Я вошёл в старый дом. Кто когда-то жил в нём?
Сколько лет он один - сам себе господин?
Паутина в углах, пыль на стульях, столах,
Помутнело стекло, всё вокруг заросло.
Детство вспомнилось мне и герань на окне,
Как с утра хлопотать шли отец мой и мать.
Как мурлыкал наш кот, когда чешешь живот,
И до речки Барбос гордо прутик мне нёс.
А в садочке сирень… Птицы пели весь день…
И стрижи к небесам… В прошлом всё где - то там.
Старый дом - хитрый плут, память вынул из пут
И, как будто в тиски, вдруг зажало виски.
Зря зашёл я сюда. Вдаль умчались года.
А я плачу - дурак, и в душе кавардак!
Воспоминания, начавшиеся с небольшой ряби, захлестывают меня десятибалльным штормом.
… Теперь, - важно говорил он всем, - я могу твердо сказать, что видел сердце поэта. ©…
Живя в одном городе с гением, глупо с ним не обедать. Тем более что Бродский любил поесть
Однако литературные источники в этом вопросе противоречивы. Так, в книге Вагрича Бахчаняна «Не хлебом единым», которую составили кулинарные выписки из сочинений классиков, Бродскому досталось меню с ностальгическим оттенком: «Устрицы в пустыне, ночной пирог, блюдо с одинокой яичницей, блины в Таврическом саду». На другом полюсе от этого угрюмого обеда - фантастические пиршества двух героев «Мрамора», запертых навечно в башню: «Петушиные гребешки с хреном, паштет из страусовой печенки с изюмом, паштет из голубиной печенки, форель с яйцами аиста». Все эти блюда, которые, думаю, никто, кроме Публия и Туллия, не пробовал, обладают определенным метафорическим смыслом: в их тюрьме «все повторяется, кроме меню».
В жизни, а не в литературе вкусы Бродского были проще и разумнее: больше всего он любил котлеты. «А также, - вспоминает Лев Лосев, - борщ, винегрет и пельмени, через которые пролегла тропинка к китайской кухне, которую Иосиф тоже обожал».
Зная наизусть рестораны нашего Чайнатауна, Бродский среди них выделял Silver Palace. Он, надо сказать, всегда отдавал предпочтение серебру перед золотом, называя любимыми Гайдна, но не Моцарта, и Баратынского, а не Пушкина. Однажды мне довелось обедать с Бродским в этом огромном, похожем на вокзал ресторане, устроенном на гонконгский манер. Официанты развозили по столикам бесчисленные блюдца. На одном я обнаружил куриные лапы с когтями. Ввиду кулинарного энтузиазма Бродского у нас с Вайлем родилась идея заманить поэта на обед. Главным блюдом предполагалась латынь. Мне довелось ее учить в университете, но вряд ли больше, чем Онегину, поэтому начало я просто списал у Марциала:
«Ты говоришь, что в гостях неохотно обедаешь, Классик…»
Дальше шло меню, которое должно было классика переубедить. И опять выручил Марциал. Его кулинарные эпиграммы часто строятся от противного, что делает рецепт доступным. Например, «Цыплят» сопровождал дистих:
Если цесарки у нас водились бы или фазаны,
Их бы я дал, а пока птичника птиц ты прими.
После этого можно было подавать тривиальную курицу, причем с капустой, ибо для нее нашлась цитата:
Чтобы противной тебе, побледнев, не стала капуста,
Зелень ее сохрани, соли прибавив к воде.
Сложнее всего было с десертом, рецепт которого я выудил из того же источника:
Скажешь, отведав айвы, напоенной Керкроповым медом:
«Эти медовые мне очень по вкусу плоды».
В магазинах айвы мы не нашли, но она росла в саду средневекового музея «Клойстер». Выращенное в форме семисвечника дерево служило главным украшением монастырского дворика, и я надеюсь, что никто не обнаружил пропажу двух плодов, которые мы унесли под полой специально надетого плаща. С вином было проще:
В этом вине смоляном из винообильной Виенны
Не сомневайся: оно прислано Ромулом мне.
