Цитаты на тему «Рассказ»

Самозванец
(из книги «Рассказы в дорогу», 2000, изд. Гешарим, Израиль)
К офицеру полиции, Амиру Шварцу, обратилась пожилая женщина - Дора Клопшток.
Эта дама утверждала, что некий Иосиф Клопшток - самозванец и не является её родным братом.
Дора подробно рассказала офицеру историю своей жизни, из которой следовало, что она и брат родились в России и осиротели к 1930 году. Иосифа забрали одни родственники, а Дору - другие. Сестре повезло больше. Ее новой семье удалось выбраться из СССР, некоторое время прожить в Польше, но, как раз накануне войны с Гитлером, перебраться в Эрец Исраэль.
Дора считала Иосифа безвозвратно потерянным, но с крушением советской империи снова обратилась в Сохнут и вдруг получила неопровержимые доказательства, что ее родной брат жив, и не только жив, но и перебрался на постоянное место жительства в государство Израиль.
Они встретилась, но Дора Клопшток не признала в новоприбывшем своего брата, хотя факты его автобиографии, рассказанные Доре, казалось, полностью опровергают ее подозрения.
Дора считает, что самозванец хорошо знал ее брата - Иосифа Клопштока и воспользовался легендой его жизни и документами, чтобы получить право жить в Израиле.
Офицер подивился рассудительности старухи, ясности ее ума. Доре исполнилось 82 года. Брат был моложе ее на 9 лет, а не виделись они, без малого, семь десятилетий.
Амир Шварц спросил у старухи, на чем основываются ее сомнения. Дора Клопшток ответила не сразу, а потом сказала, что брат-самозванец совсем не обрадовался встрече с ней.
- И это все? - спросил офицер.
- А что ты еще хотел? - возмутилась Дора. - Люди не виделись семьдесят лет, а он даже не поцеловал меня…
А потом, может он агент ЧК и к нам заслан.
«Вот вздорная, занудная старуха», - подумал Шварц, но заявление было написано по форме, честь по чести, и пришлось этим делом заниматься. Сам Амир не знал русского языка, так что расследование поручили другому офицеру полиции - Алексу Бейлину. Алекса родители привезли в Израиль грудным младенцем, но они сохранили язык оставленной родины и передали его в наследство единственному сыну. Алекс говорил на русском языке плохо, бедно, с сильным акцентом, но понимал все, и ему, как правило, доверяли дела, связанные с пожилыми русскоязычными репатриантами.
Иосиф Клопшток арендовал комнату в полуразрушенной вилле недалеко от моря. Могучий, широкоплечий старик копался в земле, что-то сажал, когда Алекс открыл скрипучую калитку на его участок.
- Ты Клопшток Иосиф? - спросил офицер. Старик кивнул, продолжая работать.
- Я из полиции, - сказал Алекс, предъявив свое удостоверение.
- Нужно поговорить.
- О чем? - опершись на черенок лопаты, спросил Иосиф.
- Имеется быть заявление от госпожи Доры Клопшток, - сказал Алекс. - Где написано, что ты ей не брат. Я бы хотел видеть твой документ. Иосиф пожал плечами, но оставил свою работу, и они прошли в дом.
Алекс подивился бедности обстановки, старому холодильнику и допотопной газовой плите. Он раздраженно подумал, что старики из России экономят на всем, живут в полной мерзости, а потом начинают жаловаться на всякие неудобства быта.
Клопшток тем временем принес картонную папочку с документами и бросил ее на шатучий стол. Он не стал развязывать шнурки папки. Этим пришлось заниматься Алексу.
В папке было все, что нужно, вплоть до старых, выцветших черно-белых фотографий. Но главное, сохранилась старая метрика, где значилось, что 18 декабря 1926 года в семье Берты Израильевны Клопшток и Ефима Боруховича Клоптштока родился сын - Иосиф.
Национальность родителей была указана. На фотографии в российском паспорте запечатлен человек, в доме которого и сидел Алекс. Сомнений не было. Офицер сказал с улыбкой:
- Твоя сестра есть заявлений, что ты чужой. Ты не был рад, когда случилось встреча.
- А чего радоваться, - пожал плечами старик - Я ее и не помню совсем.
- Сестра все - таки есть, - поднялся Алекс. - Родная кровь.
- Пусть опять приходит, - грубо отвечал старик. - Я ей обрадуюсь.
Этот новоприбывший совсем не понравился Алексу, но все формальности были соблюдены, и не было причин сомневаться в идентификации личности Иосифа Клопштока с братом Берты Клопшток.
Полицейский ушел, но старик не стал возвращаться к прерванной работе, а, переобувшись, отправился на берег моря.
Там, на старой набережной, он обычно прогуливался, слушая далекий шум волн, там же и отдыхал на каменной скамье, усевшись лицом к морю.
Там и нашла его Дора Клопшток.
- Я уезжаю, - сказала она, стоя над стариком. - Я была в полиции и сказала, что ты не мой брат. Тебя нужно направить в тюрьму или обратно в Россию, как самозванца. Я только хотела узнать, где мой настоящий брат, где мой Иосиф?
- Он умер, - тихо ответил старик. - Он умер пять лет тому. Мы были друзьями. Хочешь, я покажу тебе карточку. Вот смотри: это Иосиф, а это - я. Видишь, мы похожи, как родные братья. Он, считай, и был моим братом, а тебе, ведьма старая, он - никто.
Берта Клопшток была так ошеломлена этим признанием самозванца, что забыла обидеться на грубость. Она смотрела на человека из России, как на привидение, с немым ужасом. Сердце ее билось, а в ногах совсем не стало силы.
Она неуклюже опустилась на скамью рядом с самозванцем.
- Тебе он - никто, - повторил старик. - А мне он другом был, единственным. Мы воевали вместе, цельный год шли грудью на немца. В нем две дыры было от осколка и пули, во мне - одна. Он меня выволок в Будапеште - раненого. Он мне кровь свою дал…
- Как тебя зовут? - смогла пробормотать старуха. - Павел… Федорчук Павел, по отцу Егорыч… Теперь куда хошь иди, жалуйся.
Берта Клопшток хотела подняться, но не смогла.
- Дайте мне руку, - попросила она.
Федорчук встал и подал ей мощную и широкую ладонь. Старухе показалось, что на ладони этой нет ничего, кроме сплошной, твердой мозоли. Стояла она недолго, почти сразу же села на прежнее место.
- Извини, - сказала она, - не могу… Это пройдет, я знаю… Ты расскажи о брате.
- Что рассказывать - обыкновенная жизнь…
Он про тебя вспоминал, я знал, что ты где-то есть, если живая. Его тетка взяла, когда ваши родители померли… Потом тетку с мужем органы арестовали, а его в детдом для детей «врагов народа». Там до войны промучился, потом работал в литейке на Металлургическом, а в сорок четвертом - фронт. Там мы и встретились. Война быстро кончилась, а то бы жить перестали, а так подались вместе в мой город, ко мне на родину.
Оська на моей двоюродной сестре женился - Варе, а я на старой зазнобе из нашего шахтерского поселка - Мирочкой ее звали. Считай, десять лет, как схоронил.
- Ты на еврейке женился?
- Все люди - люди, - сказал старик. - Кроме нелюдей.
- Ты дальше рассказывай, - попросила Берта.
- Дальше что? На уголек мы с ним не пошли. Стали вальщиками работать в одной смене. Ты знаешь, что такое - вальщик?
- Нет, - даже как-то испуганно отозвалась Берта Клопшток.
- Ну, штрек выработан подчистую - нужно его завалить, убрать крепь. Говорят, у буржуев она из металла, забирают цепью всю систему - и рушат, а у нас стойки, как и были при царе Горохе, так и есть - из деревяшки. Каждую вышибать приходилось. Гниль оставляли под завалом, добрый материал надо было вывозить.
- Так Иосиф работал под землей? - с ужасом спросила Берта. - Опасно очень?
- Ну, ясное дело - так и платили хорошо. Мы с ним жили - дай Бог каждому. Любое лето возьмем семьи - и на юг. Город Алушту знаешь?
- Нет… Вы сказали «семьи». Это кто?
- Я с супругой Мирой, с сыночком, Иосиф с женой и дочками.
- У меня есть это… племянницы? - спросила Берта.
- Есть, - наклонил тяжелую голову Федорчук. - Жизнь у них не очень сложилась. У старшей мужик в тюрьме, младшая - в разводе.
- А дети, мои внучатые племянники?
- Есть, трое у моей сеструхи внучат… Так, большие уже. У самих скоро дети будут.
- Клопштоки? - спросила Берта.
- Ты что говоришь? - усмехнулся Павел Федорчук. - Девки ведь. У одной фамилия - Василенко, у другой - Петрова, по мужу.
- О, Господи! - только и смогла произнести Берта. - Рассказывайте, рассказывайте дальше.
- Что дальше? Мы даже в одном дому поселились. Потом отстроили, по веранде сделали и второй этаж. Не было мне человека родней, чем Иосиф. Рыбалка, грибы, баня - все вместе. Работа какая по дому - всегда друг другу помогали. И жены наши тоже завсегда вместе. Ты вот про национальный вопрос, так я тебе вот что скажу: как ваша Пасха, так моя сеструха за мацой ездила в область, а как наша - вместе куличи пекли и яйца красили. Вот тебе и весь национальный вопрос… Потом что? У Мирочки моей всегда здоровье было плохое. Вот и ребенок у нас только один народился. Она болеть стала тяжело и померла в больнице, меня одного оставила. Я уж тогда на пенсию вышел. Мы и вовсе и всегда друг дружкой жили, а она померла.
- А Иосиф? - тяжко вздохнула Берта.
- Иосиф, тот еще раньше скончался, в одночасье, от инфаркта миокарда. Дружок мой единственный. Светлая ему память, вечный покой.
За разговором стемнело. Солнце упало в море, утопило в соленой водице свой безумный огонь, и море, как-то вдруг утихло, будто приготовилось к ночному сну. Старики сидели на теплой каменной скамейке в тишине и молчали. Молчали долго. Наконец старуха Берта Клопшток подала голос:
- Скажи, как ты стал моим братом?
- Ты погоди. Сначала я тебе о сыне моем скажу. Он неудачный у нас родился. Нет, поначалу - одна гордость. Учился на отлично, общественник был большой, активист. Мы его выучили в столице. Только глядим с матерью - все дальше он от нас. Домой не ездит. Живет своей жизнью. Правда, когда решил жениться, показал невесту. Ну, выпили. Он мне и говорит: «Я, папа, тебе прямо скажу, что вы мне не радостную жизнь уготовили, а муку с моей еврейской мамой и внешним видом. Да и ты сам, как человек мало образованный, всегда наводил на меня тоску отсутствием всякой культуры и невежеством…»
Я его тогда сильно ударил. А утром они уехали, не попрощавшись. После того случая Мирочка и вовсе слегла… Ну, живу я один, хорошо хоть сеструха рядом, ее заботы… Потом стало совсем худо. У нас в поселке раньше не рай был, жили приусадебным участком, а тут и пенсию перестали платить. Было что-то на черный день, но пропало. Стал прирабатывать, но силы-то уже не те… Я тебе должен сказать, что незадолго перед кончиной дружок мой, Иосиф, потерял паспорт, новый заказал, получил, а потом и старый нашелся. Как он скончался, так новый паспорт аннулировали, а старый-то остался со всеми другими документами… Вот сидим мы один вечер с сеструхой, света нет, телевизор не работает, картохи осталось с полмешка, да капусты на дне бочки. Варька моя и говорит: «Слухай, Павле, хучь ты поживи на старость по-человечески. Дам я тоби документы Йоськины, та езжай в ихнее государство - Израиль…» Я тогда поначалу подумал - шутит старуха, а потом такая меня злость взяла. Вспомнил, как мы с Оськой жилы рвали на государство, как жизнью рисковали, как на немца шли грудью. За что, думаю, за что мне такая житуха на старость? Вот и решил ехать, и уехал. Вот я здесь…
- Как же так? - растерянно спросила Дора Клопшток. - Как это можно?
- В России нынче все можно, - тихо отозвался Федорчук. - Ты сама видела - мы с твоим братом очень даже похожи. Сдается, что бабка моя с цыганом побаловалась, а может, и с евреем. Нужно было, правда, старый Оськин паспорт чинарем выписать из места прописки. Так моей сеструхе в милиции нашей сделали за бутылку. Знакомый там у нас - старлей. Какая проблема - печатку тиснуть? Потом я в Москву подался, в посольство, потом… Да чего там, сколько народу тогда перло. Будут они с каждым разбираться. Вот - живу. Я уж привык за восемь лет Иосифом зваться. Мне, я тебе скажу, не совестно жизнью своего друга жить. Я вроде как за него тут море слушаю. Оська знаешь, как любил море. Он не успел, так хоть я… Ну вот, теперь я тебе все сказал, облегчил душу.
Силы вернулись к Берте Клопшток. Она поднялась, опершись на руку старика. Он проводил ее к машине. Берта, несмотря на преклонный возраст, не оставляла баранку. На здоровье старуха не жаловалась, даже читала без очков, правда, только на солнце. По дороге она рассказала Павлу Федорчуку свою жизнь, тоже полную печали, радостей и неожиданных поворотов судьбы. Старик слушал внимательно, а прерывал Дору вопросами только тогда, когда это было необходимо… На прощание его пригласили в гости, в Иерусалим.
- Приезжай, - сказала Дора Клопшток, - Ты мне будешь рассказывать о брате. Знаешь, Иосиф, я всю жизнь мечтала о встрече с ним. Он маленьким был таким красивым. Нас, когда разлучили, долго успокоиться не могла, все плакала.
- Я не Иосиф, - напомнил Федорчук. - Я - Павел.
- Ах, извини, - сказала старуха. - Вот тебе адрес и телефон, буду ждать. Ты обязательно приезжай. Приедешь?
- Приеду, - кивнул, подумав, Федорчук Павел.
- Ты можешь меня поцеловать, - сказал Берта Клопшток.
Старик нагнулся и неуклюже поцеловал ее в сморщенную щеку.

…- Девушка, ты кто? Чего ко мне прицепилась? - Илья смотрел на девушку с удивлением. Одета по странной моде: длинная юбка, кеды, мужская футболка с надписью «да ну нах», а причёска как у первоклассницы.
Прицепилась на выходе из бара. Соплюшка, лет шестнадцать-восемнадцать.
- Я? Я провидица, спасаю тебя в твой день рождения от глупостей. - ответила мне девица.
В голове уже был туман, в кармане ещё денег хватает. Илья подумывал о лёгком сексе и ещё одном баре. Впереди светилась «Омега», там и снять можно одинокую женщину, не дорого, и с выпивкой не проблема.
- Не надо тебе туда, драка, травма, тебя на три года посадят. - Уверенным голосом сказала девушка.
- Какого фига ты лезешь? - Зло ругнулся Илья.
- Знаю. - Безапелляционно ответила девушка.
На перекрёстке девушка дёрнула Илью за рукав.
- Чего?
- Сейчас дебилёхонький из-за поворота вылетит, совсем без тормозов, собьёт на смерть. - сказала девица.
«Ладно, проверим, хрень всё это» - подумал Илья, но остановился.
Несколько секунд спустя из-за поворота вылетела нива- шевролет, даже не снижая скорости, визжа покрышками по мокрому асфальту, пролетела поворот и унеслась в сумерки.
«Да ну нах» - Илью пробил холодный пот.
- Если ты такая умная, то что мне сейчас делать?
Девушка измерила его взглядом и сообщила - Взять минералки, коньяка, шаурму и идти в парк.
- А потом?
- Пить, хорошо закусывать, и… и потерпеть пару часов. - Ответила девушка, пряча глаза.
Магазин, коньяк, шаурма, прогулка до парка, скамейка. Оказалось, Илье было о чём поговорить с этим человеком. Молода, начитанна, быстро соображает. Коньяк и закуска оказывали на Илью странное действие - он трезвел, хотя состояние опьянения не отпускало…
- Извини, мне пора идти. - встав со скамейки сказала девушка.
- Странно, мне было с тобой о чём поговорить. - Рассеянно сказал Илья
- До свидания.
Странная девушка уходила в темноту.
- До свидания… А почему не прощай? Кто ты? - крикнул ей вслед Илья.
- Твоя будущая дочь. - Прошептала девочка и пропала…

Илья любил приходить сюда с ней. Рано-рано, когда еще на траве и деревьях лежала тонкая паутина сна. Когда птицы еще не пели, когда солнечные лучи только-только пробивались сквозь прохладу утренних туч. Он обожал ее плечи в мелких веснушках, родинку у носа, глаза цвета вечности, когда ее длинная челка приятно щекотала его небритые щеки. Он не мог ни дня прожить без ее смеха и порою пошлых шуток, которые совершенно не были свойственны девушке в принципе. Илья встретил ее тогда. когда из его жизни ушла тайна. Его тайной стала Лида. Он так и не смог разгадать ее. Сумасшедшие порывы, желание нравится всем и не нравится никому, Илья старался привить ей манеры леди. Но когда понял, что это занятие и ему не под силу, бросил его сразу. Он любил в Лидочке все: короткие юбки и длинные сарафаны, порывы научить его играть на гитаре. Лида никогда не отличалась верностью. И он всегда возвращал ее к себе, сгорая от ревности и предательства. Говорил, что все кончено и что не сможет простить измены никогда. (физически Лидочка никогда не изменяла ему). Они расставались. Но он выдерживал неделю и превозмогая страсть, мчался к любимой через весь город, покупая на последние деньги ее любимые хризантемы и валяясь в ногах. Она радовалась, как в первый день знакомства: обнимала и уводила снова с мир невыносимой любви. Это длилось бы вечно. Пока таким же ранним утром, Илья не понял, что не любит свою Лидочку. Вспоминает? Да. Скучает. Нет. Илья смотрел на реку, воды которой были мутными и скучными, как мартовские сумерки. Ни-че-го. Он мечтал и молил Бога, чтобы его любовь к безумной даме сердца стала меньше на чуть-чуть, по каплю, на сантиметр. И вот утром он понял, что все. Очередная ссора разъединила на месяц Илью и Лиду. Но как в плохом кино, вернуть решила ОНА. Плакала и кричала, посылала громы и молнии на его и так больную от пережитого голову. Илья жалел ее. Он пробовал разобраться, но нет. Любви к красавице-богине он больше чувствовал. Она целовала его при всех. Она подарила книгу. Она приезжала на такси пьяная и ждала. Неужели чувства уходят также, как и пришли: громко и больно. Любил ли он кого-то уже? Нет. Возможно рана, нанесенная больной, но яркой любовью еще свежа.
Утро набирало обороты. Птицы запели и вода в реке стала прозрачной и яркой. Илья закурил. Впервые за пять лет. На лавочку присела пожилая пара. Старичок в смешном костюме и старушка в белом-белом платье цвета легкой грусти. Они держались за руки, словно школьники после выпускного. Но, казалось, замечали только друг друга. Милая старушка, сжимая букетик полевых цветов склонилась к спутнику, челка щекотала небритые и впалые щеки старичка. Он смеялся и целовал любимую в лоб.
Сердце закололо остро и больно. Дыхание перехватило, будто он только из пекла зашел в холодильную камеру. Любит! Он ее любит! Набрав дрожащей рукою номер Лиды и услышав ее заплаканный голос, он произнес заветное «Люблю!». И в это манящее слово он вложил всю глубину своей изголодавшейся души, в которой все еще живет его Лида.

