Цитаты на тему «Рассказ»

Голубое одиночество лизнуло меня шершавым языком пустоты в щеку, я отпрянул от слизи языка, но прилипнув к щеке, слизь проникала в меня все глубже, заволакивая все. Я выглянул в окно, там было сумрачно. Легкий дымок, струился от воды теплым паром, предвещая весеннее солнце, которое до конца растопит снежные грязные мысли людей.
Как обычно, обливая себя из ведра, водой счастья, я думал, - как же так все странно устроено и почему вода имеет такое значение для человека. Как же так, неужели я - один и… вода. Но это же так много, что я жив - улыбнулся я в зеркало, чистя зубы и не понимая, что произойдет со мной, уже этим вечером. Улыбка была утром, а что будет вечером, он снова улыбнулся этой глупой мысли. Щетка елозила по зубам, пытаясь ухватить и убрать лишнее, что мешало жить. Вот так бы залезть в свой мозг и почистить его… - или другим - хихикнул он.

Настенька:

- Как ты? Даже когда меня нет, и не думай, я никуда не деваюсь, и не денусь, я буду с тобой, даже, если тебе будет казаться, что меня нет.
Ты знаешь, сегодня такая интересная вещь произошла. Точнее диалог. Один человек задал мне вопрос, на который я, толком, не смогла ответить. Он спросил меня знаете что? «Как верить людям?» Вот так, просто - как? Как допустить к себе человека, которого ты очень хотел бы сделать частью своей жизни, но не уверен в нем до конца?. Как?
Часто мы не можем найти доказательств, это редко кому удается. Вы сами часто говорите, что страдаете от того, что врут, вокруг Вас, много лжи… Она отравляет жизнь, любовь, всё. Как же верить людям несмотря ни на что? Я сама для себя этот ответ нашла, но то, ведь я. А другого склада человек, который не столь доверчив, который не может без оснований и доказательств… как ему поступить? Вот всю ночь, кажется, буду об этом думать. Так я и не смогла дать ему ответ. Услышать Ваши мысли было бы очень ценно.
И еще: Вы правы, сейчас много чего в мире происходит, и по большей части жуткого, сумасбродного, варварского. А самое страшное, что творят это люди, которые якобы отвечают за правду и порядок. Но не думайте об этом, Вам сейчас важно поправляться, и духовное восстановление даже важнее физического, вы же сами знаете это. Всё будет хорошо, конечно, будет. И первый шаг к этому - поверить в то, что хорошо уже и сейчас, хотя бы в надежде и стремлении. Они не угаснут в Вас, я верю.
Гораздо легче изнемогать и делать что-то через силу, нежели бездействовать. Усталость и ощущение слабости не разрушают человека. Напротив.

Митя:

- Настенька, Весна придет чуть позже, Весна Духа, как увидимся, все расскажу, пока идет Весна природы и физиологии. Политики беснуются. Миша Ходорковский - много значит, «смешно», но его заключением, начались беды в России. Вы для меня нечто, не могу объяснить, мне не надо ничего Вам объяснять Спасибо за заботу - тронут. Сделайте так, чтобы Вы были счастливы, сделайте…

Митя:
-Настенька, даже не знаю, как Вас называть, Настенька, пусть будет Настенька - так, если, Вы и не возражаете, а если и возражаете, так скажите, буду по-другому, как скажете, Настенька. «Не волнуйтесь - не уйду» - пишете Вы, а что мне еще надо, ничего, кроме этого.
-Да, как же не волноваться, жизнь так переменчива, вчера вот так нервничал из-за подлостей людей, что чуть было не кричал на себя. Зачем все это? Зачем Бог придумал мучения тем, кто понимает и дает радость тем, кто бесчувственен. Так это получается, что, не чувствуй и будь счастлив. Что же это, получается, какой-то «катехизис». Значит чувствовать, любить, нравиться, любить так, что жизнь светится - это ведь плохо. А почему плохо, так потому что нет ни у кого такой любви, нет, Настенька - милый мой друг, нету, а осталось только то, что называют брачным контрактом, а чего хуже и того нет. Любовь стала бизнесом, как же так? Что человек, уже не человек вовсе? Так, я супротив этого иду и пытаюсь доказать, что это не так, ан мне говорят, а зачем Вам это, мол придите домой, съешьте котлеты, чмокни существо, которое рядом с тобой, или вовсе не заметь его или ее, какая разница. А завтра наступает утро и вы опять наступаете в ту грязную реку мыслей, которая Вас несет в грехах человеческих и ничего поделать уже нельзя, так как мы грешны, Настенька, грешны, в мыслях, помыслах. Вот ведь и я, тоже корысть к Вам имею, так как видеть Вас хочу, ведь грех это и себялюбие. Как ведь можно хотеть то, что нельзя, или можно? Как ответить на вопрос - бывает ли любовь без греха? Так нет же Настенька, нет ничего без греха, нет.
-Вот вы пишете, говорите, что «Как верить людям?» - очень долго думал, как проще описать суть данного действа, дабы не допустить промаха в ответе своем. Или «Как допустить к себе человека, которого ты бы очень хотел сделать частью своей жизни, но не уверен до конца?»
-Сложный вопрос, однако, Вы говорите, что ответ для себя нашли, так ведь это и есть ответ Ваш на Ваш вопрос. А что касается человечков, то тут вопрос весьма сложный, так как основан он на том, что любовь - есть мгновение, и чем ярче, чем она - Любовь сильнее, тем короче.
-Тут же нельзя не заметить и тот факт, что люди, ведь все разные, разные до того, что нету сил описывать их мерзости, грехи и дела. Главное же в этом вопросе - ПОНИМАНИЕ. Вот был фильм старый такой. На уроке в 10-м классе, учительница решила пофантазировать и задала тему, как ей казалось - очень уместную. Тема: «Что такое Любовь». В фильме играли очень известные актеры. Так вот, задумались молодые люди, да так, что кто-то пустой лист сдал, а кто и писал много, да порвал потом и выбросил. А один человек, которого глупым считали, написал: «Любовь, - это когда тебя понимают». Вдумайтесь в это, вдумайтесь в буквы этой молитвы жизни.

Митя:

- Так к чему это я все. К тому, что ложь, Вы будете иметь всегда, так как она есть и будет и не извести ее, ни Вам, никому другому. Так Бог, видимо решил - быть лжи, так как безо лжи, - и правды не будет, которая у каждого своя. А на счет того, допустить ли мысль даже о том, что приблизить кого или нет - это ж как страшно, Настенька. Я не о Вас, вообще. В моей жизни были случаи и предательств и измен и грехов моих несчетное количество, за что молю Бога простить меня ежемгновенно. Так и ему решать прощать меня или дать мне умереть во грехах своих, уже сегодня или тотчас. Люди, в натуре своей, очень гадки, так как блюдут свои интересы, особенно сейчас, забываясь, теша свою гордынь и гордость, что не одно и тоже, готовы и убить. Настенька, да, да, да, именно так, - убить. И нет ничего страшного в том, так как человек греховен и в делах и в мыслях, о чем ранее Вам говорил.

Митя:

-Так вот, о Вере человеку. Я верил 1000-и человекам, а они предали меня. У меня было 2-а друга, которых Боготворил и отдал бы жизнь за них, а они предали меня так, что я жизнь, почти потерял. Простить их? Что мне делать? Перестать верить им. А вот еще пример - политики, философы, журналисты, кои, словами пишут за деньги, подвержены лжи, как не странно, но все.
-А какие подлые передачи мы видим на телевидении, нет так и хочется выстрелить в телевизор из ружья.
-Верить? Да, Настенька, верить, чтобы потом понять, а иначе Вы не поймете ничего, как бы ни была сильна ваша интуиция. Правда, есть и слепая Вера. Чтобы ответить на этот вопрос до конца, кому верить? - мне, как страдальцу и сыну Божьему - видеть глаза его, да и услышать звук голоса - этого хватит, чтобы понять. Но, могу вам сказать, что никто и никогда не может быть застрахован от ошибок, так как ошибки, так же как и удачи - 2 стороны жизни, зло и добро, справедливость и несправедливость. Вера и неверие, заблуждение и ясность ума. Любовь и Вражда. А вот как и почему Бог так устроил?, - ответить ни я, никто другой не сможет. Верьте Настенька, Верьте, так как без Веры человек мертв. Но, верить надо так, чтобы не составлять себе возможность - не верить, что очень страшно и фатально.
-Тут и концовка моя - не могу я верить людям, сейчас, так как ложь опоясала человечество, ради денег, купленной благодати Божией. А все равно - верю, как и Вам, больше всех на свете.
-Вы, так я без ревности говорю Вам, так как не претендую и не могу ни на что уж боле в этой жизни претендовать, не имею на то никакого права. Мечтаю о встрече, которую Вы мне обещали, как с Богом… и все, на том - и счастлив буду, тем.

2014 04 26
SCHN

P. S. Прошло время, руки стали длиннее, ноги короче, лицо опоясала череда забот, мысли стали кисельной рекой, утекающей в водопроводной слив. Жизнь присела на скамейку в парке и застыла молчанием ожидания счастья, которое уже было. Птицы, начинали снова петь свои песни, отождествляющие прогресс жизни, люди становились гаже и непристойнее, больше уже никто не ходил без формы, тюрьмы строились, как жилые дома, а охрана жилых домов поменялась местами с охраной тюрем. Деньги продолжали свой путь от станка к пластиковой карте и уходили в вечность еды и одежды, наносимой на тела людей.

В далекие семидесятые в казахстанском райцентре Железинка я жил по соседству с пенсионеркой - ну назовем ее Марьей Ивановной. Она ютилась в однокомнатной квартирке, чистенькой, аккуратненькой.
Было Марье Ивановне уже за семьдесят, она прихварывала, ей было тяжело ходить, и обычно она всегда находилась дома. Правда, изредка ее навещали родственники, что-то приносили из продуктов, помогали прибраться в квартире, и посидев для приличия со старушкой полчаса-час, уходили.
Марье Ивановне этого, конечно, было мало, и она скучала. А мы как раз купили первый в своей жизни телевизор, и Марья Ивановна с удовольствием приходила к нам скоротать вечерок у голубого экрана.
Вроде и смотреть-то тогда было почти нечего - ну там «Клуб путешественников», «Музыкальный киоск», «В мире животных», «Утренняя почта», «КВН», «АБеВеГеДЕйка», фильмы, правда, каждый день были по вечерам…
Это, так сказать, прелюдия к нашей истории. А вот и сама история. Однажды Марья Ивановна пришла к нам днем - дело было в выходной, и я уж думал, что она притопала
попросить меня вытряхнуть ей половички или сходить в магазин за хлебом и молоком - я иногда помогал ей в этом.
Но бабулька была очень взволнована, настолько, что сразу даже толком не могла объяснить, что там у нее стряслось.
Я уж подумал, не ограбили ли, часом, мою пожилую соседку. Денежки у Марьи Ивановны водились всегда, и она охотно ссужала соседям мелкие суммы - рубль там, троячок, а то и пятерку. Но нет, Марья Ивановна, тряся дряблыми щечками, сумела, наконец, поведать, что у нее кто-поселился… в холодильнике. И шуршит там, скребется.
А холодильник - не тот, который от света работает, а который встроен в стену под окном на кухне и функционирует от морозного воздуха, поступающего с улицы через отверстие в стене. У меня тоже был такой естественный холодильник-шкаф, на две полки, и я забивал его мясом, когда привозил из деревни, поскольку в крохотную морозилку электрического «Саратова-II» мало что вмещалось.
Сейчас была весна, и мой стенной холодильный шкаф, например, пустовал. А Марья Ивановна же вообще ничего в своем не держала даже зимой, и дверцы его были наглухо чем-то замазаны и закрашены. Значит, из квартиры в него просочиться никто не мог, а снаружи - голая стена, да еще и уровень второго этажа, так что ни крысы, ни мыши забраться не должны были.
Я прислушался - из-за дверцы не доносилось ни звука.
- Марья Ивановна! - убедительно сказал я. - Никого же не слышно. Может, вам показалось?
Мне, признаться, вовсе не хотелось возиться с этим дурацким шкафом - соскребывать замазку, выковыривать присохшие двери…
- Не, не! - замахала иссохшими ручонками Марья Ивановна. - Я и так плохо сплю, а тут еще возня какая-то все время слышится. Открывай!
Чертыхнувшись про себя, я сходил за молотком и стамеской. Замазка, кстати, отковырнулась легко. Пять минут возни и, подцепив острием стамески угол дверцы, я нажал на нее. Она распахнулась, и я остолбенел. На меня пуговками блестящих глаз смотрел нахохлившийся черно-сизый скворец с розовым клювом, сидящий в гнезде на первой полке камеры, как раз под отверстием для поступления воздуха.
- Ах ты, зараза! - сердито сказала за моей спиной Марья Ивановна. - Нашел скворечник, понимаешь! А ну, Маратушка, выкинь гнездо в помойное ведро!
Скворец (или скворчиха) встрепенулся, привстал и неожиданно легко юркнул в отверстие и скрылся в нем, и уже с улицы до нас донесся удаляющийся звук быстро трепетавших крыльев: «Фрррр!».
А в гнезде, свитом из травинок и тонких веточек, осталось несколько небольших голубоватых яичек. Я их осторожно потрогал - они были теплыми.
- Вот так да! - засмеялся я радостным смехом юного натуралиста. - Марья Ивановна, у вас тут скоро будет весело!
- Вот именно! - сварливо пробурчала Марья Ивановна. - Не надо мне, чтобы скворчата тут пищали цельными днями. Не нужны такие квартиранты! Выбрось гнездо-то в ведро, выбрось! Они себе новое где-нибудь построят…
Бабка сердито толкнула ногой мусорное ведро ко мне поближе. И как я ни уговаривал ее оставить гнездо - интересно же, как будет расти и развиваться скворчиное потомство, - Марья Ивановна не соглашалась ни в какую. И, в конце концов, сама рукояткой своей клюки подцепила гнездо и смахнула его в ведро.
Я рассердился на бессердечную бабку и ушел, хлопнув дверью. Марья Ивановна, похоже, тоже была на меня в обиде, и целых два дня не ходила к нам по вечерам смотреть телевизор.
Но на третий не выдержала и приплелась, постукивая своей клюкой. Конечно же, я ее усадил на лучшее место перед телевизором и даже принес ей чашку чаю.
Мы помирились. Но взгляд мой, нет-нет, да цеплялся за рукоятку трости, которой Марья Ивановна безжалостно смахнула в помойное ведро будущее скворчиное потомство.
И я до сих пор сожалею, что не смог тогда убедить свою упрямую соседку (земля ей пухом!) пойти на мониторинг скворчиного потомства в полудомашних условиях…

