Ездил я прошлым летом к себе на родину в северный Казахстан, заглянул в родную редакцию. Здесь я не был уже много лет. И ничего не узнал. Во-первых, сама газета поменяла название - была «Ленинскими заветами», стала «Родной степью». Во-вторых, редакция переехала в другое здание, и теперь ютилась на правах квартиранта в нескольких кабинетах акимата - местной администрации. И, в-третьих, из прежних работников, кого я знал, остался один Гена Державин. Когда-то его папа был редактором, это он взял меня на работу в штат газеты, после того как я написал и отправил сюда несколько заметок, которые, к моему огромному удивлению и радости, были напечатаны и послужили затем пропуском в журналистику.
Теперь здесь и редактор был другой, и корреспонденты иные - пара молодых ребят-казахов, впрочем, исключительно чисто говоривших по-русски (как выяснилось, так же и писавших), и еще несколько сотрудников. Никого из них я, разумеется, не знал. Но все они, включая нового редактора, также как и я окончившего в свое время русское отделение факультета журналистики Казахского госуниверситета, отнеслись ко мне с большим уважением как к ветерану нашей районной «сплетницы» - так издавна любовно звали свою газету местные жители, как казахи, так и русские.
Я уже со всеми перезнакомился, когда пришла еще одна сотрудница, молодая женщина лет тридцати с неуловимо знакомыми чертами миловидного смуглого лица.
- Кто это? - спросил я Гену.
- Это? Дина Бекбатырова, наша завсельхозотделом. Даурена-то помнишь? Так это его дочь!
Еще бы я не помнил Даурена! Он числился у нас корреспондентом-радиоорганизатором - была в свое время при районных газетах такая должность. Даурен брал у корреспондентов уже готовые свежие заметки и статьи, начитывал их на магнитофонную пленку, которая затем транслировалась по местному проводному радио. Работа у него была - не бей лежачего, и Даурен с удовольствием прожигал остатки свободного времени по своему разумению. Но это не мешало ему быть семьянином и растить дочь, хорошенькую метиску с миндалевидными смородиновыми глазками - жена Ольга у Даурена была русской.
Ольга заведовала районной аптекой. О, сколько раз она терпеливо «вытягивала» своего непутевого муженька из его загулов - ведь в ее распоряжении было несметное количество лекарственных препаратов и средств, с помощью которых она умело погружала ушедшего в очередной аут Даурена в состояние анабиоза, и он через пару-тройку дней просыпался как огурчик и с топотом мчался в редакцию - за очередной порцией наших материалов для своих радиопередач.
Дочу свою Даурен любил и всегда сам отводил ее в садик и забирал оттуда. Он настойчиво учил ее правильной, грамотной русской речи. И пока Дина была маленькой, не все уроки отца ей давались сразу. Иные слова она по-детски забавно коверкала очень долго, чем вызывала у любящего отца не столько озабоченность, сколько умиление. И он просил Дину повторить то или иное слово снова и снова и для удовольствия своих друзей. Подозреваю, что некоторые слова смышленненькая Дина сознательно не выговаривала очень долго - чтобы позабавить отца и тем самым простимулировать его на покупку ей очередной шоколадки.
И вот она стоит передо мной - стройная, смуглолицая и темноглазая красавица с правильными чертами лица, вобравшего в себя одновременно приметы и отца-казаха и матери-славянки
-Здравствуй, Дина, - сказал я. - Не узнаешь меня?
-Извините, нет, - внимательно вглядываясь мне в лицо, ответила Дина.
- Ну, тогда скажи: бе-ге-мот!
- Боже мой, дядя Марат! - всплеснула руками Дина. - Надо папе позвонить, он не знает, что вы здесь.
- Это успеется. И все же, как насчет бегемота? - лукаво прищурился я. Все, кто был в редакции, с любопытством прислушивались к нашему диалогу, пока еще непонятному для большинства. Лишь один Гена Державин закрыл рот ладошкой, скрывая ухмылку: похоже, он вспомнил, какая сейчас последует чума. - Ну, скажи же: бе-ге-мот!
- Так уж и быть, - сдалась Дина, слегка порозовев. - Только из уважения к вам!