Люблю тебя любовью странной,
ты не смотри, не плач, я не другой,
ты будешь для меня всегда желанной,
ты будешь спать и засыпать -со мной!
Люблю тебя, и пусть померкла страсть,
разбудим, не терять же снова годы!
А если полечу, не дай упасть,
ошибок не бывает у природы.

Ольга Тиманова

Напротив меня в купе сидела девочка лет десяти. Проводница проверила билеты,
поезд тронулся.

«Не боится тебя мама одну отпускать, тебя ведь даже никто не проводил», -
невольно вырвался вопрос. Она подняла на меня взгляд и снисходительно улыбнулась:
«Вообще-то мне 28 лет…». Такой прокол случился со мной впервые в жизни. И,
видимо, лицо так неестественно вытянулось, что она тут же добавила: «Да ничего,
я уже привыкла, меня всегда за ребенка принимают, хотя я уже сама мама. К дочке
еду, сейчас Катюха у моих родителей живет, так обстоятельства сложились. В
Москве деньги зарабатываю. Я ведь девушка панельная…».

Кстати, это совсем не то, что вы подумали. Из разговора выяснилось, что
провинциалка Ольга Ивлева сделала себе головокружительную карьеру. После
художественного училища поступила и с отличием окончила Репинскую академию в
Санкт-Петербурге. Преподаватели ее боготворили. И, видимо, не зря. Потом были
персональные выставки в Париже, в Берлине, в Англии. Но нужно было на что-то
жить. С живописным рынком Питера отношения не сложились. И рванула она тогда в
Москву пытать счастье вместе со своим молодым (двадцатилетним) мужем.

Освоили вернисаж рядом с ЦДХ, и пошла торговля бойкая. Впрочем, обо всем по
порядку.

-Неужели вы смирились со званием «панельный художник»? И это после таких
творческих вершин…

- Что поделаешь. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». В
принципе это «панель». Кто-то торгует телом, а я вот - конъюнктурой безвкусной.
Мысли о внутреннем диссонансе гоню прочь. Мы ведь в академии стремились к
возвышенному. Учили нас там одному, а делать приходится совсем другое. Иначе
просто не поймут и не купят. Есть, конечно, «принципиалы»: работают дворниками,
пишут что хотят, живут впроголодь. Но я хочу обосноваться в Москве, а для этого
нужны тонны баксов. Спустилась с небес и теперь я знаю, что нужно народу. А
нужно - букетики в вазочках. Главное, чтоб поярче, поаляповатее - возьмут за
любые деньги.

- Что ж вы так своего потенциального покупателя не уважаете?

- Да нет. Как можно не уважать? Люди же не виноваты, что им такой вкус привили.
Наоборот, душевные отношения складываются. Иногда муж бабулям скидки делает, а
особо понравившейся и подарить может картинку.

- Не разорительно будет?

- Когда-то можем себе позволить. Заработки, прямо скажем, неплохие. В среднем до
ста баксов в день выходит. Но зато и пахота какая! Мой рабочий день начинается в
шесть часов. Крашу картинки дома с утра до вечера (мы квартиру в центре снимаем).
Муж отвозит товар на вернисаж, стоит на морозе целый день. Ему не позавидуешь.
Он у меня такой слабенький. Так что приходит домой - и ножки протягивает.

- Зато по лицу сразу видно, продал что-то или нет, так ведь?

- Я больше по рамкам ориентируюсь. Если с рамами под мышкой пришел, значит,
удача. Он их сразу на эти деньги покупает. Стоят они, кстати, очень дорого.

- А вас от цветочков не тошнит, когда изо дня в день…

- Тошнит, конечно. Я вообще цветы ненавижу. Этих ирисов в жизни не видела - с
открыток срисовываю. А где с натуры-то рисовать? Конвейер…

- У вас есть картина - рекордсмен по непродаваемости?

- Питерский пейзаж «Банковский мостик» месяца два у меня болтался на вернисаже.
Так и «не ушел», дома хранится. Еще очень хорошая работа - акварель «Гроза идет».
Никто не понял. Жаль. Но в целом мы своей московской жизнью довольны. Сами
создаем, сами продаем. В Питере же одни перекупщики. Чтобы что-то заработать,
надо столько картин надерибасить! А здесь мы ни от кого не зависим. Только две
работы и застряли. Сюжетики слишком сумрачные.

- Так что же, с творчеством покончено?

- Будут деньги - появится время для творчества. Моя мечта поездить по
Подмосковью с этюдником. А когда такой поток, так устаешь, что не до творчества.
Это только на первый взгляд кажется, что мы так хорошо зарабатываем. Москва
денег «берет» много, сквозь пальцы уходят. Перед моим отъездом с мужем долго
рядились, кому новые джинсы покупать. Еще бы очень хотелось преподавать. Тоже
ведь работа творческая. Много сил отнимает, каждый раз думаешь, что бы новенькое
ребятам предложить. Каждый урок - мини-спектакль. Ну да это все в будущем, я
надеюсь.

- А картины действительно очень дорого стоят в Москве?

- Не дешево. От 300 тысяч рублей до 600 баксов. Все это в красивых рамках,
естественно. Покупатели самые разные. От пенсионеров, как я уже говорила, до
богачей, которые не торгуются.

- А богачи что берут?

- Самую что ни на есть конъюнктуру: туманы, лошади, пейзажи грандиозные. Да еще
и скажут при этом с видом знатока: «Ну прям как живое!». Лубочный стиль уже не
котируется, как и абстракция. Красивенькое, сладенькое «уходит». Я ведь графику
заканчивала, а вот теперь на живопись перешла. Люди просто не понимают, что
такое графика. Им нужен холст, масло. Еще подойдут и понюхают, чтоб не надули.

- А в ЦДХ нет желания выставляться?

- Это или очень долгая очередь, или 600 долларов в неделю. Пока мы не можем
позволить себе ни того, ни другого. Понятно, что в ЦДХ совсем другая публика -
люди, знающие толк в искусстве.

- Рэкет панельную публику не трясет?

- Нет его (опять-таки в отличие от Питера). Платим деньги за аренду, стоят
охранники. Никто никого не гонит, все культурно. Да и конкуренции нет. Продается
у всех: сегодня у тебя, завтра у меня. Дружно живем. В семье, конечно, не без
урода. Бывает, отлучишься на минуту - работу порежут. Но это крайне редко.

- А как родители относятся к дочери, променявшей родимое провинциальное гнездо
на столичную свободу?

- Сложно. Они убеждены, что «надо жить у могил». Считают, что мы сейчас там не
работаем, а дурака валяем. Работать - это значит, есть трудовая книжка и
зарплата 300 тысяч. Но что делать, раз в Москве все, а везде ничего. Мы же не
виноваты, что такие условия только в Москве. Даже из Питера уехать пришлось. А
москвичам я вообще удивляюсь. Взять, допустим, одну мою знакомую. Родители
художники, закончила Суриковский институт, есть мастерская - все условия. А она
работает страховым агентом за 300 тысяч и жалуется на жизнь. Просто пальцем не
хотят пошевелить.

- А ваши родители знают, сколько вы зарабатываете?

- Не знают, конечно. Им заяви такое - они повесятся сразу. Скажут, а где деньги-то,
приехала в драных штанах. Зачем людей травмировать? Дочку всем необходимым
обеспечиваем. В скором времени вообще ее к себе заберем, подросла уже.

- Чтобы так продвинуться без посторонней помощи, очевидно, надо быть очень
сильной, несгибаемой?

- Я, как видите, женщина слабая и беззащитная. Просто у меня не было вариантов:
или гнить в глуши, или добиваться всего самой. Конечно, и трудности были, и
отчаяние. Но мне всегда было интересно жить. В институте я была «звезда», причем
не только в плане учебы. Как человек, воспитанный в советском обществе, любила
общественную деятельность. Я ведь тогда планы на будущее не строила. Раньше как
было? Хорошо учишься, окончил академию, член Союза - ты человек. Никто же не мог
предположить тогда, как круто изменится жизнь. А людской пассивности я всегда
удивлялась. Растут, как цветы на клумбе, а толку никакого.

- И все же вы считаете себя провинциалкой?

- Да. Хотя муж меня за это ругает. В Москве не любят периферийных, но свое
нестоличное происхождение я никогда не скрываю. В этом даже есть некоторые плюсы.
Могу высказать в лицо все, что думаю, могу сделать что-то смешное. Я человек
простой, без комплексов.

- Что, совсем?

- В смысле с комплексами, конечно, у всех они есть. В детстве я вообще была
стеснительная. Родители - диктаторы, я их очень боялась. И теперь тоже иногда
вдруг такое стеснение нападет! А иногда себя не узнаю, такие номера могу
отколоть…

- Например?

- Я не могу переносить голод. Поехали как-то на этюды по Северной Двине. А так
получилось, что денег ни копейки. Два дня голодом, представляете! И тогда я
пошла в рубку и стырила там булку хлеба и сырки. Все были счастливы, но много ли
это на четверых? Чувствую, силы меня покидают. Вышли на какой-то остановке. На
пристани - группа парней. Подхожу я к ним и говорю: «Мальчики, у вас поесть не
найдется? Умираю с голоду!». Дали мне консервы, дали ложку. Друзья меня почему-то
осудили, принципиально есть не стали. Но это их проблемы, мне больше досталось.
Еще был случай. Девочку-художницу из Белоруссии я тогда очень напугала. Писали с
ней вместе этюды под Тверью. Великолепная церковь. Время мое любимое - десять
вечера. Еще писать и писать, но голод… Рядом пятиэтажный дом, какие-то люди с
балкона просят, покажи, что написала. Показала, а потом и говорю: «Люди, за
просмотр платят вообще-то. Лучше продуктами». Вкуснее котлет я в жизни не ела. А
потом стали конфеты бросать. Так что, когда голодная, я все могу. И в Москву
меня голод привел. Голод жизни. Все друзья считают меня авантюристкой, хотя в
принципе я человек довольно стеснительный.

- Если я правильно поняла, то шкала жизненных ценностей начинается с пункта «еда»?

- Абсолютно верно. На втором месте работа. На третьем - творчество. На четвертом
- секс (муж этим очень не доволен).

- А на пятом?

- Да много чего. Телек, допустим, люблю смотреть.

- И последний вопрос, Ольга. Вы свой имидж детский специально поддерживаете?

- Нет, конечно. Вот у меня прическа модная (снимает шапку), тушь для ресниц
купила, раза три ею пользовалась. Честно говоря, жизнь у меня веселая, сплошные
приколы. Вот, к примеру, не так давно было. В Москве выборы

в городскую Думу. Звонят в дверь. Открываю - на пороге женщина со списком в руке.
Взрослые, говорит, дома есть? Нет, отвечаю. Женщина попалась сердобольная. Ты,
говорит, дверь-то больше никому не открывай, девочка. Голосок тоже часто
использую. А в целом я даже оскорбляюсь, когда дают мой настоящий возраст.
Кстати, проницательные люди встречаются довольно часто. Видят, что девушка-то «старенькая».

Вместо послесловия. За разговорами время пролетело быстро. Объявили прибытие. Мы
попрощались. Маленькая авантюристка ловко тащила две неподъемные сумки. А я
смотрела ей вслед и думала: «Такая действительно горы свернет. Что ждет ее в
будущем? Новый виток творческого озарения, новые «персоналки» за границей? И кто
знает, может, покупатели конъюнктурных натюрмортиков со временем превратятся в
обладателей шедевров признанного мастера.

- Добрый день, - вбежал адвокат Лурье, в приемную, светлого светом права, кабинета судьи. Там находилась девушка моложаво-пожилого возраста, в роговых, крупной оправы, очках, мониторящая глазами старый, убитый Белом Гейтсом, как и она сам, дедушка WINDOWS, компьютер. Фамилия Лурье досталась адвокату то ли от предков, то ли от какой-то прабабушки, ну это в общем не важно. Важно то, что он был адвокат Лурье, в джинсах Армани с дырками на коленках и майке той же фирмы и тоже с дырками от времени.
- Скажите, добрый день, не соблаговолите ли ответить на вопрос, если у Вас есть такая возможность, - любезничал сладкими словами Лурье;
- А можно ли с Вашего позволения, если Вы будете так добры и восприимчивы к хорошему и принципам нравственности, переговорить с судьей, сегодня же вроде бы как приёмный день и время судьи для приёма населения людей планеты Земля, - вежливо прижимался к зелёной, мышью, стене, почти шёпотом музицировал свои мысли Лурье, постепенно переходя на посольский язык дипломатов, отдыхающих грудой семейных пар с детьми, уже привыкающими кушать 2-мя вилками, 2-мя ножами и несколькими тарелками, держа спину прямо за столом, и… не чавкая. А еда высокого качества поедалась с закрытым ртом и почти без движений, и непонятно, как же она туда попадала;
Это было дипломатической загадкой, - отвлекся мыслями о потустороннем Лурье, показывая девушкам небритые коленки, да еще и ссадинами.

В это утренне время, в коридорах суда, наблюдавшего своими десницами и скрытыми видеокамерами за происходящими событиями, было невежливо, по судейским понятиям, тихо. Кое-где виляли своими хвостиками крысообразные секретарши, то ли пытаясь увильнуть от работы, то ли делая всё возможное, чтобы получить специальное юридическое образование и потом судить, используя карманных адвокатов.
При этом они конечно не знали, что судей даже не отпевают, в силу того, что не свойственно человеку брать роль Господа в свои руки и решать то, что позволено лишь его сиятельству Всевышнему. В Интернете же было странное выказывание на счет этого: «Попы не спрашивают о специальности. Бабки платишь, они и ёжика отпоют.»
Видимо это незнание или нежелание это знать, что будет потом, приводило их дороги к рясе, или чёрной мантии, которая тёмным палачом для человека, лежала на их плечах с этакой кокетливой белой бабочкой, под шеей, светившейся наиглупейшей надеждой подсудимого о справедливости. Справедливость же мирно отдыхала вне судебных коридоров и курилок, думая лишь о том, что ей там не место.

- Вы что?!, белены объелись, не понимаете что это суд?! - почти визжала среднестатистическая ведьма суда, именуемая помощником судьи, то есть повелителя судеб людей;
- Ой, простите, понимаю, 30 лет хожу в там, них то есть, в эти суды, - протянул Лурье слова американской жевательной резинкой Wregley. Никто и не знал, что в 2007 года Wrigley купила за 300 млн. конфеты «А. Коркунов». Поэтому в глазах Лурье - патриотизм Коркунова резал его самого частями американской пластинки
- Ну и что?! - взвизгнула тараканьими глазищами, таращаяся в мониторе, зрелого возраста девушка;
- А я 10 лет в суде, сижу, сужу, судю, помогаю судить, сажаю, обвиняю, ну что из того?! Вы что здесь себе позволяете? Вы куда пришли? Или Вам суд дом родной? - трахала Лурье словами мадам;
Вы пьяны? - сыпала вопросами-обвинениями, видимо тренируясь судить, помощник судьи. Сложилось такое впечатление, что у неё поднимаются волосы торчком, при этом она искала ступу, видимо, своей родственницы Бабушки Яги, чтобы вскочить туда и помахать помелом и покрутиться вокруг адвоката;
- Вы явно не понимаете, что такое суд, это Храм Правосудия, то есть и есть почти Церковь, величие которого неоспоримо даже в Администрации, - помощник делала вращательные витки черно-серыми глазами, чернеющие такими пустыми тёмными дырками, из-под очков. Даже чёрная вдова Меркель, как и холостой ПиПэ знает о нас, - это как-то смазало будни дня политическими мизансценами телевизионного трёпа чудо-рыжиков журналистов, обабляющихся до миллионных состояний, от своего языка изо рта, который выплескивает в людей-электорат грудами слов из наушников нематерные слова;
- То есть, если бы по мусульманской религии, то надо помыть ноги, перед входом в приёмную - подумал Лурье. И замолчал, - доставая документы, мысля о том, что «ребёнок-инвалид», что опекун почти еле жива, что только Храм Правосудия и может мантией с белой бабочкой священнослужителя и решить всё;
- Возьмите пожалуйста, если позволите, соблаговолите, коли угодно, будьте так любезны, не хочу тревожить Вас лишним, ну угодно ли будет взять, ну так я положу на краешек стола, ну, а если не в настроении, то может и в другой раз, как позволите сказать, - передавал документы Лурье, и уже истрёпанный чиновниками и охраной племени Ра, паспортом лица и доверенностью от другого лица;
- Ну и чего жешь, если уж так уж и важно? - заёрзала злобой вопросов Храма, по исписанным шрифтом Helvetica - листам, переданным Лурье, помощник;
- Ему же 2 года, так он уже взрослый, скоро в армию идти, если она есть конечно - рассматривая скоростью судейского праведно-правового света, бумаги адвоката, женского рода, помощник. Пулемёт ему дадут или ракету и пусть стреляет по террористам, заселившим земляную планету и угрожающим нефти и холодной, и горячей воде с ЕЭС и ЖКХ, - говорила помощник. Лурье мысленно представил 2-летнего ребенка убивающего ЖКХ с Главным по холодной воде;
- Так нет же любезнейшая, нет ещё, только ещё будет 2 года, и ну, но он же инвалид, - Лурье отшатывался от стены к столу, маятником часов.

