автобиографии. Причём наугад.
Стоило мне закончить есть, как чашка исчезла с моего стола, а меня Солван проводила к рукомойнику. И тут началось: а кто мои мама и папа, а сколько родни, и сильно ли на юге жарко, а все ли южане такие красивые (в этом месте я поперхнулся, ибо красавцем себя не считал), а что южные женщины носят, а много ли богатых людей в нашем городе. У меня уже начала заканчиваться фантазия, потому спасением прозвучало ржание коня во дворе.
- Что такое? Всё равно сегодня пораньше вернулись? Ай, хорошо! Ай, красота! - как девчонка радовалась Солван.
«Хм, похоже, вот такие семьи и живут вместе до самой смерти, душа в душу.» Из комнатки с двух-трёх летним ребёнком на руках вышла Зорька. В дом вошёл хозяин, обнялся с женой, трижды поцеловал малыша на руках у девушки, и она унесла маленького сына дровосека. И пока я провожал её взглядом, в дом вошёл мальчик лет пятнадцати. «И ЕГО отец оставлял в лесу одного?!», поразился наивности родителя я.
Пацан был таким же худым, как его сестра. Длинные до плеч волосы, впалые щёки, прямой нос, тонкая шея и большие чёрные глаза. Именно глаза этого парня, казалось, видели меня насквозь.
- Все к столу! - позвала Солван, расставляя чашки с той же кашей. Мне был поставлен кувшин с водой: хозяйка была абсолютно уверена в сытности своей кухни, и я с ней согласен, вторую такую же чашку уже я не осилю. Сама же Солван забрала у Зари мальчика и ушла с ним в одной руке и с мисочкой каши в другой в соседнюю комнату.
После семейной трапезы пришла очередь Вухрована задавать свои вопросы. Я кое-как пересказал всё, что до этого рассказал его жене. А теперь представьте, как надо мной изгалялась моя совесть!!! Но ведь правде они не поверят. Я решил, что диалог «вопрос- ответ» пора менять в другую сторону.
- Вухрован, а можно я спрошу?
- Давай.
- Как называется дерево, что растёт возле твоего дома?
- Яблоня.
У меня чуть челюсть не отпала, а в глубине души затеплилась надежда.
- Ух ты! А у нас она так же называется! А как называется часть земли вокруг каждого дома в вашей деревне?
- Огород.
Я чуть не выпрыгнул из-за стола, хотелось выложить всю правду-матку, но одумался, это всё ж таки деревенские, откуда им знать про иные миры и про случайное совпадение названий.
- Я вижу, ты великолепный плотник, а почему на твоём огороде ничего не растёт, кроме яблони? Ты настолько занят?
- Да нет, не занят. Длинная история, хотя можешь и не поверить. Но уже темнеет во дворе, спать пора, утро вечера мудренее.
Заря и Поль разместились на лавках у печи, Вухрован, Солван и Росток в одной комнате, меня разместили в другой.
Что говорят про сон на новом месте? Он не всегда хороший. Мне снился полный бред: какие-то тени, вой, стоны, крики; на сером фоне размытые белые контуры тел, накрываемые огромной чёрной тенью. Необъяснимый страх пробирал до мозга костей, а когда начало трясти, я проснулся.
- Тихо. Тихо, тихо, это всего лишь сон, вам снился сон, - Поль и Заря в четыре руки удерживали меня на кровати. Девушка мокрой тряпицей обмакивала мой лоб.
- Полный бред, - выдохнул я.
- Всё хорошо, вы устали, вам нужно ещё отдохнуть. Здесь вам ничего не грозит. Постарайтесь ещё поспать, мы рядом и в обиду никому не дадим.
Поль наложил свои руки мне на виски, и я провалился в небытиё.
Утром, а точнее днём, я открыл глаза и осознал, что впервые за последние сутки я выспался. Но когда я увидел, что всё, что со мной произошло, не было сном наяву, я схватился за голову.
- Вы проснулись? Вновь плохой сон?
Оказывается, на стуле возле моей кровати «дежурила» Заря.
- Да уж, - произнёс я, - хорошим не назовёшь.
- Вам принести воды или что-нибудь поесть?
- Только воды, спасибо.