И выдала, как тогда, в детстве - по слогам, только более громко и хорошо поставленным голосом:
-ГИ-БА-НЁТ!
От дружно грянувшего хохота в редакции задребезжали оконные стекла…
Всем известно, что кольцо на женатом мужике выглядит нелепо, не потому что кольцо дешевое, а потому что, мужик при этом похож на быка с кольцом в ноздре.
Я тоже не перевариваю ходить с кольцом каждый день. Оно и задевает неожиданно за всякие предметы и в ладони мешает, приходится на улице старательно сжимать кулачок.
Однако случай с приятелем, дал мне повод и вовсе не одевать его. У приятеля была жутко ревнивая жена, в любое не задокументированное его отсутствие, она как борзая кидалась по его следу. Все друзья и знакомые перестали уже даже подсмеиваться по этому поводу, когда с приятелем произошел трагический случай. На работе, слезая, как-то со своего огромного трактора он зацепился кольцом за небольшой болт и, спрыгнув при этом с последней ступени, оторвал напрочь палец вместе с кольцом.
С одной стороны жаль, конечно, приятеля, но жена его после этого случая поутихла со своей ревностью. Да и у всех его друзей появилась железная отмазка, не таскаться с кольцом.
Выходит, страдания приятель претерпел чуть ли не библейские.
Еще глубоко прошлый век. Работаю в районной газете, заведую сельхозотделом.
Как-то встречается мне зять, муж моей тетки, и говорит:
- Слушай, я вот уже столько лет просматриваю нашу «сплетницу», и каждую весну и осень читаю одно и то же: «Посевную начали и закончили на неделю раньше, чем в прошлом году!», «Уборочная страда начата на три дня раньше прошлогоднего!».
- Ну и что? - еще не чувствуя подвоха, спрашиваю я.
- Как что? - ехидно улыбается зять. - Ты сам прикинь. Вот сколько лет ваша газета выходит?
- Ну, сорок три… нет, сорок два года.
- И все сорока два года твоя газета сообщает о досрочном проведении посевной и уборочной?
- Ну, совхозы рапортуют, мы сообщаем об этом, - пожимаю я плечами. - Социалистическое соревнование, строительство коммунизма и все такое, сам понимаешь.
- Нет, этого я не понимаю, - отрицательно мотает головой зять. - А понимаю одно: так как в совхозах все делается досрочно, то уже в этом году наш район должен из-за постоянно сдвигаемых сроков посевную провести осенью, а уборочную, наоборот, весной!
- Как это? За зиму же ничего не вырастет, кроме озимых.
- Ничего не знаю! Если верить вашей газете, все должно быть именно так.
Я быстренько прикинул в уме, как благодаря бодрым рапортам нашей газеты (да и сотням и сотням других) неумолимо «смещались» все эти годы сроки проведения посевных и уборочных работ, и понял, что мне нечем крыть.
- Да ладно тебе, - сказал я примирительно. - Это в газете. А в жизни-то немного по-другому.
- Вот именно! - тут уж согласился со мной зять.
Раз, как-то, курица публично заявила:
«Быть в этой жизни клушей не люблю! --
Простою квочкой оставаться, ей не льстило --
Пойду-ка я и… в мафию вступлю!»
Предстала перед Вито Корлеоне.
«Хочу я в мафию! Прими меня скорей!»
Ответил курице, кто к хитрости был склонен! --
«Нет мафии давно уж, мне поверь!»
К советнику помчалась, к консильери*.
Аналогичный ждал её ответ.
Услышанному ей пришлось поверить --
«Ведь мафии давно на свете нет!»
Ан, всё неймётся целеустремлённой квочке.
Пред капитаном мафии стоит.
«Солдатом у тебя хочу быть очень!»
«Нет мафии давно!» -- тот говорит.
Едва зашла понуро в свой курятник,
Подругами была окружена.
Вопрос один звучал неоднократно,
Была ли в мафию всё ж принята она?
Хоть путь проделан ею был напрасно,
Сумела клуша овладеть собой,
Дабы ответить коротко и ясно --
«Нет мафии давно уж никакой!»
Промолвила, и от досады хмурясь,
Смиренно принимала бытиё…
Со страхом курицы тот час переглянулись.