Мало того, что сейчас очень тихо и темно, я всё равно так же по-прежнему ничему не доверяю, даже тому, что сейчас живу и осознаю, что я жив. Каким-то образом я сейчас нахожусь в каком-то пространстве, наполненном тьмой и ничем более. Эх, а я-то всем всегда-то и утверждал, что «чёрный» - мой любимый цвет. Да, я люблю его, но люблю его на различных вещах, но вот, чтобы он был в каком-то мраке, где я, разводя впереди себя руками ничего не чувствовал, мне совсем не по карману, который тоже у меня отсутствует, как и поле зрения. Нащупав себя в этой темноте, в которой уже явно не будет существовать свет, я обнаружил на себе только нижнее бельё и по такой свободе и их форме, я понял, что это семейники. Кроме всего, что я вижу и ощущаю, - только страх, а объяснение тому, что моё бедное сердце уже длительное время колотится. Мне казалось, что здесь нет времени и пространства: может это и есть чёрная дыра? Мне было страшно двигаться - вдруг один шаг и я полечу в пропасть, куда-то глубже, где теперь будет смерть, а не мои рассуждения, где я. Не смотря на то, где я, и почему, я не смел звать на помощь, потому что был не глуп, потому что я знал, что никто не придёт.
Устав стоять, я сел на пол. Я почувствовал холод на своей заднице, рукой провёл по полу и нащупывал немного впалые линии по периметру в виде квадратов. Я постучал пару раз по полу - звук был как от плитки. Я встал. Темнота всё ещё пугала меня. Единственным желанием моим было - это то, чтобы хоть где-то загорелся свет. Пускай даже за тысячу километров, но я буду знать, что он там, и что я обязательно к нему пойду, к своему единственному спасению. Голове моей было жутко холодно, я пощупал свою макушку и, к своему величайшему удивлению нащупал то, чего как раз нету: я был лысый.
«В армии отслужил, теперь и по второму кругу, что ли? - думал я про себя. - По контракту вроде как не оставался, что же это, а? Отзовись!» - я заорал во всё горло, что есть.
В этой комнате раздался душераздирающее эхо, напугавшее меня самого. В своём же голосе я уже чувствовал страх; мой клич ничего не значил для этого места… Это как гроб, только просторнее, где чуть больше кислороду и передвижения.
Такими темпами, хотя этот темп даже «самым медленным» назвать нельзя. Это была вечность. Смутная вечность, в которой я лежал и страдал. Я - никто. И знать меня никак. Теперь никак…
Я свернулся калачиком у найденного угла. Лёг ему спиной, чтоб уже наверняка. Я обнял себя, представляя кого-нибудь, кто может дать мне надежду в своих объятиях, в своей доброте и просто в своей человечности. Мне не важно, кто это был бы: бомж, преступник, политик, великий гений - мне важно, чтобы кто-то просто был…
Я лежал так долго. Я вообще забыл о времени, забыл, что оно есть. Я думал о матери, о сестре, о друзьях, которые незадолго до этого «события» меня бросили. Никого по жизни не предавал. Я не курю и не пью, - хотя сейчас бы сделал и то и другое одновременно, вместе, чтобы забыться и потерять на долгие мгновение сознания, чтобы не знать где я, а если и не знать, кто я - то и не надо: сейчас я уже для себя просто существо, которое имело неплохую личность, неплохой ум, образование, но в итоге всё растерял. Я словно был вновь в утробе, только холодной и тёмной, и будто ждал своего часа, чтобы вновь появиться. Мой плач был почти тих. Я старался не рыдать так, как вдова, оплавившая своего любимого мужа. Моё тело тряслось от слёз, но каким-то образом я представлял, как я выгляжу со стороны, оттого я плакал сильнее. Любопытно всё то, что у каждого жизнь своя, разная, но моя - не особенная. Я оказался в совершенной пустоте, где кроме холодного кафеля и меня ничего нет. В своей голове я рисовал свет, я пытался своим взглядом всё как-то оживить, дать цвет, краски, предметы, но я не мог… совсем не мог…
«Как жаль, что судьба избрала для меня это место…» - снова подумал я, уже перестав плакать, потому что уже это стало скучно, надоедливо, мне хотелось уже думать о чём-то более рациональном, чем о чистилище и аде.
«А что ж не рай-то, а? Почему не рай-то, а… Почему, судьба, почему?..» - сказал я в слух, в своём заплаканном голосе, в котором иссяк человеческий дух, и наступило отчаяние.

Теперь, наконец-то, моей инфернальной вечности настал конец - загорелся свет. Может всё это какая-то фикция? Может я болен, сам того не осознавая, может оно так и нужно? Может я просто плохой человек…
Однако в это мгновение, в моей голове прозвучала когда-то давным-давно былая фраза: «Всё лучшее покупается ценой великого страдания». Кажется, моё горе было отличной ценой, чтобы своей силы мысли завоевать то, что мне на данный момент так дорого. Мне свет был дороже свободы; для меня свет - уже свобода. Пусть на мне будут тысячи кандалов, но я буду при свете, для меня это уже что-то неописуемое для человеческой радости, величайшей потребности; это - измученное тело, страдающее не от внешних болей, а от тех, которые внутри, и эти боли - желания, которые не осуществимы никем и ничем. Я не знал своего спасителя, не знал, кто включил свей, находящийся на потолку, высота которого метра три или полтора. Слёзы высохли, и при этом ярком светодиодном свете я обрёл смирение и утешение: я лёжа посмотрел в другой угол комнаты, легко улыбнулся и сказал:
- Как же здорово… как хорошо, как же хорошо, что я не один…
В том углу был какой-то тощий парень, скрюченно лежавший в углу, видимо спящий; на шее его тёмно-серебряный кандел с длинной, тонкой цепью, конец которой вбит в тот самый угол. Парень тот был так же в нижем белье, как и я: белые семейники. Наше положение с ним очень отличалось - я был немного полненьким, а он худым, я был лысый, а он нет, я без стального поводка, а он с ним…
Я встал и стал неуверенно пробираться к нему, не то боясь его разбудить, не то доверясь этой «реальности», что передо мной точно человек, не какой-то манекен, или реалистичное пугало, наполнитель в котором тысячи маленьких бумаг со словами «Ты здесь один. Ты не уйдёшь».
Достигнув той точки, где я стоял и смотрел на него, полностью уделяя своё внимание ему, я его слегка пнув ногой в бок, чтобы он очухался. Он мгновенно вскочил в такой ярости, в таким выражением лица, словно у него агония, а я - смерть, только в дешёвом, смешном виде. Это был китаец, юркий, взбесившийся. Он хотел кинуться на меня, но отскочил; он был напуган, как и я. Через пару секунд я догадался, что сказать:
- Тише, тише, парень, тише… тише, всё хорошо. Мы вдвоём… - сказал почти что шёпотом я, жестикулируя руками лёгкие, плавные движения рук вверх и вниз.
Он замер. Посмотрел на меня и, кажется успокоился.
Далее я стал что-то говорить, но он меня не понимал. Я-то русский, а он - китаец. Я вообще не смыслил, как он сюда мог попасть, как и я. Почему мы? Мы оба? И зачем?
Китаец стал что-то мне говорить на своём языке, но я не понимал. Оттого, что я прибывал в недоумении и выражал соответствующий взгляд, он стал ещё пыльче себя вести, требуя от меня слова и понимания.
Дверей тут не было вообще. Я ума не мог приложить, как мы здесь оказались, словно просто произошли, как микробы. Не выдержав его требований, которые я понимал по его поведения, я не выдержал и заорал на него:
- Чего ты орёшь, а, дрянь? Чего ты орёшь, паскуда? Хватит орать! Сядь и сиди ровно - я что-нибудь придумаю, чтобы вытащить нас отсюда! - я тыкал ему указательным пальцем в пол, чтобы он послушался, слюни из моего рта вылетали потоком, словно они были гильзы моих грубых слов.
Он меня совершенно не понимал, но он моего вздора он притих, и уже не был там борз. Значения моих слов его не ранят, но какой-то сдвиг они явно имеют. Я просто сел на кафель спиной к стене и прижался к ней. Китаец сделал тоже самое. Он уже устал, он молчал и тупо своими узкими зенками пялился в меня. В это мгновение я ни о чём не думал, я просто смотрел ему в глаза, и в дали не мог разобрать их цвет, но я сказал:
- Давай дружить? Я - никто, а ты кто?
Он молчал.
Через какой-то миг он начал дёргать губами.
- Я… Я-й не понимай харашо по-русский… - начал он, но на моё счастье это был уже прогресс того, что он может говорить на моём языке.
- Великий и могучий русский язык, ты говоришь! - воскликнул я, подняв свои руки. Я пал на четвереньки и, как голодная собака, приполз к нему и обнял, пока он в этот момент стоял на коленях.
Я его обнимал, а он меня нет. После того, что я не почувствовал на себе взаимных объятий, через миг он догадался сделать их, и теперь я не почувствовал себя в страшном одиночестве.
Мои желания сбылись: я увидел свет и человека.
После этого мы долго молчали, но у нас уже стали урчать животы, и с каждым разом всё громче и громче. Время шло-шло, а жрать хотелось сильно. Спустя какое-то время, когда мы задремали, я проснулся и поглядел на него - он дрых. Я встал и уж, не вынося голода, схватил его за волосы и стал бить об кафель, пока он не умер. Кажется, я проломил ему череп. Весь белый кафель теперь тоже избавился от одиночества своего цвета, теперь по нему текла река жизни, придавая и ему оттенок жизни. Я убил китайца и стал отрывать его голову от шеи. Я тогда грыз её, кусак, но в моменты пока я её отцеплял, я уже и наелся и напился: я теперь был похож на зверя.
Голова начала потихоньку-потихоньку отрываться, и я её снял и в злобе за то, что долго с ней мучился, швырнул об белую, как кафель, стену. Стена тоже стала в большом пятне крови. Обезглавленное тело лежало не издавая языком тела конвульсии. Я освободил его шею от стального ошейника, но…
К своему великому ужасу, внутри него, на его круглой стенке были впалыми вырезанными буквами слова: «Читаешь это? Поздравляю: ты теперь точно никуда не уйдёшь. Ты теперь здесь навсегда. Кушай его тело, толстячок, кушай. Жри, зверь, жри. Тебе хватит его ещё на долго»

Когда я это прочитал, я пал на колени со всей силы, что мои коленные чашечки содрогнулись. Я был весь залит в крови, стальной ошейник выскользнул у меня из рук и упал на тоже самое место с очень ошеломляющим грохотом. Кажется я разбил кафель…
Своим стеклянным, уже бессмысленным взглядом я смотрел на стену перед собой и заорал со слезами:
- Н-е-е-е-е-е-е-т! - после чего я встал и схватился руками об голову, развернулся к тому углу, где лежал я и со всей дури побежал к нему, выставив голову вперёд. Моя последняя мысль была такой, когда я был весь залит в крови, но и из меня хлестала кровь: «Кажется, я разбил кафель… Кажется, я разбил свою голову…»

Если раньше мне били в морду, то теперь вся в крови душа…

Как обычно, я воткнул в одетое тело, свой серый плащ, который прихватил по случаю, как-то в нищей Голландии, богатой тюльпанами. Он мне нравился не тем, что серый и не приметный, а тем, что он был таким «серым сюрпризом жизни», а я в нем был - вечный сюрприз, вечный апофеоз, еще шляпа Шотландского охотника (правда без пера), иногда темные очки, молодой оскал и все - писец. Опять мысли стали реальностью… В таком состоянии, всегда что-то происходило из разряда - наслаждения игры задом на рояле или пития шампанского с фруктами пару дней.
Мне нравилось нравится и я думал, что многим тоже нравится - нравится, вот только людям без фигуры и лица - было сложно, и я мысленно жалел об этом, что Господь создал и таких и других, видимо такой замысел у него был. Вот урод Собора Парижской Богоматери, Гюго - мне нравился, а любовь Кинг-Конга к девушке и ее любовь к нему.
И тут вспомнил слова Великого, уже почившего в «туман Альбиона» - маэстро Гарсиа. Я мысленно разбил их апострофами…
«Боже мой, если бы у меня было немного жизни…
Я не пропустил бы дня,
чтобы не говорить любимым людям,
что я их люблю.
Я бы убеждал каждую женщину и каждого мужчину, что они мои возлюбленные,
…я бы жил в любви с любовью.
Я бы доказал людям, насколько они не правы, думая, что когда они стареют,
то перестают влюбляться:»
И наконец главная фраза для меня:
«напротив, они стареют потому, что перестают влюбляться!»

