Твои следы
В сугробах у реки,
Как из слюды
Они тонки.
Чуть подморозило
Два крошки-озера,
И звезды в них дрожат,
Светясь, как угольки.
Возьму в ладонь
Хотя б один твой след,
Но только тронь -
Он просто снег,
Он разлипается,
Он рассыпается.
И вот в руке одна вода,
А следа нет.
Внутри твоих следов лед расставанья,
Но поверни, но поверни следы обратно.
Сквозь чуждые следы, сквозь расстоянья -
По собственным слезам, по собственным следам.
Внутри твоих следов лед расставанья,
Но поверни, но поверни следы обратно.
Сквозь чуждые следы, сквозь расстоянья -
По собственным слезам, по собственным следам.
Любовь тот след,
Где плавает звезда.
Любовь тот свет,
Что навсегда.
Но до последних лет
И слез бесследных дней
Ведь нет следов,
Что исчезают без следа.
Есть сладострастие тупиц
всех унижать, кто не тупицы,
но от себя не отступись
и усмехнись - пусть им не спится.
Когда в любые времена
идет игра - орёл и решка,
то наверху - та сторона,
где отчеканена усмешка.
Страшней, чем даже мятежи,
страшней ответного удара
сознанье собственной нелжи,
сознанье собственного дара.
И содрогнется душегуб,
свое почувствовав уродство,
когда в углах разбитых губ
проступит чувство превосходства.
Так раб униженный жрецу
вдруг усмехнулся не по-рабьи,
и это привело к концу,
ну, скажем, царства Хаммурапи…
1976
А снег повалится, повалится…
и я прочту в его канве,
что моя молодость повадится
опять заглядывать ко мне.
И поведет куда-то за руку,
на чьи-то тени и шаги,
и вовлечет в старинный заговор
огней, деревьев и пурги.
И мне покажется, покажется
по Сретенкам и Моховым,
что молод не был я пока еще,
а только буду молодым.
И ночь завертится, завертится
и, как в воронку, втянет в грех,
и моя молодость завесится
со мною снегом ото всех.
Но, сразу ставшая накрашенной
при беспристрастном свете дня,
цыганкой, мною наигравшейся,
оставит молодость меня.
Начну я жизнь переиначивать,
свою наивность застыжу
и сам себя, как пса бродячего,
на цепь угрюмо посажу.
Но снег повалится, повалится,
закружит все веретеном,
и моя молодость появится
опять цыганкой под окном.
А снег повалится, повалится,
и цепи я перегрызу,
и жизнь, как снежный ком, покатится
к сапожкам чьим-то там, внизу.
Мы перед чувствами немеем,
мы их привыкли умерять,
и жить еще мы не умеем
и не умеем умирать.
Но, избегая вырождений,
нельзя с мерзавцами дружить,
как будто входим в дом враждебный,
где выстрел надо совершить.
Так что ж, стрелять по цели - или
чтоб чаю нам преподнесли,
чтоб мы заряд не разрядили,
а наследили и ушли?
И там найти, глотая воздух,
для оправдания пример
и, оглянувшись, бросить в воду
не выстреливший револьвер.
Под кожей у любого человека
в комочке, называющемся сердце,
есть целый мир, единственно достойный
того, чтоб тратить краски на него.
«…Не надо бояться быть честным и битым,
а надо бояться быть лживым и сытым…»
Не разлюбил я ни одной любимой,
но был на прегрешенья неленивый.
Не предавал ни разу в жизни друга,
а лишь себя, но это не заслуга.
Я не убил за жизнь мою ни клушки,
а время убивал - почти из пушки.
Минуты убиенные, как трупы,
сложились в годы… Боже мой, как глупо…
Я стольких спас по тюрьмам и по зонам.
Да вот подсчёт спасательствам - позорен.
Но я не спас так многих и так много,
и я боюсь прямого взгляда Бога.
***
Есть прямота,
как будто кривота.
Она внутри самой себя горбата.
Жизнь перед ней
безвинно виновата
за то, что так рисунком не проста.
Побойтесь жизнь спрямлять,
не понимая,
что можно выпрямлением согнуть,
что иногда в истории прямая
меж точками двумя -
длиннейший путь.
1979
Волна волос прошла сквозь мои пальцы,
и где она -
волна твоих волос?
Я в тень твою,
как будто зверь, попался
и на колени перед ней валюсь.
Но тень есть тень.
Нет в тени тёплой плоти,
внутри которой тёплая душа.
Бесплотное виденье,
как бесплодье,
в меня вселилось, душу иссуша.
Я победил тебя игрой и бредом
и тем, что был свободен,
а не твой.
Теперь я за свою свободу предан
и тщетно трусь о призрак головой.
Теперь я проклинаю эти годы,
когда любовь разменивал на ложь.
Теперь я умоляю несвободы,
но мстительно свободу ты даёшь.
Как верил я в твои глаза и двери,
а сам искал других дверей и глаз.
Неужто нужен нам ожог неверья,
а вера избаловывает нас?
Я ревности не знал.
Ты пробудила
её во мне, всю душу раскровя.
Теперь я твой навек.
Ты победила.
Ты победила тем,
что не моя.
Голос в телефонной трубке
Если б голос можно было целовать,
Я прижался бы губами к твоему,
Шелестящему внутри, как целый сад,
Что-то шепчущий, обняв ночную тьму.
Если б душу можно было целовать,
К ней прильнул бы, словно к лунному лучу.
Как бедны на свете те, чья цель - кровать,
Моя цель - душа твоя. Её хочу.
Я хочу твой голос. Он - твоя душа.
По росе хочу с ним бегать босиком,
И в стогу, так нежно колющем, греша,
Кожи голоса коснуться языком.
И, наверно, в мире у тебя одной
Существует - хоть про все забудь! -
Этот голос, упоительно грудной,
Тот, что втягивает в белый омут - в грудь.
Голос в телефонной трубке…
Если б голос можно целовать,
Я прижался бы губами к твоему,
Шелестящему внутри, как целый сад,
Что-то шепчущий, обняв ночную тьму.
«Волки»
нет в душе чистоты.
нету в ней и покоя.
встать на путь доброты?
заложить ковчег Ноя?
быть добрее хочу.
просто быть и не думать.
обратиться к врачу?
знаешь, стоит подумать.
смысла нет в суете,
в повседневных заботах.
может люди не те?
или дело в пустотах?
в тех местах, что внутри,
где хранятся осколки
доброй, яркой мечты,
Они воют, как волки.
Они ждут темноты,
лучей лунного света.
Они с Богом на Ты.
не уйдут до рассвета.
Их следы пропадут
с наступлением утра,
день Тебе отдадут,
жизнь сию же минуту.
только помни о Них,
злая, тощая стая,
Совесть - имя у Них.
сталь в душе не растает.
«правда»
когда утихнут все слова,
когда погаснут все картины,
когда от смыслов голова,
как тёмный угол в паутине.
когда одежда и кино
и музыки пустые звуки,
не важно всё, а лишь одно -
родные обнимают руки.
молчите! будьте милосердны!
не отравляйте миг собой!
не Вы участники беседы,
а души Ваши и покой.
и это место на земле,
и лёгкость времени минут
и есть та правда что во мне.
душа, покой - они не лгут.