нашла старый рассказик АСАДОВА. «ЗАВИСТЬ» Ах, что только не делала зависть, убивала, сводила с ума вот послушайте быль: Вошла в класс девченка-новечек все, ученики, конечно, встали учитель прирвола урок… Сразу весть пронеслась по школе. Ах, красавица, ангел какой и должна я сказать что девчонки такой я еще не видала черны волосы были гладко зачесаны и улыбка не сходила с лица голубые глаза мигали и румянец играл на щеках полюбили все в классе девчонку негордилась она красотой так как имя ий было Лялька простой куклой все звали ее. Атаманом был в классе Сережка тоже славился он красотой все девчонки к нему так и липли только думал он о другой. Понимали все это девчени отомстить в друг решила одна и по школе в одно мгновенья обнеслась ребят клевета. Ах, Лялька ты ведь не знаешь что теперь про тебя говорят, лишь один не поверил Сережка встал и крикнул: ведь это не правда ктот-то горько над ней пошутил всеравно-же правду узнаю и тогда уж пощады не жди. А Лялька нечего незная в класс тихонько вошла как всегда голубые глаза мигали и румянец играл на щеках, а Сережка ей говорит: Лялька только без слез… на вот лучше записку прочти… до того ли ей было сейчас глазами по записке пробежала улыбнулась и вдруг побежала замелькала в школьных дверях, Люди за что так жестоко Люди за что же вы так Школа двор парк дорога машины, но невидит она нечего слезы слезы все застилают слезы. Рядом Сережа… Но лежала она неподвижно и ресницы сжимались в кровь и кричал он все тише и тише: Лялька стой не смей погоди и в последние жизни минуты вдруг сказала она: я люблю тебя Сережка я люблю тебя одного. И Сережка как лебедь белый над лебедушкой своей кружа… На дороге лежала Лялька рядом с ней рыдал атаман, а вокруг столпились люди каждый все и без слов понимал. Люди не надо завидовать я вам повторяю вновь и вновь пусть всегда в живет на свете НАДЕЖДА ВЕРА И ЛЮБОВЬ. ЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮ
Вот еще история была в парке, где я гуляю со Степаном. Иду, значит, как-то по парку, качу коляску. А там скучно обычно, ничего не происходит. Парк маленький, без особой красоты. Медленно катятся коляски, как разноцветные грибки. Оттуда идет легкий пар и буграми торчат щеки, как попы. Кого-то тащат на санках, начинающие пешеходы делают первые шаги от мамы до папы. В общем, такое понятное и монотонное существование. Событие бывает, если только собачники заходят на территорию материнства. Сразу такая заварушка, нежные материнские руки начинают рвать пасти собачьим владельцам и метить территорию кровью. Собаки тоже разные ходят. Есть такая одна белая-белая, называется самоед. Порода не для зимы, потому что его вообще не видно на снегу. Самоед ходит с красным фонариком на ошейнике и дает визуальные сигналы, как самолет в небе или маяк. Или бегают такие крохотные собачки, что они вообще не для жизни. Собачкам повязывают колокольчики, чтобы если их не видно, то хотя бы было слышно, что оно еще бежит, а не умерло.
В парке стоит огромная деревянная горка. Называется «Скоростной спуск», 20 минут - 100 рублей. Горка крутая и крепкая, сделана на две дорожки. Обычно вокруг стоят несколько скучных мамаш с поднятыми головами. Посматривают, следят и контролируют. Артем, будь осторожен! Настя, не толкай мальчиков! Егор, еще один раз и домой! Иногда рядом мнется ребенок-бояка, который хочет скатиться, но не решается. Мама уже два раза в кассу сбегала, а он никак. Женщины ходят, как немножко мишлен. Надутые болоньевые штаны, лыжные шапочки. Потому что главное не замерзнуть, главное не болеть. Это все знают, это каждый вам в нашем парке скажет…
И вот однажды, когда я волокла свой грибок по аллее, слышу, что на горке какой-то оживляж. Крики, будто вместо катания на ватрушках там проводят хоккейный, футбольный и баскетбольные матчи сразу. Подкатываю, а там Чей-То Папа просто качает всю эту дохлую тусовку. Такой сам короткий, по фигуре шар. Кричит: «ДАВАЙ-ДАВАЙ, ГРИША!!! ПАША, ЖМИИИ!» Выучил всех детей по именам, всех знает. Кого не знает, того подначивает: «Желтая куртка, давай там не тормози!» Сам лезет на горку, сам со всеми катается. И паровозиком, и пароходиком, и вперед лицом, и назад спиной. И на ногах, и на ватрушке, и с детьми на плечах, и жонглируя ими по очереди. Бывают такие невероятные люди, когда человек-тост! Все происходящее вокруг него вызывает радость и восторг! Кроме того, невероятно обаятелен, очень заразительно хохочет, когда съезжает с горы. И все с таким смехом, что смеяться начинают все вокруг. И главное, что в этой толпе детей вокруг него не разглядеть, Чей Это Папа. Женщины-матери тут же оживились, порозовели наконец-то, сразу начали а-ха-ха, хо-хо-хо! Егор, Егор, иди скатись с дядей Юрой! Миша, сядь на коленки к дяде Юре и держись покрепче! Стоят, дутые штаны свои поправляют, чтобы пофигуристее стало, а сами а-ха-ха, хо-хо-хо! А-ха-ха, хо-хо-хо! Тут же выступили будущие женщины. Например, одна стройная блондинка лет шести там была. Сама вся в фиолетовом, обувь в тон помпону. Этот дядя Юра ей: «Виолетта, жду ответа! Пойдем кататься!» А она: «Дзядзя Юра, ну что такоэ? Вы Настю три раза скатили, а я только сзади в паровозике ехала, у меня шапка слетела. Я с вами больше не поеду». Ну, банальная такая ситуация, когда не звони мне, я тебя больше не люблю, ты подлец! Тут же рядом мальчишки бегают, дергают его, тянут на горку. Им вообще не ведомы эти эмоциональные женские извращения. Ревность там, желание обладать дядей Юрой полностью, ехать с ним на ватрушке и чтобы все сдохли от зависти. Мальчикам надо просто кататься! И чем быстрее - тем лучше! Они стоят, подпрыгивают от нетерпения. И пока Виолетта в фиолетовом изводит дядю Юру, то они пытаются достать языком сопли из своего носа.