Желтые ботинки и лысые джинсы давали повод подумать, что я особенныйпридурок. Мне нравилось нравиться - опять подумал я, поэтому в магазинах толпы женщин, ищущих блузочку, бюстгальтер, а импозантные и пафосные мужики, ищут костюмы CAVALI. А жизнь продолжала свой путь.
А тучи жизни бесконечны? - эта мысль приковала мой взгляд, бессмысленно, к ногам девушки, входящей в театр, в каком-то странном зелено-ядовитом платьице. «Кузнечик» - улыбнулся я, только женского рода, это будет - «Кузненочка». Это оказалась знакомая актриса Лена. Привет - широко раскрыв рот, сказал я, «здорово, коль не шутишь», - еще шире парировала она, и мы протиснулись в дверь, притирая друг друга дверными блоками. Почему я ее не пропустил ее, не знаю.
Войдя в театр, бросив свою кепи и плащ куда-то в будущее пространство, я побежал на сцену. То, что ребята сделали меня потрясло. Это было то, что надо. Сцена была в полумраке, левая ее часть была полностью белой, правая - черной. Свет был слегка приглушенный и направленный на актрис. Уже припрыгивая или залетая в театр, я осознавал, что задуманное мною дело колдовское, в нем было что-то мистическое и невозможное, так как мы решили столкнуть «мордолицами», 2-х интересные философские понятия: ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ.
На актрисе, которая исполняла роль «ЖИЗНИ», было белое платье, открытая грудь, каштановые длинные волосы и туфли на высоком каблуке, но это не выглядело пошло. Смерть была вся в черном, в вуали, волосы убраны, - единственная прелесть - это заколка в волосах в виде косы, и в руках у нее была реальная волшебная коса, с золотой ручкой.
Они сидели друг напротив друга в шикарных креслах, у ЖИЗНИ было кресло зеленого цвета, у СМЕРТИ красного, в свете прожекторов. Так было задумано, что они должны были сначала молчать минут 5−7-20 минут, и смотреть другу на друга, при этом, зрители в театре должны были балдеть, они должны были двигаться, ухмыляться и так далее, перед началом действия.

Жизнь: Привет старуха, как дела

Смерть: Мои, о чем ты, милая, остынь

Жизнь: Твои, родная, ну, колись, не то…

Смерть: Ты не грози мне, дел по горло

Жизнь: Зачем тебе дела? Мои важнее?

Смерть: Кто сказал?, мои - спроси людей, они устали жить!

Жизнь: Ты что с ума сошла, коза рогатая, щас розгами тебя…

Смерть: Опять угрозы, ты без них не можешь, видно, ладно погоди… доберусь, я до тебя

Жизнь: Ты до меня, вот смеха и потеха, я же - Жизнь

Смерть: А я та, чья медали другая сторона, так что подруга мы с тобою вместе

Жизнь: Ты, что сдурела, не хочу я рядом быть с тобою… лучше утоплюсь… ой?!

Смерть: Я так и знала, вы все горазды, чуть что так в реку или наркоты, отравы ли какой, чтоб сдохнуть, - мне опять работа

Жизнь: Так ты считаешь, я - смешна, труслива и не сильна?

Смерть: Ты времена, я - Вечна

Жизнь: Ты путаешь, старуха, отдай косу

Смерть: Ты, посмотри дурная голова, везде болезни, мор, разруха, больницы, морги, кладбища почти заполнили всю землю - вот моя работа… а у тебя то, что роддома с детьми уродами…

Жизнь: Да, нельзя не согласиться, ты права - скотина, так и есть, я мучаюсь, из сил вся выбилась, а люди все дурят, курят, пьют… пока не знаю, что и делать

Смерть: Вот видишь, теперь мы пара, неразлучная спасибо, подруга, ты помоги мне, дай поменьше мне работы

Жизнь: Пойду, я к Богу, попрошу его, как сей момент мне объяснить, я в толк никак ведь не пойму, раз есть наш Бог, так есть и дьявол, ведь смерть же так важна, как и я, иль нет?

Смерть: Пойди спроси, я к дьяволу зайду, чайку попить, горилки выпью с дихлофосом

Жизнь: Нажретесь до порося, потом лови тебя, ведь люди мрут

Смерть: Ой отдохнуть охота, пусть не мрут, побудут больше на земле, увеличь им жизни срок

Жизнь: как можно так, дурында, это ж люди.

Смерть: Не смеши меня дура, их скоро не будет. Тогда и тебя не будет.

Жизнь: Будут, как нет.

Смерть: опершись на косу, улыбалась черным ртом

Жизнь: Я отлучусь подруга, пойду я к Богу, вопрос ка есть к нему:
«Бессмысленно всю жизнь пытаться подать правду под соусом неправды, бессмысленно лгать правду, когда ложь и есть правда, бессмысленно получать удовольствия от правды, сдобренной ложью, когда любовь всего лишь инструмент для получения счастья? Долго ли так будет?»

2014 04 23
SCHN

Боже мой, - кричал Алексей Зурабов, Боже мой, бегая он по офису, словно катался на скейтборде и веселился, тормозя на поворотах. Ему казалось, что земля, на которой он находился, с созданной им маленькой компанией - это и есть одно целое, ну, как бутылка - земля, а его люди и он сам - сорта хорошего грузинского вина. Он не понаслышке знал, что такое Киндзмараули, Хванчкара, Ахашени, Цинандали, сам себя он считал - Мукузани, так думал он, рассматривая глобус и думая о том, что, как же здорово, что он может, ему дали возможность работать столько, сколько ему хотелось и никто не может сказать ему, что уже хватит, или наоборот сказать, что надо сделать какую-то глупую работу. Это было самым главным - это была свобода действий, за которые он лично и отвечал, и это его радовало. Когда случались неприятности или не достигался необходимый результат - ему казалось, что грунт уходит из-под ног, но как-то неглубоко, недалеко, он все же чувствовал землю, под ногами. Алексею казалось, что снова придет время, когда Россия была богата крупными промышленниками в начале 20-ого века, такими как Савва Морозов.
Подпрыгивая часто из-за стола в своем кабинете, он подходил к каждому сотруднику и смотрел ему в глаза долго и упорно, он что-то хотел в них увидеть, но, к сожалению, так и не увидел. Видимо дисфункция мозгового кровообращения после голодных куриных окорочков времен, дала свой эффект. Люди тупели год от года - он это видел, выходя из офиса и направляясь пешком в сторону дома, как правило уже почти в ночь, он, почти плакал.
По его статистике получалось, чтобы найти хорошего специалиста, который не пьет, не курит, имеет высшее образование и хоть как-то имеет понятие, что такое культура - оказывалось делом весьма сложным.
Однажды на собеседование пришла привлекательная девушка, 25-и лет с высшим образованием. Глаза у нее были очень серьезные и нацеленные на работу - «актерское мастерство» - он первоклассно разбирался в людях и первоклассно делал прогнозы и по людям и по событиям будущего. Она не отрывала от него глаз, так будто гадюка смотрит на свою жертву.
- Он спросил ее - читаете?
Девушка, безе тени стеснения - ну конечно.
- А что, как? - спросил Алексей.
- Да, много разного - немного покраснев, ответила «актриса».
- Скажите, а вы знаете Достоевского, Толстого? - иронизировал Леша.
- Ну что вы, конечно, так это каждый дурак знает, это наши великие поэты - «актриса» вытянула губы в дудочку, скомкав их в жеванный лист.
Леша знал много таких случаев, через его руки прошли, получили от него знания 10-ки тысяч людей. Он сказал ей - спасибо и вышел на улицу дышать и смотреть в пустоту, мимо проехала машина, развернувшись, чуть не сбив бабушку, заскочила на бордюр, задела слегка дерево, соскочила с бордюра, потом, с бешенным ревом куда-то поехала. Сдвинув брови так, что стало больно глазам, Леша вернулся в офис и долго ничего не делал, смотря, тупо и бессмысленно, на монитор.
Он был влюблен в работу настолько, как Ромео в Джульетту, его не интересовали ни девушки, ни семья, ничто и никто, только, изредка он покупал дорогие машины и яхты, для чего, он не знал. Вроде, как надо было на чем-то ездить, да и спина больная. Она же должна быть не больная, в дорогих машинах были хорошие кресла, а яхты давали кислород его легким, но этого почти не было. Все это было для пользы, чтобы он мог больше отдавать себя работе - самой процветающей компании мира, так думал Алексей.
Так получалось, что на работу он предпочитал ходить, пританцовывая, пешком, таща 5-килограммовый ноутбук на спине в удобном рюкзаке. Лучшим его достижением во времени путешествия до офиса составили три часа при морозе минус 25 градусов. Итак каждый день, да еще 10−14 часов работы - это счастье. Ему нравилось все, жизнь, неприятности, с которыми надо работать, а не говорить, что - «черная полоса» - он просто решал самые сложные вопросы, играючи, при этом всегда улыбался. Было такое впечатление, что работал мощнейший гейзер. Каждая минута была расписана, никто и ничто не могло помешать достичь той или иной цели.
Сотрудникам было непонятно, почему имея деньги, машины и даже яхты, их руководитель школы гениальных менеджеров - ходил пешком.
Они, при первом удобном случае, несмотря на свой возраст, плюхалась задним местом и плющили его обо что попало, об кресло, о стул…
Многие курили. и выпивали, хотя Алексей, на после зарева Горбачева - кооперации, поверив в частную собственность и капитализм в России - очень заботился о здоровье сотрудников, что вызывало у посторонних гомерический смех над ненормальным.
Время шло. Однажды, пробегая по офису, он не ходил, а все время бегал, он остановился, в этот момент электронные волны любви воткнулись в его глаза. Сознание Алексея помутилось, он ничего не понимал. Шарив по стенке руками, он искал что-то, терялся, краснел и тупел.
Позже он пытался вспомнить этот эпизод, но он был уничтожен кем-то из памяти.

Покачиваясь в яхте, морские волны играли полонез Огинского, блестками ударяя по глазам, вдалеке был виден сосновый берег, зеленым цветом проезжая по внутренностям глаз. он бережно положил свой телефон, в котором находились все его сокровища, мысли, заметки, дела, контакты 10-ков тысяч людей, встал, расправил плечи, как бывший матрос, завел руки за спину, что они, чуть хрустнули и погладил по голове малыша в матросской одежде.
-Ну что, матрос Юнга, давай драить палубу, а то скоро мама придет, - сказал Алексей. Юнгу звали тоже Алексей- так было удобно, а Юнга спросил:
-Откуда она придет?
-Прости, старик… - сказал папа - Алексей,
-Приплывет, - она охотится на рыб.
-Так бы сразу и сказал - юнга с голубыми ярко синими глазами, надул свои пухлые губы, взял швабру и ведро и гордо пошел драить чистую палубу.

2014 04 24
SCHN

Вечерело, низко опустившиеся тучи, слегка придавливали пространство в людей, бредущих в неизвестных направлениях и частях земли. Им казалось, что они живут, что их жизнь, обуреваемая страстями и есть то, что они называли жизнью. Бытовые преступления давали ментам галки и маленькие и большие звезды на погоны и все шло своим чередом, убийства на фоне непонимания. Ненависть на фоне недопонимания, просто плохие слова в адрес любимых людей, становились нормой жизни. Съедая искусственную рыбу, люди думали, что это рыба или черная икра, ведь в слове «искусственная» было то, что всеми любимо: «искусство».
Они думали так, что если кто-то из людей, значимых по их мнению что-то говорил или они зависели от этого человека, то они принимали его веру, за веру Иисуса, при этом нисколько не смущаясь доказывали всему миру, в том числе и себе, что они правы во всем, что собственно и являлось их прямым заблуждением. Унижая своего любимого человека и утаивая от него почти все - они считали, что так и надо жить. Все люди стали врагами друг другу из-за денег.
Если вдруг откуда не возьмись появлялась добросердечность или кусочек добра, то они были либо жалостью низкой, либо ха этим стояли деньги. Так жил 21 век, устремлявший свои взоры в гомосексуальные общества, где сдавать сперму стало не только важно и денежно, но и почетно, ведь в этом случае человек - мужчина давал жизнь другим существам, которые в конце концов должны были стать однополыми или однояйцовыми, выполняющими по … только одну работу: кассир, уборщик, маляр и так далее. Мозги в будущем должны были отмереть и стать очень дорогими и их смогли бы иметь только богатые люди… А все остальные смогут довольствоваться чипами в головах или одной извилины мойщика посуды.
Искусство лгать, жить вопреки нравственности, все это лихим образом вплеталось в «МАКДОНАЛДСЫ», куда люди приносили распивать алкоголь, никто не замечал.
Чего же все-таки надо было Богу при создании людей, какую же цель он преследовал при создании ЗЕМЛИ. Неужели - деньги были основным его инструментом. Ведь деньги решают все, абсолютно все.