Все поняли - «Знать, приняли её!»
…
*см. Википедия
На окраине столицы Эвенкии - поселка Туры, есть небольшое поле в несколько гектаров, на котором труженики совхоза «Туринский» выращивали картофель, а в теплицах - огурцы. Но когда сельское хозяйство на Крайнем севере рухнуло, поле это перешло в собственность администрации поселка. А МСУ, в свою очередь, распахав его трактором, «нарезало» поле на лоскутки шириной в 5−10 и длиной в несколько десятков метров и наделяло ими через предприятия и учреждения окружного центра желающих вырастить картошку. Участки шли нарасхват: на них, высадив в начале июня ведра два-три картошки, в сентябре можно было выкопать урожай в несколько кулей (так здесь называют мешки).
В тот год, то ли 90-й, то ли 91-й, попал под раздачу участков и я. Правда, сам при нарезке участков не участвовал, в командировке был. А когда прилетел с какой-то фактории, куда ездил за материалом для газеты, то с трудом нашел на огороде колышек со своей фамилией.
Участок мне достался почему-то в низине, так что там долго стояла большая лужа - начало лета было в тот год очень дождливым. Идя на рыбалку после работы или в выходные дни на Нижнюю Тунгуску, я специально заглядывал на свой огород: не ушла ли лужа. Лужа стояла на месте.
Но вот через пару недель погода наладилась, солнце уже начало жарить вовсю, и лужа моя, наконец, почти вся высохла. На следующий день, взяв с собой на рыбалку сына-третьеклассника, и полтора ведра семенной картошки, я где-то за час закопал ее. Ну и жду, когда она вырастет. Когда шел за ельчиками на Тунгуску мимо огорода, нет-нет, да загляну на свой участок. Смотрю, пробились десятка два ростков, и все, больше нету. Сорняки, и те не растут.
«Ну и черт с ней, с этой картошкой, - решил я. - С караваном придет с материка, куплю два-три куля, хватит нам». И больше не заглядывал на свой злосчастный участок.
Наступил конец августа. По утрам стало примораживать. Как-то с сыном иду на рыбалку, смотрю, люди уже копошатся на поле, выкапывают картошку и в кулях складывают ее в коляски мотоциклов, в багажники машин и увозят. Тут и меня жаба за грудки взяла. Я прикинул: с двух десятков кустов куль-то, пожалуй, можно будет собрать.
У нас собой был рюкзак и пластиковая бадья для рыбы. Для мешка (куля), пожалуй, маловато будет. «Если что, половину унесем сегодня, а вторую половину выкопаем завтра», - подумал я.
Мы с сыном решили выкопать картошку после рыбалки: уж больно погода хорошая была, ельцы, да пожалуй, и хариусы с сигами сами будут выскакивать из реки. Клевало, правда, не особенно. Но на пару сковородок мы все же поймали и пошли домой. Через огород.
А там уже никого нет, только ботва валяется на испещренных мотоциклетными и автомобильными колеями участках. Нашли свой лоскуток. Он был в могучих зарослях сорняков. Дожди и последовавшая за ними жара сделали свое дело. Над этими зарослями еще порхали последние бабочки.
- Папа, а где картошка? - с недоумением спросил сын.
- Где-то тут должна быть, - ответил я ему. И хотя уже начало темнеть, мы таки нашли в могучих зарослях сорняков свою картошку. Ее было ровно пять получахлых кустиков. Можно было плюнуть на такой урожаище, да идти домой. Но неожиданно захотелось свеженькой картошки - в магазинах ее еще не было, осенний овощной караван судов был только на полпути из Красноярска в Туру. Портативной лопаткой для рытья червей я и наковырял штук тридцать мелких картофелин и рассовал их в два кармана своей куртки.
- Ну, парень, пошли домой, - бодро сказал я сыну. - Обрадуем маму. У нас с тобой сегодня замечательный ужин будет. Своя свежая картошка со свежей рыбкой. Что еще может быть вкуснее?..