Она упорхнула. В гостиной, она же кухня, уже давно бодрствовала вся семья Вухрована. Я чувствовал, что силы вернулись ко мне, и потихоньку встал.
Только сейчас я обратил внимание, во что превратились мои спортивный костюм с кроссовками: всё изорвано, в дырах, ремонту не подлежит. Высунув в гостиную голову, я увидел, как Солван наливает воду в кувшин в руках Зари.
- Доброе утро, - поприветствовал я.
- доброе, - улыбнулись мне женщины.
Заря понесла мне кувшин, но я остановил её со словами:
- Извините, но мне нечего надеть, то, в чём я был вчера, уже нельзя носить.
- Ф-у-у-ух! - выдохнула Солван, - я уж испугалась, что это у вас там новая мода, ходить в рванье. Вот, оденьте. Муж носил, когда в вашем возрасте был.
Я принял из рук Солван свёрнутое кожаное одеяние и подобие сапог, а у Зари кувшин с водой.
Развёрнутое на постели одеяние представляло собой безрукавку, сшитую из крупных кусков грубой чёрной кожи. Ремень с костяной пряжкой. Штаны из потрёпанной свалявшейся, но, в принципе, качественной мешковины. Сапоги - подошва из слоёной кожи, вся остальная часть - плотная ткань и кора на голенище.
Безрукавка и сапоги пришлись впору, только грудь слегка сдавливало, если подвязать стягивающие тесёмки, а вот штаны оказались коротковаты и едва дотягивались до сапог.
В таком виде я и вышел поблагодарить хозяев. В этот же самый момент в дом вошёл Поль. По сравнению со вчерашним казалось, он ещё больше осунулся.
- Доброго вам дня, - поприветствовал он. - Вам уже лучше?
- Добрый день. Спасибо, сейчас я чувствую себя гораздо лучше. Не знаю, как вас всех отблагодарить.
- Пойдёмте на улицу, - позвал Поль, и мы вышли из дома.
Небо было затянуто серыми облаками. Люди вокруг занимались своими делами. День был в самом разгаре.
- Давайте за мной, - позвал сын дровосека и повернул к реке на небольшой помост. - Вы умеете рыбачить?
- нет, - ответил я (на самом деле рыбалка была одним из самых любимых занятий детства): я же понятия не имел, как здесь её ловят.
- Смотрите, - он достал из заплечного мешка свёрнутую сеть на конце длинной верёвки с узлами. Раскрутил её пращёй над головой и метнул в реку. В полёте сеть развернулась и зонтом упала в воду. Поль тут же стал тянуть снасть на себя. Должен признать, для такой сетки вышел богатый улов. Поль вынул из-под помоста плетёную корзину и принялся распутывать сеть, параллельно кидая рыбу в корзину. Я присел рядом помогать.
- Что вам снилось этой ночью, помните?
- Поль, давай на ты, я Антон.
- Мне будет трудно, но я постараюсь. А всё-таки?
- Смутно, бредятина какая-то.
- Вы… Ты видел тени?
- Откуда ты знаешь?
- К сожалению, я много чего знаю.
- К сожалению?
- Ты веришь в дар богов?
«Знал бы ты, что со мной произошло, и не в такое поверил бы…»
- Я знаю, что с тобой произошло.
Я осекся и внимательно посмотрел на парня.
- Извини пожалуйста, прости, - схватился он вдруг за голову. - Позволь, я всё объясню.
Я и так готов был слушать парня во все уши.
- Понимаешь, мне был дан дар, еще до моего рождения. Мой отец приехал в эту деревню торговать, а, познакомившись с моей мамой, принял решение остаться тут навсегда. Едва родилась моя сестра, как мама понесла меня. И в то же время в деревню приехал очень сильный маг со своим учеником. Они набирали себе слуг из парней и девушек, обещали большое жалованье.
- Зачем магу слуги?
- Не знаю, но ученик мага очень захотел увидеть среди них мою маму. Отец не рассказывал, как, но он смог противостоять, И тогда ученик мага наложил проклятье на моего отца. «Его руками отныне и вовек ничего не будет создано!» Но, так как он был всего лишь учеником, папа сумел «обойти» проклятье и обернуть его в свою пользу. За это боги наградили меня даром ясновидения, а Ростка богатырской силой. Только он ещё маленький, и поэтому его силы еще спят. И всё же я вижу, как отец тоскует по своему ремеслу, по возделыванию своей земли.