Войдя в ресторан, объяснил ей, что воруют здесь, весьма редко, и что пальто без денег в карманах, можно повесить на вешалку. Украсть могут только пальто, но, как правило, пальто не крадут, сложно с размерами. Воры не всегда угадывают размеру и потому риск воровства в ресторане не оправдан.
-Куда повесить пальто, - сказал Кеша
-Инна удивилась и сказала: «Ну да все равно»
-Я повешу его так, чтобы его не украли злыдни - сказал, широко улыбаясь Кеша
Неожиданно в Кешу вселился демон и в нем стало урчать это слово - «повешу», он раскладывал его, на части, искал синонимы и никак не мог понять, как же осуществить ему то, что задумано.
-Ну как ты, - спросила Инга, не скучал
-Как же я могу, я пока думал о тебе и мечтал заглянуть в тайное тайных - твои глаза - сказал Кеша
-А можно я тебя буду любить? - сказал Кеша
-Ведь надо чтобы тебя кто-то любил - Кеша поднял густые брови вверх.
-Я не знаю - сказала Инга

Очки не мешали Кеше впиваться в ее глаза и сосать оттуда информацию, как будто шел трансфер из одного компа в другой.

-Так ты не против? - Кеша погладил ее спину рукой
-Тебе приятно, когда гладят по спине?
-Или мне замолчать?
-Ты же знаешь, я могу говорить очень долго, люди устают от меня и мне надо умереть - Кеша глубокомысленно посмотрел вниз, там ничего не было, была пустота.
-Слушай, Кеша - сказала Инга, уплетаю четвертую тарелку с чем-то непонятным,
-Давай, люби, я согласна. Но тогда мне надо дарить подарки и цветы, ползать у мен в ногах и целовать пальцы ног.
-Я согласен - сказал Кеша и взяв ее маленькую ручку в свою, ощутил тепло.

Кеша взял салфетку и вытер ей красивые губы, при этом событии, вкусная еда, поедаемая ей отражалась в его счастливом лице, платонической любовью ненормального человека, получавшего оргазм от счастья другого. Вера в людей укреплялась его смущением жизни, вокруг все исчезло и люди, находившиеся в кафе, одели шапки-невидимки, официанты превратились в летящих роботов с тарелками.
Инга, неоднократно повторила фразу недоверия: что у нее нет денег, и чтобы что не случилось - платить все равно придется. Кеша, же, смутившись до худых костей, улыбчиво вглядывался в ее глаза, пытаясь проникнуть в них, но там стояла какая-то заслонка. Как в печи.
Печь притягивала к себе, Кеша знал, что любит ее, но не знал, что за заслонкой. Его глаза пиявили ее глаза, как дрель бетонную стену, но сверлу дрели не удавалось проникнуть внутрь, и он плакал душой, улыбаясь губами и глазами, но ничего не выходило. Она ела, он тоже пил чай, и смотрел на нее, как Ангел смотрит на любимое создание. Он уже любил ее.

3014 04 14
SCHN

Слишком часто мне говорили фразу «береги себя»,
но никто не сказал «я буду тебя беречь» Э. Сафарли.

Я одиноко стоял посреди шумящего потока шумящего потока людей и машин, уничтожающих свое время в празднестве, скромной радости мороженного и плавленого солнцем асфальта. Солнце неумолимо топило мою голову от воды в мозгах.
Путаница от жары и недосыпания переливалась в журчание неумных мыслей недотёпы и влюбленного человека, страдающего от избытка любви, мучающего себя и свою любимую постоянными размышлениями. Любимая очень сильно переживала за растопленные солнцем мозги Любимого, а он, стесняясь жизни, иногда пускал слезу, что не вызывало умиления и жалости Любимой и самого его, так как это говорило о его слабости и чрезмерном влюблении, что могло негативно сказаться на их неуёмных отношениях Любви.
Недалеко проходили и проезжали роллс ройсы, богатые и кичливые свои богатством люди, в простоте своей обманывали прохожих в их жизни людей, не ломая голову при этом за существо вопроса и грехи. Он стоял, выходил из машины, озираясь по сторонам, думаю о чем-то сбыточном, о том, как выправить ситуацию, обнажив при этом свои нервы и эмоционируя перед Любимой. Его глаза, усталые от бессонных ночей, продолжали свой неумолимый путь в поиске лучшей жизни для Любимой. Мозг не отдыхал, и якобы больное сердце стало здоровым.
Он решил, что всю оставшуюся жизнь посвятит ей, что он сделает все возможное, чтобы она была счастлива. Она же в свою очередь, очень беспокоилась о нем и не хотела видеть «хлюпика», в этой ситуации, при этом сохранив определенную свободу действий жизни, что не было противно Любимому. Он думал, как сделать так, чтобы началось начало.
А тем временем жизнь неугомонно набирала воздух в паруса и начинала двигать их друг к другу, так его пожертвование всем было естественным, и только ради нее. А сегодня ночью он понял, что будет беречь себя - она очень просила его об этом, ради того, чтобы он был как можно дольше - и он был чрезмерно счастлив от этого.
Единственное, что ему было нужно в жизни - видеть свою любимую, прижать ее к себе, почувствовать, как она сильно обнимает его. Он давно знал, что стрессы жизни, устроенные им дьяволами черта, легко вонзились в их тела и грызли их изнутри червяками яблока.
Они понимали, что не могут друг без друга и часа, минуты, но жизнь давала им испытание, много работы и отсутствие. Его состояние можно было сравнить с вулканом, который периодически извергал миллионы СМС, писем, но понемногу Любимая теплела и охлаждала его пыл, делая это, неприхотливо, любя, не забывая о своей ответственности перед ним, как и он перед ней.
Иногда, они кричали друг на друга, но ровно через 5 минут, опять спокойно разговаривали и любили. Зная его вспыльчивость и волнения, которые он испытывает при их разлуках, которых почти не было. Любовь обволакивая сознание, и забирая сердце в омут переживаний, делала свое дело, они сближала их опять, в очередной раз и видимо, навсегда, так думал Любимый, а Любимый, склонив голову набок, иногда молчала и думала о нем и работе. Работа была ее спасением, там она забывалась и очень хотела, чтобы Любимый больше спал и не мучился глупостями, залезавшими к нему в голову злобными тараканами несчастий, которых он гнал от себя поганой метлой. Она же также, читая его СМС, понимала, что ее отсутствие в жизни Любимого, - это как река без воды. Он же предпочитал рЕку с водой, его душа - Любимая, отрываясь от него, на неопределенное время, возможно проверяла своими действиями, насколько он изменился и не будет ли глупых повторов, и не будет ли того, что называют расставанием или бросанием друг друга. Поэтому она часто проверяла его, а предмет верности, устраивая ему небольшие психологические тесты и разносы, типа, а ты сможешь вытерпеть и делать, что я говорю тебе, нельзя же изводить себя, и свою душу, то есть ее, как наездник, делая неограниченное число кругов по ипподрому.

Но я с тобой согласен, лучше, буду сильнее и спокойнее, слово против твоего - не будет, как и нашего общего мнения, обещаю. Клянусь Богом, он повернулся внутри себя кольцом, закручивая тело, как бы в расплавленный солнцем асфальт, сердце бешенно колотилось.
И вдруг звонок
-Ты где? А вижу, - сказала по телефону она
-Здесь, - недоуменно и нетрезво ответил он, не понимая этого волшебства.
-Стой на месте крикнула она в телефон, не крутись.
-Хорошо, - сказал он, задумчиво не понимая происшедшего. Он не могу понять, что это проявление Любви к нему было сказкой жизни, выстреленной ее душей, ее любимой из ее любимого сердечка.
-Привет, - подошла он, он обнял ее, она прижалась к нему всем телом, понимая, что эта поддержка ему важнее всего сейчас. Обнявшись, он выдавил слезу счастья, она же улыбалась так, что проходящие мимо корабли салютовали ей гудками.
-Яблоко дай, сказал она, игриво и кокетливо поблескивая своими глазами-омутами.
-Бегу, - и он дал ей яблоко.
Она ела яблоко, как обычно, он смотрел и наслаждался этим, он не видел ее еще такой счастливой, она, как Ангел, прилетела к нему, хотя ей предстояла тяжелая и длительная работа. Он задумался о своем тупом максимализме и отсутствии мелких шагов, ему надо было все и сейчас, и вспомнив молитву Экзюпери, начинал успокаиваться.

Время тянется, как расправленная от жары жевательная резинка на асфальте, растянувшись своим телом и почти журча от кипения, она залепила Любимому рот, глаза, уши… Сердце неугомонно стучало в такт их жизни, от постоянного ожидания и неодиночества… Ожидая Любви на пороге счастья оба ненормальных влюбленных начинали ахать, если кто0то из них вдруг исчезал из поля зрения надолго, при этом как и у него и у нее появлялась ревность ко всему на свете, к работе, начальникам и прочей дребедени… Вырванная из тела моя душа и мой ангел летит куда-то, сломя голову, не понимая уже, что происходит, не понимая, не понимая, что болезнь Любви прогрессирует и возможно скоро даст ростки, растают и успокоятся сердца и никогда никто из них двоих, чтобы не случилось, больше не покинет крутолобый корабль, на котором они поплывут к горестям и печалям, радостям и нежности чувств, при этом мечтающий влюбленный думал о ребенке, которого он может увидеть от своего Ангела и моей души.
Махнув ему рукой, она, как реальный Ангел-Спаситель спасавший его от смерти не один раз, улетела, чтобы вернуться через 3 часа к телефону, потом еще и еще.
Это была нетронутая грехом Любовь, расправившая крылья подлетавшая к ним, и делая все возможное, чтобы соединить их сердца навечно, да если и было что-то не имело значения.
Я не позволю ей страдать из-за меня и моих чувств, - подумал он, удавил акселератор газа в пол, набрав 200 км в час, улетел, оставив за собой, запах жженой резины и чувство возврата к ней, как можно быстрее.
Он больше не сомневался в ней и ее любви.