Что-то произошло, и видимо помощник судьи нашла ступу с метлой и испарилась мутным дымком иллюзий, из приёмной, не оставив ни следа, только легкий запах ведьмы витал в воздухе. Не было мысли о том, что она была или её не было, не было и документов адвоката. А было такое чувство, что её и не было вовсе и только включенный монитор и кресло подле блока-коробки с технической памятью помощника, напоминали Лурье, что в этом самом месте и топоталась 10-и лет стажу, помощник, что давало ему повод задуматься о том, что как же коротка жизнь судьи и как же судье тяжело и в особенности, его помощникам, проведшими всю свою жизнь в казематах с закрытыми туалетами на ключ Храма Правосудия и так ничего не понявших, что есть Солнце, небо, люди и животные с насекомыми.
В приёмную судьи вошла судебный секретарь - видимо. Такая, низкая с неизвестной длинны ногами, черноволосая пучком вверху, краткой стрижкой, выбритой с одной стороны и сзади, кроткой внешности и короткой длины рук, о чем говорили рукава цвета нефти, кофты, из-под которой выглядывали перламутровые чёрно-красные полосатые длинные ногти могильщика не карманных адвокатов.
Глянув на меня сверкающим взглядом дула браунинга Фемиды, она открыла рот с зубами акулы, вовнутрь, чтобы жертва не выскочила, и стала поддерживать ту, ведьмы судейской, безнравственную позицию своего коллеги, набрасывая на меня всякие ярлыки и хомуты отчаяния, от чего хотелось быстро покрестить жизнь свою самоубийством.

- Вы что не понимаете ничего?, Вы хотите отвлекать судью?! - злобно шипела, выпуская язычок змеи с ядом, черноволосая, явно маленькая гюрза;
- Нет, нет, ну что Вы, как можно, - мягко и вежливо, продолжил адвокат. Просто переговорить, если такая возможность есть и все-таки день приёмный, может что исправить или изменить что в документах, чтобы судья не делал лишней работы. Тут адвокат Лурье почти принял позицию йога медитирующего о здравии судебного Храма и его служащих;
- Вы явно не в себе, - ляпнула, прежде сидевшая в полуобороте левым лицом к Лурье девушка чёрных волос. Затем она окончательно отвернулась от адвоката, при этом глаза были спрятаны в другом мониторе, что-то ищущие, но не находящие и потому сосредоточенная её чёрная пучком среди выбритого, голова, как будто слилась с отблесками бритого и монитора, фонариками глаз и судом-храмом;
Мы Вам все равно откажем, нечего и надеяться, это Ваше право жаловаться куда угодно, - влетела помощник в приёмную судьи;
- Да, - потупил глаза в пол адвокат и поплёлся в никуда, в канцелярию судьи, коридорами храма с пропуском в кармане, под номером 444 (цифра 4 означала абсолютное божество, что придавало силы Лурье), опустив голову ниже глаз и чёрного линолеумом, пола. У каждого судьи есть своя канцелярия, помощники, секретари прочая бюджетная челядь, - как же странно устроен мир, - потряхивая головой думал Лурье. Суд, он же храм, там же мантии, они же рясы. Что-то такое мелькало в его туманной башке утреннего диспута о важности суда. И да есть же в суде и столовая, где судьи и челядь едят дешевую еду или дорогую, на взятки, непойманных отделами собственной безопасности. Но почему же собственной? - выкрикнул ум Лурье;
- Нам все равно, что Вы там пишете, главное - это закон, гражданский кодекс, гражданско-
процессуальный кодекс, семейный кодекс. Всё остальное никакого отношения к этому не имеет также не имеют никакого отношения никакие организации по защите детей, да и при чём здесь государственная дума, судья всегда хозяин положения и больше никто. Не надо тревожить судью и я сама здесь всё решаю, - последние слова клевали Лурье прямо в темечко.
Было впечатление что два огромных петуха, женского рода клюют птенчика, который вошёл в их клетку и пытается съесть зёрнышко, но птенчику ничего не надо, а только, чтобы правильно поняли ситуацию верно разрешили и прямо, вопрос, который может быть не стоит столько времени и столько энергии.

- Можно ли войти, Вы позволите?, - опять сверхвежливо спросил Лурье у незнакомки в канцелярии, имеющего такую круглую печать и штампики разные, что говорило о том, что это и есть почти божественная судебная канцелярия Храма суда. То есть - думал Лурье. Вот если она - эта девушка-Ангел, либо нет, поставит печатки свои или не поставит, так и будет на то воля Божья, вот оно как всё просто. Так за ту власть иметь и ставить, шлёпать печатки те, ей и полагалось жалование от Администрации племени Ра. Жалование девушка, почти Ангел, тратила по своему усмотрению, чаще же на сигареты, которые были запрещены Администрацией или на алкоголь, который был доступен почти всегда с 8 до 23, так решила сама Администрация. Понимая, что именно с 23 часов пить нельзя, а вот с 8 утра можно и нужно;
- Чего Вам надобно, старче? - молвила сотрудник канцелярии слова, черпая их ковшом правосудия в мой мозг. Адвокат подумал, что всё ему чудится и что это все небыль, сказка;
- Собственно мне бы печать на то, что безмолвно унесла и принесла, видимо, Вам, Ваша помощник Виктория Соломоновна. Не гневайтесь, ради всего святого в этом Храме - просил адвокат, уже помутневший рассудком;
- Ждите, не видите, я занята - огрызнула секретарь саблями-клыками, адвоката;
- Вижу, вижу…, спаси и сохрани, же Господи вытерпеть это. Адвокат думал про себя, что он начинал понимать, что такое Ад, и как там тяжело;
- Спасибо Вам, ангел - адвокат получил на документы штамп, печати, печатки, подписи синими чернилами судейскими, и вышел из суда, предварительно опустив пропуск в горло автомата, открывающего двери.

НЕБО.

Лурье посмотрел на всплывающие из-за крыш домов, и потом проплывающие по небесам, перистые облака, кучевые, такие мишками, мышками с коровами, плывущие кораблями и парусниками, так тягуче медленно и всё время меняющие формы, и само солнце, которое било и пробивалось сквозь облака, и Лурье понимал, как же тяжело Солнцу пробиваться через кучевые, а перистые то еще можно обогнуть, а вот кучевые и если еще и серые, ну никак, страдало Солнце, - думал Лурье. И небо было исключительным, таким ясным и голубым, синим, синей синькой, местами, что облака были такими мазками кистей Бога на нем. Недалеко крепко стоял «Сталинский» дом адвоката, в котором он и уродился. Около него он оставил машину. Состояние оплёванности помоями не покидало Лурье. На нём, как будто, лежали судебные молитвы помоев помощников суда. Возникло чувство, что охранники в чёрном с палками и «браслетами», видеокамеры коридоров, тяжелые двери, едва открывающиеся и огромные, всё это создавало чувство страха перед судом и Богом, что конечно же не было никак сопоставимо, но было принято людьми, как «отче наш». Всплыла картина, цветным мультиком Незнайки в Солнечном городе, с вывеской темно-красного цвета и горящими жёлтыми неоновыми буквами - «В суд не входить - опасно».

Улица, на которой он стоял и смотрел в облака, называлась Вишнёвой. Он вспомнил, как мальчишкой бегал по двору и там был непременно дворник, и у него был друг, который уже давно канул в неизвестности временных событий. Его стёрло время. В этом доме сейчас жили другие люди, неизвестные ему. Он зашел во двор, увидел те же металлические массивные чугунные ворота, вензелями и большими массивными столбами, врытыми в землю планеты навсегда.
Лурье поднял свои тёмно-карие в жёлтую крапинку, глаза вверх, чёрные густые ресницы мешали смотреть вверх. Он увидел сквозь ресницы, свой балкон, который он помнил явно, и как они с папой и мамой сидели за белоснежной скатертью, столом и был праздник, которых сейчас стало больше будней и самих 365-и дней года. В окне большого балкона, висели легкие такие прозрачные шторы, и в открытых окнах балкона шумели самолеты, праздную День победы и скОрбей, и люди были счастливы, что не было войн, и еды, и папа выпивал водку, из мутноватой бутылки из морозилки, стоявшей и потевшей на столе. В небе плыли облака, солнце светило через них, было необыкновенно светло на душе и в комнате, как будто Божий свет наполнил жизнь, комнату, небо и жизнь.
Лурье, вспоминал, как неотрывно смотрел на балкон, тучи, небо, солнце, облака. Было светло, как-то необычно солнечно и радостно. На столе было всё очень скромно, особых яств не было, их заменяло счастье жизни, жившее в этой комнате, оно прыгало зайчиками от зеркальца, пускавшего кем-то на улице и самим Лурье, было и тихо и шумно, что нельзя было понять, так как счастье иногда бывает шумным, а иногда тихим, тишиной разрезающим зло беды, где люди были. Улыбки, смех парили воздухами тепла из ртов говорящих, было весело, жизнь била родниковой водой с пузырьками воздуха, ключом. Мама и папа были молоды и немножко глупы юностью.
Ах - вздохнул Лурье, Ах, Ах, ах… Любовь…
- «Слова - лишь то,
что связывает нас,
а руки и тела - всего лишь ожерелье той любви,
и помощь наша в этом так сильна,
что не заметим мы,
когда любовь коснется нас - мы это не узнаем.
Узнаем лишь тогда - когда её мы потеряем», - думал он стихами.

БОГОВА ЗЕМЛЯ.

Лурье бросил свое тело вместе с рюкзаком в автомобиль, предварительно подключив небольшой сабвуфер, включил подборку Баха и утонул в музыке. Орган менял виолончель и фортепиано, музыка сливалась с зелеными листвой, вишневыми деревьями, мощными струями солнца, пробивающегося на землю.
Лурье виделась океанская шхуна, уезжающая далеко в море, но без него. Лурье ждали чиновничьи бои, инструкции, подзаконные акты, взяточники и казнокрады. Негодяи, пошлости и человеческие мерзости с несправедливостью, плотно заселившие Богову Землю.
Мысли о том, что все само решится и справедливость будет всегда везде не покидали Лурье. Он почти плакал, смотря на свой дом, где вырос, а дом был крепкий и говорил ему, - не раскисай и не сдавайся. Ты только вначале пути. Люди ненавидят друг друга, потому что они люди и зависть иногда не двигает ими по Кабале, а уничтожает тех, кто лучше, - это абсолютно нормально. Люди завидуют Лурье всю жизнь и за это бьют, но ведь никак по другому быть не может, успокаивал Лурье себя.
Вот этим трём сотрудникам никто не завидует, нечему, а почему? Так чему завидовать? Их злу, ненависти, какой то ненасытной злобе и бесконечного, млечным путём неба, постоянного и бескорыстного бесчувствия к людям. Ключам от туалета Храма Правосудия? - он отключился от музыки, подумав о ключах.

Когда-то, выиграв суд, длящийся 7 лет, у миллиардера немецкого, Лурье не радовался. Сейчас печаль, созданная священнослужителями судов, поедала его всего. После выигранного суда, или проще сказать, победившего ересь, Лурье долго смеялся с другим адвокатом о красоте места Хамовнического суда и психбольницах, которых стало меньше, как и психов, просто живущих среди нас без справок и уродующихся и уродующих других, ради забавы и никому нет дела, что они есть, как комары и тля, к которым мы привыкли и только дихлофос иногда выдавал наше безразличие к мухам. Но к психам не изобрели дихлофоса против борьбы с психами, но наука в Ра не стояла на месте и было понятно, что скоро он будет - этот чудо препарат и мы будем ходить по улицам без видеокамер и многомиллионных армий охранников в форме СД, СС и Гестапо, так нравящихся Бундестагу и брызгать «дихлофосом от психов»

Никогда не бойся умного, беги от глупого - он так опасен, - вскричал мозг Лурье. Что-то происходит в жизни людей, по всей видимости может быть погода, которая очень влияет на нервы, люди как будто сонные мухи им не хватает кокаина, кофеина, героина или ещё какой-то никотиновой кислоты. Что же нужно сделать для того чтобы люди стали быть более податливее Богу, более умные, более добры друг к другу, внимательнее, что важнее - были бы сочувствием друг другу, ну и более терпимее. Чтобы не ждали манны небесной и не уповали на изобретенный ими фатализм, что вот найду мешок денег на дороге и буду счастливым, или два. Что конечно было явной глупостью среди других инфантильных инфекционных глупостей человекообразных.
А населившие землю многомиллионные фонды продолжали отмывать биткоины и наличные через детей и их здоровье, пропуская массы купюр, которые частично оседали у тех, кто их пропускал и туда, куда надо и не надо.

ГЕНА

У Лурье была запланирована встреча с человеком, в ресторане КУ-ДА-НА, хорошем таком азиатском ресторанчике, куда он и направил свой GPS. Лурье считал, что каждый день должен, обязан приносить ему не только многоумственные внутренние споры с людьми и самим собой, преодоление трудностей, но и приятные встречи с вкусной едой, опускаемой людьми внутрь организма вместе с нежными, нужными разговорами с отношениями, смехом и так любимым Лурье фантазиями на счет будущего и настоящего, что весьма дивным образом смешивалось и получалась порой реальная картина, которая силами знаний Хаббарда превращалась в материально существующее и от того люди часто не верили Лурье, и его волшебной лампе Алладина.

- Привет Лурье, - саркастически дружески обаятельно любезно, растаяв в улыбке, - глазами увидел и тут же отвёл их, - его знакомый нумизмат Гена;
- Привет Гена, как ты?, - протягивая ему сухую, как всегда ладошку, что говорило всегда о полном спокойствии Лурье. Пожатие руки означало очень много, если рука, попадающая в руку Лурье была крепкой и сильной - это было хорошо, если мокрой и влажной и слабой - плохо, если рукопожатие было чрезмерно сильным - это говорило о возможном безумии. Он считывал всё о человеке, как гипнотический рентген;
- Нормально, давай крабов возьмём, - растягивая сентиментальность в своих глазах всё шире и шире. Гена всегда плакал, когда выпивал, либо это было чем-то таким, что никому было неизвестно, но стоив выпить ему бутылку сухого, как слезы вставали в его глазах такими стаканами с водкой, он становился добрым и застенчивым, словно девушка, имевшая много, много разных мужчин и идя на свидание к очередному, стеснялась сама себя и краснела при очередном воровстве любви. Такие казусы у людей были и они были чем-то таким, что затягивало узлы на шее, которые давили и душили до смерти;
- Ты знаешь, я под впечатлением, рассказывал Лурье. Вот например - всегда есть возможность помочь и всегда есть возможность отказать и никакие причины не могут позволить тому или иному человеку отказать в силу своей нравственности, ну, а если нравственности нет никакой, то и помощи никакой ждать не приходится, есть законы, нет законов, - никакой разницы и это совершенно разные вещи - всегда найдётся закон который может быть основанием для помощи и всегда найдётся какая-то инструкция которая не позволяет оказать помощь;
- Поддерживаю, - Гена наливал себе вино, Лурье не пил. Разве высокомерие позволительно разве можно высокомерно общаться с людьми которых ты не знаешь и вообще что значит высокомерия кто может допустить высокомерие по отношению к другому человеку закон власть положение господь Бог, кто эти существующие начальники, я вообще не понимаю как это можно допустить человеку высокомерие это же самый наверно страшный грех, который есть у человека, потому что другого не существует, - Гена выпил фужер вина;
- Гена, - вторил ему Лурье, - так что же случилось с обществом почему в определённый момент совершенно невозможно ничего решить, ничего добиться, нельзя ни при каких обстоятельствах. А министерства, ведомства, в том числе и представители власти упорно и усиленно, найдя уловку, твердят: «Обращайтесь в суд, прокуратуру (а что они всё могут? возникает вопрос?), или эта „уловка 22“ - сама всё может, чтобы избавиться от темы и надоедливого состояния. А в судах, видите какая ситуация, что же получается, что ничего, никогда, нельзя решить и получается, что ребёнок-инвалид должен продолжать быть инвалидом, а Опекун, родитель, папа, мама… болеть. И не понимаю, поверь, пойми меня, Гена, пожалуйста, правильно, вообще не понимаю, что происходит и в обществе и с людьми;
- Блин, твои дела всегда и мысли чУдные, Лурье - Гена уплетал крабов. С амбициями вполне все понятно. Они существуют на основании чего-либо и тесно с связаны с успехами, либо достижениями, планами. Ну когда человек в „сети“ целый день у компьютера и и/или не может выполнить какое-то отдельное поручение и не может сделать задачу, ну тогда какие могут быть амбиции? Амбиции могут быть у великого человека, к примеру у Маяковского который стоит на площади, а какие могут быть амбиции у чиновника или сотрудника суда, да никаких, - Гена прямо сплюнул на пол, от злости;
- Гена завёлся и продолжил, - чиновник, судья должен делать всё, для того чтобы человек, пришедший к нему был рад, был доволен когда его функциональность подтверждена, когда он достоин носить звание - ЧЕЛОВЕК, если же он амбициозно высокомерен чего нельзя вообще допустить, ну тогда о чем речь?, Да и откуда это всё берётся?!, - глаза Гены гневно пылали. Или от того что на нём джинсы Боннер или Босс, либо Майка Армани, Гена уже не говорил, кричал на весь ресторан;
- Гена продолжал, - либо ему купили какую-то хорошую машину либо он сходил в какой-то очень дорогой ресторан бесплатно, либо у него бриллианты по 40 карат в каждом ухе, либо у него все родственники здоровы и живы и живут в Майами, в чем сомневаюсь;
- Сомневаться и еще раз сомневаться, - вставил Лурье. Я вот размышляя, думаю, что всегда есть возможность помочь, и всегда есть возможность решить всё законным образом. И при этом и никакие причины не могут позволить тому или иному человеку отказать в силу своей нравственности, ну если нравственности нет никакой, то и помощи никакой ждать не приходится. Есть законы или нет законов - это дело совершенно разное.
- Всегда найдётся закон, подзаконный акт или инструкция, которые могут быть основанием для помощи и всегда найдётся какая-то нить добра, которая не позволит отказать в помощи. Однажды Гена, у меня случился в Суде глюк: „Прошу встать, - заголосила истерически секретарь. Судья (или Суд) идёт. Боже мой что щас будет, - подумал Лурье в этот момент. Во имя отца и сына и святого духа, - почудилось Лурье“ - это было то, что видел Лурье в Суде.» А может Суд и есть отражение Господне, хотя нет, многие утверждают, что мол Бога нет или он не важен, но это как же это так, ну не суд же важен?
- Для меня есть, не знаю, Бог это или Господь или Господин мой, - сказал Гена. А религии - это их дело, как и церквам разным их религий, это же к Вере не относится. Пусть раввин не должен любить Христа, а Мусульманин делать 5 намазов, а буддисты не есть коров, но великое, создавшее нас есть и в этом сомнений нет, так как всегда поражаюсь, как рождается телёнок. Непонятно, как змея может проглотить буйвола. Современные врачи приняли теперь новое в бесплодии - они говорят - всё рождается наверху и так и есть. Очень много вопросов и что такое бесконечность, и как же дальше жить.
- А Бог людям нужен, - продолжил Лурье, - так как слабы они. Так люди думают и верят в это и нельзя их лишать этой Веры;
- Может Гена, - продолжил Лурье, - всё может, иногда кажется, что судьи и прокураторы имеют весьма важное и непозволительно высокомерное отношение в обществе людей, - сказал Лурье
- А разве высокомерие позволительно?, - Гена вытащил свои глаза на тарелку, - разве можно высокомерно общаться с людьми, которых ты не знаешь или знаешь?, и вообще что значит высокомерие?, кто может допустить его… «величество»?, - высокомерие по отношению к другому человеку? Закон может позволить высокомерие?, власть, положение?, Господь Бог? Кто эти существующие воинствующие начальники, чиновники, сотрудники, офицеры, советники?
Гена, ты прав, - Лурье вставил, - вообще не понимаю как это можно допустить человеку
высокомерие - это же самый наверное, страшный грех, который есть у человека потому что другого не существует, так как основания высокомерия нет.