- Извини, я перебью, то есть отец не боится оставлять тебя в лесу одного?
- Потому что я предвижу опасность. Только об этом знают лишь я и моя семья. Предсказывать я могу только несчастья, поэтому дар превратился в обузу.
Но неделю назад я видел сон: тени, белые тени на сером фоне. Они живые, но они умирают, их убивает огромная чёрная тень. Заря говорила, что ты этой ночью спал так же, как я тогда. А на следующий день мне было видение: отец убивал невинного пришельца, выходца из другого мира. Не им он был в наш мир приведён, стало быть и не ему его убивать. И вот он нашёл тебя, и не свершилось. Ты изменил моё видение, а значит ты не просто так здесь. И наша деревня лишь начало твоей дороги, твоего пути домой.
Вы когда-нибудь видели стаю хищников, в которой только самцы? Звучит как-то по-пидорски… Ха-ха! Просто неправильно сформулировал. Словно, если б у Казановы были друзья, которые были бы с ним на одной волне. Как будто прайдом правит не один лев, а несколько. Стая диких мартовских котов, которые хотят нанести максимальный ущерб… Смешно. А теперь серьезно. Просто четверо друзей. Подонки, сволочи, твари, сердцееды… Называйте как хотите. Вот мы! «Настоящие» мужчины! Которым завидуют ботаники и неудачники. Но ведь не все так просто на самом деле… Вот об этом и поговорим конкретнее…
Решил написать серию рассказов небольших под названием Хроники «Холодильника». «Синдром дикообраза» станет первым из серии) плюс ко мне присоединился мой друг и товарищ по перу Николай Бардашов. На днях выложу второй рассказ из серии под его авторством)
Иду я по улице, солнечный день, сумка через плечо. Догоняет парень сзади, улыбается так ехидно, жует жвачку.
Я резко разворачиваюсь и иду в обратную сторону.
Он опять за мной, догоняет и лепит свою жвачку прямо мне на сумку. Хватается за нее обеими руками и начинает тянуть…
Я сгибаю ногу, приподнимаю ее и с оттяжкой ударяю его, очень уж достал…
Просыпаюсь от толчка ноги… одеяло сброшено в сторону с кровати…
Галине Петровне в ту ночь что-то не спалось. Стрелки часов показывали уже первый час ночи, а сон всё не шёл. Грудь сдавливала какая-то непонятная тревога, необъяснимая тяжесть на душе не давала сомкнуть глаз… «Да что же это такое… Может, с Маришей что-то неладно?» - мелькнула мысль, и сердце сжалось от тяжкого предчувствия. Позвонить? Так ведь поздно уже… Неровен час, разбужу или напугаю своим звонком… Спят давно поди…
Но те, о ком подумалось, там, в соседнем городе, не спали, несмотря на столь поздний час. Санёк, Маришкин муж, зять Галины Петровны, снова впал в длительный запой. Назревал привычный, но от этого ничуть не менее жуткий, пьяный дебош.
Галина Петровна знала, что зять пьющий. Но подводная часть айсберга оставалось для неё, что называется, «за кадром». Дочь, жалея немолодую уже мать, скрывала побои и угрозы, которые сыпались на неё от пьяного мужа, словно из рога изобилия.
- Что ж ты не разводишься-то с ним, с окаянным? - иной раз спрашивала Галина Петровна. - Я ж ещё ни разу у него трезвых глаз не видела… Не просыхает же неделями он у тебя, доченька…
- Жалко его, мама, - отвечала измученная и запуганная Маришка, - ведь пропадёт же без меня совсем… Помочь ему хочу… Он каждый раз прощения просит… Завязать обещал вот давеча. Может, закодируется…
Дочь лукавила. Жалости давно уж не осталось к этому страшному опустившемуся созданию. Всю душу заполнял только страх. Казалось, этот страх жил в каждой её клеточке.