2014 05 24
SCHN

Часть - 1.
Я родилась в маленьком городке, на Урале, в семье рабочих, мы жили вчетвером: мама, папа, моя старшая сестрёнка Настя и я - Танюша. У нас был двухэтажный домик около речки, но это только одно название, так как первый этаж был в подвале, окна были прямо над землёй. Мы с Настёной уродились в отца, зеленоглазые, большеглазые, с густыми, длинными ресницами, чернобровые, шатеночки, мы клали спички на ресницы с Настюшкой и они не падали, а подбородки у нас с ней были американские, нам завидовали многие, считали красавицами и почему-то богачками, хотя все в моей семье трудились с утра до позднего вечера. Родители держали кроликов, мясо крольчатины они продавали, а из шкурок мама нам шила шубки, жилеты, шапки, варежки, даже сапожки кроличьими шкурками обшивала, также она шила и на заказ, в доме у нас была мебель сделанная руками отца, он был первоклассный мастер. Родители жили душа в душу, были очень мирными, дружными. Настюша старше меня на 6 лет, в 5 летнем возрасте она попала под машину, грузовик проехал по - её ножке, и оставил на всю жизнь калекой, она перебегала дорогу в неположенном месте, подскользнулась и упала, водитель пытался объехать её, но не смог. Ножку Настюши пытались спасти лучшие хирурги нашего города, хотя со слов мамы спасать-то там нечего было, но всё же им как-то удалось обойтись без ампутации. Ножка её росла медленно и была тоньше, чем уцелевшая, это лучше, чем остаться совсем без ноги, с культёй. Она выучилась на бухгалтера, но замуж её никто так и не взял, характер у неё был суровый, но меня она очень сильно любила. Мама не хотела рожать второго ребёнка, но когда Настёна попала под проклятый грузовик, передумала, и родила меня. Значит, я должна быть благодарной за свою жизнь этому грузовику, вот я и благодарна!
С пятилетнего возраста отец меня обучил держать нож, топор, стамески, отвёртки, я вместе с ним разделывала кроликов, отрубала у мёртвых ушки, лапки, хвостики, также помогала отцу в производстве табуретов, которые он изготавливал на продажу, по - вечерам, после работы на заводе. Отец мечтал накопить денег на автомобиль, но у него это не получилось, он успел купить только мотоцикл, конечно же, обучил меня водить его. Папа души во мне не чаял, я у него была любимой дочкой, хотя Настю он тоже любил, но считал её неумехой и боякой. Настюша отказалась наотрез отрубать у мёртвых кроликов уши, и всё остальное, а также отказалась помогать отцу в его мужских делах, но зато она с радостью обучилась у мамы прясть из шерсти нитки и вязать разные вещи, и шить, да научилась так, что у неё была очередь на заказы свитеров, платков, шарфов, то есть, она с малых лет зарабатывала деньги. А я не любила ни шить, ни вязать, хотя мама и меня обучила своему мастерству, мне нравились мужские дела, я и дрова для бани колола с детских лет, и вскапывала грядки в огороде, и продавать с отцом на рынке мне нравилось: мясо, рыбу, ягоды и овощи, выращенные нами, да и в лесу собранные всей нашей дружной семьёй ягоды и грибы, а также вещи, и мебель, которые производили мои родители и старшая сестра. Я была непоседой, мне всё время хотелось двигаться, я любила танцевать, петь, отец меня звал «егозушечкой». В школе меня боялись обижать мальчишки, так как я дралась с ними не на жизнь, а на смерть, разбивала им носы одним ударом, как меня обучил папа, и хотя я была маленькая ростиком и худенькая, прозвище у меня было - «атаманка»! Я любила ездить в деревню к бабушке на выходные, так как в клубе были танцы, да и многие деревенские мальчишки были влюблены в меня по-самые уши, меня посылали к бабушке за карасями и карпами, которых ловил брат отца на озере возле дома бабушки, мы этой рыбой кормили кошку и собаку, немецкую овчарку, да и на продажу оставалось. Отец коптил, вялил мясо кроликов и рыбу, и я этому делу тоже обучилась, в общем, родители мои были на все руки мастера! Но, вот с рыбой я возиться не любила, из-за её запаха, ох, как же трудно было от него отмываться! С 14 лет я собирала своих подружек - одноклассниц, и везла всех в свою деревню на танцы, мы, городские девчонки, выплясывали в клубе так, что о нас вся деревня знала, и поклонников у нас с подружками было очень, очень много. Вот в этой - то деревне я и познакомилась со своим мужем, которого убила…
Часть - 2.
Я познакомилась с Колей, убитым мной, мужем, в 14 лет, на танцах в клубе, он казался мне красивым великаном, так как рост у него был 1 метр 85 см., а у меня 1 м. 50 см., он был старше меня на 6 лет, как и моя старшая сестра Настёна. Коля отслужил в армии, работал строителем, был весёлым и при своём росте шикарно танцевал брейк данс, владел техникой экстрима и верхнего, и нижнего, в общем, был крутым «хип-хоповцем», конечно же, я в него влюбилась. Он ухаживал за мной очень нежно и романтично, заваливал меня шоколадками, цветами и заграничными шмотками, которые в начале 80-х годов было очень трудно купить, никого не подпускал ко мне, часто отправлял домой после танцев в деревенском клубе на такси. Мне многие завидовали, считали Николая замечательным женихом. Он не нравился только моей сестре, она говорила мне, что он «актёр», но я тогда не понимала почему Настя так его называла, и думала, что и она мне просто завидует. В 18 лет я вышла замуж за Колю, и мы стали с ним жить на первом этаже родительского дома. В те годы я была цветущей девушкой с аппетитными формами тела, грудь у меня выросла до третьего размера, а рост прибавился только на 1 сантиметр, одевалась я экстравагантно, всегда со вкусом, тогда Коля ничего не жалел для меня. В замужестве я была счастлива всего пол года, так как через 6 месяцев после свадьбы мой муж стал приходить домой с работы пьяным, и на мои уговоры жить в трезвости никак не реагировал, да ещё стал маниакально - ревнивым. Мои родители стали ходить с грустными глазами. Первый раз Николай избил меня всего-то через 7 месяцев совместной жизни, в мой день рождения, когда разошлись все гости, да так, что я попала с сотрясением головного мозга в больницу, где врачам сказала, что подвернула ногу и упала с лестницы.
Избивал меня Коля дома ночью, я даже боялась кричать и звать на помощь родителей, так как у отца было больное сердце и я молчала, закрываясь от ударов мужа руками, пока не потеряла сознание. Мой отец, увидев, что со мной сделал муж, тоже попал в больницу, но его-то не сумели спасти, он умер от обширного инфаркта сердца через три дня. Николай вымолил у меня прощение на коленях, говорил, что приревновал к своему другу, который танцевал со мной на дне рождения, и что больше никогда такого не повторится.
После похорон отца и после моей выписки из больницы я стала худеть, таять на глазах, мои груди стали обвислыми, как уши спаниеля, я надеялась, что всё пройдёт, но не прошло, я и сейчас выгляжу как подросток. Врачи мне сказали, что у меня произошло посттравматическое осложнение и возникла гипотрофия в организме, и что я должна радоваться, так как выжила после тяжёлой травмы головного мозга. Ровно год Николай не пил, возил меня по-всем врачам, и даже к бабке знахарке, но никто ничем не смог мне помочь.
Николай, когда стал пить снова, в пьяном виде насмехался надо мной, говорил, что я и моя сестра - уродины, он стал хитрым и осторожным, бил меня только по-ночам ладошками, чтобы не оставалось следов, но мне было очень больно. Он знал, что я не буду кричать, и не пойду никому жаловаться. Мама моя после смерти отца замкнулась, стала часто болеть, перестала шить, я боялась за неё и ничего ей не рассказывала, с сестрой у меня не было доверительных отношений, и, вообще, за меня некому было заступиться. Я предлагала Коле развестись со мной, но он сказал, что в деревню обратно не поедет, и дождётся, когда я сдохну, и, если я осмелюсь подать на развод без него, то я повторно попаду в больницу, но с более тяжёлой травмой. Когда Коля был трезвым он вёл себя нормально, даже иногда извинялся передо мной, но это было очень редкое явление. Я прожила с ним 6 долгих, мучительных лет, в 24 года, в свой день рождения, я убила его. Я вынашивала план убийства в своём сердце долго, каких только способов я не перебирала, выбрала топор…
В день убийства, а это в мой день, с днём рождения меня поздравили только мама и сестра, Коля пришёл как обычно домой пьяным, потребовал от меня ужин, и даже не вспомнил, что я - именинница. Я знала, что он доживает в этот вечер последние часы, так как вынесла ему приговор - смерть, твёрдо решила, что я не дам себя больше обижать - никому! Я спрятала топор под диван в спальне, так как знала отработанный сценарий мужа, он действительно был актёром, так как на людях, при гостях, он играл роль положительного мужа, сдувал с меня пушинки, а когда оставались одни, то становился садистом.
Обычно после ужина он брал меня за руку и вёл в спальню, включал музыку, толкал на диван и требовал, чтобы я разделась догола и стояла перед ним, пока он не насмеётся надо мной, затем ладошками несколько раз бил меня по животу или ягодицам, затем толкал меня в угол комнаты, и, сладко вытянувшись, засыпал. Иногда поднимал и ставил меня голой на табурет, ходил вокруг меня и просто тыкал пальцем в рёбра, и смеялся, смеялся, смеялся. Никто об издевательствах моего мужа надо мной не знал, я ни с кем не делилась о своей жизни. Многие думали, в том числе и мои родные, что я печальная из-за того, что не могу поправиться.
В мой день рождения он также взял меня за руку, повёл в спальню, но когда хотел толкнуть, я увернулась, и упала на пол, чтобы вытащить из-под дивана приготовленный мной топор, которым я разделывала кроликов, что я быстро и сделала. Я репетировала эту сцену почти месяц, с большим удовольствием, предвкушая, как разделаю своего Колю, просчитывала все варианты, чтобы он не смог от меня убежать, и чтобы не смог дотянуться руками до меня, и выхватить топор. У меня всё получилось, как я задумала.
Мой муж удивлённо и оторопело смотрел на меня, когда я, после падения на пол, молниеносно перекатилась, и встала в дверном проёме с топором в руках, сбоку от него, и, когда я ледяным, тихим голосом сказала ему, что больше не дам над собой издеваться, то у него в глазах возник панический страх животного, он даже протрезвел. Коля стоял ко мне боком, когда я нанесла ему со всего размаха, как колола дрова, первый удар по шее, кровь хлынула фонтаном, муж мой молча рухнул всей тушей на пол, не от нанесённой раны, а от ужаса. Видимо, я была в тот момент очень страшная, ведь его кровь обрызгала всё моё лицо и руки. Я быстро подскочила к нему и, не давая опомниться, нанесла второй и третий удары по- его рукам, чтобы он не смог меня схватить, следующие удары были по-ногам, чтобы он не смог встать и убежать от меня, я разделывала его, как мёртвых кроликов. Я молча наносила ему удары по-рукам и ногам, и он тоже молчал, алкоголь и страх обезболили его, когда я поняла, что он не сможет дать мне отпор, я тихо заговорила:
- Ты, Коля, большая мразь, и сейчас ты сдохнешь, твоё место в аду, я с удовольствием сейчас тебя убью, за отца, за издевательства надо мной…
Коля попытался что-то мне ответить, но из него вырвалось только мычание. И я стала дальше с радостью наносить ему удары по-телу, пока он не затих. Я превратила его в отбивную котлету, вся спальня была в крови, даже потолок, и я тоже; в липкой, тёплой и сладкой на вкус, ведь его кровь стекала по-моим губам и попадала мне в рот, но этот запах и вкус крови мне жутко понравился, этот вкус был вкусом моей свободы!
Я отбыла срок наказания по части 1 статьи 115, то есть, за совершённое умышленное убийство с особой жестокостью, 29 колото-резанных ран насчитали криминалисты. Я отказалась от адвоката, хотя я ни в чём не раскаивалась, но сказала судьям, что раскаиваюсь в содеянном. Суд вынес мне приговор - 12 лет наказания, но я через 7 лет вышла на свободу. Мне пришлось сыграть раскаяние для освобождения. Сожалею ли я сейчас, по-прошествию многих лет, что убила мужа? Нет, никогда не сожалела и не сожалею, ведь он не оставил мне другого выбора. А в колонии меня все уважали, только очень удивились, когда увидели меня, маленькую - 1 м. 51 см., и очень худенькую, и никто ни разу за семь лет отсидки не сказал мне ни одного плохого слова.
Я любого убью с большим удовольствием, кто посмеет меня ударить.

Январь. Аэропорт Домодедово.
Сначала я нашел место для суточных машин, Девушка из того места, где я вытащил билет - записала мой номер машины и я поперся с чемоданом весом в мой, в порт летающих железных машин… Я, как-то, с легким испугом дикого мустанга прерий, сразу и окончательно потерялся.
Шалые люди стояли в очереди на регистрацию - я беспричинно волновался, они - люди, были совсем разные и не похожи на тех, кто в телеке, и кто летал «туркиш эйрлайнс.» Было странно, что у всех мустангов мужского рода были большие беременные и вздутые животы (от 5 до 12 месяцев), от многих пахло перегаром, несмотря на их злополучную беременность… или запахом мусорного бака изо рта.

Я отошел купить воды, заняв очередь. Когда я пришел к «любимой очереди», мне сказал тучноватый и долговязый молодой пацан с «айпэдом» и телефонной трубкой начала 20-ого века: что он впереди и сомнений нет. Я сказал: - «я счастлив, мы все счастливы.» Мне почему-то показалось, что ему это понравилось.
Было 3 часа ночи. За мной стоял взрослый юноша в темных непроницаемых очках - от него пахло нечищеными зубами, мы можно сказать разговорились, сначала он сказал, что рад стоять хоть 5-ть часов, куда спешить, потом он сказал, что надо убивать всех, и его терпение лопается. Я же продолжал изучать толпу. Из толпы я выделил девушку лет 19-и с умными глазами и мне понравилась сотрудник аэропорта Элла, также мы разговорились, не на шутку с паспортным контролем, я уговаривал даму - старшего прапорщика лететь в Турцию, вместо проверки паспортов и поиска террористов. Мы реально разговорились, я узнал, что им не по карману Турция!, и они отдыхают в Крыму, в Лазаревском.
Я страстно улыбнулся своими оставшимися клыками и рассказал про Форос и Меллас. Что удивительно - мне показалось, что я - Дед Мороз и меня давно ждали и пожелали теплой погоды и Здоровья в Лапландии.

Мне стало стыдно быть дедушкой, да еще с кличкой «мороз». Но я вытерпел. Дале события были «чмошными», я гулял среди беременных мужчин по «дьюти фри», они, несмотря на беременность покупали алкоголь большими партиями, думаю для растирки.

Вернувшись из заморского путешествия, я долго отчищал машину от снега, вспоминая деда Мороза и снежные бури Лапландии.