Пофилософствовав, они приступили к поеданию пищи, которая для человека была чем-то сверхважным, так как от неё зависело почти всё, состояние человека, бодрость тела и ума, и если человек ел не то, то и был тупой дурак, а если то, то его ум светился, а тело было пловца, такое пропорциональное и правильное и одежда красивая. Вот таким образом еда имела отношение и к качеству жизни, и сама жизнь была отражением еды.

- Гена, решил крабов?, крабов, так крабов, они ведь - морские жирные и большие тараканы, только варёные, - загоготал Лурье на весь ресторан, эхо плюнуло людям в лица, отражаясь от стекол. Лурье всегда смеялся очень громко, что придавало его функции смеха человека такое взрывное, динамитное и люди, как правило оборачивались на него и не понимали, почему так громко и весело этому чудному человеку. При чём поджелудочная железа говорила Лурье спасибо, так как смех лечил её;
- Три бутылки сухого, красного, лучше холодноватого, - выпалил официанту Гена. Ну и крабов, погорячее, - тут его пафос вошел в ресторан и больше не выходил. Официант мило улыбнулся и исчез в дебрях кухонных ножей и кастрюль;
- Гена, как двигаются твои антиквариатные дела? - спросил Лурье;
- Нормально здорово, - улыбчиво мямлил Гена, уже заливая в себя вино, и отводя глаза в сторону, что говорило о полном безразличии и наступлении момента плача;
- Пожалуйста мсье, испробуйте, - официант вертолётом подлетел к столу, опустив на него тарелку с крабами;
Гена сверлил своими глазами внутрь себя и не видел Лурье, что было его обычным состоянием, может считал свои монетки, может думал о том, что будет и что есть - что никому неизвестно, может вспоминал когда и кому продал свои монетки и жалел их. Слёзы встали в глазах Гены и было такое впечатление, что Гена любит мир, официанта, Лурье, свою неизвестную никому жену, детей, мир, волосы на Лурье, официанта и ресторан… Гена плакал внутри себя о чём-то известном только ему. В это же время он ковырял крабов, вынимая из них внутренности и отправляя их к вину в желудок. Картина была несколько забавная, дорогие крабы, вино, слёзы Гены, Лурье, в ресторане почти никого не было из-за того, что он был весьма дорог, и не каждый человек мог придти туда и оставить там деньги, которых могло хватить некоторым людям на год, а то два жизни.
- Молодой человек, - несентиментально закричал Гена в пустой зал, подойдите пожалуйста к нашему столу, - кричал он громко, сильно и сердито. Крабы были дорогие и вино тоже и за все надо было платить;
- Ну где вы там, чёрт Вас подери, куда Вы запропастились? Вы что там? Вы забыли о нас што ли? - Гена тирадами засыпал пустой зал, но отзвуков не было и стояла тишина подземелья Тутанхамона, где было опасно что-либо делать и угрожало жизни;
- Чего изволите?, - вертолет принес официанта;
- Вы что дураков из нас делаете? - спросил невежливо Гена;
- Что случилось мсье? - задумчиво-тревожно спросил вертолетчик или пилот вертолета;
- Вот смотрите, - Гена засунул палец внутрь краба, - А теперь Вы молодой человек, ну-с жду, - Гена зло и сердито смотрел нумизматическими монетами-глазами на официанта с ополоумевшими от увиденного глазами, не понимая чтобы это значило;
- Давайте, - Гена вытащил свой палец из краба и засунул его в другого краба. Они же, блин, холодные, - Гена растопырил пальцы в разные стороны, распальцевав их, и руки и вопросительно нагло смотрел на официанта;
- Зовите администратора, - раз Вы не хотите засунуть свои пальцы в крабов, - Гена возмущался святотатством кулинарии;
- Сию минуту, - официант испарился в пустом воздухе;
- Добрый день, - подошел мужик в пиджаке с бирочкой - «Василий-Администратор», что у Вас случилось?
- Палец засуньте пожалуйста в краба? - весело-злорадно-игриво плакал словами Гена;
- Хорошо, - и официант опустил указательный палец правой руки в краба;
- Ну что тепло Вам?, - издевательски кичливо смотрел на Васю Гена;
- Холодно сэр, - сказал Василий;
- Так вот, крабы должны быть горячими и потому оплатите пожалуйста нашу еду за счет заведения, - Гена указывал руками на то, что осталось от еды;
- Ну так вы же почти всё съели и выпили!, - Василий не хотел платить;
- А что нам осталось сделать, как не попробовать то, что принес нам Ваш официант, мы же не могли узнать тёплые крабы и холодное ли вино, не попробовав их, - Гена настойчиво серьезно смотрел на Васю;
- Да, Вы правы сэр, - забирая почти пустые тарелки и пустые бутылки, - сказал Василий-Администратор;
- Пошли Лурье, - Гена хитровато-приспущенными к низу глазами, позвал Лурье от греха подальше, так как и Лурье и Гена понимали, что это не было обманом, а было практическим семинаром говорящего языком и слышащего для глухо-немых.

Лурье и Гена, получив приятное в пищевод, которое уже опускалось в желудок, вышли на солнечную улицу, было почему-то весело, жизнерадостно оптимистично, так как еда была вкусной и за неё не пришлось платить, благодаря искусству Гены жить положительно нравственно.
Объясняя Лурье свою концепцию жизни, он говорил, что ведь рестораторы наживаются на людях, и как же им не стыдно, ведь у них большая маржа, зарплаты и что для них пару бутылок вина и крабы, - так чепуха, а нам приятно. Они договорились увидеться как-нибудь, прыгнули в свои машины и полетели по своим делам, забывая положительное и отрицательное и понимая, что оценивать что-либо и судить может только Суд, но никак не человек и тем более в данной ситуации, улыбки на их лицах игриво сверкали блёстками бижутерии Сваровски.

2017 07 31
schne

Середина осени - время дождей. За окнами офиса мощнейший ливень. Один хороший человек с грустью смотрел сквозь стекло на бушующую стихию. Этот человек путешествовал из города в город, из страны в страну, из мира в мир. Его никто не замечал. Странников не любят, люди не понимают их стремления идти вперёд. Цель странника - обрести счастье, они знают, что в конце долгого пути они обретут его, но не знают как выглядит их так называемое «счастье». Вот и в нашем офисе застрял один из странников. Мне стало его так жалко, что я отдал ему свой зонт - всё равно был на машине в тот день. Он поблагодарил и пообещал вернуть.
Прошёл месяц. Я потерял все надежды на возвращение моего любимого зонта. Сегодняшним дождливым днём девушка, приехавшая что-то налаживать в 1С, пришла в контору с моим зонтом. И видя мой внимательный взгляд на зонт, сказала: «Да вот у одного клиента час назад дали, чтоб не мокла. Сказали не известно чей - уже несколько дней у них валяется… Ваш? Заберёте?»
После чашечки горячего кофе в кафетерии офиса, у нас с той девушкой закрутился роман.

Говорят, что странники не бывают в одном и том же месте дважды. Я снова увидел того хорошего человека. На этот раз он улыбался дождю. Это снова был сильный ливень, как год назад, когда впервые отдал свой зонт этому человеку. Если в прошлый раз странник выглядел лет на семнадцать, то сейчас я бы дал ему за двадцать точно. Может я что-то путаю, но тот человек прожил больше, чем наша контора за этот год.

Глядя на проливной дождь за окном, я пустил зонт по второму кругу.
Может вернётся снова, а я смогу через год спросить как зовут того хорошего человека.

Да, с котом нам определенно не повезло. Прошлым летом, еще будучи пятимесячным оболтусом, он умудрился свалиться с балкона второго этажа. Хватились его только через три часа и после недолгих поисков обнаружили в компании мальчишек, которые с удовольствием его тискали - а ведь нам он даже погладиться давался через раз. С тех пор Тимоха так и норовил протиснуться в открываемую дверь, чтобы хотя бы секунду подышать воздухом свободы. А балкон мы теперь держали закрытым.
Казалось бы, за прошедший год кот должен заматереть, облениться и успокоиться. Тем более, что на улице ему и делать-то нечего, учитывая удачно и вовремя проведенную операцию. Но не тут-то было. «Фиг вам!» - сказал кот.
Вчера, сидя в своей комнате, я услышала подозрительный стук за окном и тревожное «мяу». Вышла на балкон - так и есть: сидит этот рыжий охламон на карнизе кухонного окна - в форточку выскочил. Хотела дотянуться до него с балкона - далеко, кто-то из нас обязательно сверзнется, и скорей всего, это будет не кот.
«Тимофей, держись, я тебя спасу!» - успокоила я кота, и пошла в кухню открывать окно. Пока снимала микроволновку, вспомнила, что оно заклеено намертво, мною же в прошлом году. Сказав себе: «Не дрейфь, мать, в форточку ты точно не вывалишься - габариты не позволят», потянулась рукой к Тимке, который тут же перешел на дальний край карниза.
Ценой одной сосиски, трех царапин и порванного на боку платья, кот был спасен. Правда, чтобы поставить на место микроволновку, его пришлось шесть раз скидывать с подоконника, что добавило еще пару царапин.
И вот внешняя форточка закрыта, порядок наведен, беру свое вязание, и тут… звук когтей по стеклу. Бегу снова в кухню - ах, чтоб тебя! - эта мелкая пакость сидит теперь между рамами. Пришлось спасательную операцию повторять еще раз.
Когда через час этот придурошный оказался между рамами теперь уже в комнате детей, я плюнула и оставила его там - придет невестка, пусть она и вытаскивает, одной мне что ли мучиться.

Темная сторона ЕГО светлости

Часть первая

По городу давно были развешаны фото миловидной девчушки-рост метр пятьдесят девять, пухлые губы, русые волосы, родинка на левой щеке, одета была в синий костюм, белые кроссовки, при ней имелась синяя сумка. Особые приметы-немного прихрамывает.
Хромота у пропавшей неделю назад Олеси Купавиной появилась после неудачной операции. Но она не портила очаровательного образа прилежной студентки психологического факультета. Олеся была скромна, но в то же время общительна, начитана, уважала Зигмунда Фрейда и старый добрый рок, обожала теннис и хоккей. Что для девушки немного непривычно. Родители гордились дочкой, возили ее в Испанию, где Олеся учила с легкостью язык. Единственное, чего совсем не одобряли мать и отец Купавины-дружбы дочери с Игорем Баевым.Нет.В целом парень был не хуже и не лучше других: высокий, тоже любит теннис и Фрейда, по вечерам разучивает ноты и пишет картины. Но что-то в пареньке смущало обеспокоенных родственников. Или его черные, как смоль, глаза, или шрам у правого глаза, полученный в детстве. Но Олеся не на шутку увлеклась странным рыцарем. Она любила живопись, она любила нарисованные им портреты и пейзажи. Она обожала ждать его после пары и сломя голову нестись на теннисный корт.
Бродили по улицам, пили в кафе: она - чай с лимоном и трюфелями, он- крепкий кофе без сахара. Смеялись. Игорь рисовал ее руки и никогда не просил прощения. Он провожал ее до подъезда, целовал в верхнюю губу, молчаливо закрывал глаза и ждал, пока стихнут ее шаги за обшарпанными дверями второго подъезда дома номер пять.
Олеся забегала в квартиру, зашторивала окно в узкой комнате и еще долго не могла заснуть от нахлынувших эмоций. Она, психолог будущий (или состоявшийся априори?), не могла объяснить самой себе: почему ее неимоверно влечет к этому странному парню по имени Игорь? Он нелюдим, ненавидит кошек и сотовые телефоны, он произносит ее имя со слогам и закрывает глаза, когда произносит слово «кофе». Он никогда не рассказывал о прошлых увлечениях, да Олеся и не хотела в принципе знать о них. Женская ревность рулила по прямой
И вот Олеся Купавина пропала. Подруги, с которыми она практически после встречи с Игорем не общалась, недоумевали: у одной она была два дня назад, со второй созванивалась на прошлой недели после обеда.
Полиция начала поиски неохотно. Мало ли- девчонка загуляла с ухажером иль свалила в деревню! Но ухажер, как оказалось ни сном, ни духом. Игорь Баев не ведал о пропажи любимой. Он, как показалось Купавину Василию Васильевичу-отцу Олеси-очень неадекватно отреагировал на исчезновение любимой дамы сердца. Он вежливо ответил на все вопросы следователя, объяснил, что сам отправится на поиски любимой. При всех собрал сумку: пиджак, кофеварку, сборник трудов Фрейда и плед. Сказал, что будет звонить, как только что-то проясниться.

Он тень от тени,
он - слеза теней,
у призраков нет сердца-призрак умер.
И гаснет жалко жизнь в плеяде дней,
Зашкаливают преданность и зумер.

Часть вторая

Он молчал и смотрел в одну точку. И закрывал глаза, когда произносил слово «кофе». Игорь Баев-главный подозреваемый по делу Купавиной Олеси Васильевны, сидел в прокуренном кабинете начальника РУВД. Юноша был наигранно спокоен и безучастен. Пил кофе без сахара, в левой руке держал томик старика Фрейда и рисовал женские руки на листе формата А4. На вопросы отвечал лаконично и сухо. Купавин требовал пожизненного срока, мать пила валокордин и плакала.
Олесю Купавину по чистой случайности (судьба ли?) обнаружили два студента. Из подвала заброшенного дома доносилось жуткое мычание. Что делали два добропорядочных студента на улице Водяной в восемь вечера? Искали пропавшую собаку Керри одного из ребят. Все просто. Подвал выглядел жутко, а еще более жуткую картину представляла девушка, заточенная в адских хоромах. Она сидела (когда ее обнаружили-она уже полулежала). Рот ее был заклеен, руки крепко связаны, а повсюду расклеенные рисунки рук наводили жуть. Стояли чашки с недопитым кофе, в углу лежали книги Фрейда, диски и кассеты, какие-то записи на листах формата А4 и сотовый телефон с затертыми буквами О-Л-Е-С-Я.
На принудительное лечение Баева отправили после суда. Хотя, Василий Васильевич продолжил хлопотать о пожизненном: ездил в столицу, писал длинные письма, рвал и метал.
Шок от пережитого врезался в юную душу девушки и не отпускал. Зачем и почему? Она возненавидела Фрейда и запах кофе. Она разлюбила сотовые телефоны и руки. Она мечтала провалиться сквозь землю. Но принимала подарки своего нового поклонника, героически спасшего ее от Баева, который заново обрел собаку Керри. Артем приносил ей легкие женские романы, абрикосовый сок и веселил анекдотами про армию. С ним было легко.
В три часа ночи принято крепко спасть. По крайней мере тем, кто считает себя хотя бы наполовину жаворонками. Молодой человек в коричневой пижаме жадно пил кофе без сахара и что-то рисовал на альбомном листе. Девичьи руки необычайной красоты гладили собаку по имени Фрейд…

Он демонов не убивает,
они повсюду: в нем, в коре осины,
весна придет-и лед опять растает,
горчит не жизнь, а ягоды рябины.

Ольга Тиманова, Нижний Новгород

Они били его так усердно, что будто хотели разделить его на части, а те части на еще мелкие. Так старались, что пот струился по их трём лицам, их рубашки взмокли от напряжения. А он едва дышал или нет, уже и не было никакого значения, так как само избивание было похоже на разбушевавшегося в операционной хирурга, балдеющего от крови. И чем дальше он резал и кромсал рану или тело, тем больше ему хотелось еще. Конечно это патия, и в этом нету никакого сомнения. Но эти Тёма, Сеня и с ними неизвестный были еще накачаны алкоголем, кровавые эндорфины плескались в их душах, глазах, мозгах и телах, а может и еще что-то дало им насилия, кроме алкоголя.
Отсвет от ламп дороги в темноте подсвечивал их огромные, летающие, как в цирке, башмаки с кулаками, обрушивающимися на тело, сначала стоящего, потом уже лежащего человека. Шоу башмаков с кулаками продолжалось бликами света, что придавало этой картине некий феерический характер псевдожизни, некоей романтики, такой интеллигенции избиения.