Думаю, чей же это папа? Кому же так повезло? Где среди этих хохокающих мам та самая женщина, у которой за время жизни с дядей Юрой выработался абсолютный иммунитет к юмору. Она уже вообще не смеется ни над чем. Первые года три-четыре хохотала, потом перестала. И когда ей подруги говорят, мол, ну какой же у тебя Юрка заводной, то она кивает. И когда он шутит, то она тоже кивает. Потому что дядя Юра - это праздничная толпа из одного человека. Думаю, ну где же его ребенок? Кому так повезло? Оказалось, никому. Дядя Юра покатался, отдал сердце фиалке Виолетте в фиолетовом, разорвал в клочья обаянием всех женщин, отряхнулся, попрощался и отправился дальше. Просто шел мужчина по парку, может, домой с остановки. Видит - горка. Купил билет. Покатался. И ушел.
И как только его не стало, то дети сразу сдулись немножечко. Мамы надулись снова, стали как мишлены, ребятишки были разобраны по домам, колсяки-грибы разъехались по парку. Стало опять тихо. И никто там больше не кричал. И никто так больше не смеялся.
И я попрошу-до конца вы прочтите
Быть может напомню кому то я вновь,
Вы в детские души почаще смотрите-
Ведь в детстве бывает трагичной любовь…
В деревне-кругом где леса и поля,
Где речки чисты и солнце лучисто,
Жил славный мальчишка и зла не тая-
Он всем улыбался по искренне чисто,
Жил в дружной семье, не знал горьких бед
Веселый, смешной, озорной-как бесенок,
Тринадцать веселых и мальчишеских лет
Звенящим ручьем пробежали с пригорок…
В соседний поселок, где нет ни души
Из города вдруг прикатила девчонка.
Наивность в глазах, а в словах лишь мечты
А как же иначе -совсем ведь ребенок.
Все это мальчишка тот в ней разглядел,
Влюбился в нее он «по-детски-серьезно»
В любую погоду на крыльях летел,
Чтоб просто увидеть ее хоть секунду…
Он брал мотоцикл-с позволенья отца
И рокот его далеко было слышно
Ей стоило лишь услыхать «наглеца»
Девчонка к окошку бежала вприпрыжку…
На перекрестке с утра ее ждал,
Ведь вместе до школы идти веселее,
А мама шутила:"Каков ведь «нахал!
Совсем не осталось ни грама стесненья.
Смотри же, отец, а на следующий день-
Женится он на ней без позволенья!))»
Так год пролетел в дружбе искренней той,
Печалей и горестей оба не знали,
А смерть, что стояла за их за спиной
Уже принимала свои очертания…
В осенний не очень погожий денек-
Поехать решил он с дружком на рыбалку
И мотоцикл привычно завел-
Отец разрешил, а на нем как на танке.
Рыбалка на диво удачно прошла,
Лишь дождик испорил им все настроенье-
Темнеет-наверно домой уж пора-
Пораньше домой он приехать успеет.
Вот тронулись-кочки и темень кругом,
А мотоцикл подкинуло сильно-
И свет вдруг пропал-разберемся потом,
Сейчас на асфальте домчим мы игриво.
На встречу машина-без света, без фар
И звуки все- рев у движка заглушает,
В машине той парень, он взрослый амбал-
Не уж то не знает он что совершает?
Столкнулись лоб в лоб -лязг железа и стон,
А дальше понятночто- скорая, люди.
Больница… врачи…боль и страх, разговор
И страшный вопрос, что же дальше то будет…
Девчонке когда эту весть принесли,
Казалось, что жизнь в ней на веки застыла,
Ни слез, ни вопросов-лишь сердца мольба
Из глаз в пол лица на ружу сочилась.
С ним мать… не отходит… пускать не хотели…
Состарилась словно прошел целый век…
В деревне все будто бы оцепенели…
Вот только известий все нет… нет… и нет…
Второй день и третий, четвертый проходит,
Но не приходит мальчишка в себя,
Но все же до бога молитвы доходят-
Очнулся!!! А значит молили не зря!!!
Все разом вздохнули-как будто на время,
Забыли все люди как надо дышать…
А девочка та улыбнулась впервые:
«Ведь все хорошо!!!, правда мам?!, надо ждать?»
Перевели его к другу в палату,
Тот легче отделался-руки перелом.
В двоем веселее-он скажет потом,
Смеялись, шутили, он даже поел,
А вечером кризис… разряд…пульс…предел…
У девочки мама узнала то первой,
А как же ребенку ей все рассказать-
Сказала она, ну как уж сумела…
Уж лучше она… она все же мать…
Ту боль, что застыла в любимых глазенках,
Ту горечь, что тенью легла на лицо…
И тут не поможет как в детстве зеленка,
Совсем не поможет-лекарство не то…
Девчонка замкнулась-молчит и не плачет,
А это наверно страшнее всего,
Ведь слезы они в жизни многое значат-
Все выплакать нужно и это и то…
Вот день похорон-дочка к маме подходит:
«Я, мама, пойду-мне же нужно пойти»,
А мама с нее глаз тревожных не сводит:
«Конечно же надо-иди, дочь, иди.»
«Я тоже приду попрощаться, родная,
Ты только так сильно не переживай,
Ведь он же стоит у ворот теперь Рая,
Так бог рассудил, ты ему не мешай!»
В той комнате свечи и много народу,
А мать и отец почернели совсем,
Там ладаном пахнет и слышно сквозь слезы,
Как батюшка молится тихо совсем
Девчонка стоит, в глазах боль застыла…
Стоит и не видит совсем никого…
А батюшка молвит:"Прощайтесь, родные,
Прощайтесь на веки уже для него!"
На улицу вышли и девочка с ними,
Как будто очнулась она на ветру
И маме в объятия бежит она с криком:
«Ах, мама, родная, как жить без него?»
«Как страшно, мамуля, как больно и пусто,
Скажи и ответь мне-За что?! Почему!?»
Что маме ответить?! лишь крепче прижала…
«Поплачь, моя радость, в себе не держи…»
И мамино сердце в тот миг заглушало-
Всю боль и рыданья, что рвутся в тиши…
«Пойми, мой зайченок, так в жизни бывает…
А значит боженьке там он нужней,
Ведь боженька правильный путь выбирает
Пойми и не делай себе ты больней!»
И снова в деревне все те же рассветы, все те же закаты
И речки по прежнему так же чисты…
И девочка так же шагает по свету…
Вот только в глазах больше нету мечты…
- Кто тут Тихонов? - через несколько минут после крика, известившего весь мир о рождении нового человека, в коридор вышел врач.
- Я! - Иван, до этого нервно вышагивавший по коридору, вцепившись в свои волосы, подскочил к нему.
- Все в порядке, молодой человек, - устало улыбнулся доктор, - дочка у вас. Красавица.
- А можно мне к ним? - немного заикаясь, и чуть севшим голосом спросил Иван.
- Только недолго, - предупредил доктор, - и оденьте маску.
Ваня осторожно приоткрыл дверь в бокс, и тихо, почти на цыпочках, подошел к кровати.