Ей не раз хотелось бежать, но в ушах звучали его слова, которые он в разных вариациях повторял в пьяном угаре: «Ты моя, и только моя… Попробуй только хвостом вильнуть - порешу, курввва… Рука не дрогнет! Из-под земли тебя достану… Никому не отдам! Я ведь люблю тебя, сссуку…»
Вот и на этот раз явился заполночь, с бутылками в авоське. Аванс плюс пятница сделали своё дело… Опустошал бутылки на балконе, в одиночестве…
«Может напьётся, да и сам вырубится», - мелькнула слабая надежда в Маришкином мозгу… Но такого, как правило, никогда не происходило. Просто так муж никогда не засыпал.
- Жена!!! Подь сюды!
- Ну, чего тебе?
- За пивом побежишь, догнаться мне надо!
- Да куда ж я побегу, ирод? На часы посмотри!
- В круглосуточный ларёк, дура тупая!!!
- Там же дороже всё, откуда деньги?
- У соседей займи, зарррраза!
- Да спят же все давно!
- Мне пох**!!! Разбудишь, бл***!!!
Маришка, выгребая из кошелька последние рубли, и впрямь поняла, что опять придётся занимать у соседей, до получки… Но это уже утром…
…Галина Петровна поднялась с кровати, зажгла свет, подошла к святому углу. Скорбно и с сочувствием смотрел на неё с иконы Спас Нерукотворный. Тяжёлая тоска разрывала сердце, рвалась наружу… Вдруг вспомнились слова дочери: «Мам, если тяжело на душе будет, читай вот этот акафист»…
Руки Галины Петровны сами потянулись к тоненькой зелёной брошюрке на книжной полке. «Акафист Всемогущему Богу в нашествии печали» - прочитала она и раскрыла книжечку. Вздохнув и перекрестясь, начала читать… Вдруг буквы стали прыгать и расплываться перед глазами. Читать становилось всё трудней. Слёзы душили, застилали глаза, стекали по щекам, капали на странички… С губ Галины Петровны слетало только одно: «Господи, помоги доченьке, защити, спаси, сохрани!» Больше она ничего не могла ни произнести, ни прочитать…
Мариша вернулась, таща в авоське пять или шесть бутылок пива.
- Вот, пей! - произнесла она, чуть ли не швырнув эти бутылки в пьяную физиономию мужа.
- Где шлялась, падла??? - заревел Санёк и толкнул жену так, что она отлетела в другой угол комнаты.
- Так за пивом же бегала для тебя, сам же меня погнал!
- Столько времени? Где ты два часа шлялась???
- Спятил? Меня двадцать минут дома не было!
Но Санёк словно ничего не слышал и продолжал бушевать.
- Признавайся, сссука, перед кем жопой крутила???
Побелевшая Маришка, забившись в угол, медленно сползала вниз…
- Убью сссуку!!! - орал муж, надвигаясь на неё и замахиваясь массивной хрустальной пепельницей. Маришка схватилась за голову и закрыла глаза… Вдруг комната словно сотряслась, что-то большое и тяжёлоё рухнуло буквально в двух шагах от ошалевшей от ужаса женщины.
Открыв глаза, Маришка увидела мужа, распластанного перед ней ничком. Рядом валялась пепельница, пробившая брешь в паркете. «Вовремя алкоголь подействовал» - подумала Маришка с облегчением, но вдруг заметила, что Санёк как-то странно хрипит…
- Похоже на инсульт, - заключил врач «Скорой». - Будем госпитализировать!
Санёк впал в кому. Через неделю он умер в больнице, так и не приходя в сознание.
- Надо же, такой молодой, - перешёптывались бабушки на поминках, - и ведь на здоровье никогда не жаловался…
- Вот что с человеком водка-то делает… Эээх, грехи наши тяжкие… А всё ж помянем покойничка…
- Помянем, Михаллна!
- Помянем, Василльна!
Галина Петровна и Мариша сидели рядом. За помин души почему-то не пили.
- Вон оно как вышло-то, доченька… Я в ту ночь думала, что с тобой беда… Всю ночь молилась Господу Нашему… А оказалось, с ним…
Маришка обняла мать, прижалась к ней и заплакала…
- Ты поплачь, Маришенька, поплачь… Надо выплакаться, так и полегче станет…
- Ты мой ангел-хранитель, мамочка, - произнесла Маришка сквозь слёзы и… улыбнулась…