Но им казалось что ещё нужно, и они с размаху, разбегаясь вонзали в него свои кроссовки, бутсы, каблуки, не понятно в какие части, но он, Паша, дышал. Потом они решили сорвать с него цепочку с шеи, и не получалось, видно что она была очень крепкой и перетягивала их усилиями ему горло. Кто-то из них тянул её, словно бурлаки баржу на Волге в 19-м веке. Им во чтобы то ни стало надо было сорвать её с шеи, но она никак не снималась, перетягивая горло своей «любимой жертве» всё больше и больше.
Смотри задушим, - тихо прошумел Сеня;
Ну и да хрен с ним, - бурлил злыми эндорфинами, неизвестный;
Нельзя, 105-я светит, - шепнул Тёма;
И точно, и надо понимать, что мы ведь просто мстим ему, за то, что он счастлив, и не должен быть счастливым без нас, - пьяно выговорил слова-мысли, Сеня;
Чёрт, подыхает, оставь ты ему эту цепочку, сказал Тёма, на ней же крест, может Бог не даёт, - пробуравил словами ночь тишины, Тёма;
Портфель с бабками у меня, теперь можно отваливать, давай заканчивайте, а то мало ли менты нагрянут, - зверским шёпотом убийцы, выговорил неизвестный.

В в это время лежащий Паша думал, - а если бьют, значит я кому-то нужен, ведь когда тебя не бьют, не замечает значит, ты вообще не нужен никому, ну, а если бьют, значит я нужен.
Последнее время я вообще никому не был нужен, жил в состоянии полного балдежа, а меня просто обсасывали такие пиявки-люди, как будто никого нигде не существовало.
Теперь же меня били как самого популярного артиста, может быть сравнимого с солистом группы Битлз - Ленноном, его же убили за то, что он был счастлив. В тени темноты стояла, не шелохнувшись небольшая лужа крови, видимо Паша был очень нужен, очень.
Как же здорово когда ты нужен, - внутренние мысли сами говорили себе и собой, при этом тело Паши подвергалось изысканному насилию в непроглядной темноте ночи. Он вспомнил, что любил пройтись после работы домой, по парку. Было уже темно, он улыбался тёплому вечеру. Парк был почти пуст, незадолго до этого он встретил в парке того, кто ненавидел его счастье и потом, после этого случая погиб. Неважно был ли Сеня, прямым или косвенным родственником, так как это не имеет никакого значения. Слово «родственник» никогда не означало - друг. Удар чем-то тяжелом по голове оглушил его сознание.

Ну-ка, я ему сейчас заеду прям по морде, - вопил, в экстазе, Сеня;
Ах, он еще и улыбается, зараза, красавчик, в морду каблуком, суке, - истерил неизвестный;
Получи падла, еще хочешь? - на, - кричал Тёма - брат Сени;
Ну-ка дай, отойди в сторону, сейчас ему в пах врежу ботиночком, - орал неизвестный;
Бабах, бабах бабах, - орала троица;
Щас ему надо почки пробить, - башмаки с каблуками тяжелыми носками бутсов гуляли по телу Паши, как кони в гонке, по ипподрому. Им ничего уже не мешало, ни лужа крови, ни то, что он потерял сознание или почти умер.

В тумане ночного беспредела бестселлера жизни трех выморозков, он смутно видел их пьяные озверевшие лица, с большими молодыми меркантильными кулаками, сжатыми до предела злобы, ноги летающие отдельно от них, оскалы зубов, кровожадность была лучшим выражением чувств этих людей. Шабаш безумия метался в отдельно взятой части земли, о которой никто не знал. Люди мирно спали в своих домах, ожидая утра, издалека виднелись непогашенные светом окна, тёмные дырочки-окошки квартир, где была добрая или злая жизнь. Паша умирал.

Не сдохнет, живучие они, эти счастливчики - кричал Сеня;
Да, ещё двигается, - пощупав пульс на шее - сказал Тёма;
А часы с сапфиром?, - уже собравшись уходить, сказал неизвестный;
Я пробовал тоже не снимаются, тут какая-то западня во всем, знаю, что счастливчики охраняются Богом. Я ему, это, ну, наступил на руку, пытался снять, а замок, не открывается, ну я ему за это придавил пальцы до крови, бутсой, пусть знает наших, Тёма заржал злобой ночного тирана, уничтожавшего святое;
Хрен с ним, пощупай пульс, Сеня. Здесь бабла хватит на всех и всё, - давай валим, пока не замели, если еще сдохнет, тогда хреново, - и в полоумном бреду троица резво поскакала в тропинки бессмысленности леса парка, уносившего их от счастья навсегда.

МЫСЛИ

Паша лежал и думал, хоть и тело было почти разрушено, но сознание двигало абсолютно неприсоединяемые к происшедшему мысли, образы и темы.
Ведь нужно просто присоединять одно к другому, одно к другому… и получаются океаны счастьев, - затем мысли его продолжили плыть фонтанами любви к человечеству;
Вот например, моё постоянное желание - чтобы этому, тому или какому либо неизвестному человеку, было хорошо, именно само всенепременно, желание, чтобы ему было хорошо, но никак не мне;
Нет именно им, не мне, должно быть хорошо, - продолжили мысли Паши. И, тогда, с их разрешения, что можно и исключить, к этому своему, неизвестного человека «хорошо» можно присоединиться;
То есть получится, что мы ждём иногда всю жизнь и умираем, так и не дождавшись соприкосновения душ, а тление нашей жизни продолжается, а соприкосновения душ нет;
Ожидаемое соприкосновение душ, оно бывает так рядом, но мы же слепы;
Господи, только чтоб не спугнуть, - мысли улетали в темное небо сыпучих звезд, мелькавших и подмигивающих Паше и говоривших ему, что он жив. Асфальт, на котором он лежал в луже крови был тепл.
То есть, - продолжила мысль Паши. Итак если тебе «хорошо» и тогда и будет и мне хорошо, а когда мне и тебе хорошо, получается ожидаемое воскресение душ.

Кровь рядом застывала, таяло вечернее тепло земли и божественного воздуха, и Паша не умирал. Он привстал на колени, измученные нагрузками движений жизни, и начал ползти, переползая с асфальта на траву. Встать он не могу, спина была перебита, и она не давала ему подняться. Паша был уверен, что каким-то образом он доберется до дома, хотя ползти ему надо было около 2-х километров. Он подумал, хорошо, что не 10 и улыбнулся сам себе внутри, понимая, что его улыбка с побитым лицом, ночью означала просто темное пятно.

Пока он полз, чтобы было веселее и не терять время, он размышлял.
Ну вот например, - надо постоянно думать о других людях, думать так, чтобы им было приятно и они чувствовали заботу и тогда и ты будешь счастлив, - переползая через безлюдную автодорогу, - думала мысль Паши;
Также было бы неплохо думать и том, когда ты знакомишься с кем-то, то принимаешь на себя обязательства никоим образом, никакими поступками, не навредить человеку;
И тогда, когда ты знакомишься с кем-то, прежде всего ты должен сказать самому себе: - что мне ничего не нужно от него, что само знакомство нужно, - продолжила мысль Паши;
Чтобы он или она, - мысль продолжала говорить, - познакомился с тобой, но так, чтобы не было личного и корыстного;
Ведь это ему, не мне нужно, чтобы его жизнь изменилась благодаря тому, что я буду предавать в жертву самого себя, и если изменится его путь;
Вставая на его пути, охраняя его и меняя траекторию его жизненного полета двуногого человека, - опять улыбнулся Паша, сквозь не открывающийся запёкшейся кровью рот;
Ага, - обрадовался Паша своей мысли, - это ему нужно, ему, но никак не мне, и само знакомство с ним, с ней это и есть тоже определённые жертвы. Жертвы?! - ну никак нет!
Жертва? - ведь никто не знает почему я, ты знакомятся, никто этого не понимает;
Он или она, с кем ты хочешь познакомиться, всегда думает что кому-то что-то надо, - мысли запутывали всё дальше Пашу;
Главное же в другом, - продолжила мысль, без участия Паши, сама по себе, отделившись от существа тела и души Паши;
Истинное же счастье того или иного знакомства, которое может привести к возникновению ожидаемого соприкосновения душ, - выпалила вторая мысль;
Вы не поверите, ну, конечно же вы не поверите, - ЭТО СЧАСТЬЕ, что я могу думать, да думать, думать, думать, просто возможность думать об этом человеке, - ведь больше ничего мне и не надо;
Когда же жизнь наполнена этим, - Пашина мысль выпорхнула таким светлячком в ночи. Да, вот оно счастье - иметь возможность думать о другом, многие же лишены такой возможности и просто ждут;
Как же это здорово, как же это прекрасно, когда ты можешь думать о человеке, которому приятно, что ты думаешь о нём. Экая редкость, - мысль тоже улыбалась.

Ночь лежала, посапывая вместе с тёмно-зелеными деревьями и людьми в квартирах домов, светами фонарей напоминая, что наступит утро нового дня, которое будет будить их пением птиц, шумами от машин, электричества и голосов людей, считавших говорить - надо. Мысли неотрывно следовали за теплом и душой Паши, ползущего Маресьевым к дому.

Проходит время, и твое - думать о ком-то, оборачивается светлыми яркими такими, ну не поверишь, цветастыми, душистыми, ярчайшими и незабываемыми бликами глаз. Это как будто ты ешь любимый торт и он тает у тебя во рту, ты закрываешь глаза… и о блаженство;
И вот еще что, - продолжила другая мысль, - обратное обращение в твою сторону, ощущение того, что ты нужен, - вот это было бы нужно;
Правда это бывает очень редко или почти не бывает, - вздохнула третья мысль;
То есть твоё то, что ты думаешь о ком-то можно и довести, или оно само образуется до состояние, когда можно читать в этих глазах то, что и ты нужен;
Это не значит что это благодаря обратному ответу, ты хотел познакомиться с этим человеком, - мысли начинали сталкиваться;
Ты, то есть я стал нужен, третья мысль опять влезла в разговор, - опять говорю об эгоизме, желании получить такой шершавый блеск глаз близкой и благодарной души.
Вот-вот, молвили мысли, - человек не знает, что он знает о том, что ты думаешь о нём. Вот оно, вот.

И вот ещё - не самое страшное, что меня чуть не убили - думал Паша. Не страшное то, что меня били, и оставили часы и цепочку. Главное - мне оставили возможность заботиться о других и думать - это же важнее.
Это же опять счастье иметь возможность заботиться. И это счастье иметь возможность заплатить этими побоями и страданиями за счастье иметь такое. Разве это не понятно, что, ну поймите, - думал Паша, что ты можешь давать свет другому человеку, но можно и упустить этот момент.
Закружилась голова, ещё немного, доползу, ну вот и ты - подъезд. Попробую встать. Паша встал, оперся о стену и влез в дверь, потом в лифт и в квартиру. До свадьбы заживет - бормотал он. Ободрал немного ноги, зато я жив, почти живая спина немножко болит голова, гематомы в области спины. Паша лег на диван и заснул.

Это не страшно это совершенно не страшно ведь страшнее когда у тебя никого нет. Вакуум сознания и души - это душевная пропасть, опустошённость, одиночество, и ты в них живешь, - мысли продолжали ему сниться.
Ты бы, ты мог думать и заботиться?, - спросила у Паши мысль;
Конечно, ведь это главное для чего и живу, а разве можно по-другому? - ответил Паша
Пройдёт совсем немного, совсем чуть-чуть времени и ты увидишь голоса, которые не говорят тебе благодарности, их нет, - сказали хором мысли Паше.
Голоса говорят тебе - нам некогда, они просто живут и какое им дело до тебя, дурак ты Паша;
А мне хватает, что изредка читаю счастье в глазах и их голосах, и понимаю, что причастен к их счастью - а что еще нужно?!, - вторил мыслям Паша
Понимаешь что ты жив, - продолжил Паша, - благодаря именно этому - порханию цветочных бликов счастья в осчастливленных глазах, а их искорки души в тех глазах залетают небесными крылышками и порхают уже в твоей душе, - Паша замолчал.

ВАНЯ

Совсем неважно кто бил тебя?, родные, не родные, близкие, друзья, - вошёл в комнату, всегда открытую для Ивана, Иван - друг Паши;
Ведь это не меняет никакого абсолютное значения, - Иван достал 3 литровых разных сортов бутылки скандинавского Абсолюта, всяческие закуски, огурчики, Украинское сало, чеснок, хлеб и выложил на стол;
Вставай болезный друг мой, Пашка, - засмеялся Ваня, оглашая комнату смехом титана;
Ты «Дефендер», с собой не носишь, «дурында», а надо было бы, пальнул бы им по харям, патроном на медведя и все было бы хорошо, а то и картечью за такое было бы лучше, - Ваня откупоривал бутылку, покрытую снежным инеем, - из морозилки, сказал Иван;
Хорошо, что ты пришёл, иначе без тебя тоска беспросветная, хоть бы рояль свой принес, ах да, он тяжелый и он не войдет в проёмы двери, - уже ржал, умытый водой лица, Паша;
Щас бы сыграл мне твоего любимого Моцарта, - соскучился по твоим нотам, Ваня - наливай, уже, - игриво сыграл словами Паша;
А потом какая разница, кто убивает? - ты прав Ваня
Ну да, разницы нет, бывает конечно и мама и папа, дедушка и бабушка, но как правило мама с папой не убивают своих детей, чаще наоборот - дети убивают своих родителей, а потом сразу и сами погибают, - разливал Иван ежевичную водку по стаканам;
Ваня, знаешь сначала долго я лежал и понимал, что это благодать Божья. Там вверху были звезды, тишина. Все пьяные люди ушли наверно и лежат в кроватках, - думал я. Кто-то звонил кому-то, потому что их не пускают жёны, и они кричат, что не они незачем вышли замуж, или женились не за того и не тогда. Тогда зачем же они вышли замуж за дурака,? Ваня - Паша выпил 200 грамм ежевичной, внутри загорелись огоньки тепла.

Ваня - друг Паши был огромного большого телосложения, и его рост был больше возможного, и даже дверных проёмов. Так как, вставая в двери, все понимали, что строители сделали халтуру, и что они забыли сделать сам проём двери, и в комнату нельзя было войти. Тоже самое можно было сказать и об окнах и оконных дырках в домах, конечно они были маленькими.
Ваня вставал около окна и все было понятно, окна больше не пропускали свет. Было дидактически доказано, что строители, прорабы и прочие халтурные люди, строительного происхождения никак не могли понять, что входы для людей в квартиры и комнаты для прохода людей, на что Ваней было доказано обратное. А окна Иван сделал своей фигурой непроницаемыми, в чём тоже обвинял рабочих всех специальностей, которые делали стройки, при чём было понятно, что сам Ваня делать ничего в строительстве не умел.

Ваня, вот смотри, - в Паше опять затрещали хрустом поленьев печи, мысли. Счастье появилось, ну, так вот, как только оно появилось, его надо схватить и держать, эдак крепко, крепко. Ты меня слышишь, - уже слегка захмелевшим языком мыслей, говорил голос Паши, - вот появляется Счастье, и ты его пожалуйста держи, держи не упуская его ни на минуту, ни на секунду, ни на милисекунуду, и если пропустишь его, то больше не встретишь;
Ваня, ты меня слышишь?! внутренний мой мир слышишь или не слышишь я тебе говорю слышишь? - Иван толкнул Ваню;
Слышу Паша, слышу, я тебя всегда слышу, это вот сейчас люди слушают и потом вроде бы как подтвердить, что они не инвалиды с детства, особенно менты и чиновники говорят: «Я тебя услышал» - что это означало никто не знает, но видимо, только инвалидам с детства давали погоны и чины;
Эх блин, дурь ты наша - Ваня наливал по второму стакану - потом встал и загородил собой окно, стоя спиной к Паше, при этом в комнате было прохладно, будто Ваня заменял собой самый современный кондиционер, при чем все японские «Тошибы» мира отдыхали, а немецкие загорали;
Послушай Вань, прикинь клёво было бы, если бы они меня мочканули? - ну меня бы не было сейчас с тобой, так? - Паша потянул руку ко второму стакану брусничной;
Ну да, ты бы был на небе с Ангелами б водку пил, ну так ведь, Паша? - Иван крякнул и выключил кондиционер, отойдя от окна;
Может это было - Воскресение души моей, Ваня? - хрустел свежим огурчиком, Паша, подсаливая его;
Паша, вот сколько тебя знаю, ты словно настоящий «КИБЕР», тебя разламывают на несколько частей, ты ползешь, собираешь останки тела и чувств, заряжаешься энергией от твоего любимого Солнца, потом собираешь все в кучу, строишь всё, добавляешь свою душу и ты опять готов к бодрой и весёлой жизни, жаль, что я так не могу - хрустнул Ваня луком с солью, и продолжил;
Думаю это связано с тем Паша, что ты отдаешь всё людям, всё, что у тебя есть и никогда не думаешь о себе - типа дурень или дурак, ты, Паша, Идиот ты, с большой буквы, Паша, - и целый помидор закуской, пропал во рту Вани:
Ваня, я же думаю всё про воскресение души, - по-прежнему хрустя огурчиками, говорил Паша, продолжая говорить;
Понимаешь, дорогой мой друг и сотоварищ Ваня, тело ведь страдает, а душа получает, потому что если бы тело не страдало, то душа бы не получала, - понимаешь Ваня?!;
Дурак ты, - Паша, истинный, во истину, дурак, разве цена твоей души - жизнь тела? - Ваня опустил себе в живот еще пару помидоров;
Пашка, претерпел, ты дурак дураком, но мало, таких как ты дураков, а может и не бывает на свете, ты чё не врубаешься, может ты Дурак Номер Один - и Ваня огласил своим смехом, глубокого баса баритона комнату, наливая клюквенную в стаканы, - а может и бывают, но навряд ли, - заключил Иван;
А я думаю так, - уже более спокойно с разогретой душой, говорил Паша, - вот сделал я добро человеку бескорыстно, потом увидел, что он счастлив, главное чтоб он только не знал, что я его душу разбудил и он из-за того счастье получил. Увидел, что он стал другим, ну это и есть его счастье, а мое - видеть его счастливым. А вот за это пусть бьют, - Паша выдавил каплю слезы в стакан клюквенной;
Значит, юродивый ты Паша, ну хотя ты прав, коли другому хорошо, так и тебе радостно. Пробудили Благодать Господню для кого-то, ну так и не о чем беспокоиться за него. Так ведь Пашка, может это и есть Воскресение Души, по твоему. Хороший ты человек, Пашка, дурак, правда, ну дураки и идиоты - они ведь разные. Мне с тобой, всегда, как с другом приятно поговорить. Но что тебе могу сказать, ведь если бы было у тебя ружье, так это было бы лучше, тогда тебя не надо было бы собирать по частям, - расхохотались оба, заполнив горьким смехом музыки Шумана окружающее пространство жизни.