- Таня, - позвал он шепотом, - Тааань.
- Ванька! - баллистик не сводила глаз с новорожденной дочери, - а правда, она на куколку похожа?
- Правда, - молодой отец хотел дотронуться до ручки девочки, но получил по лбу, - Ну что ты? - он улыбнулся.
- Разбудишь, - Таня поправила пеленочку и затарахтела, - значит, завтра придешь, смотри, долго не сиди на работе. А то я позвоню Галине Николаевне…
- Тань, - Ванька поцеловал ее в щеку, - я все помню.
- И купи все по списку, - закончила речь Таня, отпуская мужа домой.
Но, едва Иван переступил порог Детского Мира, он тут же забыл все наставления. Потому что попал в мир игрушек. Не своих, компьютерных, а настоящих. Вокруг жужжало, звенело, гремело, и Тихонов почувствовал себя маленьким мальчиком. Ему захотелось купить себе вот ту игрушку. Нет, лучше этого робота… Хотя и этот конструктор неплох. И почему у него не родился сын? Хотя, и Танька вроде женщина, но стреляет и дерется так, что даст фору любому мужчине. В многоголосье шумов ворвался еще один звук - кто-то пытался дозвониться до гения.
- Слушаю, - ответил он на автомате, не отрывая восторженного взгляда от стенда с игрушками.
- Тихонов! Ты где? - в трубке послышался голос Рогозиной, - как Таня?
- Все нормально, Галина Николаевна, - все тем же «автоматическим» голосом отвечал Иван.
- Стой на месте, - было слышно, как она улыбается, - я пришлю более опытного папашу.
Иван кивнул, как будто Рогозина могла его увидеть, и спрятал телефон, продолжая наблюдать за игрушками и мечтать.
Очнулся он, когда на плечо ему опустилась рука.
- Тихонов, - Круглов улыбался в усы, - первый раз искал не ты, а тебя. Что? - майор кивнул в сторону витрины, - нравится?
- Николай Петрович, - Тихонов вздрогнул, - нельзя же так пугать! Очень. Как вы думаете, если эти игрушки девочке купить?
- А это смотря как играть с ней будешь, - потрепал его по макушке майор, - имя придумали дочке?
- Давно уже, - улыбнулся хакер, - Галочка.
- Тогда покупай, - хитро прищурился майор, - будет достойная смена Рогозиной.
И вот, спустя несколько часов все покупки сделаны, кроватка и коляска заказаны. Погрузив сумки в машину, Круглов сел за руль.
Иван же крепко прижимал к себе два объёмных подарка: плюшевого медведя почти с себя ростом и вожделенный конструктор, из-за которого Рогозина оторвала от дел Оксану, заставив её пробивать Тихоновский номер, и Круглова, который только приехал с очередного дела. Иван прижимал к себе подарки, счастливо улыбался и тихо плакал, только сейчас осознавая, какое счастье вошло в его жизнь.
А ещё вот какой был случай. У нас на той стороне деревни место было. Не крутое, не пологое, а так, наклонясь с горы. Так и называли - Сгорок. Там ребятёшки всё на лыжах раньше катались. Теперь-то уж не покаташься - понастроили домов-то, да огородами запахали. А в те-то годы там только одна избёнка и стояла. И жили в ей старик со старухой, Митрич, стало быть, ну и жена его, баба Дуся. Старые уж, лет под восемьдесят, а то и все девяносто. Тогда же дни рожденья не справляли, это уж помрёт кто, то по метрикам и узнавали, какого году человек.
Вот. Ну чё, жили, печку топили. Дровами, ага. А тогда как было? Набирают в колхозе бригаду, ну кто помоложе и покрепше, и в лес, на делянку. Зимой, конешно, летом-то некогда. И пилят, стало быть, кубатуру заготавливают. А потом уж на тракторе и развозят, кому сколько положено. Ну и Митричу с Дусей, колхозники ж тоже. А зимой-то, по морозцу, дрова легко колются, со звоном, одно удовольствие, хоть комель, хоть вершинка. Дед, значится, колет, а бабка в дровник укладыват, старается. А полагалось на избу десять кубов да на баню, у кого есть, пять. Ну и от колхоза куб - шишнадцать кубов, значит. Дык Митрич с Дусей за два-три дня успевали. не смотри, что старые, а крепость в их ещё была. Молодым не всем угнаться. Да и чего молодым-то? То в клуб на танцы, то с гармошкой по деревне, вроде бы и не до работы.
Ну вот. Сырыми же никто не топит, дровами-то. Уж так заведено - первую зиму готовишь, вторую топишь. Прошлый-то год Митрич с бабкой под завязку дровник набил - кубы были полновесные, с довеском, год полешки берёзовые сохли. А со второго дровника топили. Ну как и все в деревне. А тут к ним Витька Шмакин повадился. Дескать, помочь чего. Ну, помочь - не поможет, только наобещат, а рупь, а то и трёху отдай. Потом уж и вовсе обнаглел, стал требовать, мол, отдавай за работу трояк и всё тут! Да ещё грозится, дескать, накажу бессовестных! Дед терпел, терпел, да в другой раз и огрел Витюху поленом. Прямо в лоб. Тот сперва на корячки пал, шары выпучил, потом ползком, ползком и дёру от Митрича. Больше не приходил. А по деревне слух пошёл, что посулился Витёк отомстить старикам.
А тут уже и Филиппов пост на носу. Забуранила погодка, заметелила. Небес не видно, так снег валил. В полночь старикам в окно постучали, да так, что оба соскочили, как ошпаренные. «Горите! Пожар!!! Митрич!!! Баба Дуся…» Дед с бабкой выскочили в одном белье на мороз. Оказалось, что дровник горит. Который сполна. И народ уж подбежал, суетится, тушит. А чего там тушить, если сарай со всех четырёх сторон горит, а дрова в нём как порох сухие. Хорошо ещё, что стоял он отдельно, на заднем дворе, а то бы и дом сгорел, да и баньку бы не спасти было. В общем, сгорел дровник. А в нём и все дрова, наготовленные на год. Народ уж расходиться стал. Кто ворчал, кто просто матерился, только все в одном сошлись - Витькиных рук дело, не иначе. Митрич сидел на каком-то пеньке и приговаривал: «Сухоньки, ровненьки… полешко к полешку…» Баба Дуся смотрела на угольки и молча плакала. Дров на зиму больше не было. Можно было бы у соседей попросить, да кто по зиме дров-то даст, зимы у нас долгие и холодные, не юга, чай. И за свежими колхоз поедет только через два месяца, самое раннее. Как жить, что делать? Баба Дуся вдруг вздрогнула, встрепенулась, оглянулась… «Пойдём, деда, ить голые щитай што, помёрзнем! Пойдём в избу, пойдём, мой хороший!» Митрич покорно встал и поплёлся в дом. В сенях ещё дрова были - запас на пару дней, ежели мороз сильный. Баба Дуся растопила печь, согрела картошку в чугунке, позвала деда. До утра надо было что-то решать. Да шибко-то и мозговать не приходится. Раз взять не у кого, остаётся одно - в лес, за сухостоем. «Поди-ко тяжко по сугробам-то…» - подумала вслух баба Дуся. «Дык чо, нешто на ероплане полететь?» - мрачно отшутился дед. «Санки, есть, топорик в сенях, чай не впервой, по дрова-то!»