История произошла в те времена, когда я был моложе… Любил я захаживать к нашим дальним родственникам, жившим неподалёку. Гостил я у тёти Жени, так я к ней тогда обращался. Жила она с мужем, который частенько водил дружбу с «зелёным змеем», так бывает в семьях, к сожалению… Сама она верила в Бога, и каждое воскресенье ездила в Киев на собрание. Сразу скажу наперёд, что все мы люди, со своей натурой и проблема не в вере, а только в нас. Частенько воскресными вечерами она читала мне Библию и я слушал с умилением библейские истории, а она мне казалась почти ангелом, правда тот ангел был весом, примерно - 150 кг… и летать конечно же не мог… И вот, в один из вечеров она что-то рассказывала мне о великом, но вдруг… о чём-то вспомнив, сделала паузу и повернув голову в сторону соседней комнаты, громко произнесла: «Йди вже жерти, падло…» - я слегка опешил от таких слов, во время короткой проповеди, и готов был увидеть кота, собаку… домового или лешего… (шучу!) Но через секунд, так, десять появился он, тот… который… раньше был самым дорогим и любимым - муженёк ейный… Он, как тень, в «семейных» трусах проплыл мимо нас, в сторону кухни, слегка пошатываясь и оставив за собой шлейф этилового аромата… Ненаглядная супруга добавила вслед: «Щоб тебе вдавило…» На их сленге - приятного аппетита, я так понял, а по французски - Bon аppеtit - так приятней звучит… Смешно и грустно - одновременно… Грустить не станем! Хорошего всем времени суток!
Тарас Тимошенко
- Откройте!
- Хтой там?
- Мы из полиции, откройте, говорят вам!
- А-а, недобитки, явились таки! Мало я вас покрошил в войну! Учтите, гады, живым не дамся! Гдей-то у меня тут лимонка завалялась.
- Бежим, товарищ капитан!
- Сбрендил, сержант! Чего это мы, российская полиция, от какого-то старикана побежим? Пришли брать живущего по этому адресу хулигана Никоненко, значит, возьмем!
- Я вспомнил, что у этого Никоненко дед в юности был геройским партизаном! А для партизана что полицейский, что полицай один хрен! По рогам - и в кусты!
- Ох, черт, тогда быстренько валим отсюда! И когда ж только народ привыкнет к нам, а?
В те времена, когда я стал свидетелем вот этой уличной сценки, мобильных телефонов с видеокамерами не было. Потому попробую пересказать увиденное своими словами.
Итак, автобусная остановка, народу на ней не много, человек, быть может, восемь-десять. В том числе поддатый и очень довольный собой парень лет двадцати пяти с бутылкой водки в руке. Причем держит он ее вызывающе открыто и небрежно, зажав горлышко между двух пальцев. Достаточно рискованно, замечу, для эпохи, когда в очередях за водкой иногда убивали.
Рядом стоит и курит другой парень, сверстник первого. Но трезвый.
- Слышь, земеля, дай закурить! - развязно говорит первый второму. Трезвый бросает на него короткий взгляд и видит, что у того из нагрудного кармана рубашки с коротким рукавом торчит краешек сигаретной пачки.
- Свои курить надо, - неприязненно и пока сдержанно отвечает он и сплевывает в сторону.
- Тебе че, жалко? - заводится тот, с бутылкой. - К-козел!
И тоже плюется, но не в сторону, как трезвый парень, а ему на штанину. И тогда тот не бьет, а просто резко толкает в грудь своего обидчика.
Этот пятится назад и шлепается на пятую точку. Удивительно: пьяный-пьяный, но реакции ему хватает, чтобы приподнять зажатую меж пальцев бутылку повыше, и она не ударяется об асфальт и не разбивается.
- Ну, падла, все! - бормочет он, опираясь на свободную руку и медленно вставая с асфальта. - Т-ты просто не знаешь, с кем связался. Щас я тебя б-буду мочить!
Аккуратно поставив на краешек тротуара бутылку, он слегка приседает и начинает выписывать руками с растопыренными пальцами какие-то угрожающие пассы, машет поочередно и своими длинными ногами, время от времени визгливо и воинственно выкрикивая:
- Йййяя!
Всем своим видом он говорит: «Я - крутой каратист! Ты попал, парень!»