Паша и Ваня продолжили разговоры, смеялись, плакали пьяными мужскими слезами, до позднего вечера или следующего утра, что уже не так важно, вспоминая свои похождения и приключения.

2017 06 07
schne

В тот день не было шума листьев, так нравившемуся Пете. Был пьянящий, радостный и улыбающийся день, вокруг которого не переставали кружиться мотыльками и красивыми бабочками и пели свои бесконечные песни птицы, показывая, что жизнь не кончается и счастья, образовывавшиеся яблоками, грушами и прочими вкусными штучками, прятавшими за листьями, так символично говорили:
- а Счастье еще нужно и увидеть.

Собрав себя, свою несравненную в невозможности сравнения ни с кем, любимую жену и любимое детское человеческое тельце с умом и душой, по имени Фея, в дорогу за город, Петька присел на краешке дивана и задумчиво, голубо-серыми глазами с большими рыжеватыми ресницами, посмотрел на паркет. Паркет был инкрустирован разными видами деревьев и он подумал о том, что деревья ему стало жалко, а яркое солнце бликами порхая по паркету, отражавшись в нём, звало их на улицу, что было весьма странно, в дорогу.
Как же не быть странным обращение - «пошли на улицу», - подумал Петя, что значит дословно, выйти на какую-то улицу, всё это бормотало в его мощном миксере мыслей вместе с действиями.

Они долго думали, как назвать девочку, появившуюся у них и то имя, которым хотели назвать, не удалось и потому им казалось, что они теперь виноваты в том, что не настояли священнику назвать его тем именем, которое больше подходило Фее. Дорога Феи менялась и они с женой об этом знали. Петины мысли уносили его куда-то далеко и возвращались, своими рассуждениями, он как будто исчезал их мира, анализируя поступки, поведение людей, свои, цвета, эпизоды.
- А если бы он не женился на своей любимой жене? - думал он,
- А если бы его мама и папа были другими?,
- А если бы солнце встало с запада?
и так далее, своими рассуждениями он, в результате, генерировал идеи, которые тут же подлежали исполнению и это была его жизнь, наполненная чашка крепкого чая до краёв, жизнь Петра. Иногда в шутку его жена Ксюша, ласкала его уши:
- Ты знаешь, Петька, твоей энергией можно было обеспечивать электроэнергией несколько небольших стран, часть Африки и несколько островов, а он отшучивался
- Жаль, что они не знают, они бы давно меня выкрали, посадили бы на лодку, закрыли чёрной тряпкой глаза и посадили бы тёмную комнату и я давал им свет, - гыгыкал Петро
- Но ты знаешь, Ксюша, как я люблю Солнце и оно меня,
- Чтобы я делал там, я бы умер и очень быстро - бросая вещи уже в машину и параллельно думая о своем. Его научили думать и говорить параллельно о разных вещах и это было очень удивительно, иногда он мог охватить несколько событий, мыслей и идей и обдумывал их, постоянно записывая что-то. Это было бы где-то сотню гигов оперативки и несколько терабайт общего объемы памяти и всё это плескалось и дружило друг с другом. Разговаривая с кем-то о чём-то, он вдруг начинал говорить о другом, такая своеобразная техника мышления давала ему экономить жизнь и решать, решать трудности, встававшие вместе с его любимым солнцем и трелями птиц.

Они приехали за город в их любимый сосновый лесочек, надежно прикрепившийся к церкви 14-ого века, и нескольким постройкам перекошенных славянских домов, прижимавшимися к дорожке для людей. Жители же тех домов упорно считали, что близость к церкви - это дар Божий и Церковь спасает их от всех напастей, но ничего людское им было не чуждо, они также болели, пили паленую водку, страдали и умирали, как и все люди.
На улице поднялся теплый ветер августа, он был так тёпл, что его мощные струи никак не влияли ни на что, а только усиливали этот невыносимо приятный шелест, который Пётр, музыкой Вивальди, и в этом случае он опять тонул в своих мыслях и исчезал некоим образом из жизни, оставался толко физический образ его тела, его же не было, он куда-то улетал, он сам не понимал как это происходило.
И всё-таки какое счастье, это шум высоких лиственниц, огромных столетних дубов, листвы других деревьев в августе, запахи выедающие душу, непрозрачные воздухи радостей, обволакивающие и обрызгивающие, неожиданно, из-за каждого угла поворота тропинки леса.

Итак думал Пётр, - если бы я пошёл направо, то было бы одно, а если налево, то другое, но в конце концов мы вбираем третья, условно - прямо и наша жизнь перестаёт бурлить счастьем и мы начинаем жить ожиданиями, ничего идиотически неприятного и нельзя было придумать. Так как ждем поворота, а там за поворотом опять - ожидание и так далее. Мы постоянно чего-то ждём, при этом иногда проделываем огромное количество разного рода действий и поступков и ничего не происходит и мы начинаем терзаться и нестерпимо мучаться.
Мы садимся за компьютер монитора, ищем в поисковиках или сетях «отдушину» или же часть своей души, не найденную или потерянную и ничего не находим. Опять и опять каждое утро встаем и день начинается по старому - ожиданием чуда выздоровления близкого, а оно никак не приходит, ожиданием правильного и не ангажированного судебного решения, либо просто хоть чего-то, а его всё нет и нет, ожиданием любимого человека, а он всё не появляется или появляется его тень, и в это время мы живем, если это можно назвать жизнью. Ну если бы пошёл направо, то все бы изменилось, ну почему я не пошел направо в тот день, думал Пётр, усиленно закручивая свои мозговые извилины в невообразимые зигзаги извивающейся и шипящей змеи. Ну почему я не поехал туда в тот день, тогда может не было того, что мы называем ожиданием.
В тот момент он и понятия не имел насколько болезненное это состояние - ждать, при этом ты ни на что не можешь повлиять, ну ровным счетом ни на что, ты живешь, смотришь в окно машины, включаешь поворотник, если ты воспитан, и и поворачиваешь не туда и не за тем.
- Что за фигня?, - рассвирепел Пётр. Дорога поворачивает и ты вместе с ней, и что там за поворотом ожидания, никто не знает.

Он вспомнил своё правило, что чем больше действий, тем больше шанс получить желаемый результат, но при этом надо знать, ошибки хлёстко бьют по нервам, измождают тело и иногда наливают его алкоголем, чтобы вытерпеть перезагрузки для достижения целей и потому надо бежать, бежать и бежать, делать ошибки и достигать того, что хочешь и это и есть счастье и это и есть жизнь. Но он никогда не думал, что наступит момент в его жизни, что всё как будто остановится и нужно будет ждать, так противно, словно никогда не сваренный бульон из вкусной баранины, который кипит, вода выкипает, ты доливаешь воду, а ему еще надо вариться, и такое чувство, что он никогда не сварится. Жуткое состояние, его нельзя отнести к несчастью или беде. Это была жизнь амёбы в жёлтом болоте времени жизни, - так считал Пётр, и он ей мог бы жить, от этого его затрясло, но свежий сосновый воздух, напавший на него ветром сознания, пробудил его и он что-то сказал Фее, находившийся на его плечах, которая мило шебечя по птичьи, и слегка пошлёпывала его по ушам и голове, что не надо останавливаться и надо идти.

О как же это было верно и как же над было слушать сознание и предчувствия, движения и время, ну и свои идеи, потоком льющиеся в дела. И знание будущего и настоящее - тоже боль, которую он знал.
Иногда вдруг кажется вот оно сейчас произойдет что-то ожидаемое или в нашу пустую жизнь вольётся свежая струя истиной наполненного натурального сока реальной жизни, но ничего не происходит и все наши действия являются лишь моментным таким пятнышком в придуманного времени, и эти пятнышки тихо угасают мотыльками в ночи, будто кто-то задувает их. Так и хочется крикнуть громко в ночь,
- Ну пожалуйста дайте ему придти тому, что жду, не гасите мотыльков, не задувайте свет, но эхо злобно отвечает Вам несуществующим голосом
- Аааааа… Уууууу… Ээээээ… Вы закрываете глаза, сжимаете руки в кулаки и кричите вновь и вновь, а мотыльки надежды гаснут. И всё только из-за поворота в нужном месте… Не может быть…
А как же душа, ведь ей нужна была какая-то подпитка и потому в жизни есть такое русское слово «отдушина» - ну такое душевное одиночество, которое слишком подавляет. И нужна хоть какая-нибудь «отдушина». Если у человека её нет, то это немыслимые страдания, и вот почему, надо было пойти направо, или налево, - думал он.
- А за поворотом что? - подумал Пётр, - криво скосив рот.
Как же можно лишиться того, что называют частью души, твоей души, где-то бродящей без тебя и ты словно мотылек летишь на свет, а свет не тот и ты бьёшься в стекло, и иногда разбиваешься на смерть, потому что не понимаешь, что там за стеклом нет твоей души.

ФЕЯ

В это время деревья приумолкли, как только услышали невероятно громкий, золотыми колокольчиками, смех Феи, хохотавший от того, что папа не туда сворачивал, дёргая его за левое ухо - он должен был повернуть налево, за правое - направо, а он всё путал, - так думала Фея, громко причмокивая сладковатый фитонцитовый сосновый воздух.
И Фее казалось это очень забавным, но папа снял её с плеч. И стал её сильно трясти за плечи, при этом Фея напевала Аве Марию и получалось очень смешно, некое бормотание молитвы Ангела, такое прерывистое и это было очень красиво, смешно и очень весело.
Смех Ксюши, Петра и Феи летел волнами звуков счастьев по устью речки, бежавшей вдоль тропинки и улетал к пёрышкам облаков. И тут же появилось это невообразимое сладкое, пушистое, и тогда и сейчас, как настоящее итальянское, вкусами кэшью-грецких орехов, мороженное чувств.
- Папа, папочка, возьми меня на плечи, папа возьми меня на плечи, возьми меня на плечи, папа, папочка, возьми меня на плечи, папа, папочка, возьми меня на плечи, - не переставая говорила Фея,
- Папа, папочка, пап, пап, папа возьми меня на плечи - поднимая на него яркие глаза небосвода, Фея продолжала свою песню Ангела
- Конечно, сейчас, - способный прослушать её песню не более 2-х минут, песня была гипнотическая, так считал папа, видимо она взяла её у известного африканского племени Масаи
- Давай забирайся, - смеялся папа Петя, вставая на четвереньки, и Фея удивительно проворно взбиралась в свое уютное седло в котором она провели почти 10 лет. У Петра были разные недостойные штучки в позвоночнике, не позволяющие ему это делать, но гипноз был сильнее и он носил её везде, где-то только можно, в Ватикане и на площадях Флоренции, Эмиратах, Крымских горах, в апельсиновых рощах Сицилии и просто по улицам Москвы
- Папа поехали, - весело звенела Фея и поворачивала папу то туда, то сюда, при этом иногда своими шпорами давала понять, что наездник важнее лошади, хоть лошадь была и папа, вонзая шпоры в его бока, отчего лошадь - папа, вставала на дыбы и бежала, слегка показывая зубы, приподнимая верхнюю губу, делая Фее и себе и лесу с Ксюшей радость, несоизмеримую ни с чем.
- Эгей - эгегей - кричала Фея, быстрее, быстрее, смотри сейчас крутой поворот, - и опять переходя на Масайский язык, звонкими искорками, верещала Фея в уши своей верной лошади.

Поворот, налево, направо, вперед - думал Пётр. Вот если бы не поехали в этот день туда, всё бы изменилось и дальнейшее течение жизни было бы другое. Но мы поехали. Ксюша и Фея были очень рады, забыв от уволакивающего соснового воздуха все идеи папы, - они дружно смеялись и невероятнейшим образом получали истинное наслаждение от жизни, впитывая его всеми порами, глазами и ушами. Безумство Счастья - подумал Петя, неужели у Счастья может безумство, в этот момент Фея пхнула его в правый бок и дернула за ухо
- Вперед, моя лошадка, вперед, - визжала голосом мандолины, Фея
- Иго-го, - сказал Петя и рысью помчался по дороге, уходящей вверх зигзагами,
- Держись крепче, - подхватывая её руками сзади за крепкую спину наездницы, и удерживая, чтобы она не выскочила из седла, потихоньку переходя на человеческий галоп
- Ух, - только и могла сказать Фея, обхватив голову папы и закрыв ему глаза
- Лошади без открытых глаз не могу бежать рысью, - вспылил Пётр
- Ой, ёй, прости моя лошадка - беги быстрее

Взяв за уши Петра, словно за поводья, она вонзила острые шпоры в его бока и они помчались к ближнему, прислонившемуся к изгороди дому, стоящему в яблоневых деревьях, саду.

Они затормозили, так как Фея потянула уши на себя, и сказала:
- Стоп лошадка, - остановив лошадку-папу около церкви. В церковь они не пошли, так как решили просто ей полюбоваться снаружи. Пётр и его жена Ксюша, решили отдышаться после бега по извилистой дороге жизни и дать Фее немного пройти ногами. Рядом с ними была Древнейшая Церковь Успения, она была музеем и заодно можно подышать воздухом сосен и лиственниц и святости. Эта церковь была знаменита тем, что её расписывал сам Великий Андрей Рублев. Точно неизвестно, но фрагменты остались и они их видели и не могли понять как это, ну и что очень сложно писать на стене Божественные знаки и лики. Небольшая часть росписей Рублёва сохранилась на столбах алтарной преграды.

Тем временем, Фея сама, без разрешения зашла в церковь и смотрела на стены, тихо не шевелясь вышла обратно слегка с изменившимся лицом от увиденного. На её глазах были слёзы и отчего они текли никто не знал, так было часто и потом. Они ничего не говорили.
Невдалеке, немного насупившись, что еще август, стояла и плясала ожидающая осень.
Огромный вал, охраняющий древний городок от набегов вражеского населения и прочей человеческой сути, был покрыт огромными липами, соснами и это создавало впечатление чего-то волшебного.

Яблоко

Фея подошла к тому месту, где она остановила своего жеребца около одной большой и красиво раскинувшей свои ветви с яблоками по небу, яблони, обронявшей свои вкусные и сочные плоды на земь. Ксюша подняла яблоко и дала его Фее. Сначала она долго смотрела на него. Затем осторожно стала понемногу подгрызать и вкушать его сочный вкус своими белоснежными зубками, сок тёк по яблоку, затекая и в ротик Феи. Оно было желтоватое, не красное и не зелёное, а именно жёлтое, такое большое и немного волшебное. Яблоко говорило Фее,
- Попробуй укуси меня и я сделаю для тебя всё на свете, чего ты пожелаешь, при этом яблоко улыбалось
- Хорошо яблочко, но почему ты такое жёлтое? - взяла яблоко в руки и начала его вертеть и искать хоть какие-то краски, кроме жёлтого
- Я не жёлтое, Фея, - промолвило яблоко, - я золотое
- Неужели?, - округлила глаза Фея, в которых отражалось золотое яблоко
- Да, а теперь возьми меня и поднеси к солнцу и ты увидишь, что я прозрачное, а внутри меня есть алмазно-жемчужно-сахарная вкусность, серединка совсем прозрачная, посмотри
- Хорошо, яблочко, - и Фея взяла осторожно, будто хрупкий и нежный лепесточек истинной Любви, яблоко и поднесла к солнцу. Через солнечные лучи, было видно, что яблоко внутри имеет не желтый цвет, а бриллиантовый, белого, более прозрачного цвета, Фея ахнула от восторга.

Яблоко оказалось волшебным, внутри него было сахарная внутренность, от которой нельзя было оторваться, видимо Фея знала в 2 года английскую пословицу: «кто яблоко в день съедает, у доктора не бывает». Слюни текли у неё, она их проглатывала, но очень жалела волшебное яблоко, умеющее говорить, быстро съесть.

- Пап, пап, папа, пап, пап пап, папочка возьми меня на плечи, возьми меня на плечи, - пропела свою любимую арию, Фея;
- Конечно, залезай, - как всегда, встав на передние колени, сказала лошадка;
- Поехали, - Фея ухватила яблоко одной правой рукой, другой держа поводья ушей, чтобы не свалиться и лошадка поддерживала её со спины, чтоб её не качнуло назад. Они полетели лёгкой рысью.
- Ой, - Фея надкусила яблоко, - сок от него полился ей в ротик, оказался на языке и волшебным образом осветил всё на свете разными красками и вкус у яблока был невообразимый. Фея даже закрыла глаза, почувствовав сладко-кисловатый вкус нежнейшей мякоти, растворяющий в её ротике, превращая в нежнейший невидимый сок. Слюни текли вместе с соком в неё и всё для неё замолкло и она тоже забылась;
- Ай, - словно что-то необычное коснулось её самой, она надкусила белую сердцевину яблока. Все вкусовые рецепторы, язык, всё щебетало от невообразимого и единственного в жизни, удовольствия. Мир исчез. Папа с мамой о чём то говорила, они спускались по той же извилистой дороге. Но теперь яблоко и Фея были одним целым. Только в её голове почему-то звучали папины слова:
- Никогда не возвращайся по той же дороге, никогда не сдавайся, никогда не повторяйся, - к чему это было Фея не знала;

Вдруг яблоко выскользнуло из её маленькой ручки, цепко державшей яблоко, уже наполовину съеденного и упало на зелёную траву великой земли. Фея округлила глаза, открыл свой ротик и огласила окружающую местность невероятнейшим воплем отчаяния и душераздирающего плача. Деревья наклонились к нам и пытались услышать и успокоить Фею, как могли. Ксения - мама дала ей другое яблоко, которым запаслась, но Фея надкусив его сразу же опять своим детским тенорком запела плачь осиротевшей неожиданно девы.
Плакала она час или два, никто сейчас уже и не помнит, деревья так и не поднимались, ожидая, что Фея успокоится. Только ополоснув в чистой воде волшебное яблочко и получив его тут же прекратила, словно, по мановению волшебной палочки «Золушки».
Фея знала точно, что яблоко было волшебным и потому нежно надкусывала его и смотрела на белую сладкую прозрачно-стеклянную сердцевинку, сердце яблока и берегла его. Наверное она знала, что Адам и Ева, ослушавшись воли Бога, вкусили плода с Древа познания и зла. Этим плодом было яблоко. Плодом, который Змей искусил Еву в райском саду, в Библиине было яблоко и оно было первым плодом, на который пал выбор позднейших толкователей Священного писания.