Утром Семёниха забежала, «узнать чё и как» да последни сплетни рассказать. А главная-то новость вон какая - Витька Шмакин пропал. Как ушёл с вечера куда-то, так и не ночевал дома. И соседи говорят, что тверёзый был. Вот те и на! Ну, подивились, посудачили, да ведь дело делать пора. Оделся Митрич, обулся, подпоясался верёвкой, шубенки на руки и айда с санками через огород. Непогодь стихла, спокойно стало, только пасмурно. Проходит дед мимо пожарища - что такое - из сугроба пим торчит, валенок то есть. Да и пим-то знакомый, Витьки Шмакина пим. Они у него особые были - со стрелками кожаными по срезу, для форсу, значит. «Вот те раз, - прошептал дед, - дык это што такое, дык это и правда Витька натворил?! Штоли он поджог?!» Митрич обошёл вокруг всего горелого места, надеясь ещё чего отыскать. Но, кроме углей, ничего больше не было. Пим дед занёс в дом, а сам опять направился в лес.
Лес-то рядом, прямо за огородом был, только за сухостоем надо в самую глубь идти, да ещё чуть не по пояс в снегу. Шёл, шёл дед, вдруг глядь, а под берёзой, в одном сарафане и платочке девка стоит. Ну-к, девка - не девка, подросток.
- Это ты чего тута, девонька? - Митрич аж опешил, - холодно же, а ты - вона, по-летнему!
- А мне, дедушка, греться не надо, мне и так тепло.
- Во, диво какое! А на-ко тебе хлебушка. Поди исть хочешь?
- Благодарствуй, дедушка Митрич. А это вот тебе, - девочка подала туесок деду, в старину с такими по ягоды ходили, а в нём до самых краёв спелая земляника.
- А ты откудова знашь-то как меня звать? А сама чья будешь? Пошто я тебя не видал раньше? А ягодки откудова?
- Я, дедушка, много чего знаю. Знаю вот, что дровник ваш погорел. Знаю, что это Витька сотворил. Только искать его не надо. Не найти его до весны. А сама я местная. Тута, в лесу живу. Летницей меня кличут. Летом людям добрым помогаю, кому ягод даю, кому грибов, если в лесу не хулиганят. А ягодки в гостинец возьми, бабушке Дусе своей, пусть порадуется. Травница она у тебя знатная и добрая, попусту ни одну травинку не обидит.
- Да гостинец - оно конешно, благодарствуем, только куды я его? За пазуху - раздавлю, а так - помёрзнет. Мне же сухостою надо нарубить.
- За это ты, дедушка, не заботься. Вот тебе подарок, возьми-ко. Полешко это тополиное. Налущишь с него лучинок и печь растопишь.
- Нешто одним поленом печи топят?
- Не твоя это печаль, деда. Ступай домой, говорю, полешко не забудь, да ягодки не помни. Да никому про меня не сказывай, только поклон бабушке Дусе передай.
- Всё сполню, девонька, в точности, как велишь! Да и то - как расскажешь, кто поверит?!
- Ну, ступай, деда, поспешай!
Домой Митрич птицей летел. Как только санки с полешком не потерял! А туесок сберёг и Дусе в целости доставил. Только сказать не знает как. Да бабка сама догадалась.
- Ты поди-ко Летницу встретил?
- Дык её, сердешную. Стоит в одном сарафане и не мёрзнет. Прям диво какое!
- Ты вот что, дед. Помалкивай про неё, засмеют. А за ягодки спасибочко тебе.
- Дык она ещё вот што дала, - дед достал полешко, - велела печь с его топить.
- Ну значит затопим.
Дед лучинок нащипал с полена, горкой сложил в печи, запалил, а сверху полешко это тополиное положил. Пламя сразу занялось, затрещало. Да так жарко разгорелось, будто целое беремя дров берёзовых. Старики надивиться не могли на чудо!
А на другое утро глядь - полешко целёхонько в печи лежит, хозяев дожидается! Чудно…
Сколь времени у них это полешко было я не знаю. Может год, а может и все пять, врать не буду. А Витьку Шмакина аккурат весной и нашли. В марте. Снег стал сходить, Витька и появился. На речке, за мостом. Голова в пролубь вмёрзла, топорами лёд вырубали. Рыбы всё лицо выели, так бы и не узнать - кто, только по валенку на левой ноге и узнали. А правый-то Митрич ещё зимой участковому снёс, мол, нашёл в сугробе. А про Летницу и тополиное полешко - ни слова.
Вот такой случай был у нас. Давно уж.
С момента создания службы прошло много лет. К зданию дворца бракосочетаний подъехал ФЭСовский микроавтобус. Из него аккуратно выбрались все старые (в прямом и переносном смысле) сотрудники. Изрядно поседевшие Сергей и Иван выкатили из микроавтобуса инвалидную коляску в которой спала глава службы, полковник Рогозина Галина Николаевна. Пока Валентина бережно поправляла платье на подруге, мужчины выгрузили из микроавтобуса вторую инвалидную коляску.
- Осторожнее, - раздался ворчливый голос майора Круглова, - вы меня разбудили.
Коляску с Кругловым толкал перед собой Майский, коляску с Рогозиной - его жена Валентина, бывшая Антонова.
- Круглов Николай Петрович, - торжественно провозгласила регистраторша, - согласны ли вы взять в жёны Рогозину Галину Николаевну?
- Ась?! - майор приложил руку к уху, - Серёг, что она сказала?
- Майский, - зашипела на майора Валя, - ну что ты за балбес? Опять забыл слуховой аппарат!
- Он согласен, - ответил за жениха его друг.
- А вы, Галина Николаевна, - улыбнувшись, работница ЗАГСа повернулась к Галине, - согласны стать законной супругой Круглова Николая Петровича?
- Галя. - Валя наклонилась к подруге, но та уже спала, опустив голову на грудь, - девушка, - Майская обратилась к работнице ЗАГСа, - милая. Распишите вы их уже. А то сил наших больше нет смотреть на их мучения…
Женщина, от которой не хотелось уходить…
Первый час ночи… Собирался придти в десять… Гипнотизирую взглядом телефон, до рези, до боли на пересохшей слизистой оболочке, до белых пятен в глазах… Врубаю Апокалиптику в динамиках на полную мощность и шут с ними, с соседями. Наливаю виски в кофейную чашку. Падаю на диван. Закрываю глаза.