Трезвый слегка опешил от такого поворота. Но поскольку «каратист» только машет руками и ногами, а бить не решается, то он принимает боксерскую стойку и начинает пританцовывать около своего противника. Драки пока нет - сплошные танцульки.
Народ на остановке потешается.
- Ну и раздолбаи! - презрительно хмыкает мой сосед, похмельного вида мужичок лет тридцати пяти. - Кто ж так машется? Вот я, бывало…
В это время подходит «семерка». Это не мой автобус. И, похоже, не этих, что продолжают увлеченно, как два глухаря на токовище в брачный период, выписывать странные пируэты на пустеющей остановке.
Вдруг похмельный мужичок со словами:
- Так, этому на сегодня хватит! - подхватывает сиротливо стоящую на краю тротуара бутылку водки и запрыгивает с нею в отходящий автобус.
- Сто-ой, сука! - орет бывший владелец бутылки, краем глаза все же заметивший ее похищение.
Но автобус уже набрал ход и водитель не обращает внимания на бегущего рядом и стучащего кулаком по закрытой задней двери незадачливого «каратиста»…
Занавес.
Июль, жара. В автобусе, катящем в санаторий «Красноярское Загорье», невозможная духота. Чуть прохладней тем счастливчикам, которые сидят под вентиляционными люками. Но не всем нравятся сквозняки. Вот со своего места привстал худенький старичок и с силой захлопнул люк: «Не хватало, чтобы я еще простыл здесь!».
Сразу становится как в бане. Тогда со своего места привстает другой, полненький такой дедок. Он толкает тростью люк вверх, и в салон врывается струя прохладного воздуха.
- Ты чего фулюганишь? - фальцетом кричит худенький старичок и, вскочив с места, опять захлопывает люк. - Говорю же, я больной, нельзя мне быть под сквозняком!
- А я здоровый, да? - багровеет толстячок. - У меня астма!
Осоловело дремавшие пассажиры оживают в предвкушении назревающего скандала. И он не заставил себя долго ждать. Толстенький дедок повторяет манипуляцию с тростью, и в салоне снова становится свежо.
- Да я тебя… Да я ветеран труда! У меня льготы! - почти визжит худой дедок и вновь тянется крючковатыми пальцами к люку.
- К-куда? - сипит толстячок и загнутой рукоятью своей трости перехватывает руку оппонента. - Это еще надо посмотреть, чьи галифе ширше!
Деды уже выбрались со своих мест и вот-вот схватятся врукопашную.
- А ну по местам! - гаркнул кто-то оглушительным басом. В проход вышло третье действующее лицо. Это оказалась кряжистая, как баобаб, тетка лет шестидесяти-шестидесяти пяти. - Я кому сказала: сесть! Иначе применю силу. Чтобы было понятно, разъясняю: я тоже ветеран. Бывшая санитарка психиатрической больницы!
И деды покорно вернулись на свои места.
- Ух ты, аж мороз по коже! - уважительно сказал худенький.
- А меня дак в жар бросило, - поддакнул толстячок. - Какая женщина! Извините, голубушка, а вы тоже в санаторий едете? А как вас зовут?
И всю оставшуюся дорогу деды, забыв про возраст и свои болячки, напропалую флиртовали с попутчицей. По ее же команде они периодически закрывали и открывали вентиляционный люк - чтобы никому не было обидно. И в санаторий приехали друзьями.
- Лев Михайлович! - представился мне мой сосед по комнате (дело было в санатории «Красноярское Загорье»). И зачем-то добавил: «Майор в отставке».
- В каких войсках изволили служить, товарищ майор? - спросил я. Товарищ майор сообщил, что он артиллерист, был начальником вооружения.
Представился и я, порадовав соседа, что тоже офицер в отставке. Правда, всего лишь лейтенант. Но старшой.
- Вот и чудненько! - ласково сказал Лев Михайлович, отечески глядя на меня с высоты своего майорского положения. - Надеюсь, будем жить дружно?
- А отчего же не пожить? - не менее дружелюбно ответил я соседу.
Пока туда, сюда - наступил вечер. Сходили на ужин, посмотрели телевизор, дружно поругали надоедливую рекламу, особенно того придурка, который, плавая на резиновой камере, обзвонил полстраны, жизнерадостно сообщая всем: «Прикинь, а я на море!».