2014 04 04
SCHN

- Так, засранец, я тебя запомнил!
Это сказал Витьке Белову старшина Полоумов (ну вот наградил же Господь человека фамилией, полностью соответствующей его сущности) в первый же день их знакомства. Да он Витьке вообще сто лет был бы нужен, этот нескладный жилистый мужик в военной форме с черными погонами стройбатовца и с одной широкой продольной лычкой на каждом из них. Но разве в армии спрашивают разрешения у рядового, кого ему назначить в командиры?
Вообще-то у рядового их и так много: это и командир отделения, и командир взвода, и роты, и так далее, вплоть до министра обороны. Но старшина роты, он хоть и не офицер, - он главнее всех, потому что он практически живет в казарме и отвечает за хозяйственное обеспечение роты, за состояние обмундирования, за внешний вид солдата, за порядок в роте.
При хорошем раскладе этот могущественный командир может быть отцом родным солдату - это если, конечно, ты ему глянешься. А если нет - пиши пропало. Он будет гнобить тебя до конца службы всяческими придирками, ты не будешь вылезать у него из нарядов на кухню, на разные противные хозяйственные работы.
Витька Белов старшине Полоумову не глянулся с первого дня, как попал в учебку. Когда он повел свою пока только наполовину укомплектованную роту строем - с полсотни пацанов, все еще в гражданской одежде, - в городскую баню, и отдал команду запевать «Катюшу», полагая, что эту-то песню должны знать все, Витька из вредности загорланил что-то другое («а че он раскомандовался, козел, когда мы еще присяги не приняли?») - кажется, «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты».
- Рота, раз, два! Стой! Смирно! - тут же разнеслась зычная команда. Новобранцы молча застыли посреди улицы, освещенной редкими фонарями, моросил холодный ноябрьский дождь и противно стекал по их мокрым лицам и шеям за шиворот и мерзко струился вдоль дыбом ставших лопаток.
- Кто пел про Ванюшу?- угрожающе-тихо спросил старшина Полоумов. Рота молчала.
- Еще раз спрашиваю: кто пел не то, что я скомандовал?
Рота продолжала безмолвствовать и только негромко покашливала да сморкалась. Те, кто был в строю рядом с Витькой, слышали, конечно, что это он орал про то, чтобы «не ходить во солдаты». Но выдать своего им, было, конечно, западло. Как и Витьке самому - признаться.
- Значит, будем стоять до тех пор, пока у этого умника не проснется совесть, - заключил старшина. - А я пока покурю. Отставить! Вам - нельзя.
Стоять под дождем было неуютно. Старшина-то был в плаще, а новобранцы - кто в чем, и все это уже основательно промокло. Витька вздохнул и, раздвигая строй, выступил вперед.
- Это я, товарищ старшина.
- Ага! - обрадовался Полоумов. - Молодец! Как фамилия? Так, засранец, я тебя запомнил. Встать в строй!
В бане их шустро и больно остригли в несколько машинок, затем парни, гогоча, как молодые гуси, помылись-попарились в парилке, а когда вернулись в предбанник, их уже ждала военная форма.
На деревянных лавках аккуратно были разложены комплекты нижнего белья (кальсоны с завязками, а трусов не дали - сказали, их дают только на лето), шаровары и гимнастерки с такими же черными погонами, как у старшины, только без лычек, солдатские ремни с увесистыми латунными бляхами, а на кафельном полу стояли новенькие кирзачи.
- Всем одеваться в обмундирование! - скомандовал прохаживающийся вдоль лавок, с заложенными за спину руками, старшина. - У кого проблемы с размером, обращайтесь ко мне. Внимание, бойцы! Видите наволочки? Вот всю свою гражданскую одежду надо сложить в нее и забрать в роту. Там оформите их как посылки, надпишите адрес, и они уйдут вам домой. Всем все ясно? Лично у каждого проверю наволочку. Выполнять!
Ни фига себе! А говорили, что в части всю гражданскую одежду сожгут, а что получше - присвоят себе такие как этот вот Полоумов. А он вон чего скомандовал. Блин, а Витька уже успел сплавить за десятку свою «москвичку» (полупальто такое, если кто помнит) гражданскому банщику - он как увидел, ее так начал обхаживать Белова, пока тот раздевался и готовился к помывке: продай да продай, все равно отнимут. Витька плюнул и отдал ему за чирик свое еще хорошее полупальто.
Между тем вся полурота облачилась в обмундирование, и парни вмиг перестали узнавать друг друга: в короткой стрижке, в одинаковых гимнастерках, краснорожие после бани, они стали как однояйцевые близнецы! Лишь через несколько минут приглядывания Витька начал узнавать тех, с кем «куковал» несколько дней на сборном пункте, а затем ехал в эту учебную стройбатовскую часть.
Он накидал в свою наволочку, что у него осталось. Получилось ровно вдвое меньше, чем у остальных.
- Так! - услышал Белов над собой металлический голос старшины. - Ну-ка разверни свою посылку, боец.
Витька вздохнул и развернул тощий узелок. На дне его покоились обтрепанные штаны, рубашка, куцый пиджачок, грязные туфли и нижнее белье.
- А где пальто?
- Товарищ старшина, я так был…
- Не ври мне! - загрохотал старшина. - Я хорошо запомнил твою москвичку! Что, уже сбагрил? Кому, за сколько? А деньги где?
Так Витька ему и сказал (чирик был уже под стелькой сапога)!
В конце концов, довольно условно сошлись на том, что пальто у него кто-то спер, пока мылись. Но старшина снова зловеще повторил свою судьбоносную для Белова фразу:
- Я тебя запомнил, засранец! И ты меня попомнишь!
Увы, слово свое этот гад сдержал. Все полгода, что Витька находился в учебке, старшина Полоумов не спускал с него глаз. И Витька, хотел того или не хотел, вынужден был лучше всех выглядеть в строю, быстрее всех «отбиваться» на сон, его сапоги были самые блестящие в роте, а подворотничок - всегда ослепительно бел.
На занятиях Белов был самый внимательный и дисциплинированный. Трудно, очень трудно было Полоумову находить повод отправить его после отбоя на кухню чистить картошку или драить полы в казарме.
И это противоборство, в конце концов, сделало Витюху Белова одни из лучших курсантов в роте. Старшина Полоумов только пучил глаза от возмущения и строил ему какие-нибудь новые каверзы.
Любовь у них, конечно, была взаимная. Однажды Витька все же сорвался. На плацу периодически проводились строевые учения. Ну, вот что тут делать старшине? Его дела - казарма, каптерка, кухня. Но он скучал там и с удовольствием подменял офицеров, а те с не меньшим удовольствием поручали ему проводить за себя всякие несложные занятия, а сами дули где-нибудь водку.
Вот на одном из таких занятий - боевых приемах с карабином СКС с примкнутым штыком, - старшина прицепился к Белову за неправильно сделанный выпад, и заставил чуть ли не сто раз повторить этот выпад.
В конце концов, Белов рассвирепел и сделал этот идиотский выпад штыком в сторону старшины. Он отскочил. Витька, сам того не ожидая от себя, за ним. Старшина побежал по плацу. Белов, под хохот роты, за ним. Правда, споткнулся и упал, а карабин с лязгом отлетел в сторону. И это спасло и старшину Полоумова, а заодно и Витю Белова.
Удивительно, но шума из этого инцидента старшина поднимать не стал - наверное, стыдно было, что улепетывал от своего бойца как заяц. Но и цепляться к Белову перестал.
Через полгода, когда закончился курс обучения и роту распределили по частям, на последнем, торжественном разводе личного состава учебки старшина Полоумов неожиданно подошел к Белову, обнял и сказал:
- Извини, брат, и не серчай! Ты - хороший солдат. Удачи тебе!
Вот и пойми ты его, старшину этого…

Клоун из цирка братьев Гинц, Генри Пуркуа, зашел в московский трактир Тестова позавтракать.

- Дайте мне консоме! - приказал он половому.

- Прикажете с пашотом или без пашота?

- Нет, с пашотом слишком сытно… Две-три гренки, пожалуй, дайте…

В ожидании, пока подадут консоме, Пуркуа занялся наблюдением. Первое, что бросилось ему в глаза, был какой-то полный, благообразный господин, сидевший за соседним столом и приготовлявшийся есть блины.

«Как, однако, много подают в русских ресторанах! - подумал француз, глядя, как сосед поливает свои блины горячим маслом. - Пять блинов! Разве один человек может съесть так много теста?».

Сосед между тем помазал блины икрой, разрезал все их на половинки и проглотил скорее, чем в пять минут…
- Челаэк! - обернулся он к половому. - Подай еще порцию! Да что у вас за порции такие? Подай сразу штук десять или пятнадцать! Дай балыка… семги, что ли!

«Странно… - подумал Пуркуа, рассматривая соседа. - Съел пять кусков теста и еще просит! Впрочем, такие феномены не составляют редкости… У меня у самого в Бретани был дядя Франсуа, который на пари съедал две тарелки супу и пять бараньих котлет… Говорят, что есть также болезни, когда много едят…»

Половой поставил перед соседом гору блинов и две тарелки с балыком и семгой. Благообразный господин выпил рюмку водки, закусил семгой и принялся за блины. К великому удивлению Пуркуа, ел он их спеша, едва разжевывая, как голодный…

«Очевидно, болен… - подумал француз. - И неужели он, чудак, воображает, что съест всю эту гору? Не съест и трех кусков, как желудок его будет уже полон, а ведь придется платить за всю гору!»

- Дай еще икры! - крикнул сосед, утирая салфеткой масленые губы. - Не забудь зеленого луку!
«Но… однако, уж половины горы нет! - ужаснулся клоун. - Боже мой, он и всю семгу съел? Это даже неестественно… Неужели человеческий желудок так растяжим? Не может быть! Как бы ни был растяжим желудок, но он не может растянуться за пределы живота… Будь этот господин у нас во Франции, его показывали бы за деньги… Боже, уже нет горы!»

- Подашь бутылку Нюи… - сказал сосед, принимая от полового икру и лук. - Только погрей сначала… Что еще? Пожалуй, дай еще порцию блинов… Поскорей только…

- Слушаю… А на после блинов что прикажете?

- Что-нибудь полегче… Закажи порцию селянки из осетрины по-русски и… и… Я подумаю, ступай!
«Может быть, это мне снится? - изумился клоун, откидываясь на спинку стула. - Этот человек хочет умереть. Нельзя безнаказанно съесть такую массу. Да, да, он хочет умереть! Это видно по его грустному лицу. И неужели прислуге не кажется подозрительным, что он так много ест? Не может быть!»

Пуркуа подозвал к себе полового, который служил у соседнего стола, и спросил шепотом:

- Послушайте, зачем вы так много ему подаете?

- То есть, э… э… они требуют-с! Как же не подавать-с? - удивился половой.

- Странно, но ведь он таким образом может до вечера сидеть здесь и требовать! Если у вас у самих не хватает смелости отказывать ему, то доложите метрдотелю, пригласите полицию!

Половой ухмыльнулся, пожал плечами и отошел.
«Дикари! - возмутился про себя француз. - Они еще рады, что за столом сидит сумасшедший, самоубийца, который может съесть на лишний рубль! Ничего, что умрет человек, была бы только выручка!»

- Порядки, нечего сказать! - проворчал сосед, обращаясь к французу. - Меня ужасно раздражают эти длинные антракты! От порции до порции изволь ждать полчаса! Этак и аппетит пропадет к черту и опоздаешь… Сейчас три часа, а мне к пяти надо быть на юбилейном обеде.

- Pardon, monsieur, - побледнел Пуркуа, - ведь вы уж обедаете!

- Не-ет… Какой же это обед? Это завтрак… блины…

Тут соседу принесли селянку. Он налил себе полную тарелку, поперчил кайенским перцем и стал хлебать…
«Бедняга… - продолжал ужасаться француз. - Или он болен и не замечает своего опасного состояния, или же он делает все это нарочно… с целью самоубийства… Боже мой, знай я, что наткнусь здесь на такую картину, то ни за что бы не пришел сюда! Мои нервы не выносят таких сцен!»

И француз с сожалением стал рассматривать лицо соседа, каждую минуту ожидая, что вот-вот начнутся с ним судороги, какие всегда бывали у дяди Франсуа после опасного пари…

«По-видимому, человек интеллигентный, молодой… полный сил… - думал он, глядя на соседа. - Быть может, приносит пользу своему отечеству… и весьма возможно, что имеет молодую жену, детей… Судя по одежде, он должен быть богат, доволен… но что же заставляет его решаться на такой шаг?.. И неужели он не мог избрать другого способа, чтобы умереть? Черт знает, как дешево ценится жизнь! И как низок, бесчеловечен я, сидя здесь и не идя к нему на помощь! Быть может, его еще можно спасти!»

Пуркуа решительно встал из-за стола и подошел к соседу.
- Послушайте, monsieur, - обратился он к нему тихим, вкрадчивым голосом. - Я не имею чести быть знаком с вами, но тем не менее, верьте, я друг ваш… Не могу ли я вам помочь чем-нибудь? Вспомните, вы еще молоды… у вас жена, дети…

- Я вас не понимаю! - замотал головой сосед, тараща на француза глаза.

- Ах, зачем скрытничать, monsieur? Ведь я отлично вижу! Вы так много едите, что… трудно не подозревать…

- Я много ем?! - удивился сосед. - Я?! Полноте… Как же мне не есть, если я с самого утра ничего не ел?

- Но вы ужасно много едите!

- Да ведь не вам платить! Что вы беспокоитесь? И вовсе я не много ем! Поглядите, ем, как все!

Пуркуа поглядел вокруг себя и ужаснулся. Половые, толкаясь и налетая друг на друга, носили целые горы блинов… За столами сидели люди и поедали горы блинов, семгу, икру… с таким же аппетитом и бесстрашием, как и благообразный господин.
«О, страна чудес! - думал Пуркуа, выходя из ресторана. - Не только климат, но даже желудки делают у них чудеса! О, страна, чудная страна!»

Человек написал письмо в небольшую гостиницу на Среднем Западе, где намеревался провести отпуск: «Мне хотелось бы привезти с собой мою собаку. У меня очень аккуратный и воспитанный домашний пес. Вы не откажетесь поселить его в моем номере?».
Вот что написал ему в ответ хозяин гостиницы:
«Я держу гостиницу много лет, и ни разу не случалось чтобы собака украла у меня полотенце, постельное белье, столовые приборы или картину со стены. Мне никогда не доводилось среди ночи выселять из гостиницы пьяного пса-дебошира. И не было случая, чтобы собака улизнула из гостиницы, не заплатив по счету.
Я буду рад принять у себя Вашего пса, а если он поручится за хозяина, то может привезти с собой и Вас»…

Теперь уже никто не помнит, что побудило Лёню Шпульмана поехать в Россию. Не может вспомнить и сам Лёня. Конечно, не ностальгия. И, тем более, не служебные обязанности: Лёня работал клерком в небольшой бруклинской фирме, продававшей запчасти для холодильников. Скорее всего, это было любопытство, к которому подмешивалось затаённое желание побывать в среде, где все говорят по-русски.

Так или иначе, в один весенний день Лёня Шпульман, невзрачный шатен среднего роста, вышел из самолёта в аэропорту Шереметьево и осознал, что он находится в стране, где не был двадцать пять лет. Если учесть, что родители увезли Лёню из этой страны в трёхлетнем возрасте, то можно сказать, что никогда не был. Короче говоря, Лёня был самым обычным, заурядным американцем.

Но по-русски он говорил. Он впитал этот язык с детства. Он вырос в доме, где говорили только по-русски, и не просто говорили: русский язык там был культом, фетишем, божеством. Его охраняли, как государственный золотой запас. Дома детям категорически не разрешалось говорить по-английски или вставлять в русскую речь английские слова. Исоверканные на русский манер англицизмы, вроде таких, как «майлы», «паунды», «драйвать», и «шопать», считались уголовным преступлением.

Этот лингвистический террор продолжался до тех пор, пока Лёнина мама не ушла от Лёниного папы к своему боссу, нью-йоркскому адвокату с обаятельной улыбкой и крепкими политическими связями. Папа, в свою очередь, ушёл, как полагается уходить папам, к секретарше. У секретарши не было политических связей, но зато было такиё бёдра, что любой папа ушёл бы от любой мамы. Кто из Лёниных родителей от кого ушёл раньше, остаётся невыясненным, что, впрочем, не имеет никакого значения для нашего дальнейшего повествования.