Когда-то я была женщиной, от которой не хотелось уходить. Я всегда была именно такой. И мне казалось, что останусь ею навечно. Со мной можно было сидеть до рассвета, потому что не хотелось расходиться. Пить вино. Петь песни под гитару. Разговаривать часами. Держать за руку. Хотеть поцеловать и бояться сделать это. Обсуждать все, вплоть до проблем расизма, вопросов легализации проституции, калорийности пива, пользы подростковой мастурбации и мультиков про Губку Боба. Со мной можно было часами стоять в подъезде, согревая теплыми губами замерзшие руки. Обмениваться бесконечными смсками «ни о чем». Ко мне боялись приходить, потому что можно было не уйти… Со мной можно было смотреть любое кино вечерами, а потом до хрипоты обсуждать его, пусть даже и комедию в духе «Американского пирога». Ко мне можно было приехать поздно ночью только потому, что мне снятся кошмары, и спрятать меня под одеяло от воображаемых пауков и сексуально озабоченных маньяков… Я была женщиной, от которой не хотелось уходить.
А теперь я стала женщиной, к которой не хотят уходить. И это страшно. Страшно от своей беспомощности. Не изменилось ничего. Я осталась такой же. Умной, интересной, порой грустной, порой веселой до одурения, порой ответственной, порой абсолютно безбашенной. Я сохранила чувство юмора, улыбку, длину ног и линии тела. Я не растолстела, не подурнела, не поглупела и не начала по вечерам вышивать крестиком мужу носки, а по утрам - громко петь в ванной и размахивать скалкой. Не изменилось ничего. Кроме одного незначительного факта. Я люблю… И из чужой, неизвестной, таинственной женщины я превратилась в резиновую куклу, каждый изгиб, каждая родинка, каждый поворот которой знаком до боли, и потому, увы, совсем не интересен. Со мной комфортно спать. Я буду ласкать тебя до изнеможения, до звездочек в глазах, до дрожи в коленях. А потом сделаю тебе массаж. Со мной комфортно просыпаться. Я принесу тебе кофе в постель, сделаю чудо-яичницу в «лукошках» и открою тебе сайт с футбольными новостями. А потом поцелую тебя в шею и швырну через голову твои трусы. Такая знакомая, простая, близкая. Совсем ненужная.
Забавно… Когда-то я была любовницей. Уводила чужих мужей. Которые просто не могли от меня уйти. И мне было смешно. Жена ему звонит… Подумаешь! Ну обещал быть в двенадцать. Ну пришел в четыре. Чего вопить-то? Неужели не ясно? Он просто не мог от меня уйти! А ты спи себе спокойно, явится муж когда-нибудь. Если я его отпущу, конечно. Вот сейчас мы с ним еще зажжем абсент в бокалах, станцуем стриптиз на балконе, доедим макароны руками из кастрюли, сидя на полу обнявшись и обмакивая их в изысканный лимонно-миндальный соус, докурим последнюю сигарету на двоих, скажем в сто первый раз: «Хочу быть с тобой». И он к тебе вернется, родная ты его жена. Ведь ты-то поешь по утрам в ванной дурным голосом и собираешься встретить его рассказом о повышении цен на молоко, при этом потряхивая сковородкой, а совсем не своим нежным телом в облаках шелкового пеньюара. А я другая. От меня не хочется уходить.
И все это было… Возможно, пришло время платить за свое бездушие…
Звонок в домофон. Пришел.
Нет, я не буду трясти скалкой. Ругаться. Плакать. Обижаться. Вести душевные разговоры, периодически пытаясь вывести тебя из блаженного сна. Я даже не знаю, сколько сейчас стоит молоко. Честно. И я даже не скажу тебе, что сегодня сама купила себе белую розу в хрусткой обертке, пушистого мишку с сердечком в лапах, коробку «Рафаэлло» и бутылку виски. Просто потому, что захотелось увидеть на прикроватном столике свежий цветок в лучах рассветного солнца и алое сердечко в лапках игрушечного медвежонка. Дура? Ну и пусть. Я же не расскажу тебе об этом.
Я просто дам тебе тапочки. Уложу. Укутаю. Прижмусь к теплой загорелой спине. Слегка пну, если будешь храпеть. Поцелую в седьмой шейный позвонок, который безошибочно найду даже в темноте, и маленький шрам между лопаток. Поставлю бутылку колы около кровати. А потом налью себе еще виски. Тихо-тихо открою окно, чтобы не разбудить тебя. Покурю. Возьму ноутбук и уйду на кухню. Надо работать. Завтра надо сдавать проект. Надо, надо, надо… А еще надо поставить вариться куриный бульон. Завтра сварю тебе вкуснявый суп. Завтра, завтра, завтра… Завтра разбужу тебя нежным поцелуем. Если не поможет, укушу за нос. Принесу кофе. Даже, черт возьми, поглажу тебе джинсы, хотя ненавижу гладить. Да хоть шнурки поглажу! Но это ничего не изменит. Истина проста, как жизнь.
Я просто тебя люблю. А ты меня просто нет.
Маришка возвращалась из женской консультации счастливая. Беременность протекала хорошо. Отправляют в предродовой отпуск. Как ни как семь месяцев! Значит, в больнице можно теперь не лежать, чтобы отлынивать от работы. Походила по магазинам. Детское уже давно все куплено. Хоть и примета плохая, но верилось, что все хорошо будет. А как же иначе?
Радуясь апрельскому солнышку, она шла по улице. Вдруг увидела свою лучшую подругу Ленку.
- О! Привет, арбузик! Как дела? Все растете? - сказала Ленка.
- Да. Растем. Так здорово! А Сережка как рад! Каждый вечер к животу прижимается, ждет когда его малыш ножкой стукнет!
- Рад? Вот гад… О! Да ты не в курсе!
- А что случилось?
- Как ты не знаешь… Он же с Галькой крутится!
- Нет! Не может быть! Он же все время дома! И с работы вовремя…
- Да! Вовремя! Они раньше отпрашиваются и уходят! Хочешь, сама проследи. Возле работы…
Маришка представила, как она стоит возле проходной в кустах и следит… Бррр! Нет!
- Да нет! Не может быть. Он у меня такой хороший! Наговоры все это! - еле сдерживаясь, но с улыбкой ответила Маришка
- Ну, как хочешь! Я предупредила.- сказала подруга.
Потом Ленка рассказала еще новости. Маришка даже смеялась над чем-то, хотя в душе уже было не совсем весело. Поговорив, они расстались.