Стали отходить ко сну. Михалыч (условились, что я буду называть его так) как бы между прочим сказал:
- Слышь, старшой, я ночами… того, иногда разговариваю. Раньше спал молча, а вот года два как стал разговаривать во сне.
- Да ради Бога! - успокоил я его. - Может, чего интересного расскажешь.
Слышу, Михалыч почти тут же захрапел. Не заметил, как заснул и сам - день был утомительным, одна пятичасовая дорога на автобусе от Красноярска чего стоит. И снится мне… И снится такое, что даже неловко об этом говорить. И тут я буквально подлетаю на своей кровати от оглушительного рева:
- К-куда? А ну назад! Смирррр-нааааа!
Сделав руки по швам еще в воздухе, я опять рухнул на кровать. Она, и без того расшатанная, жалобно взвыла всеми своими сочленениями. Дрожащей рукой нашарил пимпочку ночника и включил его. Михалыч сидел на кровати и строго смотрел на меня невидящими глазами. Я понял, что он продолжает спать.
- Я кому сказал? А ну подойди ко мне! - также громогласно потребовал майор.
- Да пошел ты! - рявкнул я в ответ и потянул из-под головы подушку, чтобы привести ею Михалыча в чувство. Но Михалыч вдруг часто заморгал и с удивлением спросил:
- А ты почему не спишь?
От возмущения я захватал ртом воздух, не найдя что сказать. Да и что тут скажешь, если человек, похоже, абсолютно не знает, что с ним происходит во сне. Или знает, но ничего с этим поделать не может.
- Спи давай! - ворчливо сказал майор, откинулся на подушку и тут же захрапел.
У меня, естественно, ни в одном глазу. Взял книжку, тупо стал перебегать глазами со строчки на строчку. Прошло пять минут, десять… Михалыч продолжал мирно похрапывать. «Может, все на сегодня?» - с надеждой подумал я. Но заснуть не мог - разболелась голова. Полез в прикроватную тумбочку за таблетками.
- А ну поставь ящик обратно! - скомандовал мне кто-то в спину, и я от неожиданности чуть не сел на пол. Оглянулся - Михалыч полулежал на постели, облокотившись на подушку, и, как и в первый раз, открытыми, но невидящими глазами строго смотрел на меня. - Ишь, повадились таскать тушенку! Где накладная?
«Ага, понятно, какой ты начальник вооружения! - смекнул я. - Продскладами ты командовал, а не снарядами». Сам же смиренно сказал Михалычу:
- Есть поставить ящик на место, товарищ майор!
- То-то же! - удовлетворенно сказал Михалыч, упал на подушку и захрапел.
В эту ночь мне пришлось вставать еще раз - под утро я оттащил Михалыча от выхода на балкон: оказывается, он собрался в туалет, да перепутал двери. Представляю, какую бы он сделал кучу, шлепнувшись с восьмого этажа!
А утром, когда я рассказал майору, чего он вытворял ночью, тот мне не поверил. Но задумался. Я же, даже не позавтракав, устремился к администраторше с просьбой отселить меня от горластого лунатика куда подальше. По возможности - в отдельный номер, за очень дополнительную плату. Но накануне случился массовый заезд отдыхающих, и все номера оказались забиты под завязку.
- Хотя нет, в двухместном номере на четвертом этаже только что освободилась коечка, - сказала симпатичная «ресэпшен», сердобольно выслушав мой сбивчивый рассказ о бессонной ночи. - Но, боюсь, вам это не поможет: там живет такой храпучий дед, что от него уже съехало двое соседей. Думаю, и третий скоро придет проситься переселить его. Так что потерпите немного, пока мы что-нибудь для вас придумаем.