Австрии тогда еще не было, но Греция уже была, и мы купили рецины, изрядно шибающей смолой.
Ужин венчал главный и самый дорогой деликатес всей римской кухни, который мог себе позволить только император, и то самодур: «вода Нерона». В жаркий Рим ее доставляли с горных вершин в обшитых верблюжьей шерстью сосудах доверенные рабы, загоняя насмерть лошадей. Мы взяли лед из холодильника.
Бродскому меню чрезвычайно понравилось, но в гости он не пришел. В этот вечер вместо обеденного стола его ждал операционный. Я даже знаю медбрата, ассистировавшего хирургу.
- Теперь, - важно говорил он всем, - я могу твердо сказать, что видел сердце поэта.
Детский сад!
Ты защищаешь свою маму
и я свою…
Твоя, моей не звонит!
и я не позвоню.
И в гости перестали
друг другу мы ходить…
А помнишь обещали
мы навсегда дружить!
Ты что уже забыла?
как дочкой я была!
Играли в магазины…
у школьного двора.
Носили одно платье,
в свидание пальто…
Подумаешь поссорились
родители и что?
Мы видимся всё реже
что не чего сказать…
Я буду даже рада
попробуй накричать…
Как раньше эссемеску
мне в два часа пришли
Ну или просто слово
хотя-бы напиши.
Давай опять мириться
как в детстве, как тогда…
Скрестив наши мизинцы
спустя уже года…
Отпустим злость пустую
она нам не к чему
Я знаю друга детства,
я больше не найду.
Ты помнишь мои первые шаги
И вечно в кровь разбитые коленки,
Царапины, порезы, синяки -
Наверно, всевозможные оттенки.
Давай с тобой немного посидим
И полистаем старые альбомы,
Пусть сердце чаще застучит в груди
От снимков, что до боли нам знакомы.
Вот детский сад, огромный синий бант,
А вот наш первый класс, цветов букеты,
А вот сосед наш, добрый музыкант…
Остались в прошлом юности рассветы.
Мы стали ближе… Видно, повзрослев,
Я поняла, как ты переживала,
И каждый раз, за мной недоглядев,
Душою от тревоги замирала.
Ты и сейчас тревожишься за нас,
За внучек, как когда-то в нашем детстве.
И доброта твоих любимых глаз
В душе с любовью где-то по соседству.
Прости, что редко говорю о том,
Как дорога мне каждая минута,
Когда сидим тихонечко вдвоем
В сердечности домашнего уюта.
Пусть и сейчас мы ссоримся порой,
Непониманием друг друга обижая,
Но ближе нет тебя, моей родной,
По всей Земле, от края и до края…
Где бы мы не были, и сколько бы мы не пробовали всяких заморских деликатесов, нет ничего вкуснее и слаще, тёплого парного молока и свежего хлеба, который мы ели в детстве…
Как сладка дума о былом, не за горами снова встреча! Тянутся время будет вновь, и запылаем мы как свечи! сгорая в страсти и огне я так напьюсь твоих желаний, что буду долго вспоминать твой вкус ручей очарований!
Чем реже вы будете видеть человека, который сделал вам плохо, тем чаще будете вспоминать, только хорошее, что было связано с ним.
Фронтовых сто грамм приняв, затем взяв в руки автомат и не боясь не Мессершмиттов и не вражеских гранат! В атаку гордо шел
НЕПОБЕДИМЫЙ НАШ СОЛДАТ.
Снегом укрыты наличники,
Птиц растревоженных гам…
Зерна в пакеты-синичники
Сыплет компания мам…
В памяти вечной наколкою
Годы блокадных тревог,
Каждая крошка, как золото,
Скудный, не детский паек…
Землю снарядам не выполоть!
Душу, железу не взять!