Маришка, собрав всю свою волю, чуть ли не бегом пошла домой. Внезапно начал тянуть живот. Ладно, не в первый раз.
Зашла домой. Муж сидел в комнате. Что-то мастерил. Сказать или не сказать? В себе держать еще хуже…
- Как дела? - спросил он.
- Нормально. Я сейчас встретила Ленку - начала она.
- Ну и что?
- Она сказала, что у тебя есть другая. Вас видели! - срываясь на плач, продолжила Маринка. Все, обида начала душить. Слезы полились дождем… Муж опешил:
- Какая другая… И ты поверила… Кому??? Ей! Давай телефон!
Судорожно начала набирать Ленкин номер. Он взял трубку.
- Алло! - раздался Ленкин голос.
- Привет! Что ты наговорила моей жене? Маришка мне все сказала. Она ушла к матери с вещами!
- О! Поздравляю!
- Зачем ты ей наврала?
Потом он передал трубку обалдевшей Маришке.
- На! Слушай свою любимую подругу!
Маринка взяла трубку и…
- Я рада, что она ушла! Еще и ребенка потеряет! Я все равно разрушу вашу семью!
…Я ВСЕ РАВНО РАЗРУШУ ВАШУ СЕМЬЮ! У Маришки начала уходить из-под ног земля…
- Лена! Как ты могла так поступить? За ЧТО?
…Услышав другой голос, совсем для нее не ожиданный, Ленка бросила трубку.
Муж обнял плачущую Маришку:
-
- Но она - моя лучшая подруга! Мы столько ей помогали, столько выручали! Сколько раз приходила она плакаться, когда её бросал очередной парень…
- Вот поэтому она так и поступает. Не хочет видеть чужое счастье! А ты, моя любимая дурочка, поверила…
Маринка, прижавшись к плечу мужа, понемногу успокаивалась. Больше никогда у меня не будет лучших подруг, думала она.
Я самый известный из всех королей ! Меня знает весь свет. Обо мне написаны тысячи книг. Я беспрерывно нахожусь в сражениях… Но меня никто не назовет кровавым королем. Побеждая в битвах, я не проливаю ничей крови Оказываясь побежденным, я остаюсь невредим. Пусть моя армия малочисленна, но она бессмертна. Пусть в моем флоте всего лишь два судна, но они непотопляемы. Я единственный из королей, которого нельзя свергнуть. Я единственный из королей, кому революция приносит новую популярность в народе и признание…
Так говорил при общем молчании, ничего не преувеличивая, не произнося ни единого слова неправды, всемирно известный король, стоя рядом со своей королевой в окружении свиты на. шахматной доске.
Запах… такой ошеломляющий, бьющий в голову, накрывающий воспоминаниями, укутывающий в эмоции, накатывающий волнами ощущений…
Почему его не чувствуют другие? Я его даже вижу.
Вот тут на плече… тут пахнет твоим взглядом, ласкающим его изгиб, ты так сегодня на него смотрел, нежно, как вечерняя озёрная волна накатывает на прибрежные камни, обнимает мгновением и, уходя, оставляет им ощущение летней свежести.
Волосы… они пахнут твоими руками, такими сильными, надёжными, дерзкими. Один поворот головы и они рассыпаются веером жаркой, пряной, оглушающей страстью тропической ночи, хоронящей в своей чернильной тьме все запреты и сомнения. Они дольше всех хранят в себе тайное твоё оружие, именно тот, самый сокровенный, влекущий к себе, сводящий с ума мужской запах.
Пальцы… уже столько раз окунувшиеся в воду, тронутые махровостью полотенец, но всё равно удержавшие на себе лёгкий ветер твоих поцелуев, влажный муссонный обхват твоих губ, и итальянскую страсть сирокко, обжигающего прикосновением языка.
Губы… они сосредоточие аромата, наполнены до краёв солёным мускусом твоей кожи, вобравшие в себя всю твою суть, твоё начало и твой финал. Они земля, принимающая на себя всё естественное и придуманное как данность, как благо, как необходимость. Они покорны в своём выборе, они не смеют отказать, потому как не могут. И не хотят. Они просто живут этим, они живут тобой.
Вокруг меня цветная аура твоих эмоций. Лёгкий флёр твоих прикосновений. Обволакивающее дыхание твоих слов. Обжигающая влага твоей страсти.
Почему этого никто не видит? Почему?
С Татьяной я познакомился, когда переехал из Кармиэля в центральное Хайфское общежитие Кальман. Она в то время училась на программистку в «бейт сефер ле андасаим"*, а я поступил на подготовительный курс в Технион**.
Таня приехала по какой-то кибуцной программе лет пять назад, однако знала очень многих селовцев и наалейцев*** - может, благодаря тусовкам в общежитии, а может, просто хорошие люди находят общий язык и как-то сразу вписываются в коллектив.
Мой лучший друг Борька, с которым я делил двухкомнатную квартиру в общежитии, ее недолюбливал. Высокоморальный сосед не понимал, как одна девушка может быть податлива на легкий флирт с моей стороны, в то время, как у меня уже есть другая - Машка с Аба-Хуши (студенческое общежитие в южной Хайфе). Впрочем, Машку он тоже не особо ценил за дурь в голове и очень надеялся, что мое увлечение ею несерьезно.
Но по отношению к Таньке у него был исключительно осуждающий взгляд свысока (помимо разницы роста почти в тридцать сантиметров), словно на кладезь греха и разврата. Хотя, конечно же, если бы он знал все истории общежития, то понял бы, насколько далек легкий флирт от этих понятий. Однако, сплетни и взаимоотношения студентов его мало интересовали. На мне он давно уже поставил крест в плане морального перевоспитания, а на нее, как на девушку, да еще и более взрослую (на два года старше), возлагал хоть какие-то надежды.
Но, в меру общительная Танюшка, по сравнению с большинством и так была весьма скромна. Она почти не пользовалась косметикой, не было у нее и молодежной погони за модой, не пыталась быть в центре событий и со всеми держала какую-то дистанцию. Разве что в общении со мной, ну и со своей лучшей подругой Светланой, с которой, по большей части, я был знаком заочно и лично встречался лишь пару раз, она могла чувствовать себя полностью раскованной. Это мне очень импонировало и как-то притягивало.
В конце курса, когда Борис уехал к родителям в Тель-Авив, а Машка тоже умотала на все выходные, я замутил тусовку у нас в комнате. Были приглашены все, кто не прошел бы «фейс-контроль» у упомянутой парочки, и надо ли отмечать, что без этих зануд оттянулись мы по полной. Лишь часа в три народ начал расходиться по своим комнатам, потому как все, кроме Таньки, жили в том же Кальмане. Танюха осталась ночевать у меня.