Ну, думаю, ладно, потерплю. А пока пошел в аптеку и попросил что-нибудь успокоительного. Без рецепта, разумеется, мне ничего не дали. Но посоветовали купить беруши - ушные затычки из мягкой резины. В следующую ночь улегся спать с заткнутыми ушами. Да что толку - опять проснулся от вопля Михалыча, хотя и несколько приглушенного благодаря берушам. В этот раз бравый старик с кем-то дрался во сне - сидя на кровати, махал кулаками и громогласно издавал боевые кличи. И тут меня осенило. Михалыч, даже если он и интендант, но все же военный, и субординация, воинская дисциплина для него не должны быть пустым звуком. Надо попробовать пробиться до его сознания с этой позиции. И я зычно скомандовал:
- А ну тихо, майор! Перед вами генерал! Руки по швам, и чтобы ни звука мне до утра! А то сделаю из тебя капитана!
- Есть, товарищ генерал! - сдавленным голосом ответил Михалыч. Он вытянулся на кровати, сделал руки по швам и негромко, деликатно засопел. И в эту ночь уже не будил меня своими дикими криками.
Утром спросил майора:
- Ну, как тебе спалось, Михалыч?
- Ты знаешь, кошмар снился, - пожаловался Михалыч. - Будто вызвал меня к себе на ковер наш командир дивизии генерал-майор Семисынов и такого фитиля мне вставил, что до сих пор жутко. А за что, так и не сказал!
Я не ушел из номера - подобранный мной к отставному майору ключик действовал безотказно. Как только Михалыч засыпал - а он засыпал всегда первым, я командовал ему от имени неизвестного мне генерала Семисынова вести себя ниже травы, тише воды - и отставной майор обиженно и тихо, а главное, бессловесно сам спал всю ночь, и мне давал высыпаться.
Расстались мы почти друзьями.
При приеме в 1-й класс школы, девочка проходит тестирование.
Среди прочих, ей задают вопрос:
- Из чего быстрее построить дом: кирпичей или бревен".
Девочка, немного подумав:
- Из кирпичей.
Тестирование успешно пройдено и девочка с мамой пошли домой.
По дороге мама расспрашивает девочку про тестирование и та ей поведала. В том числе, и про вопрос о скорости домостроения.
-И как ты ответила?
-Из кирпичей, конечно.
-А почему из кирпичей быстрее?
-Так пока из бревен кирпичи напилишь…
Свидетелем этой сценки я стал еще в 80-е годы. Этажом выше нас жила супружеская пара, одна из половин которой пила, как говорят нынче, конкретно.
Что только жена Татьяна не делала со своим непутевым муженьком: и колотила, и заставляла «подшиваться», и не выпускала из дома сутками. Но все без толку: побои Гришаня сносил молча - чувствовал свою вину, - хотя мог бы убить жену одним ударом своего здоровенного кулака; «торпеды» выцарапывал, из дому сбегал, спускаясь с балкона на связанных простынях.
Все потуги по-своему любящей его жены были напрасны. И вот как-то я в понедельник, ближе к трем часам дня, вышел на балкон покурить (работал на дому). И вижу, топает Гришаня по двору к нашему подъезду, довольно помахивая посверкивающей на солнце авоськой. По мере его приближения я разглядел, что в авоське отсвечивают несколько «огнетушителей».
Сосед шел домой смело, так как знал, что Татьяна еще должна быть на работе. Но он, бедолага, просчитался. По закону подлости его супружница в этот день с работы почему-то пришла раньше обычного. Мало того, окна их квартиры также смотрели во двор. И Татьяна тоже разглядела, что хорошего несет в авоське домой ее муженек.
И вот я вижу, она выходит из подъезда и одну руку держит за спиной. А в ней - молоток!
У меня аж сигарета изо рта выпала. «Ну, - думаю, - все, кирдык пришел Гришке! Лопнуло у Татьяны всякое терпение. Сейчас она ему башку проломит». И только собрался хотя бы голосовым сигналом предотвратить смертоубийство, как Татьяна подлетела к оторопевшему мужу и давай охаживать молотком… авоську с бутылками! Только звон пошел на весь двор.
Несколько секунд, и Гришка остался стоять в темной винной луже, сжимая в руке мокрую авоську с бутылочными осколками и умирая от стыда и злости. А Татьяна плюнула в эту лужу, бросила молоток на землю и с гордо поднятой головой пошла домой. Что оставалось Гришане? Он поплелся за ней, под хохот свидетелей его позора - правда, немногочисленных в эту пору.