К тому времени Лёня уже вырос, и развод родителей не сильно его расстроил. Правда, общаться по-русски стало не с кем. Но, как известно, всё, что мы постигаем в детстве, остаётся на всю жизнь. Так что, Лёня попрежнему мог говорить на грамматически безупречном русском языке, без тени акцента. Что его и сгубило. Но об этом позже.

Пока что, мы остановились на том, что он вышел из самолёта и вскоре закружился в вихре бурной московской жизни при содействии всевозможных двоюродных родственников и их друзей, которые немедленно стали Лёниными друзьями. Московская жизнь понравилась Лёне. Все хотели с ним дружить. Все рвались показывать ему Москву. Все звали в гости. Девушки источали сексуальную целенаправленность. Лёня купался в благостном тепле любви и внимания. Он никак не мог понять, почему его родители уехали из такой весёлой, высоко культурной страны, населенной такими милыми, доброжелательными молодыми людьми.

Особенно Лёне нравилось, что он, наконец, нашёл применение своему безупречному русскому языку. Он чуствовал себя своим среди своих. Так же, как все, он любил острить или рассказыать анекдоты по-русски, и это всегда встречалось восторженным ржанием. Сам он не всегда понимал шутки своих московских друзей; ему объясняли, почему это смешно, и он, поняв или сделав вид, что понял остроту, хохотал громче всех.

В этой культурно-массовой эйфории было одно обстоятельство, которое огорчало Лёню. Когда он оставался в городе наедине, без сопровождения своих чудесных друзей, его почему-то переставали принимать за своего. Есть американская поговорка: если некое нечто ходит, как утка и крякает, как утка, значит это и есть утка. Поговорка оказалась обманом. Лёня одевался, как все, говорил, как все, но в нём всё равно видели иностранца. Каждый раз при покупке билета в музей или в театр повторялся примерно один и тот же диалог:

- Девушка, один билет, пожалуйста.

- Двести рублей.

- Почему двести, девушка? Билет стоит двадцать рублей.

- С инострацев двести.

- Откуда вы знаете, что я иностранец? - обижался Лёня.

На этот вопрос он ни разу не получил ответа. Девушка, глядя в сторону, говорила с холодным отвращением:

- Гражданин, будете брать билет или нет? Если не будете, отойдите от кассы и не мешайте другим. Следующий!

Мучимый непостижимой загадкой, Лёня обратился за разъяснением к одному из своих двоюродных друзей, Митрофану Шварцману. Митрофан был вдумчивый матерщинник и философ, который не оставлял вопросов без ответа. Он подумал и сказал:

- Повтори точно, как ты просил билет.

- Девушка, один билет, пожалуйста, - повторил Лёня.

- Всё понятно: ты - мудило, - поставил диагноз двоюродный Митрофан. - Забудь эти свои «спасибо» и «пожалуйста». Наши люди так не говорят. Это всё - ваши американские лицемерные деепричастия.

- Не деепричастия, а вводные слова, - поправил Лёня.

- Вводи их себе в жопу, - посоветовал Митрофан. - А у нас говори, как все.

- Как? Просто сказать «один билет» и всё? Без «пожалуйста»?

- Слова «билет» тоже не надо говорить. Она и так знает, что ты покупаешь билет, а не гондон. Скажи коротко: «один». Понял?

В следущий раз Лёня последовал инструкции своего друга, но это не помогло. За исключением первой фразы, которая, по совету Митрофана, состояла из слова «один», весь диалог с кассиршей повторился слово в слово:

- Один.

- Двести рублей.

- Почему двести?

- С инострацев двести.

И так далее. В отчаянии Лёня снова позвонил Митрофану. На этот раз Митрофан думал ещё дольше. Наконец, он сказал:

- Вспомни: ты улыбался, когда просил билет?

- Наверно, улыбался. Что она мне - враг?

- Ну, конечно, - сказал Митрофан. - Я был прав: ты - мудило. Это известно, что пиндосы всё время улыбаются своими фальшивыми улыбками. Но мы не пиндосы. У нас люди прямые и искренние. Они зря улыбаться не будут. Я, например, могу улыбнуться девушке, только если я собираюсь её трахнуть.

Теперь, вооружённый знанием местных обычаев, Лёня отправился в заветную Третьяковку. Он подошёл к кассе, швырнул на прилавок двадцать рублей и сказал сквозь зубы, вкладывая в свои слова как можно больше ненависти:

- Один.

- Двести рублей, - сказала девушка. - С иностранцев двести.

- Что-о? - взревел вежливый Лёня, для которого рушилась его последняя надежда. - Я, бля, тебе покажу, какой я иностранец!

Девушка побледнела.

- Ох, извините, пожалуйста. - замурлыкала она с милой улыбкой. - Знаете, мне показалось, что у вас взгляд какой-то такой… не наш. Теперь я вижу, что ошиблась. Двадцвть рублей, пожалуйста.

Вечером Лёня праздновал победу в кругу своих новых друзей.

- Ты молодец. - говорил пьяный Митрофан, хлопая Лёню по затылку. - Ты наш. Хороший парень, хоть и пиндос. Давай ещё по одной, под осетринку. Осетринка - класс, особенно с хреном. У вас в Америке такую хрен купишь.

На следующий день у Лёни заболел живот. Сначала чуть-чуть, потом сильнее. К вечеру стало совсем плохо. Всю ночь Лёню рвало. Наутро Митрофан отвёз его в поликлинику.

- Смотри, не проболтайся, что ты иностранец, - по дороге наставлял он Лёню. - Три шкуры сдерут. Дай им мой адрес, скажи, что забыл паспорт дома, и работай под своего, понял?

Унылая блондинка в регистратуре поликлиники задала Лёне два десятка вопросов, на которые он ответил с безукоризненной точностью. Под конец она спросила:

- Какой у вас рост?

На что Лёня гордо сказал:

- Пять футов семь дюймов.

Он был горд не своим ростом, а знанием настоящих русских слов. Не то, что какой-нибудь полуграмотный иммигрант, который, конечно же, сказал бы «пять фитов и семь инчей», что сразу бы выдало в нём иностранца.

- Чего, чего? - переспросила регистраторша.

- Пять футов семь дюймов, - повторил Лёня на правильном русском языке.

Лицо регистраторши выразило испуг и растерянность. Она сказала:

- Посидите минуточку.

Она ушла и вскоре вернулась в сопровождении крупного мужчины с руководящим лицом и при галстуке.

- Господин Шпульман? - сказал мужчина, обращаясь к Лёне ласково, как к больному. - Очеь приятно. Какое у вас постоянное место жительства?

- Москва, - соврал Лёня и без запинки назвал адрес своего друга Митрофана.

- Ну, хорошо, допустим. А какой у вас рост?

- Пять футов семь дюймов.

- Так, так. Посидите минуточку.

Руководящий мужчина вернулся к себе в кабинет, оставив Лёню в приёмной ждать врача. Спустя десять минут, в прёмную вошли двое в форме полицейских. Лёнин папа рассказывал, что в прежние времена они назывались милиционерами. Как они теперь называются, папа не знал, но советвоал Лёне на всякий случай держаться от них подальше.

- Этот? - спросил один из милиционеров, показывая на Лёню.

- Этот, - подтвердила регистраторша.

- Ага. Ну, здравствуйте, гражданин Шпулькин.

- Здравствуйте, - сказал Лёня, не понимая, почему в России людей лечит полиция.

- Пройдёмте с нами в отделение.

- У меня болит живот, - пожаловался Лёня.

- Ничего, у нас быстро пройдёт, - заверили милиционеры.

В отделении пахло человеческими испарениями и ещё чем-то прелым, похожим на осетрину, которой угощал Лёню Митрофан. Лёню усадили на стул, обитый потрескавшейся чёрной кожей, из-под которой выбивалась вата. Один из милиционеров, тот, кто постарше, сел за стол напротив и сказал:

- Покажь паспорт.

- Не покажь, а покажи, - грамотно поправил Лёня. - Я его забыл дома.

- Ты, грамотей, по какому адресу проживаешь?

Лёня назвал адрес Митрофана. Милиционер подвинул к себе телефон, куда-то позвонил и что-то записал.

- Значит так, - сказал он, и в голосе его звучала гробовая тяжесть. - Никакой Шпулькин по этому адресу не прописан. Говори, откуда приехал. Будешь врать - живым отсюда не выйдешь, понял?

От страха у Лёни перехватило дыхание, и прошла боль в животе. Он сказал сдавленно:

- Из Америки.

- Что ты делал в Америке?

- Жил, - сказал Лёня и, на всякий случай, добавил дрожащим шопотом: - Я больше не буду!

- Ага! Американец, значит!

Милиционеры переглянулись и явно повеселели.

- Всё ясно: шпион, - победно объявил старый.

- Ну да, шпион и есть, - с энтузиазмом поддержал его молодой.

- Я не шпион! - застонал Лёня. - У меня болит живот!

- Сейчас передадим тебя, куда следует, - заверил его старый, смакуя ситуацию. - Там быстро разберутся, что у тебя болит. Получишь десяточку строгого, чтоб впредь не шпионил против нашего народа.

Лёня не знал, что такое десяточка строгого, но догадался, что это должно быть нечто крайне непривлекательное. Эта догадка пронзила его воспалённый мозг, и он разрыдался, отчего ликование милиционеров достигло предела.

- Ну что, может, пожалеем? - сказал старый.

- Пожалеем, - согласился молодой.

- Правильно. Пусть платит штраф и валит в свою Америку. Сколько у нас за шпионаж полагается?

- Две тысячи рублей, - с готовностью ляпнул молодой. Он был ещё слишком молод, чтобы постигнуть глубокий смысл денег.

- Правильно, - сказал старый. - Только не рублей, а долларов. Плюс пятьсот за то, что ходит без паспорта. В общем, так, Шпулькин: плати, три тысячи и не беспокойся. Я выпишу квитанцию. У нас всё по закону, не то, что в вашей Америке.

Размер штрафа слегка ошарашил Лёню. Вся его поездка в Россию не стоила таких денег. Платить было нечем.

- Кредитную карточку возьмёте? - заискивающе спросил он.

Старый милиционер пожал плечами.

- Давай, если не нужна. Но сначала заплати штраф.

- У меня нет таких денег, - заныл Лёня.

- Звони своим рдственникам, пусть привезут.

Лёня позвонил Митрофану, которого к тому времени считал своим лучшим другом. Услышав про три тысячи долларов, Митрофан по дружбе обложил Лёню таким матом, какого Лёня никогда не слыхал и не мог понять, несмотря на своё безупречное знание языка.

- Пиндос и есть пиндос, - подвёл итог Митрофан. - Сам заварил, сам и расхлёбывай. А у меня нет денег.

- Я ничего не заваривал, - ныл Лёня. - Они думают, что я шпион.

При слове «шпион» Митрофон испугался так, что от страха перестал материться. Он прешёл на «вы», вежливо попросил Лёню больше не звонить и повесил трубку. Лёня попытался сделать ещё несколько звонков своим новым московским друзьям, но это приводило к такому же результату.

- Ненадолго, взймы! - взывал Лёня. - Я вышлю, как только вернусь домой!

При упоминании о деньгах друзья грустнели и заводили разговор о живописи или драматическом искусстве. Когда Лёня жаловался им, что его подозревают в шпионаже, они пугались и спешили закончить разговор. Потом друзья вообще перестали отвечать на Лёнины звонки. Видимо, разошёлся слух об их знакомом придурковатом американце, который оказался шпионом и при этом у всех вымогает деньги.

Лёня остался в вакууме, если не считать двух милиционеров. Но и тем надоело заниматься Лёниным воспитыванием; они занялись своими делами и перестали обращать на него внимание. Мучительно потекло время и тянулось до тех пор, пока в Нью-Йорке не наступило утро, и Лёня не смог, наконец, позвонить маме.

Узнав о Лёниных приключениях, Мама, впала в истерику и немедленно задействовала своего политически влиятельного супруга. Супруг позвонил всем своим политически влиятельным знакомым. В результате пошёл звонок из госдепартамента США в американское посольство в Москве, а оттуда - далее, по должным российским каналам. Но к тому времени в Москве кончился рабочий день. Должные каналы перестали отвечать на звонки, и бедный Лёня застрял в отделении милиции до утра.

Мы не будем пытаться передать состояние нашего несчастного героя в течение этой жуткой ночи или описывать обстановку, в которой он провёл эту ночь. Вы, мой дорогой искушённый читатель, если даже сами никогда не проводили ночь в московском отделении милиции, наверняка можете себе эту обстановку представить, и, стало быть, незачем зря тратить ваше время.

Утром вернулись на работу два знакомых Лёне милиционера. Они поинтересовались, раздобыл ли их подопечный деньги на штраф, и снова занялись своими делами. И бедный Лёня понял, что его песенка спета, и что он уже никогда отсюда не выйдет, и что пора подводить итоги своей глупой, непродолжительной жизни.

Но я вас должен успокоить, дорогой читатель. Не в моих правилах заканчивать рассказ на такой трагической ноте и тем портить вам настроенеие. Лёнины мучения продолжались до тех пор, пока в отделении милиции не раздался спасительный телефонный звонок. Этот звонок завершил целую эстафету звонков, которая началась накануне вечером в американском посольстве и пронеслась по Москве через несколько важных правительственных организаций, отвлекая важных людей от их важных дел. Никто из этих важных людй не мог понять, почему их важных абонентов интересует какой-то совершенно неприметный американский турист, и поспешили от этого ничтожного туриста избавиться.