Это все перевернуло. После этого мы начали тайком встречаться. Она таилась от языкастой Светки, и поди знай, может, еще от кого. Но меня это полностью устраивало, потому что сам я скрывался от моральной промывки мозгов со стороны Борьки и, разумеется, от скандала с Машкиной стороны.
Все лето у нас продолжался бурный роман, а в начале учебного года я отправился на медфак в Хайфский универ, а она перевелась в колледж «Камера Обскура» учиться дизайнерскому делу. Ну какая из нее программистка с типично женской логикой из анекдотов - выгнали с первого же курса. Точнее, сама ушла, поняв, что такое количество пересдач не потянуть. Но разумеется, всем было сказано, что причина перехода - это поиск себя и дела, которым бы хотелось заниматься, тем более, что фотография у нее была вроде как хобби.
Видеться мы стали реже и исключительно по ее инициативе. Так прошел еще один год. В первые месяцы второго курса она позвонила и сказала, что нам нужно серьезно поговорить. Но в этот семестр я умудрился запихнуть почти все обязательные курсы, таким образом загрузив себя по полной, чтобы как можно больше сразу сбагрить, и со временем было очень туго. К тому же, наши расписания совершенно не совпадали, и разговор откладывался вплоть до середины ноября.
Наконец она сказала, что на выходные приедут ее родители, и ей хотелось бы меня с ними познакомить. Кроме того, она вообще хочет более серьезных отношений, так как уже не бесшабашная студентка и думает о будущем. Наверняка, промывка мозгов любимой Светочкой, которая поставила ультиматум своему парню на эту тему. В принципе, я ничего не имел против, тем более, что к Таньке я очень хорошо относился, с Машкой уже разбежался, серьезных отношений с окружающими герл-френдессами не имел, а на родителей своих девушек всегда производил положительное впечатление.
В выходные я позвонил ей и спросил, стоит ли приезжать. Но она ответила, что не нужно, приехали только мать с Сережкой - ее младшим братом. Сказала, что не хочет так - лучше через пару недель поедем вдвоем с ней к родителям в Нетанию. Тут до меня дошло, и я ошарашенно спросил: «Ты беременна?» Она ответила, мол, позже поговорим, и положила трубку. И хотя не стала отключать мобильник, категорически отказывалась обсуждать эту тему.
Еще несколько дней я взвешивал свое предположение, а потом пошел в «Машбир» (магазин широкого профиля) выбирать кольцо. К моему сожалению, оказалось, что стоимость самого простого золотого колечка была в пределах тысячи шекелей, что раз в пять превышало мой бюджет. Однако, там же нашлось позолоченное кольцо с цирконием по периметру меньше, чем за сотню. Кажется, по иудаизму, нельзя дарить обручальное кольцо с камнем, но для символики сгодится.
Несмотря на то, что перезванивались мы почти каждый день, видеться доводилось не так часто: в основном, по выходным или раз в неделю вечером. Поэтому преподнести свой подарок я смог лишь в конце ноября. Сначала Танька очень обрадовалась и даже хотела тут же позвонить Светке, но сразу как-то посерьезнела и, вернув кольцо, сказала, что мне еще стоит все обдумать. И вот, если я не поменяю своего решения, вместе поедем к ее родителям на следующих выходных.
* * *
От ее дома до колледжа можно добраться тремя автобусами с перерывом в несколько минут. В воскресенье второго декабря она со Светой, как обычно, заскочила в ближайший 16-й номер и поехала на учебу****. Представляю, сколько предстояло обсудить двум болтушкам в свете событий последних выходных. А заодно построить оптимистичные планы на будущее в целом и свадебную церемонию в частности.
У въезда на «Халису» в автобус зашел террорист, обмотанный взрывчаткой. Через день - в дождливый вторник тяжелораненая Света все еще боролась за жизнь в хайфской больнице «Рамбам», а Таню хоронили на кладбище «Ватиким» в Нетании.
* * *
Через полторы недели на своем дне рождения Борька спросил у меня:
- А где та рыжая, что крутилась всегда с тобой?
Танечка не была такой уж рыжей - скорее, у нее был русый цвет волос, как и у меня. И она не «крутилась» рядом со мной, а мы были довольно близкой парой с, вероятно, счастливым будущим. Я вспомнил, как она улыбалась своей искренней, а не «дежурной» улыбкой. И как веселые морщинки перебегали к уголкам глаз, отчего невольно начинаешь улыбаться в ответ. И заразительный смех, прикрываемые рукой губы, словно это может помочь. Я пожал плечами и ответил:
- Не повезло…
Вышел, закурил, и в первый раз после ее смерти поперхнулся слезами. Как же оказалось нелепо - уйти вот так из жизни, чтобы большинство не очень близких знакомых спрашивали друг друга: «А где та рыжая?», - и тут же забывали о ней.
И у Тани на стене нарисовал я облака,
И слона с ослом, летящих в никуда.
И она ложилась спать, схватив слона за крыла,
И просыпалась с хвостом осла.
Жаль, что она умерла…
(Крематорий)
Вот и настал этот долгожданный день. Сегодня наш фольклорный театр «Цвети, наш край!» едет в город Санкт Петербург на конкурс-фестиваль.
Всё уже давно собрано и упаковано, я же говорю, этот день очень ждали, и готовились основательно.
Погрузили вещи в автобус, всё перепроверили досконально: костюмы и реквизит - всё на месте. Сами тоже быстренько уселись, минус двадцать пять на улице этому способствовали. В автобусе, хоть и не намного, но всё же было теплее, по-крайней мере ветер был не такой сильный. Да-а, печки российских автобусов недостаточно мощны, чтобы бороться с российскими же морозами, а окна, как ни странно, являются слабым препятствием для атмосферных явлений.
Поехали…
Галина Валентиновна - предводитель этого «войска», чётко помнила, что через пятнадцать минут, проезжая деревню необходимо подобрать гармониста.
За разговорами время бежало незаметно. Потихоньку все согрелись, дорога убаюкивала, стало скучно. А кто у нас первый парень на деревне? И звонкий голос предводителя: - «Ваня, играй!» - взбодрил всех. Минута - другая, неслышно звонких трелей гармони.
- «Стоп!» - раздался встревоженный голос Галины Валентиновны, обращённый к водителю.
Все завертели головами - Вани не было. Деревня осталась далеко позади, в тридцати минутах езды. Делать нечего, потому что без него там делать нечего… Водитель, незлобно и тихо матерясь, повернул назад.
Ваня в ожидании автобуса протоптал солидную тропку вдоль дороги. Богато усыпанные окурками края, говорили о том, что он здесь уже давно. И погреться негде и не уйти бедняге, вдруг автобус подъедет. Как назло, вышел заранее, минут за двадцать до назначенного срока, потому что срок этот был понятием растяжимым. Садясь в автобус, он ничего не сказал, ибо, все слова и пожелания остались там, на тропе.