Говорят, именно этот случай заставил его все же завязать со спиртным. И я догадываюсь, почему. Григорий, вероятно, понял, что в следующий раз молоток в руках его решительной женушки может разнести вдребезги совсем другую «посудину»…
Было это в самом начале моей газетной практики. Я написал очерк о фронтовике-гвардейце и, не мудрствуя лукаво, назвал его «Гвардии капитан Белокопытов». Отнес редактору. Шеф тут же, при мне, пробежался по тексту, почесал переносицу, и сказал:
- Хорошо написал. Вот только заголовок…
-А что - заголовок? По-моему, нормально, просто и ясно.
-Да так-то оно так, - согласился редактор. - Но ты же сам вот пишешь, что герой твой - уважаемый человек, с регалиями. Как бы не обиделся…
- Да почему? - искренне изумился я.
- Ну, он же член райкома партии, при должности! - досадуя на мою непонятливость, сердито сказал редактор.- Поэтому давай чуть-чуть поменяем заголовок. Пусть твой очерк называется «Гвардии капитан Белокопытов Михаил Иванович». Вот, и ему будет приятно, и мы останемся, так сказать на высоте!
- Понял, - сказал я, - поменяю. А можно, я еще больше разовью вашу мысль?
-Ну-ка, ну-ка! - заинтересованно поощрил меня шеф.
Я тут же взял ручку, дописал заголовок, и протянул материал редактору.
- «Гвардии капитан Белокопытов Михаил Иванович, директор швейной фабрики и член райкома партии», - вслух прочитал редактор и, сделав брови домиком, хмыкнул.
Мы посмотрели друг на друга и одновременно захохотали. Надо ли говорить, что очерк мой вышел в газете с прежним названием.
Давно это было. Как-то приехал я в свою деревушку из райцентра на выходные и в воскресенье отправился на рыбалку. Клевало на Иртыше в тот день просто замечательно, и в садке становилось все теснее от ельцов, окуней, сорог, подъязков.
Время летело незаметно. А мне к трем часам дня надо было успеть на автобус - завтра с утра на работу. И как назло, часы я забыл дома, а на берегу в этом месте, недалеко от подъема в деревню, я был один.
И тут послышался рокот - мимо проплывал пассажирский теплоход «Заря». У моей деревеньки пристани не было. Да «Заре» она и не нужна была: обычно, завидев людей, стоящих у таблички с названием деревни, капитан наезжал носом судна прямо на берег.
Я в тот день рыбачил как раз неподалеку от этой самой таблички. На «Заре» меня увидели и сбавили ход, раздумывая, пассажир я или просто так."Вот кто мне скажет время!" - обрадовался я и призывно замахал рукой.
«Пассажир», - поняли на «Заре». И судно направилось к берегу. На носу стоял матрос, готовясь скинуть мне трап. В рулевой рубке с папиросой в зубах торчал капитан, с кормы выглядывал шкипер.
- Не надо приставать! Не надо! Я не поеду с вами! - закричал я, силясь перекрыть рокот двигателя. - Скажите только, сколько времени?
Шкипер приложил ладонь к уху:
- Чего?
- Этот рыбачок время спрашивает, - обиженно прокричал матрос.
- Полвторого, - рыкнул высунувшийся из рубки капитан.
- Спасибо, - вежливо сказал я. - Ехайте дальше.
…Бросив судно на произвол судьбы, они все втроем гнались за мной почти до самой деревни. Но потом опомнились и повернули обратно.
Во-первых, родная деревня меня в обиду бы не дала. Во-вторых, непришвартованную «Зарю» могло унести течением без экипажа.
- Лучше больше нам не попадайся! - пригрозили мне на прощание речные волки.
Нашли дурака. С тех пор, если мне надо было сплавать в соседний райцентр, я в своем садился только на «Ракету». А домой в Пятерыжск, где и случилась эта история, ездил только на автобусе.
Стешу, дочь 8 лет, страшно волновал вопрос, как же брата достали из живота.
Показываю шов от кесарева и объясняю, что разрезали, достали, зашили.
Стеша в ужасе:
- «Что прям нитками?!! Нитками и иголками?!
Кошмар какой… есть же скотч или клей «Момент»!