Спустя время, находясь в местах, не столь радостных и отдалённых, Фея думала и вспоминала волшебное яблоко, вкус которого и воспоминания о нем наполняли рот полным слюной желаний и даже и съесть его - но это было бы чудом. Рядом были интересные книги и разного сорта, люди, которых жадно читала Фея, особенно философов, помогала людям выбраться и найти дорогу и нужный поворот, как она считала из трудных ситуаций. Хотя надо заметить, что ей самой была намного хуже, так как каждый заслуживает лучшего или такого счастья, которое было. А который не знает настоящего счастья и волшебного яблока, то ему и не нужно такого. Так как понять волшебное яблоко и может познавший - думала Фея, сидя на кровати с томиком Ницше.

- Где же ты папа?, - слеза упала в книгу, потом еще и еще. Она вспомнила, что как-то её папе нужно было что-то вкусное купить и у неё были последние студенческие деньги и на них она накупила всего такого, что бы-хоть как-то напоминало райское яблоко и папа сказал ей
- Спасибо милый мой человечек, крепко обнял её и это был Рай, - она стала плакать в книгу, смачивая страницы соленым.
- Сила воли Феи была настолько велика, что гора Магомеда, которая никогда не хотела идти к человеку, шла к ней, а волшебная борода Старика Хоттабыча сама отдавал ей волосики для волшебства и дёргать их было не надо.

Сидя в своей адвокатской конторе, Фея размышляла над темой: брать ли ей под защиту полицейского, от действий которого незаслуженно пострадала девушка. В ней боролись сомнения между тем, что ей предлагали очень большие деньги и тем, что страдания девушки доподлинно доказаны виной самого милиционера, и о чем говорил сам полицейский были следами коррупции группы полицейских и следователей и прокуроров для получения полицейским очередной должности, чина полковника, о чём он сам говорил. Она рассуждала о дороге, которую ей выбрать.

В её кабинет вошёл папа, Фея, улыбалась счастьем и многозначительно, подняв красивые глаза, посмотрела на него и сказала
- Папа, пап, папа, пап пап пап пап, возьми меня на плечи. - и засмеялась эхами горного ущелья
- Конечно, залезай я смогу доставить тебя до ближайшего правильного поворота - подошел к ней папа и встал на четвереньки
Они громко и звонко рассмеялись.

В этот момент вошёл адвокат и спросил:
- Ну что Вы решили, Фея, будем ли мы брать дело полицейского о его защите? - выкатив глаза наружу глазами-рублями, увидев мужского пола человека, стоящего перед Феей на коленях. Улыбка адвоката ползла по его лицу медленно, но уверенно.
- Привет Антон, - так звали адвоката
- Мы ищем правильный путь, для того, чтобы принять верное решение. А Это мой папа. - улыбаясь, сказала Фея
- Здравствуйте, стоя на передних четвереньках, - сказал папа, улыбаясь и едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться
- Хотите яблочко и Фея протянула яблоко вошедшему адвокату. Оно необычное, там внутри бриллиантовое белое сердце, будьте осторожны - улыбнулась Фея.
- Спасибо… Фея - многозначительно, едва сдерживая смех, - пропрыскал Антон, закрывая дверь с другой стороны кабинета.

2017 06 03
schne

Пулей вылетаю из метро, на бегу выхватываю из сумки телефон. Время на экранчике вспыхивает тревожно, подстегивает, заставляет ускориться. Вот мелкий мужичок испуганно отскочил, освободил дорогу… Смекнул, что ему не поздоровится, если попадется мне на пути.

Я уже возле конторы. Личный рекорд - семь минут от метро!
На входе вахтерша - добродушная, круглая, всегда готовая общаться. Некогда мне нынче, МарьПетровна. Не досуг! В следующий раз побеседуем. О погоде, о ценах на масло, о новом сериале… О чем хотите. Только не сейчас. Слышите, как цокают мои каблучки по лестнице, разбивают ступеньки на мелкие осколки из поддельного мрамора?
Этот ключ вечно заедает… Ну, наконец-то!!!

Бросаю плащ на вешалку. Компьютер включаю. Как же долго он грузится!!!

На часах ровно десять. Успела. Думаете, начальства боюсь? Как бы не так. Начальство пожалует не раньше двенадцати. Просто Сереженька сегодня возвращается из командировки, соскучилась, жду, когда он в сети появится. Да и он по мне, надеюсь, тоже тосковал. Еще бы. Вон я какая на своей страничке - блондинка, гламурка, очаровашка. Фотошоп творит чудеса…

Сереженька просто лапуля, как всегда. Отправил мне цветочки. Хоть и виртуальные, а все же приятно. Поглажу лепестки, поставлю в хрустальную вазочку. Милота!
Теперь можно и к остальным в гости заглянуть, поболтать, пококетничать… Сколько нас здесь в сети, таких разных, на любой вкус…

Время летит незаметно. Вот и Владимир Михалыч, генеральный директор, притопал, собственной персоной.
А я чай пью. С пастилой и курагой. Владимир Михалыч пастилу не употребляет, бережет фигуру, считает калории. В гробу хочет лежать стройным и подтянутым. Пожевал курагу, расправил галстук, да и за комп уселся. Вредина, надутая вредина… Почему не выхлопотал мне премию в прошлом месяце, интересно? А ведь была возможность… Ладно, учтем на будущее.

Кто вас выручает, Владимир Михалыч, когда вы не ту кнопочку нажмете или вирусов нахватаетесь? В вашем ли почтенном возрасте по порно-сайтам бегать, высунув язык! А ведь дома ждет супруга молодая, четвертая по нумерации, думает, что ворочаете вы на работе миллионные бизнес-проекты, трудитесь так, что вздохнуть некогда…

Ну и бог с ним, зато мне не мешает.
Главное начальство тоже не помеха. Пусть скажут спасибо, что каждый день на работу прихожу и помалкиваю об их махинациях. А ведь могла бы поставить в известность самое высокое начальство, из головного офиса. Делов-то на пять минут. Только письмо сочинить, да отправить с почтовым голубем по кличке Аутлук Экспресс.

Вадим еще вчера обещал прислать свои откровенные фото. Ну-ка, посмотрим…
Ах, бесстыдник, что ты мне прислал?! Ведь это же… Разве обязательно до такой степени откровенничать? Пойду лучше опять чайку попью. С лимоном и конфетами.

Седовласый герой-разведчик прислал сообщение, что находится на важнейшем задании, поэтому оплатить мою поездку к нему в солнечный Краснодар пока не может. Сидит в глубоком подполье, разоблачает коварный заговор врагов отчизны. Разумеется, дела государственные вне конкуренции, настоящий полковник призван исполнять свой долг.

Вот наивняк, даже не догадывается, что мы с еще двумя виртуальными невестами давно раскрыли все его секреты и явки. Второй невесте он сейчас пишет, что лежит в госпитале после контузии, полученной в горячей африканской стране, третьей - что бороздит океан, плывет… не помню куда, куда-то далеко. Интересно, он просто шизофреник или аферист? Хотя какое мне дело?
Пишу в ответ: «Не думай ни о чем, исполняй свой долг, а я подожду. Будь мужественным, мой герой…»

Новенький, новенький! Мордашка, прямо хоть в рекламе снимайся. Хорош мальчик, нечего сказать…
Позвольте, да это же Василий Лановой в молодости.
Такая фотка в рамочке висела на стене у моей незамужней двоюродной бабушки. Ну и ушлая молодежь нынче пошла! Где он только эту картинку нарыл? Хотя понятно где. Там же, где все мы всё находим… Еще и не поленился раскрасить. Пообщаемся…

«Милый мальчик! Какой же ты красивый! Твое лицо снилось мне в самых сладких снах. Ты - моя мечта, к которой я шла долгие-долгие годы. И теперь я счастлива, что до встречи остались считанные часы. Как чудесно, что мы живем в одном городе… Напиши свой номер, созвонимся - и я твоя!»

Куда же ты, Василий? Слинял в офлайн, трусишка…

Владимир Михалыч что-то там бурчит насчет отчета. Вот только не надо дергать меня по пустякам… Тем более что в виртуальном пространстве появился еще один привлекательный объект. Впрочем, чего уж там привлекательного в собственном муже? Приспособил фото десятилетней давности, стал владельцем успешной строительной компании, да еще и подрос на пять сантиметров…
Тааакк… Он, оказывается, у меня бездетный вдовец… Любопытно. И ведь обязательно кто-нибудь клюнет, даже не сомневаюсь.

Написать, ему, что ли? Все равно по фотке и анкете он меня не узнает. Или не стоит? Надо подумать…

Но что ЭТО творится вокруг? Мрак, чернота, пустота… Может, марсиане атаковали Землю? Или метеорит грохнулся на нашей улице? Нет, просто электричество вырубили…
Как жить дальше?!

За окном безнадежные сумерки, фонари стоят темные, неживые… Первые звездочки чуть заметно светятся…
В клетушке завхоза с незапамятных времен на всякий случай хранятся свечи. Займусь пока отчетом. Буду писать его при свечах, шариковой ручкой.
Романтика…

Вообще-то, я - человек. Точнее, девушка, и зовут меня Кристина. А «Черепаха» это прозвище, которое преследует меня с детства. Где-то в тумане полумладенчества возникает картина: сижу на скамеечке в прихожей, пытаюсь натянуть на ноги носки. Сначала один… потом другой… Меееедленно, очень-очень мееедленно… Мама стоит рядом и терпеливо ждет. Она в отпуске, поэтому никуда не торопится.
Поворачиваюсь к своей вязаной сумочке. Снова начинаю заниматься носками…
Сколько времени проходит? Да какая разница?!
Мама протягивает мне руку, поднимает со скамеечки и ласково говорит:

«Черепаха ты моя дорогая!»

Сценка вполне типичная и даже трогательная. Малыши вечно копошатся, путаются в шнурках и пуговицах, и это никого не удивляет. Но скоро наступает детсадовская пора, и я постоянно оказываюсь в последних рядах. Если уж совсем честно, то просто самой последней.
Застываю с ложкой над гречневой кашей, замираю возле своего шкафчика, превращаюсь в неподвижную статую, когда остальные шустрые детки дружно водят хоровод…
Это я уже помню совершенно отчетливо, безо всякого тумана.
Можно не сомневаться, что симпатичное домашнее прозвище скоро стало всеобщим достоянием.

Мои крайне культурные и начитанные родители всем деликатно напоминали, что даже Пушкин в детстве был неповоротливым увальнем, а лет в семь вдруг превратился в живого сорванца. Потом, разумеется, в гения. Может, и меня ожидает какая-то выдающаяся судьба?

Ближе к первому классу им, видимо, надоело рассказывать про маленького Пушкина, и я оказалась в кабинете детского психолога или, может, психиатра.
К счастью, диагноз «человек дождя» мне не поставили.
Не знаю уж, что порекомендовал специалист, но меня оставили в покое.

Когда бесследно растворилась детская миловидность, выяснилось, что я и внешне напоминаю черепаху. Плоская и широкая. Волосы какого-то неопределенного цвета, лицо сонное, движения… Движения замедленные, само собой. В общем, та еще картинка, прямо хоть снимай сюжет для канала «Дискавери».

Разумеется, ничего приятного вспомнить про свои первые шаги в школе не могу. Сразу стучатся в голову жизнерадостные вопли «Черепаха, черепаха!», которые то и дело издавали мои милые одноклассники. Повезло еще, что родители вовремя подсуетились и освободили меня от физкультуры. Хорошо бы я смотрелась в разгар какой-нибудь эстафеты или командной игры!

До сих пор удивляюсь, как я умудрилась более-менее прилично учиться в нормальной школе. Выручало, наверно, что я была очень тихой и дисциплинированной. А ведь большинство учителей мечтают об учениках, которых не видно и не слышно. К тому же с письменными работами (если только отводилось достаточно времени) справлялась на «отлично», не говоря уже о рефератах и сочинениях. Тут я отрывалась по полной и удивляла наших немудреных педагогов «глубиной мысли» и «проникновением в тему».

А в двенадцать лет многое изменилось.

Было самое обычное утро, до звонка оставалась пара минут, когда в класс зашел директор, привел за руку новенького и сказал:

- Это Алеша Захаров. Прошу любить и жаловать.

Или что-то в этом духе. Сейчас уже точно не помню, я, как всегда,
была занята чем-то своим.

- Садись на свободное место…

Директор орлиным взором окинул класс. Угадайте, кто сидел один? Как только нам разрешили рассаживаться по собственному вкусу, я тут же осталась в гордом одиночестве, о чем совершенно не жалела.

Новенький прошел по ряду, остановился возле моего стола, сел рядом со мной и улыбнулся. Улыбнулся персонально мне. А кому же еще?

- Привет, я - Алекс.

И стал вынимать из своей сумки тетрадки.

Никогда такого красивого мальчика не видела. Хотя где, собственно, я могла их видеть? Все прежние мои одноклассники были настоящие уроды. Ладно, не все, и не настоящие. Некоторые, возможно, даже были довольно смазливыми. Но, конечно, не шли ни в какое сравнение с НИМ.

Я не поднимала глаз, но украдкой наблюдала за новым соседом.

День прошел незаметно.

Когда я потихоньку топала домой, Алекс меня нагнал:

- А нам по пути!

Пришлось согласиться. Действительно по пути.
Сосед не промчался дальше, как любой другой одноклассник, а пошел рядом. Он явно хотел общаться. Для меня это было в новинку.

- Может, зайдешь ко мне? Тебе не трудно помочь мне с алгеброй? В моей старой школе эту тему совсем по-другому объясняли. Я, честно говоря, почти ничего не понял…

Нет, не трудно. Правда, разговаривать с ровесниками без крайней необходимости мне практически никогда не доводилось, но почему бы не попробовать?

Мы зашли в шестиэтажный кирпичный дом, который считался элитным.
Захаровы поселились там совсем недавно.
Глава семейства был продвинутым топ-менеджером, приглашенным из соседнего города, чтобы спасти от банкротства одну крупную фирму.
А мама Алекса была красавицей с золотистыми волосами (я сразу заметила, что он на нее очень похож). Но не простой красавицей, а доброй и милой. Она несколько раз заглядывала к нам в комнату, приносила то сок, то свежеиспеченные пирожки, то апельсины. Видимо, была довольна, что ее сынуля сразу же подружился с такой скромной и воспитанной девочкой (я имею в виду себя), а не с какими-то местными хулиганами.
Мы разобрали алгебру, причем я с удивлением обнаружила, что легко нахожу слова и не впадаю в ступор.

Потом Алекс отправился меня провожать, но не подошел к лифту, а спросил:

- Хочешь, кое-что покажу?

Мы поднялись по чердачной лестнице. Он пошарил под подоконником, достал ключ, отомкнул маленький висячий замок.

- Вылезай, только осторожно.

На крыше было действительно клево. Кровля плоская и совсем не скользкая, так что сорваться вниз практически невозможно. Вокруг стояли кирпичные башенки под узорными железными колпаками. Дом был и правда элитный.
В одной из башенок хранились какие-то инструменты, а у самой дальней был порожек, на котором можно было с комфортом расположиться и читать, болтать, смотреть на облака. Я сразу подумала о домике Карлсона.

Алекс сказал, что с земли эта башенка совершенно не просматривалась.

- Только родителям не проболтайся, а то они поднимут шум…

Сколько раз потом мы сидели на этом порожке, когда родители думали, что Алекс меня провожает!

У Алекса, понятно, завелись в классе приятели и поклонницы, и он давно мог пересесть, но оставался рядом со мной. Наверное, привык.

- Да брось… Она нормальная девчонка.

Это я раз случайно подслушала, как он ответил Филимонову. Точно по поводу меня.

Алекс стал моим бесплатным имиджмейкером. Непонятно, зачем ему это было нужно. То ли по доброте душевной, то ли приятно было осознавать, что общается с выдающейся, пусть и странной особой, и убеждать в этом остальных.
Не знаю, что произошло, но я постепенно менялась.
Его старания не прошли даром. Нет, я не стала «популярной», как говорят в американских сериалах, но отношение ко мне переменилось. Я уже не числилась в изгоях, а считалась более-менее приемлемой персоной, хотя слегка тормознутой. Считалось, что я наблюдаю за окружающими, знаю все и подмечаю слабые стороны и промахи.
Иногда мне даже удавалось выдать что-то остроумное и услышать:

- А ты прикольная!

Когда я победила сразу на двух олимпиадах, по математике и физике, одноклассникам открылся неиссякаемый источник знаний (то есть, списывания).

Я так ускорилась, потому что Алекс меня все время тормошил и не давал уходить в мой мир. Время от времени даже проявляла интерес к каким-то дурацким совместным делам, вроде похода в кино или экскурсии.

Дальше пропустим несколько лет. Вот так возьмем и пропустим.
Перехожу к событию, из-за которого, собственно, и затеяла эту исповедь.