Крохи последние выдохнуть
Птицам, что будут летать…
Небо высокое, мирное…
Бойким синицам фартит:
Вьются пакеты кефирные,
Снег за окошком кружит…
Copyright: Александр Костерев, 2015
Свидетельство о публикации 115 050 508 720
Если в памяти остается только хорошее, почему я до сих пор помню Гитлера, бывшую свекровь Аллу Андреевну и песню Кая Метова «Позишин намба ван»…
Дети, которые родились после войны. Мать приехала из деревни с гор в юбке, сшитой из мешка. Когда я родилась меня завернули в пелёнку из военной гимнастёрки. Жили мы все в коммуналке, комната 8 метров втроём: отец, мама и я. Тогда жили трудно. На мясо денег не было. Покупали в основном косточки и бараньи головки. Их звали кареглазки. Я на всю жизнь запомнила вкус того, что готовила мама. Отец умер рано, мне было 8 лет. Потом мать начала на стройке строить себе дом, вернее на четыре хозяина из камышитовых плит. Она уходила рано утром, возвращалась поздно. Готовить было особо некогда. Я научилась готовить затерку из муки. Быстро и вкусно. Зато у нас потом появилась квартира из двух светлых комнат.
Жили тяжело. Но мне кажется веселее, чем сейчас. Новые песни переписывали друг у друга.
Собирали фото артистов. А если сосед покупал телевизор, то к нему собирались вечерами. А какие были артисты в то время, какие песни. Этита Пьеха, Муслим Магомаев, Трошин, а песни у них были душевные. Молодые Алла Пугачёва и Филипп Киркоров. Мы знали всех космонавтов по фамилиям. Интересно нам было жить. Вечера в техникуме, институте. Сейчас мы, наше поколение конечно постарело. Но нам есть, что вспомнить в своей молодости. И я не жалею, что я родилась тогда, после войны. Мы были счастливы.
Детство пахнет маминой ладошкой,
Тёплой, милой и такой родной,
Свежей плюшкой и в варенье ложкой,
Счастьем пахнет и наивной детскою мечтой.
Чтобы никогда ты, мама, не болела,
Чтобы ты всегда была живой.
Никогда, родная не старела
И всегда светилась красотой.
Чтобы ласково звала меня в оконце,
Когда я гуляю во дворе,
Нежно говоря: «Моё ты солнце»,
На зависть всей соседской детворе.
Я примчусь и прыгну на коленки,
Мягкие коленочки твои.
И спрошу: «А есть с варенья пенки?»
Сладкие желания мои.
Клубничным, свежесваренным вареньем
Пропахли твои руки и халат.
Поднимает сразу настроение,
С детства милый сердцу аромат.
По головке ты погладишь меня нежно,
Ласково прижмешь меня к щеке.
И шепнёшь на ушко: «Есть, конечно»,
Сладко сразу станет мне на языке.
Для меня клубничным тем вареньем
Мои воспоминания пахнут до сих пор.
И в слезах опять пишу стихотворение,
Продолжая с детством разговор…
Ей снился сон, в котором мама рядом, Шептала над кроваткой: «Всё пройдёт!». И безмятежным, непокорным взглядом Старалась уберечь от всех забот. Ей снился сон, там ворковали птицы, Там мамочка счастливее была… Всё поменялось: адрес, люди, лица, Остались за спиною два крыла. Ей снился сон, она взрослее стала И нежный шелк окутывает ночь. Но помнит время - мама ей шептала - «Всё будет хорошо, ты слышишь дочь?!!»
А детство пахнет вкусом лимонада, Клубникой спелой, скошенной травой. Дождем холодным, плиткой шоколада, Конфетой мятной и морской волной. А детство пахнет нежностью и светом, Дворовым смехом, радугой, мечтой. Щенком бездомным, праздниками летом, И в мае зеленеющей листвой. А детство пахнет маминым рассказом, Чернилами и школьным букварем. Весной, бензином, папиным камазом, И бабушкиным вкусным пирогом…