Коротко поговорив по телефону, старый милиционер положил перед Лёней его кошелёк с кредитной карточкой и водительскими правами штата Нью-Джерси.

- Можешь идти, грамотей, - сказал он, и Лёня, не веря своему счастью, пулей вылетел на улицу.

В тот же день он успел на прямой рейс «Дельты» из Москвы в Нью-Йорк. Вдавившись в спинку кресла, он сидел в самолёте с закрытыми глазами и боялся шевелиться, пока самолёт не вышел на взлётную полосу.

- Что, первый раз едете в Америку? - услышал он приветливый голос сидевшей рядом блондинки.

Лёня вздрогнул и, не открывая глаз, пробормотал:

- Sorry, I don’t speak Russian.

- Нас выгоняют из детского сада, - с порога начала мама, - сделай что-нибудь.
- Что? - спросил папа, снимая куртку.
- Поговори с ней! Она мальчика побила, - дрожащим голосом сказала мама. - Я пойду валерьянки накапаю.
И пошла к холодильнику за коньяком.
- И мне валерьянки, - крикнул папа.
Манюня, прикрывшись подушкой, сидела на диване и не была готова к диалогу. После переговоров выяснилось, что конфликт возник из-за шкафчика, на котором нарисован дятел. Манюне хотелось синичку, потому что синичка красивая. И она предпочла видеть в дятле синичку, в отличие от прагматичного Ильи, принципиально утверждавшего обратное. За свои принципы маленький реалист и огрёб металлическим советским самосвалом, непонятно как затесавшимся в современные пластмассовые игрушки.
Папа решил объяснить дочке неправомерность действий на собственном примере:
- Это что ж получается, - начал он, - вот, например, мне нравится орёл, а на моём шкафчике в раздевалке - 38 написано. И что теперь? Бригадиру за это морду набить? - спросил он грустно, и о чём-то надолго задумался.
Мама поняла, что от папы толку ноль, и увела Манюню в детскую, где за закрытой дверью долго и убедительно вещала о личном пространстве, способах обретения дзен и некоторых статьях уголовного кодекса. Манюня ничего не поняла, но обещала больше не бить крупногабаритными металлическими предметами.
По окончанию воспитательного процесса мама решила высказать отцу о нерезультативности его методов воспитания, а заодно и о маленькой зарплате и, чтоб лишний раз не истерить, о зимних сапогах, которых нет. Папа спорить не хотел, поэтому сказал, что у мамы фигура, как у Джессики Альбы, если бы та вдруг полюбила пирожки с мясом. Мама заулыбалась, и пошла варить плов. А папа решил прилечь, потому что устал и не железный.
© фф

Иногда легче не быть, чем мучиться. SCHN
(‘In Tempus Praesens')*

… Попивая из пластиково-бумажного стаканчика кофе, закусывая горячей, обжигающей язык, сарделькой, Игорь Иванович смотрел на убегающую под его передние колеса, дорогу. Так и время мчит нас, порою в никуда, - раздумывал он.
…

Музыка джаз, баритоном ложилась в его перепонки. Его глаза-фары машины уткнулись в ближайший лесок, он, иссиня черно-зеленым, торчал на бугорке, справа от дороги. Нажав плавно педаль тормоза, Игорь «конем» перестроил машину к обочине, и та, зашуршав гравием, остановилась.
Было тихо… как в сказке, ни спереди, ни сзади дороги не было ни машин, ни людей. Выйдя из своего домика на колесах, Игорь сделал несколько приседаний, затем поворотов шеи, потом махал руками вперед-назад, крутил головой алфавит и улыбался. Бодрость духа и счастье воздуха сделали свое дело, и он радовался, беспричинно шутил сам с собой, - ну вот я какой, а ведь все люди сейчас сплют, - язвил он, …или смотрят тупой телевизор, мелькающий пятнадциминутными роликами рекламы того, что нельзя и никто не должен покупать.
Он зашел в машину, предварительно постучав, как заправский водитель по колесам ногой, проверяя давление в шинах. Правда он так и не понимал, как можно определить давление в шинах, при стуке ногой по колесу, может быть отскок должен быть какой-то. Игорь поднял светлые брови вверх, к небу.
До ближайшей бензозаправки было минут 30, он проехал их незаметно, в музыке. Вышел из машины. На заправке было много народу. Мило пошутив с кассиршей на счет бонусов от литров, он, захватив кофе и его любимую пахлаву и бутерброды с семгой, присел у столика. Напротив него скучающе расположился попутчик, зажевывавший слоеную булку с ветчиной и запивая чаем Липтон.
-Ну как вы? - спросил Игорь
-Нормально, все путем, - ответил сосед.
-Меня зовут Влад, - сосед протянул руку Игорю, с татуировкой головы льва на среднем пальце.
-Очень приятно, Игорь. Вот еду к маме, а Вы? - Игорь отглотнул кофе
-Я не знаю, в голове приснился сон, что я влюблен, - и Влад загоготал могучим тенором.
-Вы оптимист, Влад, - сказал Игорь. Вот я, право, не могу считать себя оптимистом, так как все принимаю на свой счет. К примеру, гибнут дети в Нигерии - я виноват. Погибли люди в Японии от шторма - опять я. Ну, или напечатают журналисты или начнут орать по телеку заказной материал, а меня сразу тошнит, сразу вижу фальш и большие деньги за сценарий ролика. Как тут не вспомнить Антон Павловича, который жутко, видимо, не любил население планеты «Земля», так как продернул всех и вся, кого мог и кого не мог. Всем досталось.
-Игорь, давайте расскажу вам маленькую историю. Мы же люди попутные, и вряд ли увидимся, немного наболело, слушайте, - Влад, нахмурив брови, что-то сильно вспоминал, выковыривал сознанием, мысли и чувства прошлых событий.

Моя дочь Лиза, росла красивой и добропорядочной девочкой, - начала Влад, слегка улыбаясь горькими уголками губ. Как-то в детстве, первый ее проступок был в том, что она, познакомившись с мальчиком, пригласила его в дом. И, как они считали, что в этом нет ничего предосудительного, устроили костер в туалетной комнате. Мальчика звали Костя, это был смышленый пацан, с вечной зажигалкой или спичками в кармане. Потом были и другие случаи.
Уже повзрослев до принятия глупых решений, Лиза познакомилась с мальчиком, его звали Жорик. Это был светловолосый мальчуган с желтыми зубами, употреблявший вместо обычных слов, в основном, мат. Когда видишь его, создается впечатление, что он дикая собака динго, курит и матерится, без умолку в большой стае собак. Был он чуть выше карлика.
У Жорика были патентованные родители из полиции, это очень нравилось Лизе, так как она мечтала о форме и звездочках, разбросанных по погонам и блестящим пуговицам формоодевеающихся. Когда Жорик ездил на машине, то желательно было обходить и объезжать его на приличном расстоянии, чтобы, не дай Бог, не попасть под колеса этого «мажор-клоуна». Их отношения, Лизы и Жорика складывались желаниями Лизы быть с ним и памятью школьных лет любви, проведших Жорой в беспамятстве перволюбия. Они часто были вместе, следствием этого были попытки Лизы стать женщиной мужа или проще, мужней женой для того, чтобы быть свободной и не давать повода говорить о ней, как о легкой девочке, прикрываясь статусом штампа ЗАГСа - смерто-брако-рождения органом.
Все складывалось очень хорошо. Лиза разбила новенький мерседес Влада, нанеся отцу урон в несколько тысяч долларов и гордившись этим, сладостно рассказывала об этом подругам жизни и друзьям проституции.
Прошло время и Жора решил познакомить Влада будущего отца со своими родителями. Встреча прошла в дружной обстановке безумия, при этом манипуляции Лизы были очевидны, но ни Влад ни его, любящая весь мир жена не заметили того обстоятельства, что Лизе нужна была свобода Анжелы Дэвис с легкими наркотиками. Дав добро на союз Жоры с Лизой, предки Жоры заверили собравшееся сообщество дураков о том, что они знают, как справиться с Лизой и непременно это решат, так как имеют опыт управления очень сложными объектами людей. Влад воспротивился, но мама Жоры, обладающая даром родины «папы Ростова», сказала, чтобы Влад не беспокоился и все решит, как надо.
… Влад вышел из здания суда, где по навету его дочери Лизы и несостоявшегося мужа Жоры, сфабриковано ими уголовное дела в отношении своего отца - Влада. Он смачно плюнул в окно Суда. Его на части раздирала несправедливость чумы его дочери и ее тупого желтозубика Жоры. Они обвиняли его в подтасованных ими документах в избиении своей дочери, угрозах и грабежах… экономических преступлениях в отношении их. У Лизы были знакомые в форме из этих погонных департаментов. Влад вспомнил последний телефонный звонок.
-Здравствуйте, управление «Ч» из Департамента «Б», полковник Забивайло Андрей Валентинович. Это Влад?
-Да, - сказал Влад.
-Вам срочно надо подъехать, на вас лежит несмятая бумага с заявлением Жоры Гадова и Лизы вашей фамилии, что вы обокрали и избили их.
-Куда?! - спокойно сказал Влад
-Вот адрес, улица Мокрая, дом 6, этаж 10-й, кабинет без номера, серая дверь, она одна, - выпалил Андрей Валентинович
-Ты кто такой?, - взбешенно пенным голосом пропел Влад. Влад вспомнил всех ментов, которых он знал и видел, а их были тыщи, с которыми имел дружеские дела.
-Я уже представился вам - Забигайло я, - опешив от такого поворота дела, заверещал полковник.
-Ты у меня представишься, сейчас, - вы что там с ума посходили все, куда ехать? Я сейчас звоню твоему руководству и ты на улице, то есть вы, Андрей Валентинович, номер люкс в тюрьме обещать не могу. Нельзя так делать, вы же на службе у народа, а не у знакомых за деньги, - Влада передернуло нервом лица, щека слегка поднялась вверх ко лбу. Вот сука, - промолвил про себя Влад, дочь ли это или дьявол?! Не первый раз такое, не первый
-Если вы не приедете, мы дадим ход вашему экономическому преступлению века и у вас будет уголовное дело. От 3-х до10 лет. Тем более надо учитывать, что вше преступление совершено в отношении вашей дочери и ее молодого человека. Как вам не стыдно? У нас есть все основании полагать, что вы преступник, - полковник, заикнулся на последнем слове.
-Завтра к вам будут доставлены заявители, обещаю. Иначе они будут привлечены к уголовной ответственности за ложный донос, - Влад, побагровел, понимая, что безумие его дочери стало частью его жизни. Он завтра позвонит своим друзьям, ее закуют в браслеты и отвезут к полковнику Задрыгайло, ой нет Забигайло. Он, Влад, не хотел этого, но что делать.
-Хорошо, нас это устраивает, - спишем заяву в бумажную корзину, - сказал трехвездочный офицер без формы, закуривая дорогие 300-рублевые сигарилы.
-Спасибо, не говорю, надеюсь вы понимаете, почему. Десять лет работал с вами бок о бок, СБ и ДЭБ - двоюродные братья, - цедя буквы через соломинку губ, договорил Влад. Пока…; полковник, знаю, не увидимся, - Влад нажал красным стопом на телефоне.
-Тошнит что-то, - Влад посмотрел на Игоря туманным измученным взглядом, - не могу говорить, прости Игорь, сейчас дорасскажу еще кусочек из десяти тысяч эпизодов моей странной жизни.
-Сейчас, - Игорь, отодвинул высокий стул от стола, где они попивали кофе, побежал к кофе и бутербродам.
-Влад, тебе капучино, сахара сколько? - беглым шрифтом языка пробежал Игорь.
-Все равно, - опустив голову сказал Влад.

Игорь принес кофе, и пару свежих горячих бутербродов. Его глаза медленно двигались блестевшим пониманием Влада и непониманием, как можно с этим жить. Отхлебнув кофе, сделав пару глотков, Игорь попросил,
-А что дальше?
-Дальше, дальше, сейчас, - Влад набрал воздух кафе в легкие, глубоко, глубоко затянулся им, и продолжил.

Прошло немного времени. Все становилось на свои места, жизнь убивала Влада удивлениями происходящего. Он получил повестку в суд. Честно признаться был страшно огорчен, удивлен и страшно напуган, когда узнал, что к нему были предъявлено обвинение уголовного характера, Жорика и его дочери в части клеветы на них. Лиза, ах Лиза, это было уже не первое свидетельство желания его дочери убить его. Ему, Владу предстояло доказывать, что он не уголовник, а купленные мажоры и адвокаты работали, чтобы Влада не было. Вопрос был не в том, что это было ужасно. Дело было в том, что поколение дэбилов продолжало свой путь в мракобесие.
-Знаешь Игорь, - сказал Влад.
-Меня тысячу раз предавали, вот и сейчас тоже предают и так больно, что кости сводит от судорог. Я молился Богу и верю в него, но почему он не допускает прозревших людей к благодати Божьей, или нам не знать его смыслы…
-Да, да, - видно мы не знаем его смыслов, так как все., и религии говорят - молись, причащайся, голодай, беды пройдут. Вопрос, а сколько ждать? Жизнь?, - Игорь, по обыкновению, убрал большие пальцы рук в ладошки, положил кулаки на стол. Эх - сказал он.
-Понимая отдельное непонятное другими, мы остаемся в одиночестве, -заключил Влад, допивая кофе.

*Sofia Gubaidulina «In Tempus Praesens» Concerto for Violin and Orchestra (2007)