Как всякий гадкий утенок, я мечтала, что когда-нибудь превращусь в дивного лебедя. Но не срослось. В десятом классе я по-прежнему оставалась плоской и широкой. Правда, как-то незаметно выросла грудь, но она тоже оказалась плоской и широкой. Короче говоря, я была на редкость тусклой. Особенно по сравнению с некоторыми нашими девицами, которые усиленно изображали из себя фотомоделей.

Как-то на географии, когда препод распинался возле карты и воображал, что его очень внимательно слушают, Алекс долго смотрел на меня, а потом выдал:

- Тебе надо перекрасить волосы в черный цвет. И сделать стрижку вроде каре.

Я призадумалась…
Но в тот же день я случайно увидела, как он любезничает с Асенькой Морозовой из 11 «Б». Асенька была в нашей школе личностью довольно известной и получала больше всех валентинок на 14 февраля.
Лично мне ее пышная прическа, накрашенные ресницы и тонкая талия не казались такими уж привлекательными. Но дело ведь не во мне…

В течение недели я исподтишка наблюдала за ними. Алекс всегда находил предлог, чтобы незаметно улизнуть на большой перемене. Встречались они обычно на третьем этаже, в закутке рядом с кабинетом завхоза. Из-за угла можно было без помех наблюдать, как сладкая парочка беседует. А в ту пятницу он положил руки Асеньке на плечи, она запрокинула голову и вытянула губы трубочкой. У меня почему-то перед глазами заметались блестящие точки, и я поскорее ушла.
Как я ненавидела эту Асеньку!

Так значит вам, уважаемый Алекс, нравятся девицы постарше? А что вы скажете насчет красотки-второкурсницы? Именно такая у меня имелась не примете. Стройная, высокая (метр семьдесят, не меньше) блондинка с зелеными глазищами, модным прикидом и чуть хрипловатым из-за сигарет голосом. Звать Ева.

Это вам не чета какой-то жалкой одиннадцатикласснице!
Спросите, откуда у меня могла взяться такая знакомая? Все элементарно, Ева - моя двоюродная сестра. Иначе, само собой, она бы меня в упор не замечала, а тут с самого детства приходилось общаться на семейных праздниках, играть со мной в куклы и выгуливать в парке.

Как раз вечером мы с мамой собирались к ним в гости. Очень удачно все сложилось!

Пока мама и тетя Света обсуждали последние покупки и цены на импортные фрукты, я проскользнула в Евину комнату и высказала небольшое предложение.
Ева отвернулась от зеркала, насмешливо стрельнула в меня своим прозрачно-зеленым взглядом.

- А что мне за это будет?

Так и знала, что она спросит.

- Я тебе заплачу. Хочешь тысячу рублей?
- Лучше полторы! - отрезала моя корыстная кузина. - Я тут себе одну сумочку присмотрела…

И добавила:

- Зачем тебе это нужно, Кристинка? Или решила после школы работать сутенершей, а теперь практикуешься?
- Просто поспорила, - скромно сказала я.

Местом соблазнения была выбрана моя квартира. Соблазняемого нужно было туда заманить. Хотя чего уж там заманивать? Попросила Алекса настроить антивирус, у меня самой это якобы не получилось.
И вот представьте, открываю однокласснику дверь, он вешает куртку на вешалку, а тут из комнаты в коридор выходит такая вот Ева. Однако я ее уже довольно подробно описывала. Уж не знаю, как он сумел разобраться с антивирусом, поскольку все время не отрываясь смотрел на мою двоюродную сестрицу. Вы, наверно, уже догадались, что ушли они вместе.
Ева по телефону рассказывала, что он по дороге купил ей букет и травил глупые анекдоты. На Алекса это было совсем не похоже (я о глупых анекдотах). Но тем лучше, значит, Ева его всерьез зацепила.

Главное, что на Асеньку он теперь не обращал никакого внимания, и та перемещалась по школе с разобиженным видом. Мне было приятно. Честное слово. Однако потом все пошло не по плану.
Не только Алекс влюбился, но и Ева, оказалась не такой уж бесчувственной, как я думала. Они встречались уже месяц, и вот ЭТО произошло. Ну, понимаете, о чем я. В квартире у Евы, когда взрослые уехали на дачу (уже настал апрель).

Ева сама проговорилась. Надо сказать, что мне такая новость абсолютно не понравилась. Одно дело, увести Алекса от мерзкой Морозовой. И совсем другое дело… Короче, я потребовала, чтобы Ева оставила его в покое. Я ведь ее не просила о каких-то серьезных отношениях и прочей ерунде. Но Ева уперлась:

- Забери свои поганые деньги и отвали. Занимайся своими олимпиадами, а в чужие дела не лезь. Надеюсь, ты не донесешь на меня за связь с несовершеннолетним?
- Да уж, именно тебе связываться с несовершеннолетними не к лицу. Думаешь, я ничего не знаю о дяде Валере?

Поясню. Мне была известна одна семейная тайна, причем уже давно. Сидела я как-то раз на ковре возле большого кресла, рассматривала Евину коллекцию открыток. Меня было совсем не видно. Во всяком случае, Ева и дядя Валера не заметили, они были слишком заняты выяснением отношений. Дядя Валера - второй муж маминой сестры тети Светы, то есть Евин отчим. Ева, между прочим, тогда училась в десятом классе. Или даже в девятом.
Из их перепалки мне все стало ясно. А теперь случайно подслушанный разговор очень даже пригодился.

- Рассказать тете Свете? - поинтересовалась я.

Ева вспыхнула, что называется, до корней волос.

- Хорошо, сделаю, как ты хочешь. Шантажистка!

На следующий день Ева объявила Алексу, что между ними все кончено, а у нее есть взрослый парень. Даже прошлась под ручку со своим однокурсником и привела его домой. Не знаю уж, чем они там занимались целый вечер (тетя Света и дядя Валера опять умотали на природу), а Алекс стоял под окном и не замечал, что льет проливной дождь. Ева мне потом доложила.

В общем, у Алекса, кроме меня, никого не осталось. Во всяком случае, мне так казалось. Несколько дней он пытался поговорить с Евой, но бесполезно. Мне даже стало его жалко, он был сам на себя не похож. Когда я пробовала его хоть как-то отвлечь, он, конечно, переводил разговор на Еву. А мы ведь уже так давно не общались, как раньше! Обидно…

- Я люблю ее, - вот и весь разговор.

В тот вечер меня вдруг словно что-то ударило, и я ему позвонила.
Телефон не отвечал.
Быстро собралась и уже вскоре оказалась в его доме. Мама Алекса (она оставалась такой же милой и приветливой) сказала, что он недавно вышел погулять. Я попрощалась и отправилась восвояси. Уже нажала кнопку лифта, когда заметила: дверь на чердак открыта. Поднялась по лесенке, вылезла на крышу.

Алекс стоял на самом краю. Услышал мои шаги и обернулся. Какое у него было лицо!

- Ты с ума сошел! Из-за нее…

И я все ему выложила. Насчет Евы, насчет полутора тысяч. Даже насчет дяди Валеры, хотя без этого вполне можно было обойтись.

Думала, он рассмеется, и мы снова будем сидеть на пороге кирпичной башенки, как в детстве, и болтать о пустяках, и вспоминать временные неприятности, не стоящие особого внимания. Но он разозлился. На меня.

- Чертова черепаха!

Никогда раньше не произносил моего прозвища, как будто не знал его. Алекс переступил с ноги на ногу, поскользнулся на мокром железе (последнее время зарядили дожди), взмахнул руками…

Следователю я почти все рассказала. Но меня, конечно, никто ни в чем не подозревал.

Несчастный случай. Шестой этаж. Замощенный двор. Я снова сидела одна за партой. Чертова черепаха!

Вообще-то, я - человек. Точнее, девушка двадцати шести лет. А «Черепаха» это прозвище, которое преследует меня с детства…

Сейчас поставлю последнюю точку и вернусь к квартальному отчету. На работе я на хорошем счету, без меня вся отчетность развалится. Ведь надо же как-то использовать свои математические способности. В конце рабочего дня подойду к зеркалу, поправлю стильную прямую челку. Волосы у меня теперь черные и блестящие.

Волны большой реки улыбались Тишке, искорками золотого Солнца, заманивая его прыгнуть в её волны, отчего, он, с шага переходил на стремительный бег, и со всего размаху врезался в реку своим молодым загорелым телом, разрезая её.

Он становился частью подводного и надводного пространства. Выскакивая из воды, чтобы захватить в свои «жабры» воздуха и снова опуститься в родное царство воды. Потом опять широким взмахом крыльев-рук, отталкивался от воды, почти выпрыгивая над рекой и опять уходя в неё - это было похоже на человека-амфибию, человека, превратившегося в дельфина на время, или постоянно. Тишка не знал, что он родился рыбой, а может и знал, но виду никому не подавал и никому не говорил, что под водой ему лучше. Ещё больше ему казалось, что река и он - одно и тоже. Вода Волги широкой без берегов заполняла всё, что он видел и не видел. Берега не давали реке утекать куда ей угодно, и ему не было видно из реки, вода реки добродушно охлаждала его тело. Он не уставал, у него на было одышки, и Тишка упорно нарезал реку на части, уходя, улетая все дальше от видимого, невидимого берега, лоснящимся от воды и солнца телом.

Берег исчезая удалялся, дна не было видно, желтое и яркое солнце подсвечивало водное пространство, невидимое обычным людям, а только ему Тише было видно то, что всегда скрыто от людей, желающих больше ходить ногами. Он же предпочитал воду ближе земли и потому всё скрытое от людей было ему родным, водоросли, мелкие стаи рыб, холодные и тёплые течения, дотрагивающиеся до его рыбьего человеческого тела. А там внутри реки всё было сказочным, и само настроение виды и его, перемешанное с кислородом, все больше и больше, напоминало ему Счастье, в котором он жил своей блистающей улыбкой, с чуть слега приподнятыми правым уголком губ и от того, казалось, что он, не-то радуется, не то счастливо не успевает приподнять и левый уголок губ, и потому сощурившиеся солнцем голубые с рыжим отблеском глаза, маячили Маяком среди светлых волос девушкам. Он же видел только одну, стоящую на берегу.

Тиша никогда не возвращался и не сдавался - это было принципом жизни, и потому он сделал небольшой круг по воде и стал прорезаться к берегу немного в другом месте, по-прежнему уничтожая кислород с воздухом своими мощными чистыми лёгкими.

На берегу, в солнцевороте дум, его ждала девушка Мила, с гордостью посматривая на ласкающую реку - «мощного, загоревшего дельфина Тишку», то появляющегося, то исчезающего в бездне неведомой ей пучины воды реки. Взмахи мощных плавников-рук, удар хвостом-ногами и опять всплеск и уход по воду. Ей казалось это зрелище истинным Раем, ведь Тишка был её.
Она стояла, где нет никого, пустынный берег, тёплый мелкий, мельчайший порошком, песок, ноги погружаемые ей в него по щиколотку и тепло идущее ото всюду. Сверху Солнце Тишкино, снизу песочек белый такой, ласковый щекочущий её изнутри, лёгкие небольшие волны, омывали ей ноги и она тоже улыбалась всем своим состоянием, понимая, что любит, бесконечно, без времени и ощущений этого дурного понятия - время, понимая, что это навсегда и что так будет вечно.
Счастье песочное кружило её в вальсах романтических чувств, и она забывала где и она и что с ней. Сознание ощущений брызгало искорками радостей и переполняло всю её, было и страшно, так-как радости, то уходили волнами, то приходили к ней бризами, таким горячим, наполнявшим всю её счастьем.

Миле не надо было говорить, Тишке тоже. Они понимали, что любят друг друга и никакие любимые слова были неуместны, так как их соединило песочное счастье и уносило туда, где нет слов, есть чувства, взгляды, полные любви, исключающие расстояния, а их глаза будто магниты прижимались взглядами, которые нельзя было разорвать, и осознанием близкого, родного, и они жили друг в друге. Это было необъяснимо ни с каких научных и других точек зрения, так как любому было бы понятно, что это был один человек или два, неизвестно.

Обдав Милу с ног до головы своими мощными руками, он подплыл к ней совсем близко, смеясь белоснежными зубами.
Подожди, - понимая всю глупость сказанного, проплескал словами Тишка
Жду, - еще глупее, улыбаясь искрами счастья, пропела Мила

Выскочив из воды, взяв её за руку, без которой Тишка не мог жить, как без воды, солнца и воздуха, они побежали по песчаному солнечному тОрту реки. Он подтаскивал её к себе, она отталкивала, притягивала его к себе, брызги разлетались в стороны, они бежали, чуть замедляясь, чуть ускоряясь, не чувствуя ни расстояний, ни времени. Жизнь становилась чем-то таким непонятным, она исчезала со временем вместе, их закружило в танце песочного Счастья и они оба упали в воду, растворившись в воде, солнце и чувствах. Перебравшись на берег, и улегшись в песочно-белое пространство, легли, подставив себя тепло ласкающему их тела, солнцу и задремали песочным Счастьем.

Очнувшись в Баре «Острава», под музыку Дэмиса Руссоса, медленно танцуя с Милой, прижав её к себе, окончательно потеряв сознание и чувство реальности, объединившись в одно существо, как ребёнок прижимает любимую мягкую игрушку, которая дороже всего на свете и мама, и что потеря их невозможна, несправедлива, это как срубить зелёное дерево, Тишка и не думал о том, что это их последняя встреча.

Прошло время и Тиша смотрел музыкой его любимого Баха, Токатой де Минор, как волны шумом приближаются и опять уходят в море, в воду, которую он так любил и где бы хотел жить. Искорки солнца отражали Солнце, песчаный берег был, а всё происшедшее с ним было безвременным счастьем, находившимся повсюду, как и Бог, который следовал за ним неотступно.

А счастье было в море, шуме прибоя, музыке, звучавшией и наполнявшей его желанием жить, чувствовать и любить…

2017 05 22
schne

однажды юноша спросил
у старика: «скажи мне, старче,
куда мне деть избыток сил?
ведь… ты же опытнее, старше…

любовь умчалась в небытьё,
убита подлостью с обманом.
как дальше жить мне, ёмаё?!
как излечить на сердце рану?"

старик с улыбкой посмотрел
в глаза юнцу, взял сигарету
и так ответствовал: «пострел,
нет здесь ни тайны, ни секрета,

но на словах не объяснить,
пока не выберешься с плена,
пока оборванная нить
сама не свяжется и в венах

не запылает вновь огонь
и то, что кажется безумным
падёт в открытую ладонь,
как откровение… бесшумно …

желать! унынью вопреки.
без мысли и без объяснений.
и как бы не были крепки
морали, до остервененья,

без смысла бабочки внутри,
мурашки в кожу, кровь - в кипенье…
и от рассвета до зари
безумство, страсть и вожделенье…

другого смысла в жизни нет!
и быть не может, лишь - стремленье,
пусть, даже совершая грех,
отдаться чувствам, без сомнений.

… и, кстати - дай-ка мне огню,
а то, пока с тобой болтаю,
то всё, никак не покурю…"
«но мне до чувств, как до Китая!

как до Экватора пешком,
а я, как тот слепой котёнок,
что оказался нагишом
вдруг на морозе и спросонок

всё ищет проблески тепла
от тех, кто близок… тех, кто дорог …
старик! как избежать мне зла!?" …
…" я - не старик… мне только сорок…

ты не смотри, что голова
моя седа и, что морщины
лицо изрезали… была
на то в судьбе моей причина…"

… на полуфразе оборвав
свои слова он отвернулся,
поднялся и в обилье трав
ушёл дымя, … под грохот пульса…

по площади центрального вокзала,
средь гущи копошащихся людей
старушка шла, вопросы задавала:
- доколе будет всё вокруг белеть?

а правда ли, что май, иль обманули
ведущие с экранов новостей?
а ежель правда, почему как пули
летает снег, средь городских аллей?

густой, как пух с подаренной подушки,
что дочь на именины привезла.
а где же пресловутые веснушки
на лицах у людей, в районе глаз?

милок! остановитесь на минутку,
позвольте попросить покорно Вас,
ответьте мне - то правда, или шутка,
что снег идёт из-за слиянья рас?

- мадам, вы не по адресу, ей богу, -
сказал в ответ седеющий таджик
вот, если к рынку показать дорогу -
могу. там брат мой. вот такой мужик.

шашлык готовит - пальчики оближешь!
не дорого совсем! … а этот снег -
ни то ни сё… пора, наверно лыжи
с чулана доставать на зависть всем…

- нет! что ты, рОдный? нынче не до мяса! -
ответила ему в приливе чувств, -
я дочку жду, она же так не часто
бывает у меня, вдруг - пропущу.

уж почитай, наверное лет восемь
прошло с тех пор, когда она была
в последний раз … - и теребя авоську,
старушка за ответами пошла…

- ой, девонька! постойте! обернитесь…
скажите, коль не трудно, а когда
нам солнце засияет на орбите,
растаяла, чтоб мёрзлая вода?

Вы по моложе и быть может в курсе -
когда у нас закончится зима?
а то боюсь - моих ударов пульса
не хватит, чтоб сберечь чуток ума…

скажите, люди добрые, кто знает?
сегодня, ещё будут поезда? … -
… вокзальный шум тихонько затихает…
поразбежались люди… кто куда…

лишь в дальнем уголочке, на скамейке,
подкармливая брошенных собак,
сидит старушка в синей телогрейке,
с заношенной авоською в руках…

- а ну-ка успокойтесь! не деритесь!
ведь злоба нам приносит лишь беду.
не совладать мне с вашим аппетитом…
а может быть, я завтра не приду.

и кто ж тогда за ухом вам почешет?
кто хлеба даст /хоть чёрствого/ кусок?
эх, глупые собачьи головешки…
какой от вас /скажите/ людям прок?
_ _ _ _ _

… а день тихонько близится к закату
дежурная спешит закрыть вокзал…
ей некогда… она не виновата…
её уже давненько дома ждал

любимый муж, вернувшийся с работы,
а вместе с ним орава детворы…
…старушки силуэт за поворотом
исчез… ушла домой, через дворы…

слезинку рукавом смахнув украдкой,
старательно переступая лёд…
шла снегом припорошенной брусчаткой
туда, где восемь лет никто не ждёт…