Выступили хорошо, с успехом - два диплома являлись тому подтверждением.
Сборы в обратный путь, были скорыми - домой! Все уже устали и хотели кушать. Поскольку весь день, было как-то, не до еды: репетиция номеров, подготовка костюмов, волнение в ожидании выступления, само выступление, и томительное ожидание окончания конкурса и объявления результатов…
Переполненные счастьем загрузились в автобус, двери закрылись, заурчал мотор, и на вопрос водителя: - Ну что, поехали?! Все радостно и одобрительно загалдели…
Волнение, суетное напряжение ушло на второй план, уступив место голоду. Зверскому голоду. Зашуршали кульки, бумага, заскрипели крышки термосов… Подзакусили. Выпили, и того, что покрепче чая, нет не кофе, ну что вы… Душа запросила песен, не смотря на то, что весь день только этим и занимались.
- «Ваня, играй!»
Не буду повторяться, что: «Минута - другая, не слышно звонких трелей гармони. - „Стоп!“ - раздался встревоженный голос Галины Валентиновны, обращённый к водителю. Все завертели головами - Вани не было. Водитель, тихо матерясь, повернул назад».
А отъехали уже, порядочно. Одно успокаивало, что на этот раз он в тепле. Беспокоило другое - не уехал бы на вокзал. Где его тогда искать: на железнодорожном или автобусном?!
Но всё получилось замечательно - встретились-таки. Ваня ничего не сказал. Ну, почти ничего. Ну, вы поняли?
- Скажи, - Анна внимательно посмотрела Фрейду в глаза, - то, что ты говорил сейчас. Ну, что я дорога тебе как женщина. Это правда? Или ты просто хотел отвлечь убийцу?
- Аня, - чуть заикаясь, тихо произнёс Роман, вглядываясь в её лицо, - как ты думаешь…
- Да, Рома - стараясь быть серьёзной, произнесла Кораблина.
- Как ты думаешь, - затараторил Фрейд, стараясь скрыть свою робость, - Колчанский разрешит мне созвать пресс-конференцию? А то он опять снимет все сливки, а я так и останусь. - не выдержав, Анна подошла к нему ближе и поцеловала. Когда она отстранилась, Роман судорожно сглотнул, - никем.
- Ты так и останешься эгоистичным идиотом, - зло прошептала девушка и хотела уйти, но Фрейд схватил её за руку и притянув к себе, крепко обнял.
- Знаешь, - тихо произнёс Роман, - когда я сидел около тебя в больнице, заметил твои часы. И мне вдруг показалось, что если я не заведу их, то ты уйдёшь от меня насовсем. Я не такой уж и плохой, как тебе кажется. И даже готов исправиться.
- Зачем? - эхом отозвалась Анна, - мне не нужен другой Роман Фрейдин.
За окном занимался рассвет, а два человека, которые, наконец, нашли друг друга, так и стояли, обнимаясь и думая каждый о своём, но в тоже время об одном и том же.
Однажды мужчина явился к нему, склонил голову и сказал: «я у тебя, я готов» на что услышал ответ: «знаю был у меня уже не раз, возвращался от меня лишь потому, что помогали ко мне прийти, знаю что тебя здесь ждут, знаю что прийдёшь ко мне сам! лишь тогда тебя прийму, также знаю что останешься на земле лишь до тех пор пока не безразличен только для одной и не важно любят тебя или ненавидят» мужчина ничего не ответил, лишь стоя на пороге обернулся и добавил: «до скорой, встречи …»
Красные всполохи огромного костра завораживали и уносили в неизвестность, заставляли теряться в бытие и сущности реальности, погружали в глубину мгновения, отрывали от настоящего и переносили в прошлое.
Яркие краски прошедших дней, самые сказочные моменты всплывали из памяти и выносили слезы к поверхности души. Теплый комочек начинал подрагивать и перехватывать дыхание, подкатило, накатило и накрыло. Больно, тяжело и в то же время легко, как будто мир стал чище, светлее и легче. Прозрачные, чуть кристальные слезы обожгли глаза, отразили искры и всполохи, согрелись и понеслись по щекам. Уже рвалось, казалось, остановившееся дыхание, уже выносило на поверхность все наболевшее и тугое из того, что раньше радовало и счастливило.
Дрожь, словно зябко душе. Прогоняешь видение и снова завладев красками сильного костра, погружаешься в его трепетание и опять, с новой, еще более могучей тоской накатывает реальность, заставляя погружаться все глубже и глубже в прошлое, туда, где было счастье. Теплые ласковые глаза, которые всегда дарили свет, постепенно меркнут, превращаясь в обидные всплески, порой дополненные собственными эмоциями. И опять, маленький, почти неощутимый комочек начинает превращаться в ощутимый, сильный взрыв, разрывающий душу на миллионы крошечных песчинок, таких, что уже не собрать и опять кристальные осколочки души, мягким, теплым серебром стекают по щекам.
Огонь горит, с новой силой выбрасывая в ночное небо яркие искорки, словно пытаясь дотянуться до самих звезд, показать им силу своего огня. Пожирая новые поленья и доедая остатки старых, похрустывает, пощелкивает в ритме вселенского движения, как шаман забытого племени, вызывая своих, видимых только ему, духов. И снова дрожь, но на этот раз сильная. Все тело словно встрепенулось и вырвалось из оков прошлого, перенеслось в настоящее, собрало силу окружающего пламени и выдернуло все жуткое с корнем, не оставив в душе ничего больного и обидного. Став совсем теплым и ласковым, огонь вновь завораживает, вновь укутывает мягким обещанием, но заставляет душу трепетать от его искренности и словно все былое разом меркнет на его фоне, сгорает боль, выжженная из памяти новыми вздохами.
Мгновения катятся за мгновениями и вот уже совсем потухает некогда сильное пламя. В предсмертных судорогах пытается дотянуться до щепок и веточек отброшенных им же самим в порывах начального гнева. Мысли не бредут больше непослушным потоком, они плавно перетекают из одного состояния отрешенности в другое более слабое, но такое же неземное и постепенно ритм сердца становится нормальным, образы меркнут и ночь кажется самым уютным местом.
Приносишь огню новую жертву и возбужденные начавшейся схваткой за ночное пространство, он вновь набирает обороты, заманивает в себя все новые и новые душевны всполохи. Миг прошел и мерное похрустывание успокаивает, даруя блаженство и теплоту.
Костер забирает боль, отдает тепло и лечит.
Copyright: Евгения Симонова, 2012
Свидетельство о публикации 112 100 903 005